однявшись на локте, Курц взял более резкий тон.
   - Так что же мы должны делать, Шимон? Ну,  предложи  решение.  Представим
себе, что она переметнулась. Представим себе, что она завалила всю  операцию
- от и до. Ты что, хочешь, чтобы я позвонил Мише Гаврону и сказал, что у нас
- все?
   Беккер как стоял у  окна,  так  и  продолжал  стоять,  только  сейчас  он
повернулся и задумчиво смотрел через  всю  комнату  на  Литвака.  А  Литвак,
взглянув на одного, потом на другого, вскинул вверх руки -  жест  достаточно
странный при том, что двое его собеседников стояли совсем неподвижно.
   - Да ведь этот Халиль - он же где-то тут! - воскликнул Литвак. - В отеле.
На квартире. В ночлежке. Безусловно тут. Запечатай город.  Перекрой  дороги,
вокзалы. Автобусы. Вели Алексису устроить окружение. Обыщем каждый дом, пока
не найдем его!
   - Шимон, - попробовал по-доброму подшутить над ним Курц, - Фрейбург  ведь
не Западный берег Иордана.
   Но Беккер, наконец заинтересовавшись разговором, казалось,  не  хотел  на
этом ставить точку.
   - А когда мы его найдем? - спросил он, словно никак не мог  постичь  план
Литвака. - Что будем делать тогда, Шимон?
   - Раз найдем, значит, найдем! И убьем. Операция будет закончена!
   -  А  кто  убьет  Чарли?  -  спросил  Беккер  все   тем   же   спокойным,
рассудительным тоном. - Мы или они?
   Литвак  вдруг  вскипел,  не  в  силах  дольше  сдерживаться.  Сказывалось
напряжение прошедшей ночи и предстоявшего дня, и весь клубок неудач  -  и  с
женщинами, и с мужчинами - вдруг всплыл на поверхность его  души.  Лицо  его
покраснело, глаза  засверкали,  тощая  рука  выбросилась  вперед,  точно  он
обвинял Беккера.
   - Она проститутка, и коммунистка, и арабская подстилка!  -  выкрикнул  он
так громко, что наверняка было слышно за стеной. - Да кому она нужна?
   Если  Литвак  ожидал,  что  Беккер  устроит  из-за  этого  потасовку,  он
просчитался, ибо Беккер лишь спокойно кивнул, как бы говоря:  вот  Литвак  и
подтвердил его предположения, показал, каков он есть. Курц отбросил  одеяло.
Он сидел на раскладушке в трусах, свесив голову, и потирал кончиками пальцев
свои короткие седые волосы.
   - Пойди прими ванну, Шимон,  -  спокойно  приказал  он.  -  Прими  ванну,
хорошенько отдохни, выпей кофе. Вернешься сюда около полудня. Не  раньше.  -
Зазвонил телефон. - Не отвечай, - добавил он и сам поднял трубку, в то время
как Литвак молча, в страхе за себя, наблюдал за ним с порога. - Он занят,  -
сказал Курц по-немецки. - Да, это Хельмут, а кто говорит?
   Он сказал "да", потом снова "да",  потом  "отлично".  И  повесил  трубку.
Затем улыбнулся своей невеселой улыбкой без возраста. Сначала Литваку, чтобы
успокоить его, затем Беккеру, потому что в  эту  минуту  их  разногласия  не
имели значения.
   - Чарли приехала в отель Минкелей пять минут тому назад, - сказал он. - С
ней Россино. Они сейчас мило завтракают  задолго  до  положенного  часа,  но
именно в это время любит завтракать наша приятельница.
   - А браслет? - спросил Беккер.
   Курцу это особенно понравилось.
   - На правой руке, - гордо произнес  он.  -  Ей  есть  что  нам  сообщить.
Отличная девчонка, Гади, я тебя поздравляю.

***

   Отель  был  построен  в  шестидесятые  годы,  когда  владельцы   подобных
заведений еще  считали,  что  в  гостиницах  должны  быть  большие  холлы  с
подсвеченными фонтанами и витринами, рекламирующими  золотые  часы.  Широкая
двойная лестница вела на мезонин, и с того места,  где  за  столиком  сидели
Чарли и Россино, видны были и входная дверь, и портье. На Россино был  синий
деловой костюм, на Чарли  -  форма  старшей  в  южноафриканском  лагере  для
девушек с подвеской в виде деревянного младенца Христа, которого ей подарили
в тренировочном лагере. У нее резало глаза от  очков,  которые  Тайех  велел
сделать ей  с  настоящими  диоптрическими  стеклами.  Они  съели  яичницу  с
беконом, так как Чарли была голодна, и теперь пили  свежесваренный  кофе,  а
Россино читал "Штутгартер  цайтунг"  и  время  от  времени  развлекал  Чарли
забавными новостями. Они рано приехали в город, и она  изрядно  замерзла  на
заднем сиденье мотоцикла.  Машину  они  оставили  у  станции,  где  Россино,
выяснив то, что требовалось, взял такси до отеля. За час,  что  они  пробыли
тут, Чарли видела, как прибыл с полицейским кортежем католический епископ, а
затем делегация из Западной Африки в национальных костюмах. Она видела,  как
подъехал автобус с американцами и отъехал  автобус  с  японцами;  она  знала
наизусть всю процедуру регистрации, вплоть  до  имени  рассыльного,  который
хватает чемоданы у приезжих, лишь  только  они  проходят  сквозь  раздвижные
двери, укладывает их на свою тележку и стоит на расстоянии ярда  от  гостей,
пока те заполняют регистрационные бланки.
   - Его  святейшество  папа  намеревается  совершить  турне  по  фашистским
странам  Южной  Америки,  -  объявил  Россино  из-за  газеты,  когда   Чарли
поднялась. - Может, на  этот  раз  они  все-таки  прикончат  его.  Ты  куда,
Имогена?
   - Писать.
   - Что, нервничаешь?
   В дамской уборной над умывальниками горели розовые светильники и  звучала
тихая музыка, заглушая урчание вентиляторов. Рахиль красила  веки.  Еще  две
какие-то женщины мыли руки. Дверь в одну из кабинок  была  закрыта.  Проходя
мимо Рахили, Чарли сунула ей в  руку  наспех  нацарапанное  послание.  Затем
привела себя в порядок и вернулась к столику.
   - Пошли отсюда,  -  сказала  она,  словно,  облегчившись,  изменила  свое
намерение. - Это же все нелепо.
   Россино раскурил толстую голландскую сигару и выдохнул дым ей в лицо.
   Подкатил чей-то казенный "мерседес", и из него вывалилась группа мужчин в
темных костюмах с именными значками на лацканах. Россино непристойно пошутил
было на их счет, но тут к ним подошел посыльный и  позвал  его  к  телефону.
Синьора Верди, оставившего свое имя и пять марок у портье, просили пройти  в
кабину ј  3.  Чарли  продолжала  потягивать  кофе,  чувствуя,  как  в  груди
растекается тепло. Рахиль расположилась с каким-то приятелем под алюминиевой
пальмой и читала "Космополитен". Еще  человек  двадцать  сидело  вокруг,  но
Чарли узнала только Рахиль. Вернулся Россино.
   - Минкели прибыли на вокзал две минуты  назад.  Схватили  такси  -  синий
"пежо". С минуты на минуту должны быть здесь.
   Он попросил счет и расплатился, затем снова взялся за газету.
   "Я буду делать все только раз, - дала Чарли себе слово, лежа  в  ожидании
утра. - Единственный и последний раз". Она повторила это про себя.  "Если  я
сижу сейчас тут, то никогда больше я сидеть тут не  буду.  Когда  я  спущусь
вниз, больше я уже никогда сюда не поднимусь. Когда я выйду из отеля, больше
я туда уже не вернусь".
   - Почему бы нам не пристрелить подлеца, и дело с концом? - шепнула Чарли,
снова взглянув в направлении входной двери и чувствуя, как в  ней  нарастают
страх и ненависть.
   - Потому что мы хотим еще пожить, чтобы пристрелить побольше мерзавцев, -
терпеливо пояснил  Россино  и  перевернул  страницу.  -  Команда  "Манчестер
юнайтед" снова проиграла, - с довольным видом добавил он. - Бедная  старушка
империя.
   - Пошли, - сказала Чарли.
   По другую сторону стеклянных дверей остановилось такси - синий "пежо". Из
него вылезла седая женщина. За ней последовал высокий,  благообразного  вида
мужчина, двигавшийся медленно и степенно.
   - Следи за мелочью, я буду  следить  за  большими  вещами,  -  сказал  ей
Россино, раскуривая сигару.
   Шофер пошел открывать багажник, за ним стоял со своей тележкой  посыльный
Франц. Сначала выгрузили два одинаковых коричневых чемодана, не новых  и  не
старых. Для верности они были перехвачены посредине ремнем. С ручек  свисали
красные бирки. Затем старый кожаный чемодан, гораздо больших  размеров,  чем
первые, с двумя колесиками на одном углу. Вслед за ним - еще один чемодан.
   Россино тихо ругнулся по-итальянски.
   - Да сколько же они собираются тут пробыть? - возмутился он.
   Мелкие вещи лежали на переднем сиденье.  Заперев  багажник,  шофер  начал
доставать их, но ксе они на тележку Франца поместиться не могли.  Старенькая
сумка из кусочков кожи и два зонта - его и ее. Бумажная сумка с изображением
черной кошки. Две большие коробки в цветной бумаге -  по  всей  вероятности,
рождественские  подарки.  Наконец  Чарли  увидела  его  -  вот  он,   черный
чемоданчик. Твердые крышки, стальная окантовка, кожаная  бирка  с  фамилией.
"Молодчина Хельга, - подумала Чарли. - Все подметила". Минкель расплатился с
таксистом. Подобно одному приятелю Чарли, мелкие монеты он держал в кошельке
и, прежде чем расстаться с  незнакомыми  деньгами,  высыпал  их  на  ладонь.
Госпожа Минкель взяла чемоданчик.
   - А, черт, - сказала Чарли.
   - Подожди, - сказал Россино.
   Натруженный пакетами, Минкель прошел вслед  за  женой  сквозь  стеклянные
двери.
   - Вот сейчас ты говоришь мне, что вроде узнаешь его,  -  спокойно  сказал
Россино. - А я тебе говорю - почему бы тебе не спуститься и не посмотреть на
него поближе? Ты не решаешься: ты же застенчивая маленькая  девственница?  -
Россино придерживал ее за рукав. - Только не  напирай.  Если  не  получится,
есть уйма других путей. Сдвинь брови. Поправь очки. Пошла!
   Минкель подходил к портье какими-то маленькими дурацкими  шажками,  точно
никогда в жизни не останавливался в гостиницах. Жена шла рядом с ним,  держа
чемоданчик.  Обязанности  портье  выполняла  всего  одна  женщина,   и   она
занималась сейчас двумя другими гостями. Минкель ждал и смущенно озирался. А
на его жену отель особого впечатления не произвел. На другом конце холла, за
перегородкой из матового стекла, хорошо одетые немцы собирались для чего-то.
Госпожа Минкель неодобрительно оглядела гостей и пробормотала  что-то  мужу.
Портье освободилась, и Минкель взял из  рук  жены  чемоданчик  -  вещь  была
передана из рук в руки без единого звука. Портье - блондинка в черном платье
- провела красными наманикюренными ногтями по списку и дала Минкелю карточку
для заполнения. Чарли,  спускаясь,  чувствовала  пятками  каждую  ступеньку,
вспотевшая  рука  прилипала  к  перилам,  Минкель  расплывался  за  толстыми
стеклами ее очков  мутным  пятном.  Пол  приподнялся  ей  навстречу,  и  она
нерешительно двинулась к стойке портье.  Минкель,  согнувшись  над  стойкой,
заполнял карточку. Он положил рядом  с  собой  свой  израильский  паспорт  и
списывал с него номер. Чемоданчик стоял на полу, у его левой  ноги;  госпожа
Минкель отошла в сторону. Став справа от Минкеля, Чарли заглянула ему  через
плечо. Госпожа Минкель подошла слева и недоуменно уставилась на  Чарли.  Она
подтолкнула мужа. Заметив наконец,  что  его  внимательно  изучают.  Минкель
медленно поднял свою почтенную голову и повернулся к Чарли.  Она  прочистила
горло, изображая застенчивость, что ей было нетрудно.
   - Профессор Минкель? - спросила она.
   У него были серые неспокойные глаза,  и  он,  казалось,  был  смущен  еще
больше, чем Чарли. А у нее было такое впечатление, точно предстояло играть с
плохим актером.
   - Да, я профессор Минкель, - сказал он, словно сам не был в этом  уверен.
- Да. Это я. А в чем дело?
   То, что он так плохо выполнял свою роль, придало Чарли силы. Она  сделала
глубокий вздох.
   - Профессор, меня зовут Имогена Бааструп  из  Йоханнесбурга,  я  окончила
Витватерсрандский университет по социальным наукам, - одним  духом  выложила
она.  Акцент  у  нее  был  не  столько   южноафриканский,   сколько   слегка
австралийский; говорила она слащаво, но  держалась  решительно.  -  Я  имела
счастье слушать  в  прошлом  году  вашу  лекцию  о  правах  нацменьшинств  в
обществах определенной расовой окраски. Это  была  прекрасная  лекция.  Она,
собственно, изменила всю мою жизнь. Я собиралась вам об  этом  написать,  но
все как-то не получалось. Вы не разрешите мне пожать вам руку?
   Ей пришлось чуть ли не силой взять его руку.  Он  растерянно  смотрел  на
жену, но она лучше владела собой и, по крайней мере, хоть улыбнулась  Чарли.
Следуя примеру жены, улыбнулся и Минкель, но слабо. Если Чарли вспотела,  то
уж о Минкеле и говорить нечего: Чарли точно сунула руку в горшок с маслом.
   - Вы долго тут пробудете, профессор? Зачем вы  приехали?  Неужели  будете
читать лекции?
   А тем временем Россино, стоя вне поля их зрения, спрашивал по-английски у
портье, не приехал ли господин Боккаччио из Милана.
   Госпожа Минкель снова пришла на выручку супругу.
   - Мой муж совершает турне по Европе. - пояснила она. -  Мы,  в  общем-то,
отдыхаем, будем навещать друзей,  иногда  он  будет  выступать  с  лекциями.
Словом, мы намерены приятно провести время.
   Минкель продолжил разговор, выдавив наконец из себя:
   - А что вас привело во Фрейбург... мисс Бааструп?  -  У  него  был  такой
сильный немецкий акцент, какой Чарли слышала разве что на сцене.
   - О, я просто хочу посмотреть немножко мир, прежде чем решить, что делать
в жизни дальше, - сказала Чарли.
   "Вызволи же  меня  отсюда.  Господи,  вызволи".  А  тем  временем  портье
ответила,  что,   к   сожалению,   номера   для   господина   Боккаччио   не
зарезервировано, отель же, увы,  переполнен,  и  протянула  госпоже  Минкель
ключ. Чарли снова принялась благодарить профессора за  удивительно  глубокую
лекцию, а Минкель благодарил ее за добрые слова. Россино поблагодарил портье
и быстро направился к главному входу - чемоданчик Минкеля был ловко  спрятан
у него под наброшенным на руку элегантным черным плащом. Еще раз излившись в
благодарностях  и  извинениях,  Чарли  проследовала  за  ним,  стараясь   не
выказывать  спешки.  Подойдя  к  дверям,  она  увидела  в  стекле  отражение
Минкелей, беспомощно озиравшихся вокруг, пытаясь припомнить, кто  из  них  в
последний раз держал в руках чемоданчик и где.
   Пройдя между запаркованными такси,  Чарли  добралась  до  гаража,  где  в
зеленом "ситроене" сидела Хельга. Чарли села рядом с  ней;  Хельга  степенно
подкатила к выезду из  гаража,  протянула  свой  талон  и  деньги.  Шлагбаум
поднялся, и Чарли захохотала, точно  шлагбаум  открыл  шлюз  ее  смеху.  Она
задыхалась, она сунула костяшки пальцев в рот,  уткнулась  головой  в  плечо
Хельги и предалась беспечному веселью.
   На  перекрестке  молодой  регулировщик  в  изумлении  уставился  на  двух
взрослых женщин, рыдавших от смеха. Хельга опустила со своей стороны  стекло
и послала ему воздушный поцелуй.

***

   В оперативной комнате Литвак сидел у  приемника,  Беккер  и  Курц  стояли
позади него. Литвак, казалось, боялся собственной тени: он  был  молчалив  и
бледен. На ухе у него был наушник, у рта - микрофон.
   - Россино сел в такси и поехал на вокзал, - сказал Литвак.  -  Чемоданчик
при нем. Сейчас он возьмет там свой мотоцикл.
   - Я не хочу, чтобы кто-то за ним ехал, - сказал Беккер  Курцу  за  спиной
Литвака.
   Литвак отвел от рта микрофон - вид у него был такой, точно он ушам  своим
не верил.
   - Чтобы никто не ехал? Да у нас там шестеро дежурят у этого мотоцикла.  А
у Алексиса - человек пятьдесят. Мы же сделали на него ставку,  и  у  нас  по
всему городу расставлены машины. Следовать за мотоциклом  -  это  же  значит
следовать за чемоданчиком. А чемоданчик приведет нас к нашему герою! - И  он
обернулся к Курцу, как бы ища у него поддержки.
   - Гади? - произнес Курц.
   - Передача будет  осуществляться  поэтапно:  Халиль  всегда  так  делает.
Россино довезет чемоданчик до определенного  места,  передаст  его  другому,
тот, другой, довезет его до следующего места. Уж они помотают нас сегодня по
всяким улочкам, полям  и  пустым  ресторанам.  На  свете  нет  такой  группы
наблюдения, которая могла бы через все это пройти и не быть опознанной.
   - А как насчет того предмета, который  особенно  волнует  тебя,  Гади?  -
осведомился Курц.
   - Бергер продежурит при Чарли весь день. Халиль будет  звонить  ей  через
определенные  промежутки  времени,  в  определенных  местах.   Если   Халиль
почувствует, что пахнет жареным, он прикажет Бергер убить Чарли. Если он  не
позвонит в течение двух-трех часов - это уж  как  они  там  договорились,  -
Бергер сама прикончит ее.
   Видимо, не зная, на что  решиться,  Курц  повернулся  к  обоим  спиной  и
зашагал в другой конец комнаты. Потом обратно. Потом снова в другой конец, а
Литвак обалдело смотрел на него. Наконец Курц снял трубку прямого  телефона,
соединявшего его с Алексисом, и они услышали, как он произнес "Пауль"  тоном
человека советующегося, просящего об одолжении.  Какое-то  время  он  что-то
тихо говорил, потом послушал, снова что-то сказал и повесил трубку.
   - У нас девять секунд до того, как он доберется до вокзала,  -  отчаянным
голосом произнес Литвак, послушав то, что говорилось в  наушниках.  -  Шесть
секунд.
   Курц и внимания на него не обратил.
   -  Мне  сообщили,  что  Бергер  и  Чарли  только  что  вошли   в   модную
парикмахерскую, - сказал он, возвращаясь к ним с другого  конца  комнаты.  -
Похоже, прихорашиваются к великому событию. - Он остановился перед ними.
   - Такси с Россино только что подъехало к вокзалу, -  в  отчаянии  сообщил
Литвак. - Он расплачивается!
   А Курц смотрел на Беккера. Во взгляде его читалось уважение, даже  что-то
похожее на нежность. Так старый тренер смотрит на любимого гимнаста, наконец
вновь обретшего прежнюю форму.
   - Сегодня победил Гади,  Шимон,  -  сказал  он,  не  отрывая  взгляда  от
Беккера. - Отзывай своих ребят. Скажи - пусть отдыхают до вечера.
   Зазвонил телефон, и снова сам Курц снял трубку. Звонил профессор Минкель,
это был его четвертый нервный срыв с начала  операции.  Курц  выслушал  его,
затем долго говорил с его женой, стараясь ее успокоить.
   - Отличный выдался денек, - произнес он с отчаянием в  голосе,  кладя  на
рычаг трубку. - Все такие веселые.
   И, надев свой синий берет, он отправился на встречу  с  Алексисом,  чтобы
вместе осмотреть зал, где предстояла лекция.

***

   Это ожидание было для Чарли самым долгим и самым  страшным  -  как  перед
премьерой, последней в ряду премьер. Хуже всего  было  то,  что  она  ни  на
минуту не оставалась одна: Хельга назначила себя  ее  попечительницей  и  не
выпускала свою "любимую племянницу" из виду. Из парикмахерской, где  Хельгу,
когда  она  сидела  под  сушкой,  в  первый  раз  позвали  к  телефону,  они
отправились в магазин готового платья, и Хельга купила там Чарли  сапоги  на
меху и шелковые  перчатки,  "чтобы  не  оставлять  отпечатков".  Оттуда  они
отправились в собор, где Хельга прочитала Чарли лекцию по истории, а оттуда,
хихикая, с подтруниваниями - на маленькую площадь, где  Хельга  намеревалась
представить ее некоему Бертольду Шварцу. "Самый сексуальный мужик на  свете,
Чарли, ты втрескаешься в него тут же!" Бертольд Шварц оказался статуей.
   - Ну, разве не фантастический парень, а, Чарли? А тебе не  хочется,  чтоб
он приподнял разок свою рясу? Знаешь, чем он прославился, наш Бертольд?  Это
был францисканец, знаменитый алхимик, и  он  изобрел  порох.  Он  так  любил
Господа, что научил его творения взрывать друг друга.  Поэтому  сердобольные
горожане поставили ему статую. Само собой. - И схватив Чарли под руку, она в
возбуждении прижала ее к себе. - Знаешь, что мы  после  сегодняшнего  вечера
сделаем? - шепнула она. - Мы сюда вернемся, принесем цветочков  Бертольду  и
положим у его ног. Да? Да, Чарли?
   А Чарли начинал действовать на нервы шпиль собора - его узорчатое  острие
с зазубринами, казавшееся всегда  черным,  возникало  перед  ней  за  каждым
поворотом, на каждой новой улице.
   Обедать они  поехали  в  дорогой  ресторан,  где  Хельга  угостила  Чарли
баварским  вином.  "Виноград  для  него,  -  сказала  она,   -   растет   на
вулканических склонах  Кайзерштуле,  на  вулкане,  Чарли,  подумай  только!"
Вообще подо все, что они теперь ели или пили, подводился утомительно игривый
подтекст. Когда они принялись за шварцвальдский пирог  -  "Сегодня  мы  е