не послышалось в ответ его шагов. Она отперла дверь  и  вошла.  -
воздух был такой же холодный, как в той корнуоллской церкви, куда она  зашла
после того. как положила венок на  могилу  неизвестного  революционера.  Она
закрыла за собой дверь и чиркнула спичкой - пламя осветило зеленые кафельные
плиты и высокий деревянный потолок викторианского дома.  Для  бодрости  духа
Чарли весело окликнула: "Лофти!"  Спичка  сразу  погасла,  но  Чарли  успела
обнаружить дверную цепочку. накинула ее и  только  уж  потом  зажгла  вторую
спичку. Звук ее голоса, позвавшего Лофти,  ее  шаги,  лязганье  цепочки  еще
долго-долго отдавались в кромешной тьме.
   У нее мелькнула мысль о летучих  мышах  и  прочих  отвратительных  вещах,
например морских водорослях на лице.  Лестница  с  железными  перилами  вела
наверх,  на  деревянную  галерею,  прозванную  общей  комнатой;  со  времени
посещения двухэтажной квартиры в Мюнхене  это  напоминало  Чарли  о  Мишеле.
Держась за перила, она поднялась наверх и постояла на галерее,  всматриваясь
в сумеречный зал и прислушиваясь, давая  глазам  привыкнуть  к-темноте.  Она
разглядела сцену, вздувшийся пузырями задник, потом стропила и крышу. Взгляд
ее  выдернул  из  темноты  серебристый  круг   их   единственного   юпитера,
сооруженного парнем с Багам по имени  Гамс  из  передней  фары,  которую  он
подобрал на автомобильной свалке. На галерее был старый диван и рядом с  ним
столик, крытый светлым пластиком,  на  который  падал  отсвет  из  окна.  На
столике стоял черный телефон для служебного пользования  и  лежала  тетрадь,
где полагалось регистрировать частные разговоры, которые съедали выручку  за
билеты шести первых рядов в месяц.
   Чарли села на диван, дожидаясь, пока ее перестанет мутить и пульс немного
успокоится. Затем взяла аппарат и опустила на пол рядом со столиком. Ей надо
было набрать пятнадцать цифр, и в первый раз телефон лишь завыл ей в ухо. Во
второй раз она набрала  не  тот  номеру  и  какая-то  сумасшедшая  итальянка
заорала на нее; в третий раз у нее соскользнул палец.  Однако  на  четвертый
раз после набора наступила задумчивая тишина, а за  ней  -  характерный  для
Европы звонок. И  много  позже  -  пронзительный  голос  Хельги,  ответившей
по-немецки.
   - Это Иоанна, - сказала Чарли. - Ты меня помнишь?
   Снова задумчивая тишина.
   - Ты где, Иоанна?
   - Какое твое дело.
   - У тебя проблема, Иоанна?
   - В общем, нет. Я только хотела поблагодарить тебя за то, что ты  привела
этих свиней к моему порогу.
   И тут к  довершению  ее  торжества  Чарли  овладела  прежняя  безудержная
ярость, и она выплеснула поток ругательств, чего с ней не  случалось  с  той
давней поры, которую ей заказано было вспоминать, - с той поры, когда  Иосиф
поехал с ней смотреть ее любовника, прежде чем приготовить из него наживку.

***

   Хельга молча выслушала ее.
   - Ты где? - спросила она, когда Чарли умолкла. Произнесла она это нехотя,
словно вопреки правилам.
   - Не будем об этом, - сказала Чарли.
   - Можно тебе куда-нибудь позвонить? Скажи мне, где ты будешь в  ближайшие
двое суток.
   - Нет.
   - Будь добра, позвони мне снова через час.
   - Я не смогу.
   Долгое молчание.
   - А где письма?
   - В безопасном месте.
   Снова молчание.
   - Возьми бумагу и карандаш.
   - Они мне не нужны.
   - Все равно возьми. Ты  сейчас  не  в  том  состоянии,  чтобы  точно  все
запомнить. Готова?
   Не адрес и не телефон. А название улицы, время и как туда добраться.
   - Сделай все в точности, как я тебе сказала. Если не сможешь, если у тебя
возникнут новые проблемы, позвони по номеру на карточке Антона и скажи,  что
хочешь поговорить с Петрой. Возьми с собой письма. Ты меня слышишь? С Петрой
- и возьми с собой письма. Если ты не  возьмешь  писем,  мы  на  тебя  очень
рассердимся.
   Опустив  трубку  на  рычаг,  Чарли  услышала   внизу,   в   зале,   тихие
аплодисменты.  Она  подошла  к  краю  галереи,  заглянула  вниз  и  к  своей
бесконечной радости увидела Иосифа, который сидел один  в  середине  первого
ряда. Она повернулась и ринулась  к  нему  вниз  по  лестнице.  Он  стоял  у
последней ступеньки и ждал, протянув ей руки.  Он  боялся,  как  бы  она  не
оступилась в темноте. Он поцеловал ее, поцеловал снова и снова, потом  повел
назад, на галерею, крепко держа за талию, не отпуская даже там, где лестница
была совсем узкая; в другой руке он нес корзинку.
   Он купил копченой лососины и бутылку вина. И не разворачивая, выложил все
на стол. Он  знал,  где  под  умывальником  стоят  тарелки  и  как  включить
электрокамин. Он прянее термос с кофе и пару стареньких  одеял  из  логовища
Лофти. Поставив на стол термос рядом с тарелками, он пошел проверить большие
викторианские двери и  запер  их  изнутри  на  засов.  И  она  поняла  -  по
очертаниям его спины в полумраке и свободе жестов, - что он делал это не  по
сценарию: он запирал двери, чтобы отгородиться от всего мира,  кроме  своего
собственного. Он сел рядом с ней на диван и накинул на  нее  одеяло  потому,
что в зале стоял холод и она дрожала, не  могла  унять  дрожь.  Разговор  по
телефону с Хельгой до смерти перепугал ее, как и глаза палача-полицейского в
ее квартире, как и все эти дни ожидания и подозрений, а  подозревать  -  это
много, много хуже, чем ничего не знать.
   И ей вдруг стало ясно то, что она знала  всегда:  невзирая  на  все  свои
умолчания  и  перекрашивания,  Иосиф,  по  сути,  человек  добрый,   готовый
сочувствовать  каждому;  и  в  борьбе  и  в   мирной   жизни   это   человек
небезразличный, ненавидящий причинять боль. Она погладила его по лицу, и  ей
приятно было, что он небрит: сегодня ей  бы  не  хотелось  думать,  что  все
заранее подстроено, хотя это и была не первая их ночь  вместе  -  и  еще  не
пятидесятая: они ведь давние, ненасытные любовники,  перебывавшие  в  доброй
половине мотелей Англии, позади у них и Греция, и  Зальцбург,  и  бог  знает
сколько еще жизней, ибо ей внезапно стало ясно, что пьеса,  которую  они  до
сих пор разыгрывали, была лишь прелюдией к этой ночи в реальной жизни.
   Он отстранил ее руку, привлек ее к себе и поцеловал в губы - она ответила
целомудренным поцелуем, предоставляя ему разжечь страсть, о которой они  так
часто говорили. Ей нравились  его  запястья,  его  руки,  такие  умные.  Еще
прежде, чем он овладел ею, она уже поняла, что он  был  лучшим  из  всех  ее
любовников, ни с кем не сравнимый, далекая звезда, за которой она  следовала
по всей этой гиблой стране. Даже будь она слепой, она уразумела  бы  это  по
его касаниям; если б умирала, - по его грустной улыбке человека, победившего
страх  и  неверие,  ибо  все  это  он  уже  познал;  уразумела  бы  по   его
инстинктивному умению понимать ее и расширять ее познания.
   Она проснулась и увидела, что он сидит уже одетый рядом и  дожидается  ее
пробуждения. Все было убрано.
   - Я не хочу слышать ни  звука,  -  сказала  она.  -  Никаких  придуманных
историй, никаких  извинений,  никакого  вранья.  Если  это  входило  в  твои
служебные обязанности, лучше промолчи. Сколько сейчас времени?
   - Полночь.
   - Тогда иди ко мне.
   - Марти хочет поговорить с тобой, - сказал он.
   Но что-то в его голосе и в том, как он это произнес, дало ей понять,  что
не Марти придумал вызвать ее, а он сам.

***

   Это была квартира Иосифа.
   Чарли сразу  это  поняла,  как  только  вошла:  продолговатая  аккуратная
комната для одного жильца где-то в Блумсбери, на первом этаже, с  кружевными
занавесками на окнах. На одной стене висели карты Лондона; вдоль другой  шла
полка с двумя телефонами. У третьей  стены  стояла  раскладная  кровать,  на
которой явно никто не спал, а у четвертой  -  сосновый  письменный  стол  со
старой лампой на нем. Рядом с телефонами булькал кофейник, а в камине  горел
огонь. Когда Чарли вошла, Марти не встал ей навстречу,  но  повернул  к  ней
голову и улыбнулся необычно  доброй  улыбкой  -  возможно,  правда,  ей  так
показалось, потому что весь свет представлялся ей сейчас добрым. Он протянул
к ней руки, и она, пригнувшись, позволила ему по-отечески себя обнять: дочка
вернулась из дальних странствий. Она села напротив него, а Иосиф  по-арабски
устроился на полу - так он сидел тогда, на холме, когда  заставил  ее  сесть
рядом и стал говорить про пистолет.
   - Хочешь послушать себя? - предложил Курц,  указывая  на  стоявший  рядом
магнитофончик.  Она  отрицательно  покачала  головой.  -  Чарли,   ты   была
потрясающа. Ты прошла не третьим номером, не вторым, а самым первым.
   - Он тебе льстит, - предупредил Иосиф, но сказано это было серьезно.
   В комнату без  стука  вошла  маленькая  женщина  в  коричневом  платье  и
спросила, кто пьет чай с сахаром, кто - без сахара.
   - Чарли, ты вольна выйти из игры, - сказал Курц, когда  женщина  ушла.  -
Иосиф настаивает, чтобы я напомнил тебе об этом четко и ясно. Если ты уйдешь
от нас сейчас, то уйдешь с почестями. Верно я говорю, Иосиф?  Со  множеством
денег и множеством почестей. Получишь все,  что  мы  тебе  обещали,  и  даже
больше.
   - Я это ей уже сказал, - заметил Иосиф.
   Курц шире улыбнулся, прикрывая раздражение,  и  Чарли  не  преминула  это
заметить.
   - Конечно, ты ей это сказал, Иосиф, а теперь говорю ей  я.  Разве  ты  не
хотел, чтобы я это сказал? Чарли, ты приподняла для нас крышку с целой банки
червей, которых мы искали  уже  давно.  Ты  и  понятия  не  имеешь,  сколько
накидала нам имен, мест встреч и контактов, а за ними  последуют  другие.  С
твоей помощью или без твоей. Пока еще ты не замазана,  а  если  где  и  есть
замазка, дай нам два-три месяца. и мы  ее  счистим.  Устрой  себе  карантин,
передохни, возьми с собой какого-нибудь приятеля...
   - Видишь ли, Чарли, - продолжал Марти, - в этой истории есть то,  что  на
поверхности, и то, что под поверхностью. До сих пор ты находилась на  первом
этаже и, однако же, сумела показать нам, что происходит внизу. Но  отныне...
в общем, все может пойти несколько иначе. Так мы это понимаем. Возможно,  мы
ошибаемся, но, судя по некоторым признакам, мы понимаем правильно.
   - Он хочет сказать, - вставил  Иосиф,  -  что  до  сих  пор  ты  была  на
дружественной территории. Мы могли быть рядом, мы могли,  если  понадобится,
вытащить тебя из игры. Но теперь этому приходит конец. Ты становишься  одной
из них. Будешь делить их жизнь. Станешь думать, как они. Поступать, как они.
Могут пройти недели, месяцы вне контакта с нами.
   - Не столько вне контакта, сколько,  пожалуй,  вне  досягаемости,  но,  в
общем, это так, - согласился Марти. -Однако можешь не сомневаться, мы  будем
поблизости.
   - А каков финал? - спросила Чарли.
   Марти, казалось, на секунду смешался.
   - О каком финале речь, милочка, - финале, который  оправдывает  все  это?
Что-то я не очень тебя понимаю.
   - Какую цель я должна перед собой ставить? Когда вы удовлетворитесь?
   - Чарли, мы и сейчас вполне удовлетворены, - великодушно заметил Марти, и
Чарли поняла, что он уклоняется от прямого ответа.
   - Цель - человек, - резко произнес Иосиф,  и  Марти  круто  повернулся  к
нему, так что Чарли не могла видеть его лица. Но она видела  лицо  Иосифа  и
его взгляд, в котором был смелый вызов, - такого взгляда она у него  еще  не
видела.
   - Цель, Чарли, - человек, - наконец признал Мартн, снова поворачиваясь  к
ней. - Если ты согласна идти с нами дальше, ты должна это знать.
   - Халиль, - сказала она.
   - Правильно - Халиль, - подтвердил Марти. -  Халиль  возглавляет  всю  их
деятельность в Европе. Мы должны получить этого человека.
   - Он опасен, - сказал Иосиф. - Если Мишель был плохим профессионалом,  то
этот - профессионал хороший.
   Возможно, желая показать, кто здесь главный, Курц запел ту же песню.
   - Халиль никому не доверяет, у него нет постоянной  девушки.  Он  никогда
две ночи подряд не спит в одной постели. Ни с  кем  не  общается.  Все  свои
потребности, по сути дела, удовлетворяет сам. Ловкий разведчик,  -  завершил
Курц, снисходительно улыбнувшись Чарли. Но когда он раскуривал сигару, Чарли
поняла - по тому, как дрожала спичка в его руке, - что он весь кипит.
   Почему она не заколебалась?
   Необычайное спокойствие снизошло на нее, такая ясность  в  мыслях,  какой
она прежде не знала. Значит, Иосиф спал с ней не для того. чтобы проститься,
а чтобы удержать. Он пережил за нее все страхи и сомнения,  которыми  должна
была  бы  мучиться  она.  Но  она  знала  также,  что  в   этом   микрокосме
существования, который  они  создали  для  нее,  повернуть  назад  -  значит
повернуть навсегда; знала она и то, что любовь, если нет развития отношений,
не может возродиться, - она потонет в колодце обыденностей, где погибли  все
ее увлечения до Иосифа. Его  стремление  остановить  ее  не  побудило  Чарли
свернуть с пути. напротив, оно лишь укрепило ее решимость. Они же  партнеры.
Они же любовники. Их объединяет общность судьбы, общая цель.
   Чарли спросила Курца, как она опознает дичь. Он похож  на  Мишеля?  Марти
отрицательно покачал головой и рассмеялся.
   - Увы, милочка, он никогда не позировал нашим фотографам!
   Иосиф намеренно не смотрел на него.  а  смотрел  в  грязное,  закопченное
окно; Курц быстро встал и из старого черного портфеля, стоявшего рядом с его
креслом, извлек нечто похожее на  толстую  запаску  к  шариковой  ручке,  из
которой торчали, как усы у рака, две тоненькие красные проволочки.
   - Это называется детонатор, милочка, - пояснил  он,  постукивая  толстыми
пальцами но запаске. - На этом конце затычка,  и  из  затычки,  как  видишь,
торчат проволочки. Совсем маленькие  проволочки,  столько  нужно  Халилю.  А
остаток он упаковывает вот таким образом. - И. вынув  из  портфеля  кусачки,
Курц обрезал каждую из проволочек так,  чтобы  осталось  дюймов  пятнадцать.
Затем умело и ловко скрутил из проволочек куколку и перепоясал.  После  чего
вручил ее Чарли. - Вот эта куколка, как мы говорим, - подпись  Халиля.  Рано
или поздно у каждого человека появляется своя подпись. Вот это - его.
   И он взял у Чарли куколку.
   Чарли могла ехать: у Иосифа  уже  был  готов  для  нее  адрес.  Маленькая
женщина в коричневом проводила ее до двери. Она вышла на улицу, там ее ждало
такси. Занималась заря, и воробьи начинали чирикать.

Глава 20

   Чарли вышла из дома раньше, чем велела Хельга. частично потому, что  была
из тех. кто вечно волнуется, а  частично  потому,  что  заранее  скептически
относилась к плану в целом. "А что, если автомат будет сломан?  -  возразила
она Хельге. - Это же Англия, Хельга, а  не  сверхоперативная  Германия...  А
что, если он будет занят, когда ты позвонишь?" Но Хельга  решительно  отмела
вес эти доводы: делай, как тебе велели,  остальное  предоставь  мне.  И  вот
Чарли двинулась в путь: она села на Глостер-роуд на двухэтажный автобус,  но
не на первую машину после семи тридцати, а на  ту,  что  пришла  в  двадцать
минут восьмого. На станции метро  "Тоттэнхем-Корт-роуд"  ей  повезло:  поезд
подошел как раз, когда она выходила на платформу южного направления, и потом
ей пришлось долго ждать на пересадке, на  станции  "Набережная",  следующего
поезда.  Было  воскресное  утро,  и  если  не  считать   людей,   страдающих
бессонницей или истово верующих, она была единственной, кто  бодрствовал  во
всем Лондоне. В Сити царила полнейшая пустота, и, найдя нужную улицу,  Чарли
сразу увидела ярдах в ста впереди, как и говорила Хельга, телефонную  будку,
ярко светившуюся точно маяк. В будке никого не было.
   "Дойди до конца улицы и поверни назад", - сказала  ей  Хельга.  И  Чарли,
покорно пройдясь по улице, установила, что  телефон  не  разбит;  правда,  к
этому времени она уже решила, что крайне нелепо торчать  на  таком  заметном
месте в ожидании звонка от  международных  террористов.  Она  повернулась  и
пошла назад и тут к своей  досаде  заметила,  как  в  будку  зашел  какой-то
мужчина, Она взглянула на часы - до назначенного времени было еще двенадцать
минут, а потому, не слишком волнуясь, она остановилась в нескольких шагах от
будки и стала ждать.
   Прошло семь минут, а мужчина в будке все распинался по-итальянски  -  это
мог быть и страстный монолог неразделенной любви, и речь о положении дел  на
Миланской бирже. Чарли стала нервничать -  она  облизнула  губы,  посмотрела
вниз и вверх по улице, но кругом не было ни  души,  не  стояло  таинственных
черных машин или мужчин в подъездах, не было и красного "мерседеса".  Никого
и ничего.  кроме  захудалого  фургончика  во  вмятинах:  дверца  со  стороны
водителя была в нем открыта. И  однако  же,  Чарли  чувствовала  себя  будто
голой.  Настало  восемь  часов,  о  чем  оповестил  перезвон  поразительного
множества разных колоколов и часов. Хельга сказала - в пять минут  девятого.
Мужчина перестал говорить, но Чарли услышала, как  он  зазвенел  монетами  в
кармане, затем постучал  по  стеклу,  как  бы  привлекая  ее  внимание.  Она
обернулась и увидела, что он держит пятидесятипенсовую монету и  просительно
смотрит на нее.
   - Вы не дадите мне сначала позвонить? - спросила она. - Я спешу.
   Но он не говорил по-английски.
   "А, черт с ним, - подумала она. - Придется Хельге звонить еще раз. Я ведь
ее предупреждала..." Сбросив с плеча ремень сумки, Чарли открыла ее и  среди
мешанины вещей принялась отыскивать десяти-и пятипенсовики, пока не  набрала
пятьдесят. "Господи,  да  у  меня  же  пальцы  все  потные".  Она  протянула
итальянцу руку с монетами, зажатыми в кулак, - она так ее  повернула,  чтобы
монеты упали на его благодарно протянутую ладонь,  и  тут  увидела  торчащий
из-под полы его летной куртки пистолет - он был нацелен прямо  ей  в  живот,
под ребра. В другой руке мужчина  продолжал  держать  телефонную  трубку,  и
Чарли подумала, что, видно, там, на другом конце, то-то слушает. потому  что
хоть он и обращался к Чарли, трубку держал у самого рта.
   - Вот что, Чарли: ты шагаешь сейчас со мной к  машине,  -  сказал  он  на
хорошем английском языке. - Идешь справа  от  меня,  немного  впереди,  руки
держишь сзади, чтоб я их видел. Сцепив за спиной,  поняла?  Бели  ты  только
попытаешься удрать, или подашь кому-нибудь знак. или  крикнешь,  я  выстрелю
тебе в левый бок вот сюда  -  и  убью.  Если  явится  полиция,  если  начнут
стрелять. если меня заподозрят, я поступлю с тобой точно так же. Пристрелю.
   И для большей убедительности он ткнул себя  в  живот.  Добавил  в  трубку
что-то по-итальянски и повесил ее  на  рычаг.  Затем  вышел  на  тротуар  и,
очутившись совсем рядом с Чарли, широко улыбнулся  ей.  Судя  по  обтянутому
кожей лицу, он был настоящим  итальянцем.  И  голос  у  него  был  густой  и
мелодичный, как у итальянца. Чарли  так  и  слышала.  как  этот  голос  эхом
отдается на древней рыночной площади, как парень перебрасывается шуточками с
женщинами на балконах.
   - Пошли же, - сказал он. Одну руку он продолжал держать в кармане куртки.
- Не спеши, о'кэй? Шагай легко и свободно.
   Минуту тому назад Чарли отчаянно хотелось  помочиться.  но  на  ходу  это
прошло, зато заломило шею, а в правом ухе зазвенело, точно комар в темноте.
   - Как только сядешь на место пассажира, руки положи  на  приборную  доску
перед собой, - наставлял он ее, шагая следом. - У  девчонки,  которая  сидит
сзади, тоже есть пистолет, и она очень быстро может  тебя  прикончить.  Куда
быстрее, чем я.
   Чарли открыла дверцу  со  стороны  пассажира,  села  и,  как  воспитанная
девочка за столом, положила пальцы на приборную доску.
   - Расслабься, Чарли, - весело произнес  за  ее  спиной  голос  Хельги.  -
Опусти, дорогая моя, плечи, а то  ты  выглядишь  как  старуха!  -  Чарли  не
шелохнулась. - А теперь улыбнись. Ура! Улыбайся же. Все сегодня рады. А  кто
не радуется, того надо пристрелить.
   - Можешь начать с меня, - сказала Чарли. Итальянец сел на место шофера  и
включил радио на полную катушку.
   - Выключи, - приказала Хельга. Она сидела, прислонясь  к  задней