глазами  зал,  выискивая
провинившуюся, - это она? Наверняка она... не  покраснела,  а  стояла  такая
серьезная и невинная, она  ничегошеньки  -  это  же  правда,  и  потом  было
доказано, - ничегошеньки не украла.
   Однако ноги у Чарли вдруг  подкосились,  и  она  упала  ничком,  чувствуя
верхнюю половину своего тела и не чувствуя нижней. Вот так же  получилось  с
ней и сейчас это не было заранее отрепетировано: с ней такое ведь уже  было,
и она это поняла еще до того, как до нее дошел смысл сказанного и прежде чем
Хельга успела протянуть руку, чтобы ее поддержать.  Она  рухнула  на  пол  с
такой силой, что даже лампа покачнулась. Хельга быстро опустилась подле  нее
на колени, пробормотала что-то по-немецки и чисто  по-женски  успокоительным
жестом положила руку ей на плечо - мягко, неназойливо. Местербайн  нагнулся,
разглядывая  Чарли,  но  не  притронулся  к  ней.  Его,   главным   образом,
интересовало, как она плачет.
   А она повернула голову набок и подложила под щеку сжатый кулак,  так  что
слезы текли вбок по  щекам,  а  не  скатывались  вниз.  Понаблюдав  за  нею,
Местербайн постепенно вроде бы успокоился. Он вяло кивнул,  как  бы  в  знак
одобрения, и на всякий случай постоял рядом с  Хельгой,  пока  она  помогала
Чарли добраться до дивана,  где  Чарли  распласталась,  уткнувшись  лицом  в
жесткие подушки, продолжая плакать так, как плачут  только  сраженные  горем
люди и дети. Смятение, ярость, чувство вины. укоры совести, ужас владели  ею
- она поочередно включала каждое состояние, как в  глубоко  прочувствованной
роли. "Я знала; я не знала; я не позволяла  себе  об  этом  думать.  Ах  вы.
обманщики, фашистские убийцы-обманщики, мерзавцы,  убившие  моего  дорогого,
любимого в этом театре жизни".
   Должно быть,  она  что-то  сказала  вслух.  Собственно,  она  знала,  что
сказала. Даже в горе она тщательно подбирала фразы, произнося их  сдавленным
голосом:
   - Ax, вы, свиньи, фашистские мерзавцы, о господи, Мишель!
   Она помолчала, затем услышала голос Местербайна, просившего ее продолжить
тираду, но она лишь мотала головой из стороны в сторону.  Она  задыхалась  и
давилась, слова застревали в горле, не желали слетать с  губ.  Слезы,  горе,
рыдания - все это было для нее не проблема: она прекрасно  владела  техникой
страдания и возмущения. Ей уже не надо  было  вспоминать  о  своем  покойном
отце, чью смерть  ускорил  позор  ее  исключения  из  школы,  не  надо  было
вспоминать о своем трагическом детстве в  дебрях  жизни  взрослых  людей,  а
именно к  этим  воспоминаниям  она  обычно  прибегала.  Ей  достаточно  было
вспомнить полудикого юношу-араба, возродившего  в  ней  способность  любить,
давшего ее жизни цель, которой ей всегда недоставало, и теперь мертвого -  и
слезы сами начинали течь из ее глаз.
   - Она явно намекает, что это дело  рук  сионистов,  -  сказал  Местербайн
Хельге по-английски. - Почему она так  говорит,  когда  это  был  несчастный
случай? Полиция же заверила нас, что это был несчастный случай.  Почему  она
опровергает полицию? Опровергать утверждения полиции очень опасно.
   Но Хельга либо это уже слышала, либо не обратила на его  слова  внимания.
Она поставила на электрическую  плитку  кофейник.  Опустившись  у  изголовья
дивана на колени, она задумчиво поглаживала своей сильной рукой рыжие волосы
Чарли, убирая их с лица, терпеливо ждала,  когда  та  перестанет  плакать  и
что-то объяснит.
   Кофейник неожиданно забурлил, Хельга поднялась и  стала  разливать  кофе.
Чарли села на диване, обеими руками держа кружку, и слезы продолжали течь по
ее щекам. Хельга обняла Чарли  за  плечи,  а  Местербайн  сидел  напротив  и
смотрел на двух женщин из глубокой тени своего темного мира.
   - Произошел взрыв, - сказал он.  -  На  шоссе  Зальцбург-Мюнхен.  Полиция
утверждает,  что  его  машина  была  набита  взрывчаткой.   Сотнями   фунтов
взрывчатки. Но почему? Почему вдруг произошел взрыв - на гладком шоссе?
   - Твои письма в целости, - шепнула Хельга, отбросив со  лба  Чарли  прядь
волос и любовно заведя их за ухо.
   - Машина была "мерседес", - продолжал Местербайн. - У нее был  мюнхенский
номер, но полиция заявила, что он фальшивый. Как и документы. Все фальшивое.
Но с какой стати моему клиенту ехать в машине с  фальшивыми  документами  да
еще полной взрывчатки? Он же был  студент.  Он  не  занимался  бомбами.  Тут
что-то нечисто. Я так думаю.
   - Ты знаешь эту машину, Чарли? - прошептала ей в ухо Хельга и еще  крепче
прижала к себе с намерением выудить ответ.
   Чарли же мысленно видела лишь, как двести фунтов взрывчатки,  запрятанных
под обшивку, под сиденья, под бамперы, разносят в клочья ее возлюбленного, -
этот ад, разодравший на части тело, которое она так  любила.  А  в  ушах  ее
звучал голос другого, безымянного наставника:  "Не  верь  им,  лги  им,  все
отрицай; не соглашайся, отказывайся отвечать".
   - Она что-то произнесла, - недовольным тоном заметил Местербайн.
   - Она произнесла: "Мишель", - сказала Хельга, вытирая  новый  поток  слез
внушительной величины платком, который она вытащила из сумки.
   - Погибла также какая-то девушка, - сказал  Местербайн.  -  Говорят,  она
была с ним в машине.
   - Голландка, - тихо произнесла Хельга так близко от лица  Чарли,  что  га
почувствовала на ухе ее дыхание. - Настоящая красотка. Блондинка.
   - Судя по всему, они погибли  вместе,  -  продолжал  Местербайн,  повышая
голос.
   - Так что ты была у него не единственной, Чарли,  -  доверительным  гоном
произнесла Хельга. - Не тебе одной, знаешь  ли,  принадлежал  наш  маленький
палестинец.
   Впервые с тех пор, как они  сообщили  ей  о  том,  что  произошло,  Чарли
произнесла нечто членораздельное.
   - Я никогда этого от него не требовала, - прошептала она.
   - Полиция говорит, что голландка - террористка, - возмутился Местербайн.
   - Они говорят, что и Мишель был террористом, - сказала Хельга.
   - Они говорят, что голландка уже  несколько  раз  подкладывала  бомбы  по
просьбе Мишеля, - сказал Местербайн. - Говорят, что  Мишель  и  эта  девушка
планировали новую акцию и что в машине найдена  карта  Мюнхена,  на  которой
рукою Мишеля обведен Израильский торговый центр. На Изаре, - добавил  он.  -
На верхнем этаже дома - не такая это простая цель. Он не говорил  вам,  мисс
Чарли, об этой акции?
   Мелко подрагивая, Чарли отхлебнула кофе, что. видимо,  обрадовало  Хельгу
не меньше, чем если б она ответила.
   - Ну вот! Наконец-то она оживает. Хочешь еще кофе, Чарли? Подогреть  еще?
А хочешь поесть? У нас тут есть сыр, яйца. колбаса - все. что угодно.
   Чарли отрицательно покачала головой и позволила  Хельге  отвести  себя  в
уборную, где она пробыла долго, ополаскивая лицо холодной водой и выплевывая
блевотину, а между позывами рвоты жалея, что плохо знает немецкий и не может
уследить за  нараставшим  стаккато  разговором,  который  вели  те  двое  за
тонкими, как бумага, дверями.
   Когда она вернулась, Местербайн стоял в своем габардиновом плаще у  двери
на улицу.
   - Мисс  Чарли,  напоминаю  вам.  что  фрейлейн  Хельга  пользуется  всеми
правами, гарантируемыми законом, - сказал он и вышел из двери.

***

   Наконец они остались одни. Две девушки.
   - Да прекрати же, Чарли. Прекрати, о'кэй? Мы ведь не старухи.  Ты  любила
его - нам это понятно, но  он  мертв.  -  Голос  Хельги  стал  на  удивление
жестким. - Он мертв, но мы же не  индивидуалисты,  которых  интересуют  лишь
наши частные дела, мы борцы и труженики. Перестань реветь. -  Схватив  Чарли
за локоть, Хельга заставила ее подняться и медленно повела  в  другой  конец
комнаты. - Слушай меня. Мишель - мученик, да, но мертвые не могут сражаться,
и мучеников много. Один солдат погиб. Революция продолжается. Так?
   - Так, - прошептала Чарли.
   Они подошли к дивану. Взяв с него  свою  большую  сумку,  Хельга  достала
оттуда  плоскую  бутылку  виски,  на   которой   Чарли   заметила   наклейку
беспошлинного магазина. Хельга отвинтила колпачок и протянула бутылку Чарли.
   - В память о Мишеле! - объявила она. - Пьем за  него.  За  Мишеля.  Скажи
это.
   Чарли сделала глоточек и скривилась. Хельга отобрала у нее бутылку.
   - А теперь, Чарли, сядь, пожалуйста, я хочу, чтобы ты села. Немедленно.
   Чарли апатично опустилась на диван. Хельга снова стояла над ней.
   - Слушай меня и отвечай, о'кэй? Я приехала сюда не для развлечений, ясно?
И не для дискуссий. Я люблю дискуссии, но не сейчас. Скажи: "Да".
   - Да, - устало произнесла Чарли.
   - Мишеля тянуло к тебе. Это установленный факт. Он, собственно, был  даже
влюблен. У него в квартире на письменном столе лежит незаконченное письмо  к
тебе, полное поистине фантастических слов о любви и сексе. И все обращено  к
тебе. Там есть и политика.
   Медленно, словно до нее только сейчас все дошло, опухшее, искаженное лицо
Чарли просветлело.
   - Где оно? - спросила она. - Отдайте его мне!
   - Оно сейчас изучается. При проведении операции все должно быть взвешено,
объективно изучено.
   Чарли попыталась подняться.
   - Оно мое! Отдайте его мне!
   - Оно - собственность революции. Возможно, ты  его  потом  получишь.  Там
увидим. - И Хельга не очень нежно толкнула ее назад, на диван. - Эта машина.
"Мерседес", который стал грудой пепла. Это ты приехала на  нем  в  Германию?
Пригнала для Мишеля? Он дал тебе такое поручение? Отвечай же.
   - Из Австрии, - пробормотала она.
   - А туда откуда ты приехала?
   - Через Югославию.
   - Чарли, по-моему, ты поразительно неточна - откуда?
   - Из Салоник.
   - И Мишель, конечно, сопровождал тебя. Он, по-моему, обычно так поступал.
   - Нет.
   - Что - нет? Ты ехала одна? В такую даль? Это же  нелепо!  Он  никогда  в
жизни не доверил бы тебе такую ответственную миссию. Я не  верю  ни  единому
твоему слову. Все это - вранье.
   - Не все ли равно? - сказала Чарли, снова впадая в апатию.
   Хельге было не все равно. Она уже закипала.
   - Конечно, тебе все равно! Если ты шпионка, тебе и будет все  равно!  Мне
уже ясно, что случилось. Нет необходимости задавать еще вопросы - это  будет
чистой формальностью. Мишель завербовал тебя, ты стала его тайной любовью, а
ты, как только смогла, пошла в полицию и все рассказала, чтобы уберечь  себя
и получить кучу денег. Ты полицейская шпионка. Я сообщу  об  этом  кое-кому,
людям достаточно умелым, которые знают тебя и позаботятся о твоей дальнейшей
судьбе даже через двадцать лет. Прикончат - и все.
   - Великолепно, - сказала Чарли. - Замечательно. - Она ткнула сигаретой  в
пепельницу. - Так и поступи, Хельга. Ведь это как раз  то,  что  мне  нужно.
Пришли их ко мне, хорошо? В гостиницу, шестнадцатый номер.
   Хельга подошла  к  окну  и  отдернула  занавеску  с  таким  видом,  будто
собиралась позвать Местербайна.  Взглянув  через  ее  плечо,  Чарли  увидела
маленькую арендованную машину Местербайна с включенным  светом  и  очертания
самого Местербайна в берете, неподвижно сидевшего за рулем.
   Хельга постучала по стеклу.
   - Антон! Антон, иди сюда немедленно: у нас тут стопроцентная  шпионка!  -
Но произнесла она это слишком тихо - так, чтобы он не мог ее  расслышать.  -
Почему Мишель ничего не говорил нам  о  тебе?  -  спросила  она,  задергивая
занавеску и поворачиваясь к Чарли. - Почему  он  не  поделился  с  нами?  Ты
столько месяцев была его темной лошадкой. Это же нелепо!
   - Он любил меня.
   - Чепуха! Он использовал тебя. Ты, конечно, все еще хранишь его письма?
   - Он велел мне уничтожить их.
   - Но ты не уничтожила. Конечно, не  уничтожила.  Разве  ты  могла?  Такая
сентиментальная идиотка, как ты, - это же видно из твоих писем  к  нему.  Ты
жила  за  его  счет:  он  тратил  на  тебя  деньги,  покупал  тебе   одежду,
драгоценности, платил за отели, а ты предала его полиции. Конечно, предала!
   У Хельги под рукой оказалась сумка Чарли, она взяла  ее  и  под  влиянием
импульса  высыпала  содержимое  на  обеденный  стол.   Но   вложенные   туда
доказательства - дневник, шариковая ручка из Ноттингема, спички из афинского
ресторана "Диоген" - не дошли до сознания Хельги в  ее  нынешнем  состоянии:
она искала то, что свидетельствовало бы о предательстве Чарли,  а  не  о  ее
преданности.
   - Ну, а этот приемник?
   Это был маленький японский приемничек Чарли с  будильником,  который  она
заводила, чтобы не опоздать на репетиции.
   - Это что? Это же шпионская штучка. Откуда  он  у  тебя?  И  зачем  такой
женщине, как ты, носить в сумке радиоприемник?
   Предоставив Хельге самой разбираться в своих заботах,  Чарли  отвернулась
от нее и невидящими глазами  уставилась  в  огонь.  Хельга  покрутила  ручки
приемника, поймала какую-то  музыку.  Быстро  выключила  его  и  раздраженно
отложила в сторону.
   - В последнем письме, которое Мишель так и не  отослал  тебе,  говорится,
что ты целовала пистолет. Что это значит?
   - А то и значит, что целовала. - И Чарли добавила:
   - Пистолет его брата.
   - Его брата? - произнесла Хельга неожиданно зазвеневшим голосом. - Какого
брата?
   - У него был старший брат.  Он  был  кумиром  Мишеля.  Великий  борец  за
свободу. Брат подарил ему пистолет, и Мишель велел мне поцеловагь его -  это
был как бы обет.
   Хельга с недоверием смотрела на нее.
   - Мишель так тебе и сказал?
   - Нет, я, наверно, прочитала об этом в газетах, да?
   - Когда он тебе это сказал?
   - В Греции, на вершине горы.
   - Что еще он говорил об этом своем брате - быстро! - Хельга  чуть  ли  не
кричала на нее.
   - Мишель боготворил его. Я же тебе говорила.
   - Давай факты. Только факты. Что еще он говорил тебе про своего брата?
   Но тайный голос подсказывал Чарли, что она уже зашла слишком далеко.
   - Это военная тайна, - сказала она и взяла новую сигарету.
   - Он тебе говорил, где этот его брат? Что он делает? Чарли, я  приказываю
тебе все мне рассказать! -  Хельга  шагнула  к  ней.  -  Полиция,  разведка,
возможно, даже сионисты - все ищут тебя. А у нас прекрасные отношения кое  с
кем в германской полиции. Они уже знают, что машину  вела  по  Югославии  не
голландка. У них есть описание этой девушки.  Словом,  достаточно  сведений,
чтобы предать тебя суду. При желании мы сможем тебе помочь.  Но  лишь  после
того, как ты скажешь все, что говорил тебе Мишель про своего  брата.  -  Она
пригнулась  к  Чарли,  так  что  ее  большие  светлые  глаза  находились  на
расстоянии ладони от глаз Чарли. - Он не имел права говорить с тобой о  нем.
Ты не допущена к такой информации. Так что давай, выкладывай.
   Чарли подумала и отказалась удовлетворить просьбу Хельги.
   - Нет, - сказала она.
   Она  хотела  было  продолжить:  "Я  дала  слово,  поэтому...  я  тебе  не
доверяю...  отвяжись..."  Но  услышав  собственное  короткое  "нет",  решила
поставить на этом точку - так оно лучше.
   "Твоя обязанность -  добиться,  чтобы  они  стали  нуждаться  в  тебе,  -
наставлял ее Иосиф. - Представь себе, что перед тобой ухажеры. Не давай  все
сразу - так они только больше будут тебя ценить".

***

   Сверхъестественным усилием воли Хельга взяла себя в руки. Хватит играть в
бирюльки. Появилась ледяная отстраненность - Чарли сразу это  почувствовала,
так как сама владела этой методой.
   - Так. Значит, ты добралась на машине до Австрии. А потом?
   - Я оставила ее там, где он велел; мы с ним встретились и  отправились  в
Зальцбург.
   - На чем?
   - На самолете, потом на машине.
   - И? Что было в Зальцбурге?
   - Мы пошли в отель.
   - Пожалуйста, название отеля!
   - Не помню. Не обратила внимания.
   - Тогда опиши его.
   - Большой, старый, недалеко от реки. И очень красивый, - добавила она.
   - А потом вы поехали в Мюнхен - да?
   - Нет.
   - Что же ты делала?
   - Села на дневной самолет и отправилась в Лондон.
   - А какая машина была у Мишеля?
   - Наемная.
   - Какой марки?
   Чарли сделала вид, что не помнит.
   - А почему ты не поехала с ним в Мюнхен?
   - Он не хотел, чтобы мы вместе пересекали границу. Он сказал, что у  него
есть одно дело, которое он должен выполнить.
   - Он сказал тебе это? Что у него есть дело, которое он должен  выполнить?
Глупости! Какое дело? Неудивительно, что ты сумела выдать его!
   - Он сказал: ему ведено взять "мерседес" и доставить куда-то брату.
   На сей раз Хельга не выказала ни удивления, ни даже  возмущения  вопиющей
неосторожностью Мишеля. Она была  человеком  дела  и  верила  только  делам.
Подойдя к двери. она распахнула ее и повелительно махнула Местербайну. Затем
повернулась и, уперев руки в бедра,  уставилась  на  Чарли  своими  большими
светлыми страшновато пустыми глазами.
   - Ты прямо точно Рим, Чарли, - заметила она. - Все дороги ведут  к  тебе.
Это худо. Ты - тайная любовь Мишеля, ты едешь на его машине, ты проводишь  с
ним последнюю его ночь на земле. Ты знала, что было в машине,  когда  ты  ее
вела?
   - Взрывчатка.
   - Глупости. Что за взрывчатка?
   - Пластиковые бомбы общим весом в двести фунтов.
   - Это тебе сказала полиция. Все это вранье. Полиция вечно врет.
   - Мне сказал об этом Мишель.
   Хельга раздраженно, наигранно расхохоталась.
   - Ох, Чарли! Вот теперь я не верю ни  единому  твоему  слову.  Ты  совсем
завралась. - Позади нее бесшумно возник Местербайн. - Антон, все ясно.  Наша
маленькая вдова - стопроцентная лгунья, я в этом убеждена. Помогать мы ей не
станем. Уезжаем немедленно.
   Местербайн сверлил Чарли взглядом, Хельга сверлила Чарли взглядом.  А  та
сидела, обмякшая, точно брошенная марионетка, снова ко  всему  безразличная,
кроме своего горя.
   Хельга села рядом с ней и обвила рукой ее плечи.
   - Как звали брата? - спросила она. - Да ну же. - Она легонько  поцеловала
Чарли в щеку. - Может, мы  еще  и  останемся  друзьями.  Надо  же  соблюдать
осторожность, немножко блефовать. Это естественно. Ладно, для  начала  скажи
мне, как на самом деле звали Мишеля?
   - Салим, но я поклялась никогда его так не называть.
   - А как звали брата?
   - Халиль, - пробормотала она. И снова зарыдала. - Мишель боготворил  его,
- сказала она.
   - А его псевдоним?
   Чарли не поняла - а, не все ли равно.
   - Это военная тайна, - сказала она.

***

   Она решила ехать, пока не свалится, - снова ехать, как  через  Югославию.
"Выйду из игры, отправлюсь в Ноттингем, в мотель и убью себя там в постели".
   Она снова мчалась одна со скоростью почти 80 миль, пока чуть не съехала с
дороги.
   Орхидеи Мишеля лежали на сиденье рядом с ней: прощаясь, она  потребовала,
чтобы ей их отдали.
   - Но, Чарли, нельзя же быть настолько смешной, - возразила Хельга.  -  Ты
слишком сентиментальна.
   "А пошла ты, Хелъга, они мои".
   Она ехала по голой горной равнине, розоватой, бурой и серой. В  зеркальце
заднего вида вставало солнце.
   Она лежала на кровати в мотеле и, глядя, как дневной свет расползается по
потолку, слушала воркование голубей на карнизе. "Опаснее всего будет,  когда
ты спустишься с горы", - предупреждал ее  Иосиф.  Она  услышала  в  коридоре
крадущиеся шаги. Это они. Но которые? И все тот же  вопрос.  "Красный?  Нет,
господин офицер, я никогда не ездила в красном "мерседесе", так что  уходите
из моей спальни". По ее голому животу ползла  капля  холодного  пота.  Чарли
мысленно проследила за ее путем: от пупка к ребрам,  затем  -  на  простыню.
Скрипнула половица, кто-то, отдуваясь, подошел к двери, а теперь  смотрит  в
замочную скважину. Из-под двери выполз  краешек  белой  бумаги.  Задергался.
Выполз побольше. Это толстяк Хамфри принес ей "Дейли телеграф".

***

   Она приняла ванну, оделась. И поехала медленно,  выбирая  менее  заметные
дороги; по пути остановилась у двух-трех лавочек, как учил ее  Иосиф.  Одета
она была кое-как, волосы лохматые. Никто, глядя на  ее  неаккуратный  вид  и
словно сонные движения, не усомнился бы, что эта женщина в глубоком горе. На
дороге стало сумеречно: над ней сомкнулись больные вязы, старая корнуоллская
церквушка торчала среди  них.  Чарли  снова  остановила  машину  и