агадку.
   - Он был боевиком, - сказала она.
   - И еще каким! - с гордостью ответила Рахиль. - Да и сейчас тоже.
   - А как он стал им?
   - Так получилось, понимаешь, - ответила Рахиль, по-прежнему не  отрываясь
от книги.
   - Он был женат. Что произошло с его женой? - отважилась спросить Чарли.
   - Не могу сказать, милочка, - ответила Рахиль.
   - Интересно, она сама  слиняла  или  дело  в  нем?  -  продолжала  Чарли,
несмотря на то, что энтузиазма эта тема явно не вызвала. - Держу пари, что в
нем. Бедняга, уживаться с таким  -  это  прямо  ангелом  надо  быть!  -  Она
помолчала. - А ты как попала в их компанию, Рахиль? - спросила она и,  к  ее
удивлению, Рахиль опустила книгу на живот и принялась рассказывать.
   Родители ее были правоверными  евреями  из  Померании.  После  войны  они
переселились  в  Маклсфилд   и   стали   там   преуспевающими   текстильными
фабрикантами. "Филиалы в Европе и в  Иерусалиме",  -  рассказывала  она  без
всякого энтузиазма. Они хотели отправить Рахиль в Оксфорд, а затем  включить
в их семейное дело, но она предпочла изучать Библию и  еврейскую  историю  в
Иудейском университете.
   - Это вышло само  собой,  -  объяснила  она  Чарли,  когда  та  принялась
расспрашивать ее о дальнейшем.
   - Но как? - упорствовала Чарли. - Почему? Кто завербовал тебя и  как  они
это делают?
   Как или кто, Рахиль не ответила, зато рассказала, почему так  вышло.  Она
знала Европу и знала, что такое антисемитизм. И она захотела  показать  этим
надутым маленьким сабра, этим героям из университета, что она может  воевать
за Израиль не хуже любого парня.
   - Ну а Роза? - наудачу спросила Чарли.
   - С Розой сложнее, -  отвечала  Рахиль  так,  словно  с  ней  самой  дело
обстояло куда как просто. - Роза  из  организации  молодых  сионистов  Южной
Африки. Она приехала в Израиль  и  до  сих  пор  не  знает,  следует  ли  ей
оставаться или лучше вернуться и посвятить себя борьбе с апартеидом. Вот эта
неуверенность и заставляет ее действовать особенно рьяно, - заключила Рахиль
и с решительностью, показывающей, что разговор окончен, погрузилась в  "Мэра
Кестербриджа".
   "Сколько вокруг святых идеалистов, - думала Чарли. - Два дня назад  я  об
этом и помыслить не могла". Интересно, появились  ли  теперь  идеалы  у  нее
самой? Решим это утром. В  полудреме  она  прокручивала  в  голове  забавные
газетные заголовки:  "Знаменитая  фантазерка  сталкивается  с  реальностью",
"Жанна д'Арк сжигает  на  костре  палестинского  активиста".  Ладно,  Чарли,
хорошо, спокойной ночи.

***

   Номер Беккера был всего в нескольких метрах по коридору, и кроватей в нем
было две - только так администрация отеля и понимала одиночество.  Он  лежал
на одной кровати и глядел на другую, а разделял их столик с телефоном. Через
десять минут будет половина  второго  -  назначенное  время.  Ночной  портье
получил чаевые и обещал соединить его. По привычке Иосиф был абсолютно  бодр
в этот час. Голова слишком ясная, чтобы ложиться в постель. Все додумать  до
конца и отбросить то, что не додумано. Вместе  со  всем  остальным.  Телефон
зазвонил вовремя, и голос Курца приветствовал его без промедления. Откуда он
говорит, Беккер Сообразил не сразу. Потом  он  расслышал  вдали  музыкальный
автомат и догадался, что из  отеля.  Германия  -  это  он  помнил.  Отель  в
Германии вызывает отель в Дельфах. Для конспирации Курц говорил по-английски
и тоном веселой беззаботности, чтобы ввести в заблуждение тех, кто  случайно
мог их подслушать. Да, все прекрасно, уверил его  Беккер,  сделка  заключена
отличная и никаких осложнений он не предвидит.
   - Ну, как наша новая продукция? - спросил он.
   - Контакты установились отличные! - во все  горло  гаркнул  Курц,  словно
отдавая команду отряду на дальних рубежах. - Можешь когда  угодно  заглянуть
на склад - не разочаруешься - ни в продукции, ни в чем другом.
   Беккер редко подолгу говорил по телефону с Курцем, как и Курц с Беккером.
Как ни странно, каждый словно спешил первым закончить  разговор  и  поскорее
избавиться от общества другого. Однако на этот  раз  Курц  выслушал  все  до
конца, и так же вел себя Беккер. Кладя трубку, он  заметил  в  зеркале  свое
красивое лицо и брезгливо уставился на свое отражение. Лицо  показалось  ему
огоньком на судне, потерпевшем  бедствие,  и  на  секунду  у  него  возникло
неодолимое болезненное желание погасить этот огонек. Кто ты  такой?  Что  ты
чувствуешь? Он приблизился к зеркалу. Я чувствую себя так, словно смотрю  на
погибшего друга, надеясь, что он оживет.  Чувствую  себя  так,  словно  хочу
обрести в ком-то старые свои надежды и не могу. Чувствую себя так, словно  я
актер, не хуже тебя и вокруг теснятся мои маски, а сам  я  где-то  далеко  и
тоскую. А на самом деле я ничего не чувствую, потому что чувствовать  вредно
и это подрывает воинскую дисциплину. Поэтому я  ничего  не  чувствую,  но  я
борюсь и, следовательно, существую.
   По городку он шел нетерпеливыми большими шагами, пристально  глядя  перед
собой, словно путь утомлял его, ибо был слишком короток. Городок ждал атаки,
за двадцать с лишним лет сколько он видел таких городков! Люди ушли, и улицы
пустынны, и не слышно детских голосов. Разрушьте дома. Стреляйте во все, что
шевелится. Повозки и автомобили оставлены владельцами,  и  один  Бог  знает,
когда они вернутся вновь. Время от времени он быстро оглядывал  какую-нибудь
подворотню или темный закоулок, но наблюдать было ему привычно, и шага он не
замедлял-Дойдя до перекрестка, он поднял  голову,  чтобы  прочесть  название
улицы, но не свернул никуда, пока быстрым шагом  не  дошел  до  строительной
площадки. Между высоких груд кирпича стоял  пестрый  микроавтобус.  Бельевые
веревки хорошо маскировали высокую антенну. Из  автобуса  раздавалась  тихая
музыка. Дверца открылась, и в лицо ему, как  зоркий  глаз,  уставилось  дуло
пистолета, потом оно исчезло. Почтительный  голос  проговорил:  "Шалом".  Он
влез в автобус и захлопнул за собой дверцу. Музыка не могла совсем заглушить
стрекотание  портативного  телепередатчика.  Возле  него  скорчился   Давид,
связист из афинской команды, рядом с ним находились двое подручных  Литвака.
Коротко кивнув, Беккер опустился на мягкое сиденье  и  погрузился  в  чтение
толстой пачки сообщений, отложенных специально для него.
   Парни с почтением глядели на него. Он понимал,  что  мысленно  они  жадно
пересчитывают ленточки его боевых наград и что все его подвиги  им  известны
лучше, чем ему самому.
   - Она хорошенькая, Гади! - сказал тот, что был побойчее.
   Беккер не обратил на это внимания.
   Время от времени он отмечал какой-нибудь абзац, подчеркивал дату. Кончив,
он отдал бумаги парням и заставил их проверить, хорошо ли он все запомнил.
   Уже на улице он невольно помедлил возле  окошечка,  слушая,  как  веселые
голоса обсуждают его.
   - Грач  все  ему  передоверил,  хочет  сделать  его  управляющим  большой
текстильной фабрики возле Хайфы, - сказал тот, что побойчее.
   - Здорово, - сказал другой. - Давай демобилизуемся, а Гаврон сделает  нас
миллионерами.

Глава 11

   Своему запретному, но жизненно важному свиданию с достопочтенным доктором
Алексисом в этот вечер Курц придал видимость  деловой  встречи  с  коллегой,
имевшей  к  тому  же  оттенок  старой  дружбы.  По  предложению  Курца   они
встретились не в  Висбадене,  а  подальше,  там,  где  больше  и  народу,  и
приезжих, - во Франкфурте, в большом некрасивом отеле, выстроенном для  нужд
участников различных  конференций.  В  те  дни  в  этом  отеле  разместились
энтузиасты изготовления мягкой игрушки. Алексис предлагал встретиться у него
дома, но Курц отклонил это предложение с таинственностью, которой Алексис не
мог не почувствовать. Было десять часов вечера, и делегаты  конференции  уже
разбрелись кто куда в поисках иных разновидностей мягкой  игрушки.  Бар  был
почти пуст, и на поверхностный взгляд Курц и Алексис вполне могли  сойти  за
обычных  деловых  людей,  обсуждающих   мировые   проблемы   над   букетиком
искусственных цветов в вазе на столике. Что, в общем, было не так уж  далеко
от истины. В баре играл музыкальный автомат, но бармен по своему транзистору
слушал Баха.
   За то время, что они не виделись, озорной огонек в глазах Алексиса потух.
На  лице,  как  первые  признаки  болезни,  залегли   еле   заметные   тени,
характеризующие неудачников, а голливудская улыбка приобрела новое  и  вовсе
не  идущее  ей  качество  -  сдержанность.  Но  Курцу,  изготовившемуся  для
решительных действий, это было на руку, что он с удовлетворением тут же  для
себя и отметил. В свою очередь Алексис с куда меньшим удовлетворением каждое
утро разглядывал в уединении своей  ванной  комнаты  морщины  возле  глаз  и
разглаживал кожу в надежде вернуть уходящую молодость. Курц передал  приветы
из Иерусалима и  в  качестве  подарка  -  бутылочку  мутноватой  жидкости  с
этикеткой, удостоверявшей, что это вода из самого Иордана.  Он  слышал,  что
новоиспеченная госпожа Алексис ожидает ребенка, так что, может быть, вода ей
пригодится. Такая предупредительность тронула Алексиса и произвела  на  него
впечатление, - возможно, и большее, нежели самый повод к ней.
   - По-моему, вы узнали об этом раньше, чем я, - сказал Алексис, с вежливым
восхищением разглядывая бутылочку. -  Во  всяком  случае,  я  даже  коллегам
ничего не говорил.
   Это было  правдой.  Молчание  его  являлось  как  бы  последней  попыткой
помешать этому не вполне желанному событию.
   - Скажете, когда все произойдет, и извинитесь, -  предложил  дальновидный
Курц.
   Без лишних слов, как и  подобает  людям,  не  признающим  церемоний,  они
выпили за общее благополучие и за  лучшее  будущее  для  еще  не  рожденного
ребенка доктора.
   - Говорят, вы теперь занялись  проблемами  координации,  -  сказал  Курц,
хитровато поглядывая на Алексиса.
   - За здоровье координаторов! - угрюмо отозвался Алексис, и оба  церемонно
приложились к стаканам.
   Они договорились обращаться друг к другу по  имени,  тем  не  менее  Курц
предпочитал сохранять в разговоре вежливое "вы". В отношениях с Алексисом он
не хотел терять своего положения старшего.
   - Можно поинтересоваться, что же вы координируете? - спросил Курц.
   - Должен сообщить вам, господин Шульман, что дружеские связи с секретными
службами иностранных  держав  в  настоящее  время  не  числятся  среди  моих
служебных обязанностей,  -  ответил  Алексис,  намеренно  пародируя  гладкую
велеречивость боннских чиновников и ожидая дальнейших расспросов.
   Но вместо этого Курц высказал догадку, которая на самом деле догадкой  не
была:
   - Координатор отвечает за такие жизненно важные области,  как  транспорт,
обучение, вербовка и финансовое обеспечение  оперативных  работников.  И  за
информационную связь главного управления с филиалами.
   - Вы  упустили  из  виду  отпуска,  -  возразил  Алексис,  восхищенный  и
одновременно несколько устрашенный  информированностью  Курца.  -  Если  вам
нужен отпуск, приезжайте в Висбаден, я предоставлю вам его. У нас существует
чрезвычайно могущественная комиссия, занимающаяся исключительно отпусками.
   Курц пообещал воспользоваться приглашением: ему и в самом деле давно пора
устроить себе передышку.
   Разговор  о  работе  и  передышке  заставил  Алексиса  вспомнить  о   его
собственных делах и рассказать об операции, в которой  он  принимал  участие
"Знаете ли, Марти, ночи не спал, буквально три ночи кряду не ложился".  Курц
выслушал его внимательно и с сочувствием: ведь он  умел  прекрасно  слушать,
таких  собеседников  Алексису  не  часто  доводилось  встречать   теперь   в
Висбадене.
   - Должен вам признаться, Пауль, - сказал Курц, после того  как  некоторое
время они самым приятным образом перебрасывались  малозначащими  фразами,  -
что и я однажды удостоился чести превратиться в координатора. Шеф мой решил,
что я слишком много позволяю себе, и я стал координатором. Я так заскучал на
этой должности, что и месяца не прошло, как я подал рапорт генералу Гаврону,
где на бумаге высказал ему, кто он есть на самом  деле.  "Генерал,  рапортую
Вам, что Марти Шульман  считает  Вас  подонком".  Он  послал  за  мной.  Вам
доводилось встречаться когда-нибудь с Гавроном? Нет? Сморщенный коротышка  с
густой черной шевелюрой.  И  неугомонный  -  никогда  не  знаешь,  куда  его
понесет. "Шульман, - загремел он, когда я вошел к нему. -  Какого  черта,  и
месяца не прошло, а ты уже разбушевался! И откуда ты так хорошо выведал  все
мои секреты?" Голос у него гнусавый,  ну  точь-в-точь  идиотик,  которого  в
детстве уронили! "Генерал, - отвечал я, - если в Вашей  душе  осталась  хоть
капля самоуважения, Вы разжалуете меня и вернете обратно  на  должность,  на
которой я уже не смогу  безнаказанно  Вас  оскорблять".  И  знаете,  что  он
сделал? Разжаловал меня, а потом повысил в должности! И я вернулся  к  своим
ребятам.
   История эта показалась Алексису тем забавнее, что напомнила ему  минувшие
дни и то, как сам он прославился среди чопорных чиновников Бонна в  качестве
человека совершенно не управляемого и совершенно  независимого.  После  чего
естественно было перейти к давнему громкому случаю с Бад-Годесберге, так как
именно он в свое время и свел их.
   - До меня дошло, что дело это  наконец  немного  сдвинулось  с  места,  -
заметил Курц. - Следы девушки привели в парижский аэропорт Орли  -  это  уже
является некоторым достижением, хотя, кто она такая, по-прежнему неизвестно.
   Эта неосторожная  похвала  из  уст  глубокоуважаемого  человека,  которым
Алексис так восхищался, возмутила его.
   - Вы называете это достижением? Да я вчера познакомился  с  их  последним
анализом. В тот день, когда взорвалась бомба, какая-то девушка  вылетела  из
Орли в Кельн. Это заставляет  их  задуматься.  На  ней  были  джинсы.  Снова
задумываются. Косынка. Хорошо сложена. Возможно,  блондинка.  Ну  и  что  из
этого? Французы даже не могут обнаружить ее  регистрационную  карточку.  Или
говорят, что не могут.
   - Возможно, потому, что она и не регистрировалась  на  рейс  в  Кельн?  -
предположил Курц.
   - Ну, а как же  она  прилетела  в  Кельн,  если  не  регистрировалась?  -
возразил Алексис с легким недоумением. - Просто эти кретины  и  слона  среди
кокосовых орехов не заметят!
   За соседними столиками по-прежнему никого не было, и это  обстоятельство,
вкупе с мелодиями Баха из транзистора и "Оклахомы" из музыкального автомата,
делало возможным произнесение любой ереси.
   - Может быть, она взяла билет  куда-нибудь  еще,  -  терпеливо  разъяснил
Курц. - Предположим, в Мадрид. В Орли она зарегистрировалась, но на  рейс  в
Мадрид.
   Алексис принял такую гипотезу - Купила билет "Париж-Мадрид:" и, прибыв  в
Орли. взяла посадочный на Мадрид. Она идет в зал для  отъезжающих  со  своим
посадочным, занимает место, ждет около одного из выходов, почему бы  и  нет?
Скажем, у выхода  номер  восемнадцать.  Кто-то  подходит  к  ней,  возможно,
девушка, произносит пароль,  они  отправляются  в  дамскую  комнату,  меняют
билеты. Все организовано превосходно.  По-настоящему  отличная  организация.
Паспорта они тоже меняют. Для девушек это не проблема.  Ну,  там  -  парики,
косметика... Если вы вдумаетесь, Пауль, все хорошенькие девушки одинаковы.
   Справедливость этого афоризма очень позабавила Алексиса, который и сам  в
последнее время, благодаря своей  второй  женитьбе,  склонялся  к  столь  же
неутешительному  выводу.  Но  он  не  стал  размышлять  об  этом,  поскольку
чувствовал, что скоро узнает что-то важное, и это заставило вновь взыграть в
нем полицейского.
   - Ну, а в Бонн-то она как попала? - закуривая, спросил Алексис.
   - Прибыла туда с бельгийским паспортом.  Не  паспорт  -  конфетка,  такие
пачками  изготавливают  в  Восточной  Германии.  В  аэропорту  ее   встретил
бородатый юнец на ворованном мопеде с фальшивым номером.  Высокий,  молодой,
бородатый - это все, что она о нем знала и знал  кто  бы  то  ни  было  еще,
потому что конспирация тут соблюдалась тщательно. А борода? Что ж, борода  -
дело наживное. К тому же он не снимал  шлема.  В  вопросах  конспирации  они
собаку съели. Тут с ними трудно тягаться. Да, я смело могу это сказать.
   Алексис подтвердил, что он и сам это замечал.
   - Роль этого парня в операции - чисто служебная, - продолжал Курц.  -  На
нем замыкается цепь. Он встречает девушку, проверяет, нет ли за ней  слежки,
и, немного покружив, отвозит в безопасное место для инструктажа.  Это  ферма
одного  деятеля  неподалеку  от  Мелема  и  называется  она  "Хаус  Зоммер".
Ответвление от автобана, идущее в  южном  направлении,  подводит  к  бывшему
сараю. Под спальней гараж, в гараже "оппель" с  зигбургским  номером,  шофер
уже ждет.
   Тут, к  своему  удовольствию,  ошеломленный  Алексис  тоже  смог  наконец
вставить словечко.
   - Ахман, - взволнованно прошептал он. - Издатель Ахман  из  Дюссельдорфа!
Да что же мы, с ума сошли, что ли? Почему никому из нас и в  голову  это  не
пришло?
   -  Верно,  Ахман,  -  одобрил  своего  ученика  Курц.  -  "Хаус   Зоммер"
принадлежит доктору Ахману из Дюссельдорфа, чье почтенное семейство  владеет
прибыльным лесопильным делом, кое-какими журналами и хорошо налаженной сетью
порнографических магазинчиков.  В  качестве  хобби  он  издает  календари  с
романтическими пейзажами. Владелицей  бывшего  сарая  является  дочь  Ахмана
Инге,  не  раз  выступавшая   устроительницей   сомнительных   сборищ,   где
встречались богатые и разуверившиеся во всем исследователи человеческих душ.
Ко времени, интересующему нас с вами, Инге отдала этот сарай  в  пользование
нуждающемуся другу, у которого, в свою очередь, была подружка.
   - Ad infinitum, - заключил Алексис, восхищенно глядя на него.
   - Да, чтобы добраться до конца, еще немало придется  попотеть.  Такие  уж
это люди. Так они работают и всегда так работали.
   "В пещерах на берегу Иордана, - взволнованно думал Алексис. -  Сворачивая
концы проводки в "куклу". С примитивными бомбами, какие можно  изготовить  у
себя на огороде!"
   Курц говорил, а лицо и весь облик Алексиса менялись, что  не  ускользнуло
от внимательного взгляда Курца. Следы жизненных неурядиц,  следы  малодушия,
так огорчавшие Алексиса, стерлись, исчезли. Он откинулся  на  спинку  стула,
сложил на груди изящные рукн, на губах заиграла молодая улыбка, а  рыжеватая
голова подалась вперед. Согласно кивая, он внимательно слушал  захватывающее
повествование Курца.
   - Могу я осведомиться, на чем  вы  строите  столь  интересные  теории?  -
спросил Алексис, все же пытаясь съязвить.
   Курц сделал вид, что вспоминает, хотя сведения, почерпнутые у Януки, были
так свежи в его памяти, словно он и не покидал его  обитой  звукоизолирующей
ватой камеры в Мюнхене, где  Янука  вопил  и  давился  слезами,  в  отчаянии
хватаясь за голову.
   - Ну, Пауль, ведь у нас  же  есть  и  номер  водительского  удостоверения
"оппеля", и фотокопия прокатной  квитанции,  а  также  показания  одного  из
участников операции за его личной подписью, -  признался  Курц  и  в  робкой
надежде, что  эти  не  совсем  четкие  обстоятельства  на  время  сойдут  за
основание теории, продолжал:
   - Бородатый юнец, оставив девушку в бывшем сарае, исчезает, с  тем  чтобы
никогда больше не появиться на горизонте. Девушка переодевается в аккуратное
синее платье, надевает парик и  чудесно  преображается,  с  таким  расчетом,
чтобы понравиться словоохотливому и чересчур любвеобильному атташе по  связи
с профсоюзами. Потом она садится в "оппель", и уже  второй  молодой  человек
доставляет ее к нужному дому. По пути они  останавливаются,  чтобы  наладить
взрывное устройство. Вы хотите что-то спросить? Пожалуйста.
   - А этот молодой  человек,  -  с  трудом  сдерживая  нетерпение,  спросил
Алексис, - он ей знаком или же совершенно неизвестен?
   Недвусмысленно не пожелав далее прояснять роль Януки, Курц в ответ только
улыбнулся,   н