гам, и заключение их однозначно: он совсем рехнулся.
   Лигвак опять попытался возражать. Может, это был результат  усталости?  А
может, на него так подействовала жара? Но Курц с  прежней  ласковой  улыбкой
спустил его с небес на землю.
   - Успокойся, Шимон. Наш доблестный предводитель осторожничает,  только  и
всего. Если Алексис что-нибудь натворит и произойдет  скандал,  который  так
или иначе затронет наши национальные интересы и  отношения  с  союзником,  в
котором мы  так  заинтересованы,  наказание  понесет  Марти  Курц.  Если  же
Алексис, храня нам верность, будет помалкивать  и  делать  то,  что  мы  ему
велим, вся слава достанется Мише Гаврону. Ты ведь знаешь, как Миша  со  мной
обращается. Я тот еврей, которым можно помыкать.
   - А третье сообщение? - спросил Беккер.
   - Шеф напоминает нам. что наше время истекает. Гончие у него за спиной  -
так он передаст, имея в виду наши спины, конечно.
   Курц велел Литваку собираться, и тот пошел за зубной щеткой. Оставшись  с
глазу  на  глаз  с  Беккером,  Курц  испустил  вздох  облегчения  и,   сразу
успокоившись, подошел  к  раскладушке,  взял  лежавший  на  ней  французский
паспорт и принялся его изучать, запоминая данные.
   - Успех зависит  от  тебя,  Гади.  -  Он  окинул  его  взглядом  и  опять
погрузился в чтение паспорта. - В случае каких-нибудь осложнений,  если  что
понадобится, ты дашь мне знать. Слышишь меня?
   Беккер его слышал.
   - Ребята рассказывали, что вы хорошо смотрелись вместе на Акрополе.  "Как
киногерои" - так они мне сказали.
   - Передайте им от меня спасибо за комплимент.
   Вооружившись старой грязной щеткой для волос, Курц встал перед зеркалом и
стал трудиться над пробором.
   - В деле этом, что существенно, замешана девушка, - задумчиво сказал  он,
не прерывая движений  своей  щетки.  -  Я  надеюсь  на  благоразумие  нашего
сотрудника. Иногда полезно бывает сохранять дистанцию, а иногда  лучше...  -
Он бросил щетку в открытый чемоданчик.
   - В данном случае требуется дистанция, - сказал Беккер.
   Открылась дверь, и на пороге появился  Литвак,  одетый  для  выхода  и  с
чемоданчиком в руке, он горел нетерпением поскорее вытащить начальство.
   - Мы опаздываем, - сказал он. бросив на Беккера недружелюбный взгляд.

***

   И все же, несмотря на все допросы, насилие к Чарли применено не было - во
всяком случае, по меркам Курца. На этом Курц настаивал с самого начала. Дело
это,  утверждал  он.  надо  делать  чистыми  руками.   На   первых   стадиях
действительно  высказывались  некоторые  бредовые   идеи   о   необходимости
давления,  принуждения,  даже  сексуального  порабощения   ее   каким-нибудь
Аполлоном, менее щепетильным, чем Беккер; речь шла и  о  временной  изоляции
Чарли, о содержании ее в течение некоторого времени под стражей, чтобы затем
протянуть ей руку помощи.  Психологи  Гаврона,  ознакомившись  с  ее  досье,
выдвигали проекты один другого глупее, причем некоторые были весьма жестоки.
Но опытный стратег Курц уложил этих иерусалимских экспертов на обе  лопатки.
Добровольцы более стойки, доказывал Курц, они работают лучше и  упорнее.  Уж
они-то знают, как себя переломить. А кроме того, зачем  насиловать  девушку,
которой собираешься предложить руку и сердце?
   Другие - и Литвак в том числе -  были  за  то,  чтобы  предпочесть  Чарли
какую-нибудь израильтянку, во всем схожую с нею, кроме происхождения. Литвак
и его  единомышленники  яростно  спорили,  доказывая,  что  нельзя  доверять
нееврейке, а англичанке в особенности. Курц с  неменьшей  яростью  доказывал
обратное. В Чарли ему нравилась естественность, и он жаждал иметь не  копию,
а оригинал.
   Кроме того, противная сторона - ибо команда их. несмотря на  естественное
верховенство Курца, была построена на принципах демократических - настаивала
на длительном и постепенном обхаживании, которое  начнется  еще  задолго  до
пленения  Януки  и  завершится   честным   предложением   сотрудничества   в
соответствии с классическими и общепринятыми канонами вербовки. И здесь, как
и в первом случае. Курц настоял на своем, задушив идею в зародыше. Девушке с
темпераментом Чарли, чтобы решиться на что-то, вовсе не надо часами над этим
размышлять, спорил он, как, впрочем, и ему, Курцу. Лучше ускорить! Лучше все
изучить, подготовить до мельчайших деталей и взять  ее  нахрапом,  ошеломить
молниеносным мощным ударом! Беккер. сам поглядев  на  нее,  согласился,  что
действовать сразу в данном случае лучше.
   "Ну а что, если, боже упаси, она откажется?" -  волновались  некоторые  и
Гаврон-Грач в том числе. Так долго ухаживать, чтобы  потом  невеста  сбежала
буквально от алтаря!
   "Если случится так, друг мой Миша, - говорил Курц, - это  будет  означать
лишь, что мы даром потратили некоторую толику времени и денег вкупе с нашими
горячими молитвами". Сбить его с этой позиции  было  невозможно,  и  лишь  в
кругу самых близких людей - включавшем в себя жену и временами Беккера -  он
признавался, что затеял чертовски рискованную игру. Хотя, возможно, и тут он
всего не рассказывал. Курц заприметил Чарли сразу, как  только  она  впервые
появилась на семинаре в Дорсете. Он выделил ее, расспросил о ней, так и эдак
мысленно примеряясь к этой кандидатуре.
   Но зачем тащить ее в Грецию, Марти? Да еще  и  остальных!  Что  вдруг  за
странная щедрость - осыпать благодеяниями из  наших  секретных  фондов  этих
перекати-поле, леваков-артистов из Англии?
   Но Курц был непоколебим. С самого начала он  потребовал  больших  фондов,
зная, что потом их сократят. Если этой одиссее суждено  начаться  в  Греции,
доказывал  он,  так  лучше  доставить  туда  Чарли  заблаговременно,   чтобы
необычность обстановки и красоты пейзажа помогли ей поскорее освободиться от
привычных пут. Пусть размякнет на солнышке! А так как одну Аластер ее ни  за
что не отпустит, пускай и он поедет с нею, а в нужный момент мы его  удалим,
чем лишим  ее  поддержки.  А  кроме  того,  учитывая,  что  актеры  -  народ
общественный и вне своего круга не чувствуют себя уверенно, никак иначе  эту
пару за границу не выманишь... Так и шел этот спор -  аргумент  следовал  за
аргументом, пока не сложилась окончательная легенда,  а  логика  ее  -  вещь
несокрушимая, от нее не отмахнуться, и  попавшему  в  эту  сеть  из  нее  не
выбраться.

***

   Что же касается удаления Аластера, то  у  этой  истории  в  тот  же  день
возникло забавное лондонское  продолжение  -  постскриптум  к  их  тщательно
спланированной  операции.  Местом  действия  стала  контора  Неда  Квили,  а
происходило все в то время, когда Чарли еще видела сны.  а  Нед  в  укромной
тиши кабинета тайно укреплял свой дух,  готовясь  к  строго  безалкогольному
завтраку. Он как раз вынимал пробку из графинчика, когда до  его  изумленных
ушей  докатился  поток   ужасающе   жаргонных   кельтских   непристойностей,
выкрикиваемых мужским голосом и несшихся откуда-то  снизу,  предположительно
из норки миссис Лонгмор; заключительным аккордом было  требование  "выманить
старого козла из его сарая, и не то я сам подымусь и выволоку  его  оттуда".
Гадая, кто из непутевых его клиентов мог в нервном экстазе, да еще  и  перед
завтраком перейти  на  шотландский,  Квили  тихонько  прокрался  к  двери  и
приложил к ней ухо. Но голоса он так и  не  узнал.  А  в  следующую  секунду
прогрохотали шаги, дверь распахнулась и перед ним  предстала  покачивающаяся
фигура Длинного Ала, которого он  знал  по  своим  спорадическим  набегам  в
гримуборную  Чарли,  где  тот,  дожидаясь  ее  возвращения  со  сцены,  имел
обыкновение коротать время в обществе бутылки, благо  времени  этого,  из-за
его нечастых выходов на сцену, было  у  Ала  предостаточно.  Сейчас  Ал  был
грязен, щеки поросли трехдневной щетиной, и он  был  в  дымину  пьян.  Квили
попытался  было  самым  предупредительным  образом  выяснить   причину   его
возмущения, но попытка оказалась  тщетной.  Кроме  того,  наученный  горьким
опытом, Квили знал, что в таких случаях самое разумное  говорить  как  можно
меньше.
   - Ты мерзкий старый развратник, - любезно начал Аластер, уставив дрожащий
указательный палец прямо в лицо  Квили,  пониже  носа,  -  подлый  интриган,
сейчас я сверну тебе твою гусиную шею!
   - Дорогой мой, - сказал Квили, - за что, однако?
   - Я звоню в полицию, мистер Нед! - крикнула снизу миссис Лонгмор.  -  Уже
набираю: девять-девять-девять...
   - Вы немедленно сядете и объясните, в чем дело, - строго сказал Квили,  -
или миссис Лонгмор вызовет полицию.
   -  Уже  вызываю!  -  крикнула  миссис  Лонгмор,  которой  несколько   раз
приходилось это делать. Аластер сел.
   - Ну а теперь,  -  произнес  Квили  со  всей  суровостью,  на  какую  был
способен, - как вы отнесетесь к тому, чтобы выпить чашечку черного  кофе,  а
заодно рассказать, чем я вас так обидел?
   Список обид получился длинным, но, если вкратце, то он, Квили, обвел  Ала
вокруг пальца. Ради Чарли. Под видом какой-то  несуществующей  кинокомпании.
Подговорил его агента засыпать  его  телеграммами  на  Миконосе.  Вступил  в
сговор с проходимцами из Голливуда. Забронировал авиабилеты, чтобы выставить
его дураком перед своими приятелями. И чтобы оторвать его от Чарли.
   Постепенно Квили распутал  всю  историю.  Агенту  Аластера  позвонили  из
Калифорнии, звонивший назвался представителем голливудской кинокомпании "Дар
Божий Глобаль" и сообщил, что их кинозвезда заболел и  им  срочно  требуется
Аластер для кинопробы в Лондоне. Они, конечно, оплатят все  расходы,  только
бы он их выручил. Узнав, что Аластер  находится  в  Греции,  они  немедленно
выслали агенту чек на тысячу долларов.  Прервав  отпуск,  Аластер  стремглав
примчался в Лондон и дергался там целую неделю, потому что никакая кинопроба
так и не материализовалась. "Будьте наготове". -  телеграфировали  они  ему.
Все общение только по телеграфу, заметьте. "Договор в стадии  согласования".
На девятый день Аластер, находившийся в состоянии, близком к помешательству,
был затребован на киностудию в Шеппертоне. Обратиться  там  к  некоему  Питу
Вышински, сектор "Д".
   Никакого Вышински. Никакого и нигде. И Питом не пахнет.
   Агент Аластера дозвонился в Голливуд. Телефонистка сообщила ему. что "Дар
Божий Глобаль" ликвидировала свой счет. Агент позвонил  коллегам,  никто  не
слышал о компании "Дар Божий Глобаль". Полный крах. По здравом размышлении и
после двухдневного запоя на остатки тысячедолларового чека Аластер рассудил,
что единственным человеком, кто имел повод и возможности сыграть с  ним  эту
злую шутку, был Нед Квили, именуемый в их кругах Беззаветный Квили.  который
никогда и не скрывал  своей  антипатии  к  Аластеру,  оказывавшему,  по  его
убеждению,  дурное  влияние  на  Чарли  и  втягивавшему   ее   в   идиотские
политические игры. Однако после нескольких чашек кофе  Аластер  уже  заверял
хозяина в своей неизменной преданности,  и  Квили  попросил  миссис  Лонгмор
вызвать ему такси.
   В тот же вечер, когда чета Квили,  сидя  в  саду,  любовалась  закатом  в
ожидании ужина - незадолго перед тем они сделали удачное приобретение в виде
садовой  мебели,  современной,  но  отлитой  по  викторианским  образцам.  -
Марджори серьезно выслушала всю историю. после чего, к крайней досаде  Неда,
расхохоталась.
   - Вот чертовка! -  воскликнула  она.  -  Наверное,  нашла  себе  богатого
любовника и выставила парня, заплатив ему хорошенько!
   Но  выражение  лица  Квили  отрезвило  ее.   Малопочтенные   американские
компании. Телефоны, которые не отвечают. Кинопродюсеры,  которых  невозможно
отыскать. И все это вокруг Чарли. И ее Неда.
   - Хуже того, - несчастным голосом признался Квили.
   - Чего уж хуже, дорогой!
   - Они выкрали все ее письма.
   - Что?
   - Все письма, написанные ее рукой, - пояснил Квили. - За  последние  пять
лет или даже больше. Все ее шутливые  и  доверительные  любовные  записочки,
написанные  в  гастролях  или   в   минуты   одиночества.   Чудные   письма.
Характеристики режиссеров и товарищей по труппе. Забавные зарисовки, которые
она любила делать, когда бывала в настроении. Все исчезло. Выбрано из досье.
Этими ужасными американцами, которые капли в рот не берут - Кэрманом и  этим
его  кошмарным  приятелем.  Миссис  Лонгмор  вне  себя.  Миссис   Эллис   от
расстройства заболела.
   - Отчитай их в письме, - предложила Марджори.
   - А какой в этом смысл? - ответил убитый горем Квили. - И куда писать?
   - Поговори с Брайаном, - предложила она.
   Ну хорошо, Брайан - его поверенный, но что может сделать Брайан?
   Квили побрел в дом, налил себе неразбавленного виски и включил телевизор,
где застал лишь ранние вечерние новости  -  хронику,  в  которой  показывали
очередную зверскую бомбежку. Кареты "скорой помощи", иностранные полицейские
несут на носилках пострадавших. Такие веселые развлечения были сейчас не для
него. Они стащили бумаги Чарли, повторял он про себя. Бумаги моего  клиента,
черт подери! В моей конторе! А сын старого Квили сидел рядом и клевал  носом
после сытного ленча. Давно его так не обштопывали!

Глава 8

   Если ей и снились сны, проснувшись, она забыла их. А может быть, она, как
Адам, пробудилась и увидела: сон стал явью, ибо первое,  что  она  заметила,
открыв глаза, был стакан апельсинового  сока  у  изголовья.  Иосиф  деловито
сновал по комнате, открывая шкафы, раздвигая занавески  па  окнах,  чтобы  в
комнату проник солнечный свет. Сквозь полуприкрытые веки Чарли наблюдала  за
ним, как тогда, на пляже, Очертания  изуродованной  спины.  Легкая  изморозь
седины на висках. И опять шелковая рубашка с золотыми запонками.
   - Который час? - спросила она.
   - Три. - Он дернул полотнище  занавески.  -  Три  часа  дня.  Ты  поспала
достаточно. Пора.
   "И золотая цепочка, - думала она, - а  на  ней  медальон,  засунутый  под
рубашку".
   - Как твой рот? - спросила она.
   - Увы, кажется, петь мне отныне будет трудно.
   Он подошел к старому крашеному платяному шкафу, вытащил оттуда и  положил
на стул синее платье.
   Никаких следов от вчерашнего на лице  у  него  не  осталось,  только  под
глазами залегли усталые тени. "Он не ложился", - подумала  она  и  вспомнила
его за столом, целиком поглощенного бумагами.
   - Помнишь наш  разговор,  перед  тем  как  ты  отправилась  спать?  Когда
встанешь, мне бы очень хотелось, чтобы ты надела этот наряд, и  новое  белье
надень, пожалуйста. вот оно - в  коробке.  Сегодня,  по-моему,  тебе  пойдет
синий цвет и распущенные волосы. Без всяких пучков.
   - То есть кос.
   Оп оставил без внимания поправку.
   - Всю эту одежду я тебе дарю. Для меня большая радость  советовать  тебе,
что надевать и как выглядеть. Сядь, пожалуйста. И оглядись вокруг.
   На ней ничего не было. Натянув до подбородка простыню, она опасливо села.
Неделю назад, на пляже, он мог разглядывать ее тело сколько душе угодно.  Но
это было неделю назад.
   - Запоминай все хорошенько. Мы - тайные любовники и провели ночь здесь, в
этой комнате. Произошло все так, как произошло.  Мы  встретились  в  Афинах,
приехали сюда, в пустой дом. Никого не было - ни Марти,  ни  Майка,  никого,
только мы одни.
   - А ты-то кто?
   - Мы поставили машину туда, куда Ал самом деле ее поставили. Над крыльцом
горел свет. Я отпер входную дверь, и  мы,  держась  за  руки,  поднялись  по
парадной лестнице.
   - А вещи?
   - Два предмета. Мой баул и твоя сумка через плечо. Я нес все это.
   - Тогда как же мы держались за руки?
   Она думала поймать его, но такая точность ему только понравилась.
   - Сумку с лопнувшим ремнем я нес под мышкой правой руки и в этой же  руке
- баул. От тебя я шел справа, а  моя  левая  рука  оставалась  свободной.  В
комнате все было так, как теперь. Едва переступив порог, мы  бросились  друг
другу в объятия. Мы не могли дольше сдерживать нашу страсть.
   Сделав  два  больших  шага,  он  очутился  возле  кровати;  порывшись   в
сброшенном на пол постельном белье, он извлек ее куртку и  показал  ей.  Все
петли на ней были порваны, двух пуговиц не хватало.
   - Экстаз, - сказал он так буднично, словно экстаз  был  всего  лишь  днем
недели. - Можно это так назвать?
   - Можно назвать и так.
   - Значит, экстаз.
   Он бросил куртку и позволил себе сдержанно улыбнуться.
   - Хочешь кофе?
   - Кофе - это было бы отлично.
   - Хлеба? Йогурта? Маслин?
   - Нет, только кофе. - Когда он уже подошел к двери, она окликнула его.  -
Осси, прости, что я ударила тебя. Ты должен был,  как  истинный  израильский
агрессор, нанести превентивный удар и сбить меня с ног, так чтобы я и ахнуть
не успела.
   Дверь захлопнулась, она услышала его шаги  уже  в  коридоре  и  подумала,
вернется ли он. Как во сне, она осторожно выбралась  из  постели.  "Цирк,  -
думала  она.  -  Танцы  на  панихиде".  Вокруг  себя  она  видела  следы  их
воображаемого пиршества: в ведерке со льдом лежала  бутылка  водки,  на  две
трети полная; два использованных стакана; ваза с фруктами; на двух  тарелках
- яблочная кожура и виноградные косточки.  На  спинке  стула  висит  красный
пиджак. Щегольский черный баул с  боковыми  карманами  -  необходимая  часть
экипировки молодого мужчины, успешно продвигающегося по служебной  лестнице.
На двери висит короткое кимоно стиля карате; тяжелый черный шелк - парижская
фирма "Гермес" - это тоже его. В ванной ее школьная косметичка  примостилась
рядом с его лайковым несессером. Из двух  имевшихся  полотенец  она  выбрала
сухое.
   Синее платье, когда она разглядела его как следует, ей очень понравилось:
хлопчатобумажное, плотное, со скромным закрытым воротом  и  совсем  новое  -
даже завернуто в фирменную бумагу "Зелид. Рим - Лондон". Белье  было  как  у
дорогой кокотки  -  черное,  размер  угадан  точно.  Рядом  на  полу  стояла
новенькая кожаная дорожная сумка  на  ремне  и  пара  красивых  сандалий  на
плоской подошве. Она примерила одну сандалию. Подходит. Оделась и  принялась
расчесывать щеткой волосы. В  комнату  вошел  Иосиф  с  кофейной  чашкой  на
подносе. Какая удивительная походка - он  мог  ступать  тяжело,  а  мог  так
бесшумно, что хотелось крикнуть: "Звук!" И красться он тоже умел мастерски.
   - Должен тебе сказать, что ты прекрасно выглядишь, -  заметил  он,  ставя
поднос на стол.
   - Прекрасно?
   - Замечательно. Восхитительно. Блестяще. Ты видела орхидеи?
   Нет, не видела, но сейчас увидела, и сердце у нее дрогнуло, как тогда, на
Акрополе; к вазе с золотисто-рыжими цветами был прислонен  белый  конвертик.
Подчеркнуто неторопливо она завершила  причесывание,  затем,  взяв  конверт,
уселась с ним в шезлонге. Иосиф все продолжал  стоять.  Распечатав  конверт,
она вытащила оттуда карточку, на которой косым, не английским почерком  было
написано: "Я тебя люблю". И рядом знакомая буква "М".
   - Ну что? Что это тебе напоминает?
   - Ты отлично знаешь что, - отрезала она, как только - отнюдь не сразу - в
мозгу у нее установилась связь.
   - Так скажи мне.
   - Ноттингем, - "Барри-тиэтр"; Йорк - "Феникс"; Стрэтфорд - "Арена" и ты в
первом ряду - весь внимание и глаз с меня не сводишь.
   - Для тебя я - Мишель. "М" значит "Мишель".
   Открыв элегантный черный баул, он стал ловко укладывать туда свои вещи.
   - Я твой идеал, - сказал он, не поднимая на нее глаз. -  Чтобы  выполнить
задание, ты должна не просто помнить это, но верить в это, проникнуться этой
верой. Мы творим новую реальность, реальность лучшую.
   Отложив карточку, она налила себе кофе. Зная, что он спешит, она нарочито
замедляла движение.
   - Кто сказал, что она будет лучше?
   - На Миконосе ты была с Аластером, но в  глубине  души  ты  надеялась  на
встречу со мной, Мишелем. -  Он  бросился  в  ванную  и  вернулся  оттуда  с
несессером. - Не с Иосифом, с Мишелем. Уехав  с  Миконоса,  ты  поспешила  в
Афины. На пароходике ты сказала друзьям, что хочешь  несколько  дней  побыть
одна. Ложь. У тебя было назначено  свидание  с  Мишелем.  Не  с  Иосифом,  с
Мишелем. - Он бросил несессер в