Дорога петляла,  и  они  вместе  с  ней.  пока  не  выехали  на
разворот, а оттуда на усыпанную гравием площадку с бордюром из белых камней.
Машина встала. Вслед за ними подъехала и тоже встала, загородив  им  путь  к
отступлению, задняя машина. Раздался шелест шагов по гравию. Перед  нею  был
старый загородный дом,  утонувший  в  каких-то  красных  зарослях.  В  лучах
автомобильных фар  цветы  казались  пятнами  свежей  крови.  Крыльцо  тускло
освещалось единственной  лампочкой.  Иосиф  выключил  двигатель,  положил  в
карман ключ зажигания. Потянувшись через Чарли, открыл ей дверцу, впустив  в
машину горьковатый и душный запах зелени  и  назойливый  стрекот  цикад.  Он
вышел из машины, но  Чарли  оставалась  сидеть.  Ни  ветерка,  ни  малейшего
свежего дуновения, только негромкий шелест шагов молодых  легконогих  людей,
со всех сторон окруживших машину. Димитрий, недоросль-шофер  с  простодушной
ухмылкой, Рауль, ангелоподобный хиппи с льняными волосами,  разъезжавший  на
такси в надежде разжиться деньгами у богатого папаши-шведа.  Две  девушки  в
джинсах и рубашках навыпуск, те самые, что были  с  ними  на  Акрополе  и  -
теперь, разглядев их получше, она вспомнила, - попадались ей несколько раз у
магазинных витрин на Миконосе. Услышав, что кто-то открывает  багажник,  она
рванулась из машины.
   - Моя гитара! - вскрикнула она. - Не трогайте, или...
   Но Рауль уже взял гитару под  мышку,  в  то  время  как  сумкой  завладел
Димитрий. Она хотела кинуться, отнять у них вещи, но девушки схватили ее  за
локти и кисти рук и без труда проэскортировали к крыльцу.
   - Где этот подонок Иосиф? - крикнула она.
   Но подонок Иосиф, сделав свое дело, уже поднимался но ступенькам крыльца,
быстро, не оглядываясь, словно  не  желая  быть  свидетелем  аварии.  Обходя
машину, Чарли увидела задний номер: его освещала лампочка на крыльце.  Буквы
были  не  греческие.  Это  были  арабские  буквы:   вокруг   номера   вилась
по-голливудски затейливая арабская вязь, а на  крышке  багажника,  слева  от
фирменного знака "мерседеса", она различила значок дипломатического корпуса.
Глава 6

   Девушки проводили ее в уборную и без всякого  стеснения  оставались  там,
пока она не закончила все свои дела. Одна была блондинка,  другая  брюнетка,
обе лохматые, обе получили приказ действовать с новенькой поделикатнее.  Они
в теннисных  туфлях  и  рубашках  поверх  джинсов:  два  раза,  когда  Чарли
бросалась на них с кулаками,  они  без  труда  одолевали  ее,  а  слушая  ее
проклятия, улыбались рассеянной улыбкой глухих.
   - Я Рахиль, - быстро  произнесла  брюнетка  во  время  недолгого  мирного
промежутка. - А она Роза. Рахиль и Роза, запомнила? Обе на букву "Р".
   Рахиль была хорошенькой. У  нее  был  густой  североанглийский  акцент  и
веселые глаза; это ее задница остановила Януку при пересечении границы. Роза
была высокой, гибкой, с  мелко  вьющимися  светлыми  волосами  и  подтянутой
фигурой спортсменки, тонкие кисти ее рук действовали как наконечники стрел.
   - Не бойся, Чарли, все будет хорошо, - ободрила  ее  Роза,  чей  странный
выговор можно было принять за южноафриканский.
   - Все и было хорошо, пока вы не влезли, -  ответила  Чарли,  делая  новую
безуспешную попытку наброситься на них.
   Из уборной они провели ее в спальню на первом этаже. дали гребенку, щетку
и стакан жидкого чая без молока. Она  опустилась  на  кровать  и  попыталась
отдышаться, то прихлебывая чай. то вновь разражаясь проклятиями.
   - Захвачена нищая актриса! - пробормотала она. -  Для  чего?  Что  с  нее
возьмешь? Если только долги!
   На это они лишь улыбнулись еще дружелюбнее прежнего и, отпустив ее  руки,
велели подняться по лестнице. На первой же  лестничной  площадке  она  снова
замахнулась на них на этот раз кулаком, широко отведя руку, и тут же поняла,
что аккуратно уложена на пол. на спину, и разглядывает  витраж  из  цветного
стекла, лунный свет. как в  призме,  дробился  в  нем.  создавая  мозаику  -
розовую и золотую.
   - Хотела нос тебе расквасить! - объяснила она Рахили, но ответом  ей  был
лишь взгляд, полный ласкового понимания.
   Дом был ветхий, пахло кошками и чем-то,  напоминавшим  стерву-мамашу.  Он
был заставлен убогой греческой мебелью  а  стиле  ампир,  увешан  выцветшими
бархатными портьерами и медными люстрами.
   Они  остановились  перед  двойными  дверями.  Толкнув   створки,   Рахиль
отступила, и перед Чарли открылась мрачноватая комната. В центре над  столом
склонились двое - один коренастый, другой сутулый и очень худой, оба  одетые
во что-то серое и пыльно-коричневое, что делало их похожими на призраки.  На
столе были разложены какие-то бумаги, лампа хорошо освещала их,  и,  еще  не
подойдя к столу, Чарли решила, что это газетные вырезки.
   При  ее  появлении  оба  мужчины  вскочили.  Худой  остался  у  стола,  а
коренастый решительно направился к ней, его  правая  рука  каким-то  крабьим
движением ловко ухватила ее руку и тряханула в рукопожатии, прежде  чем  она
успела нему воспротивиться.
   - Чарли, мы очень рады, что все сошло благополучно  и  вы  среди  нас!  -
воскликнул Курц с таким  энтузиазмом,  словно  ей  пришлось  бог  знает  как
рисковать. - Меня зовут, нравится зам это, Чарли, или  нет,  но  меня  зовут
Марти. - Ее рука опять очутилась в его ладони, и  ласковость  этого  пожатия
была совершенно неожиданной. - А после того, как Господь меня создал, у него
остался кое-какой материал. и потому он создал вдобавок еще и  Майка.  Итак,
познакомьтесь и с Майком тоже. А вот  там  мистер  Рихтховен,  или  же,  для
вашего удобства, как вы его зовете, Иосиф, ведь вы  так  его  окрестили,  не
правда ли?
   Должно быть, он вошел в комнату незаметно. Оглядевшись. она  увидела  его
за маленьким переносным столиком в углу.  Сумрачный  свет  настольной  лампы
освещал его склоненное лицо.
   - Могу окрестить и заново, - сказала она. Ей захотелось кинуться на него,
как перед тем на Рахиль - три стремительных шага и, прежде чем они успели бы
остановить ее, - пощечина. Но она знала, что никогда  не  сделает  этого,  и
ограничилась залпом грязных ругательств. которые Иосиф  рассеянно  выслушал.
Он переоделся в тонкий спортивный свитер, шелковая рубашка мафиози и броские
золотые запонки бесследно исчезли.
   - Советую  тебе  не  торопиться  с  суждениями  и  ругательствами,  лучше
послушать сначала, что скажут эти двое, - заметил он, не поднимая  головы  и
продолжая сортировать бумаги. - Ты среди хороших людей.
   Двое у стола все еще не садились, дожидаясь, пока сядет она, что само  по
себе было более чем странно. Более чем странно соблюдать правила  вежливости
с девушкой, которую захватили в плен, втолковывать ей что-то о  добродетели,
странно начинать переговоры с похитителями после того, как они дали тебе чаю
и возможность привести себя в порядок.
   - Ну, кому  первому  начинать  игру?  -  задорно  выпалила  она,  вытирая
непрошенную слезу.
   На полу возле их ног она заметила потертую коричневую папку,  палка  была
приоткрыта, но что там внутри - не разглядеть. На столе же и  в  самом  деле
лежали газетные вырезки, и хотя Майк уже начал убирать их в папку, Чарли все
же узнала рецензии, в которых говорилось о ней и ее ролях.
   - Вы не ошиблись, захватили ту девчонку, какую надо? - с вызовом спросила
она.
   - О, конечно же, Чарли, конечно, именно ту, - радостно  воскликнул  Курц,
воздев кверху руки с толстыми пальцами.
   Он бросил взгляд на Литвака. затем в угол комнаты - на  Иосифа  -  взгляд
благодушный, но пристальный, оценивающий, и вот он уже  говорит  с  властной
убедительностью, с силой, покорившей Квили и Алексиса, покорявшей  за  время
его блистательной  карьеры  бесчисленное  множество  его  самых  невероятных
помощников, говорит с густым  евро-американским  акцентом,  рассекая  воздух
короткими взмахами руки.
   Но Чарли была актрисой, и профессиональная зоркость не изменила ей и тут:
ни красноречие Курца,  ни  собственная  растерянность  от  этого  внезапного
насилия  не  притупили  ее  наблюдательности.  "Разыгрывается  спектакль,  -
промелькнула мысль, - на сцене они и  мы".  Молодые  охранники  отступили  в
темноту, рассредоточившись по углам, а ей почудился  шорох  и  шарканье  ног
опоздавших  зрителей.  когда  в  темноте  по   ту   сторону   занавеса   они
рассаживаются по местам. Действие, как показалось ей, когда  она  разглядела
комнату, происходит в покоях свергнутого тирана. Ее тюремщики - это борцы за
свободу, вторгшиеся сюда и прогнавшие тирана. Верхний свет четко  очерчивает
тени на  лицах  двух  мужчин,  унылое  единообразие  их  экипировки.  Вместо
элегантного костюма с Мэдисон-авеню - хоть Чарли и  не  смогла  бы  провести
подобное сравнение - на Курце была теперь бесформенная армейская  тужурка  с
темными пятнами  пота  под  мышками  и  целой  батареей  дешевых  авторучек,
торчавших из нагрудного кармана. Щеголеватый и изысканный  Литвак  предпочел
надеть рубашку цвета хаки с короткими рукавами, из которых торчали его  руки
- белые, как сучья с ободранной корой. Одного взгляда  ей  было  достаточно,
чтобы понять, что между этими двумя и Иосифом существует прочная связь. "Они
одной выучки, - думала она, - у них общие  взгляды  и  общая  жизнь!"  Перед
Курцем на столе лежали его часы. Она вспомнила фляжку Иосифа.
   На фасад дома выходили два закрытых ставнями окна. Два других глядели  во
двор. Двойные двери за кулисы были закрыты, если бы  даже  она  и  собралась
ринуться к ним, она  понимала,  что  это  безнадежно.  Несмотря  на  внешнюю
флегматичность охранников, она уже убедилась - случай ей был предоставлен  -
в их высоком профессионализме. Где-то далеко в  углу.  за  тем  местом,  где
расположилась охрана, горели, как бикфордов шнур, четыре кольца  переносного
радиатора. Запах от него был тяжелый.  А  позади  нее  светилась  настольная
лампа Иосифа - несмотря на все, а может быть, как раз благодаря этому всему,
- единственный теплый огонек.
   Все это Чарли осознала еще до того,  как  звучный  голос  Курца  наполнил
комнату и началось это его хитроумное увещевание. Если  бы  она  и  не  была
уверена, что ночь ей предстоит долгая, то  теперь,  слушая  этот  неумолчный
раскатистый голос, она бы это поняла.
   - Я уверен, Чарли, что у вас есть к нам масса вопросов,  которые  вам  не
терпится на нас обрушить. Будет время, и мы безусловно ответим на них и  как
можно полнее. А пока постараемся прояснить главное. Желаете  знать,  кто  мы
такие? Во-первых, Чарли, мы люди порядочные, как сказал Иосиф, хорошие люди.
Зная это, вы с полным основанием можете счесть нас, как это всегда и бывает,
людьми независимыми, внепартийными, но глубоко обеспокоенными,  подобно  вам
самой, некоторыми тенденциями в современном мироустройстве. Добавив, что  мы
еще и граждане Израиля, я надеюсь, вы не  возмутитесь,  не  содрогнетесь  от
отвращения, не выпрыгнете в окно. Правда, это  в  том  случае,  если  вы  не
считаете,  что  Израиль  следует  стереть  с  лица  земли,  затопить,  сжечь
напалмом, предоставив жителей в полное распоряжение многочисленным  арабским
организациям, занятым их уничтожением. -  Почувствовав,  как  она  внутренне
съежилась, Курц тут же пошел в атаку:
   - Может быть.  вы  действительно  так  считаете,  Чарли?  -  спросил  он,
доверительно понизив голос. - Наверное, да. Так скажите нам об  этом  прямо.
Может быть, хотите на этом и кончить? Отправиться домой?  У  вас,  по-моему,
есть авиабилет. Мы дадим вам денег. Выбираете этот вариант?
   - А что, собственно, намечается? - спросила  она,  игнорируя  предложение
Курца распрощаться, прежде чем  успели  познакомиться.  -  Военная  вылазка?
Карательная акция? Ко мне подключат электроды? В общем,  что  вам  от  меня,
черт возьми, надо?
   - У вас есть знакомые среди евреев?
   - Да нет, не думаю.
   - Вы испытываете к евреям предубеждение?  К  евреям  как  таковым?  Может
быть. вы считаете, что от нас плохо пахнет или что мы не умеем вести себя за
столом? Вы скажите. Для нас это дело привычное.
   - Бросьте чушь пороть!
   Голос изменил ей или так только показалось?
   - Вы считаете, что попали к врагам?
   - О господи, с чего вы это взяли? Да любой,  кто  выкрадет  меня,  станет
моим другом по гроб жизни!  -  ответила  она,  вызвав  неожиданно  для  себя
искренний смех своих собеседников. Но не Иосифа, слишком поглощенного,  судя
по тихому шелесту листов, чтением бумаг.
   Тогда Курц приступил к делу несколько решительнее.
   - Итак, успокойте наши  души,  -  сказал  он  все  с  тем  же  лучезарным
добродушием. - Выкинем из головы то, что вы здесь в некотором роде пленница.
Жить ли Израилю или всем нам следует  сложить  свои  вещички  и  отправиться
туда, откуда приехали, чтобы начать все заново? Может быть, вы предпочли бы,
чтоб мы переселились  куда-нибудь  в  Центральную  Африку?  Или  в  Уругвай?
Только, ради бога, не в Египет: однажды мы уже попробовали, и успехом по  не
увенчалось. А может, нам опять рассеяться по разным гетто Европы  и  Азии  и
подождать очередного погрома? Что скажете. Чарли?
   - По-моему, вы должны оставить в покое этих чертовых  арабов,  -  сказала
она, набравшись храбрости.
   - Чудесно. И как именно, по-вашему, нам следует это сделать?
   - Перестать бомбить их лагеря, сгонять их  с  их  земель.  Уничтожать  их
деревни, подвергать их пыткам.
   - Вам когда-нибудь случалось разглядывать карту Ближнего Востока?
   - Разумеется, случалось.
   - А когда вы разглядывали ее, вам  не  приходило  в  голову  посоветовать
арабам оставить в покое нас? - спросил Курц  все  с  той  же  подозрительной
улыбчивостью.
   К ее смятению  и  страху  теперь,  как,  очевидно,  и  рассчитывал  Курц,
прибавилось смущение. В  сопоставлении  с  живой  реальностью  ее  нахальные
сентенции  казались  дешевым  школярством.  Она  чувствовала   себя   дурой,
убеждающей мудрецов.
   - Я просто хочу мира, - сказала она глупо, хотя и  искренне.  Потому  что
если она когда-нибудь и представляла себе этот мир, то лишь  как  водворение
на земле Палестипы, словно по волшебству, ее исконных обитателей,  изгнанных
оттуда в угоду могущественным европейским опекунам.
   - В таком случае почему бы вам не взглянуть  на  эту  карту  опять  и  не
поинтересоваться, чего же хочет  Израиль,  -  благодушно  предложил  Курц  и
замолчал - пауза эта была как воспоминание обо всех дорогих и  любимых,  кто
не был в этот вечер с ними рядом.
   И чем дольше длилась пауза, тем она становилась удивительнее, потому  что
присоединилась  к  ней  и   Чарли,   Чарли,   которая   еще   минуту   назад
богохульствовала, посылая проклятия всему и всем, вдруг замолчала, иссякнув.
И прервала молчание не Чарли, прервал его  Курц,  выступив  с  чем-то  вроде
заявления для прессы.
   - Чарли, мы здесь не собираемся опровергать ваши политические взгляды. Вы
пока что плохо знаете меня и можете мне не поверить - в самом  деле,  почему
вы должны верить мне? - но ваши взгляды нам нравятся. Целиком  и  полностью.
При всей их парадоксальности и утопичности. Мы уважаем их, ценим,  нам  и  в
голову не приходит высмеивать их; я искренне надеюсь, что мы обратимся к ним
и как следует все обсудим - откровенно и плодотворно. Мы обратимся к  вашему
врожденному  человеколюбию.  К  вашему  доброму  сердцу.  К  вашему  чувству
справедливости. Мы не станем  задавать  вам  вопросов,  способных  возмутить
нравственное чувство, которое в вас так сильно и безошибочно. Все, что  есть
в ваших взглядах полемического, спорного, как  вы  сами  говорите,  мы  пока
отставим. Ми обратимся к вашим подлинным убеждениям, - как бы  путанны,  как
бы сумбурны они ни были - мы их уважаем. На этих условиях вы,  я  думаю,  не
откажетесь немного побыть и нашем обществе и выслушать нас.
   И опять Чарли вместо ответа сама пустилась в атаку.
   - Если  Иосиф  израильтянин,  -  спросила  она,  -  то  какого  черта  он
разъезжает в этом до мерзости роскошном арабском лимузине?
   - Мы украли его, Чарли, - весело  ответил  Курц,  и  признание  это  было
встречено  взрывом  хохота   всех   участников   операции,   хохота   такого
заразительного, что Чарли и самой захотелось рассмеяться. -  А  еще,  Чарли,
вы, конечно, хотите узнать, почему вас доставили к нам  таким  непростым  и,
можно сказать, бесцеремонным образом. Причина, Чарли. заключается в том, что
мы хотим предложить вам работу. Актерскую работу.

***

   Рифы остались позади. Широкая улыбка на его лице показывала, что  он  это
знает. Речь его стала медленной и взвешенной,  как  у  того,  кто  объявляет
счастливые номера.
   - Из всех ваших ролей это будет самая большая, самая ответственная, самая
трудная и, уж конечно, самая опасная и самая важная. Я не о деньгах  говорю.
Денег вы можете получить сколько угодно,  не  в  них  дело,  назовите  любую
цифру. - Его крепкая ладонь отмела в сторону все финансовые  соображения.  -
Роль, которую мы хотим вам предложить, потребует от вас, Чарли,  всех  ваших
способностей  -  человеческих  и   профессиональных.   Вашего   ума.   Вашей
удивительной памяти.  Вашей  смекалки.  Храбрости.  И  редкого  качества,  о
котором я уже говорил. Вашего  человеколюбия.  Мы  выбрали  вас,  Чарли.  Мы
поставили на вас. У нас был большой выбор - множество кандидатов  из  разных
стран. Мы решили, что это будете вы, вот почему вы здесь. Среди поклонников.
Каждый из присутствующих здесь, в этой комнате, видел вас на  сцене,  каждый
восхищается вами. Поэтому давайте уточним. В наших сердцах нет  враждебности
к вам. А есть симпатия, восхищение, и  есть  надежда.  Выслушайте  нас.  Как
сказал ваш приятель Иосиф, мы хорошие люди, как и вы. И вы нам понадобились.
Вы нам нужны. А вне этих стен есть люди, которым вы нужны даже  больше,  чем
нам.
   Он умолк, и пустота зазвенела вокруг. Чарли знала некоторых актеров -  их
было немного, - умевших делать этот голосовой трюк.  Голос  зачаровывал.  Он
был таким  проникновенно  ласковым,  что  гипнотизировал  вас,  и  когда  он
замолкал, вы чувствовали потерянность. "Значит, сперва главную роль отхватил
Ал, а потом и я", - не без профессионального тщеславия подумала она.
   - Вы всегда так распределяете роли? - спросила она. на этот  раз  призвав
на помощь весь свой скептицизм. - Оглоушиваете актера чем-нибудь  тяжелым  и
выволакиваете на сцену в наручниках? Наверное, это ваш обычный метод.
   - Но ведь мы и не утверждаем, что это обычный  спектакль,  -  невозмутимо
ответил Курц, опять предоставляя ей возможность атаковать.
   - И что же это все-таки за спектакль? - Она еще раз поборола улыбку.
   - Театральный спектакль, скажем так.
   Она вспомнила Иосифа и как посерьезнело его лицо, когда он высказал  этот
свой афоризм о том, что театр должен быть живой жизнью.
   - Так, значит, это все-таки роль в пьесе! - воскликнула она. - Что же  вы
сразу не сказали?
   - В известном смысле, да, роль в пьесе, - согласился Курц.
   - Кто автор?
   - За сюжет ответственны мы, Иосиф займется диалогом. С  вашей  неоценимой
помощью, конечно.
   - А перед кем играть? - Она кивнула в угол,  в  темноту.  -  Перед  этими
молодцами?
   Торжественная серьезность Курца была столь же неожиданной и внушительной,
как и его благодушие. Его натруженные руки, потянувшись одна  к  другой  над
столом, сцепились, голова гордо откинулась, и даже самый закоренелый скептик
не устоял бы теперь перед убедительностью его речи.
   - Существуют люди, которые этой пьесы так и не увидят, не узнают ничего о
нашем спектакле, но всем на свете будут обязаны вам. Невинные  люди.  Те,  о
ком вы всегда печетесь, от чьего имени выступаете, кому пытаетесь помочь. Во
всем, что бы отныне ни последовало, различайте эту сторону и помните, что  я
вам сказал, иначе вы потеряете нас, а также и себя.
   - Да кто вы такие, чтоб определять, кто  виновен,  а  кто  нет?  -  грубо
спросила она, стараясь не поддаваться силе его внушения.
   - Я немного переиначу ваш вопрос, Чарли, и отвечу так: п