й  вылазки.  Пошарив  костлявыми  пальцами  во  внутреннем  кармане
пиджака, он извлек оттуда  блокнот,  в  обложке  под  крокодиловую  кожу,  с
тиснением и медными скобками.
   - Давайте разберем все по порядку, - мягко предложил он, обращаясь скорее
к Курцу, чем к Неду. - Итак, когда, где, с кем и как долго. -  Он  отчеркнул
поля, намереваясь, видимо, проставлять там даты. - Сборища, на  которых  она
присутствовала.  Демонстрации.  Петиции.  Марши  протеста.  Все,  что  могло
привлечь внимание общественности. Когда мы  получим  все  эти  сведения,  то
сможем  их  квалифицированно  оценить.  И  тогда  пойти  на  риск   или   же
капитулировать.  Когда,  на  ваш  взгляд,  она  оказалась  втянутой  в   эту
деятельность?
   - Мне это нравится! - воскликнул Курц. - Нравится такой метод. И к  Чарли
он, на мой взгляд, подходит. - Сказано  это  было  так,  словно  предложение
Литвака явилось для него неожиданностью, а вовсе не было плодом многочасовой
предварительной дискуссии.
   Итак, Нед рассказал им и об этом. Где мог, он сглаживал детали,  раз  или
два кое в чем солгал, но, в общем, он сообщил им все, что было ему известно.
Мелькали у него и опасения, но появились они потом. Тогда же,  как  объяснял
он впоследствии Марджори, они прямо заколдовали его. Конечно, не то чтобы он
был очень уж хорошо осведомлен  обо  всех  этих  вещах.  Выступления  против
апартеида, марши за безъядерный мир - кто же  этого  не  знает.  Потом  была
группа  "Актеры  за  радикальные  реформы",  к  которой  Чарли  одно   время
примыкала, они бузили возле Национального театра и срывали спектакли. И  еще
группа в  Ислингтоне,  которая  называлась  "Альтернативное  действие",  она
откололась  от  группы  этого  полоумного  Трота  и   всего-то   насчитывала
пятнадцать человек. И какие-то ужасные женщины, которые  собирались  в  зале
сентпанкрасской мэрии. Чарли бывала  там  и  один  раз  даже  Марджори  туда
притащила, чтобы просветить ее. А года два или три тому назад она  позвонила
ему среди ночи из полицейского участка в Дареме - ее задержали  на  каком-то
антинацистском сборище - и просила взять ее на поруки.
   - Это и был тот случай, когда ее фотография появилась в  газетах,  мистер
Квили?
   - Нет, то, про что вы говорите, было позже, в Рединге.
   - Расскажите нам про Рединг, мистер Квили, - сказал  Литвак.  -  Что  там
произошло?
   - О, обычная история. Кто-то поджег автобус, а  обвинили  их  всех.  Они,
помнится, протестовали против сокращения помощи престарелым. А  может  быть,
против дискриминации чернокожих кондукторов. - И торопливо добавил:
   - Автобус был пустым, конечно. Никто не пострадал!
   - О господи! - воскликнул Литвак и покосился на Курца, допрос  приобретал
характер поистине фарсовый!
   - Нед, вы сказали,  по-моему,  что  в  последнее  время  Чарли  перестала
придерживаться крайних взглядов. Я правильно вас понял?
   - Да, похоже, что так.  То  есть,  если  вообще  их  можно  было  назвать
крайними. Да, у меня сложилось такое впечатление, и  старушка  Марджори  так
считает. Уверен, что считает.
   - Чарли сама говорила вам об этих переменах, Нед? -  нетерпеливо  прервал
его Курц.
   - Я думаю, как только представится случай, она обязательно...
   - Может, она признавалась миссис Квили? - опять встрял Курц.
   - Нет, пожалуй, нет.
   -  А  могла  она  исповедоваться  еще  кому-нибудь?  Вроде  этого  своего
дружка-анархиста?
   - О нет, уж ему-то в последнюю очередь!
   - Нед, есть кто-нибудь, кроме вас,  -  подумайте  только  хорошенько,  не
спешите, - кто-нибудь: подруга, друг, может  быть,  старший  друг  или  друг
дома, кому Чарли могла бы поведать о переменах в своих  воззрениях?  О  том,
что отходит от радикализма.
   - Да нет, не знаю такого. Никто не приходит в голову. Она ведь  по-своему
скрытная. Хотя с виду и не скажешь.
   И тут произошла вещь крайне странная. Нед подробно рассказал о ней  потом
Марджори. Неловко чувствуя себя под  огнем  их,  по  мнению  Неда,  нарочито
проницательных взглядов, он не отрывал глаз от фужера  с  шампанским.  Вертя
его в руках, заглядывал в него, так и эдак взбалтывая пену, он  инстинктивно
почувствовал, что Курц закончил свою  часть  допроса,  и,  вскинув  на  него
глаза, перехватил выражение явного облегчения на его  лице  и  успокаивающий
жест, какой он сделал  Литваку,  словно  рад  был,  что  Чарли  все-таки  не
переменила своих убеждений. А если и переменила,  никому  из  тех,  кому  бы
стоило об этом  поведать,  не  поведала.  Он  поглядел  на  Курца  еще  раз.
Выражение исчезло. Но потом даже Марджори не смогла его убедить, что это ему
померещилось.
   Литвак,  словно  помощник  знаменитого  адвоката,  выполняющий  поручение
патрона, бегло закруглял допрос:
   - Не храните ли вы у себя в агентстве, мистер Квили, дела ваших клиентов?
Досье на каждого, а?
   - У миссис Эллис, я уверен, есть такие досье, - отвечал  Нед.  -  Она  их
где-то там держит.
   - И давно она занимается подобной работой?
   - Да, очень давно. Она ведь еще при моем отце работала.
   - И какого рода информацию она хранит в этих  досье?  Гонорары,  затраты,
полученные комиссионные - такого рода вещи? Сухой перечень фактов?
   - Да нет же, разумеется, нет! Чего она только не  включает  туда.  И  дни
рождения, и кто какие цветы предпочитает, и какие рестораны любит.  В  одном
таком досье есть даже старая балетная туфелька! И имена детей. И про  собак.
И газетные вырезки. Вещи самые разнообразные.
   - А личные письма тоже хранятся?
   - Да, конечно.
   - И письма Чарли за много лет, написанные ее собственной рукой?
   Это  шокировало  Курца.  Насупленные   славянские   брови   страдальчески
сдвинулись к переносице.
   - По-моему, Кэрман, мистер Квили уже  уделил  нам  достаточно  времени  и
внимания, - внушительно заметил он Литваку. - Знакомство с вами,  Нед,  было
крайне полезно и поучительно. Очень вам признательны, сэр.
   Однако отступать Литвак не привык. Молодости свойственно упрямство.
   - Но от нас-то у мистера Квили нет секретов!  -  воскликнул  он.  -  Если
существуют документы - письма, написанные самой Чарли  и  доказывающие,  что
радикализм ее в последнее время стал  более  умеренным,  почему  бы  мистеру
Квили их нам не показать? Если он этого хочет, конечно. Если  же  не  хочет,
дело другое.
   Последняя фраза прозвучала неприязненно.
   - Не допускаю, чтобы Нед  мог  не  хотеть,  -  отрезал  Курц,  решительно
уничтожая последние сомнения. И покачал головой, как бы говоря,  как  трудно
ему мириться с беззастенчивостью современной молодежи.

***

   Дождь прекратился. Они пошли пешком - коротышка Квили в середине, Курц  и
Литвак по бокам, приноравливая свой быстрый шаг  к  его  нетвердой  походке.
Квили был смущен, раздосадован, его преследовало дурное похмельное  чувство:
и пар. поднимавшийся от мокрых машин, не мог развеять это  чувство.  "Какого
дьявола им надо?" - все время вертелось у него в голове. То сулят Чарли луну
с неба. то считают  препятствием  ее  идиотские  политические  увлечения.  А
теперь вот - он забыл для чего им надо свериться с досье, которое и не досье
вовсе, а хаотичная мешанина всякой чепухи, вотчина престарелой  подчиненной,
которую неудобно отправить на пенсию. Секретарша миссис Лонгмор видела,  как
они вошли: лицо ее выразило неодобрение, из чего Нед тут  же  заключил,  что
вел себя в ресторане, видимо, без должной осмотрительности. Ну и  пошла  она
куда подальше! Курц настоял на том, чтобы Нед сам проводил их наверх. Под их
нажимом он позвонил из кабинета  миссис  Эллис  и  попросил  ее  принести  в
приемную бумаги Чарли и оставить их там.
   - Мы стукнем вам, мистер Квили. когда закончим. хорошо? - сказал  Литвак.
словно взрослый, попросивший ребенка выйти из комнаты.
   Последнее, что видел Квили. ч о как  они  сидели  за  конторкой  розового
дерева,  уставленной  всеми  шестью  безобразными   картонными   ящиками   с
картотекой миссис Эллис. выглядевшими так, словно их вытащили из  огня.  Эти
двое были похожи на фининспекторов, корпящих над .одним и тем  же  налоговым
отчетом - карандаши и бумага наготове, а  Голд  -  тот,  коренастый  -  снял
пиджак и положил на стол рядом с собой эти свои  паршивые  часы,  как  будто
засек время для  своих  дьявольских  выкладок.  Затем  Квили.  должно  быть.
задремал. В пять часов он проснулся, как от  толчка:  приемная  была  пуста.
Квили позвонил миссис Лонгмер, та едко ответила, что посетители не  захотели
его тревожить.

***

   Марджори он рассказал это не сразу.
   - Ах, эти, - протянул он. когда вечером она сама спросила его. -  Ну  это
просто пара телевизионщиков, проездом в  Мюнхен.  Про  них  и  думать  можно
забыть.
   - Евреи?
   - Да, кажется, евреи. Похоже, во всяком  случае.  Марджори  кивнула  так,
будто знала это с самого начала. Но при этом  очень  милые,  -  без  особого
энтузиазма заметил он тогда.
   Но позже, ночью, когда Марджори  все-таки  вытянула  из  него  неизбежное
признание, он поделился с нею и своей тревогой.
   - Все было в такой спешке,  -  сказал  он.  -  Они  действовали  с  таким
напором, с такой энергией, редкой даже для американцев. Накинулись на  меня.
как полицейские в участке, сперва один, потом другой.  Ищейки  проклятые,  -
проворчал он, несколько изменив метафору. - Наверное. уже  следует  доложить
властям.
   - Но, дорогой, - наконец выговорила Марджори, -  судя  по  тому,  что  ты
рассказываешь, это и были власти.
   - Я напишу ей, - очень решительно объявил Нед. - Я совершенно уверен, что
должен написать и на  всякий  случай  предупредить  ее.  У  нее  могут  быть
неприятности.
   Но если бы он даже и осуществил свое намерение. было уже  поздно.  Прошло
уже почти двое суток с того времени, как Чарли отбыла на  пароходе  в  Афины
для встречи с Иосифом.

Глава 5

   Пароходик пришвартовался в Пирее с опозданием на два часа. и если  бы  не
авиабилет, который Иосиф взял у нее и положил к себе в карман.  Чарли  могла
бы его и надуть. А могла бы и не надуть, потому что резкость манер  скрывала
а ней натуру преданную и мягкую, качества в ее среде  совершенно  никчемные.
Но все же, хотя времени для размышления у нее было сколько угодно и  хотя  в
конце концов она пришла к выводу, что упорный поклонник, преследовавший ее в
Ноттингеме, Йорке и Ист-Энде это вовсе не он, а может быть, и вообще ей лишь
почудился, сомнения все же не оставляли ее. А потом объявить друзьям о своем
решении оказалось совсем не так просто,  как  представлял  это  Иосиф.  Люси
плакала и совала ей деньги: "Последние пятьсот драхм, Чэс, все тебе  отдаю!"
Пьяные Уилли и Поли рухнули перед ней на колени  прямо  в  порту,  при  всей
почтенной публике: "Чэс, Чэс, как можешь ты так  с  нами  поступать!"  Чтобы
вырваться от них, ей пришлось проталкиваться через толпу, кругом  ухмылялись
какие-то сальные рожи, потом она бежала по дороге, ремень на  сумке  лопнул,
гитара неловко болталась на боку, а по щекам, как это ни глупо, текли  слезы
раскаяния. Спас ее - кто бы мог подумать - тот самый парень-хиппи с льняными
волосами, оказывается, он приехал тем  же  пароходом,  хотя  она  его  и  не
заметила. Проезжая  мимо  в  такси,  он  подобрал  ее,  подвез,  значительно
сократив ей путь. Он был швед, и знали его Рауль. Он объяснил, что его  отец
сейчас находится в Афинах по делам и  он  надеется  перехватить  его  там  и
попросить денег. Чарли немного удивило, что он так разумно рассуждал  и  при
этом ни разу не ругнулся.
   Вот и синий  навес  ресторана  "Диоген".  Чопорный  метрдотель  милостиво
кивнул ей, приглашая войти.
   Нет, Осси, прости, но время и место были выбраны неудачно. Прости, но это
был бред: праздник кончился, а с ним и похмелье  -  Чэс  лишь  возьмет  свои
билет и испарится.
   А может быть. она облегчит себе задачу и скажет, что ей предложили роль.
   Чувствуя себя в потертых джинсах и поношенных  башмаках  какой-то  жуткой
неряхой, она побыстрее проскочила между столиками на  тротуаре  и  очутились
возле двери во внутреннее помещение. "Так или иначе, он, конечно, уже  ушел,
- говорила она себе. - Кто это в наши дни  два  часа  ждет  девушку!  Билет,
должно быть. у портье в отеле. Будешь знать, как охотиться по ночам в Афинах
за пляжными знакомыми".
   Она  уже  открывала  дверь,  когда  заметила,  как  два  каких-то   грека
потешаются над лопнувшим ремнем на ее сумке. Шагнув к ним. она  обозвала  их
грязными свиньями и сексуальными маньяками и, все еще дрожа от  негодования,
толкнул дверь ногой. Внутри было прохладно и тихо, говор толпы не  доносился
сюда, а в полумраке обшитой деревом залы, в ореоле своей темной тайны  сидел
этот святой Иосиф с пляжа, несомненная и пугающая причина всех ее несчастий,
греха и душевного смятения, с кофейной чашечкой  и  какой-то  книжкой  перед
ним.
   "Только не прикасайся ко мне, - мысленно остановила она его в ту  минуту,
когда он поднялся ей навстречу. - И не позволяй себе лишнего. Я  еще  ничего
не знаю, слишком устала, слишком голодна. Я могу оскалить зубы,  укусить,  и
никакой секс мне сейчас сто лет не нужен!"
   Но все, что он себе позволил, это взять у нее гитару и сумку с  лопнувшим
ремнем и стиснуть ей руку в открытом и  деловитом,  на  американский  манер,
рукопожатии. В ответ же она ничего лучше не придумала,  как  протянуть:  "На
тебе шелковая рубашка!" - что было истинной правдой, действительно,  рубашка
на нем была шелковая, кремового цвета и золотые запонки величиной с пробку.
   - О господи, Осси! - воскликнула она, разглядев  его  костюм  целиком.  -
Смотри-ка:  золотой  браслет,  золотые  часы  -  стоит  мне  зазеваться,   а
поклонница-миллионерша тут как тут!  -  Выпалила  одним  духом,  с  каким-то
надрывом и вызовом, может быть, втайне желая заставить  и  его  застесняться
своей одежды, как стеснялась она своей.
   "Ну а в чем, ты думала, он появится?  -  с  раздражением  спрашивала  она
себя. - В этих своих идиотских черных плавках и с фляжкой на животе?"
   Но Иосиф все это пропустил мимо ушей.
   - Привет, Чарли. Пароход опоздал. Бедняжка. Ну ничего. Ты все-таки здесь.
   Хоть в этом он остался верен  себе:  ни  тени  торжества  или  удивления.
Библейская важность приветствия и повелительный кивок официанту.
   - Виски или сперва умоешься? Дамская комната наверху.
   - Виски, - сказала она, устало плюхнувшись в кресло напротив него.
   Ресторан был хороший, это она поняла сразу. Из  тех  ресторанов,  которые
греки держат для себя.
   - Да, чтобы не забыть... - отвернувшись от нее. он потянулся за чем-то.
   "Что не забыть?" - промелькнуло в голове. Подперев подбородок рукой,  она
следила за ним, ждала. Полно тебе, Осси. В жизни  своей  ты  еще  ничего  не
забыл.  Откуда-то  из-под  кресла  он  извлек  шерстяную  греческую   торбу,
расшитую, с ярким узором, и  подал  ей  -  подчеркнуто  просто,  без  всяких
церемоний.
   - Так как мы отправляемся в совместное плавание,  вот  твой  спасательный
круг на случай аварии. Там внутри твой авиабилет из Салоник в Лондон...  Его
еще можно поменять, если захочешь. И  все  необходимое  для  самостоятельных
покупок, бегства или просто если ты передумаешь. Трудно было  отделаться  от
приятелей? Подозреваю, что так.  Ведь  обманывать  тяжело.  А  тех,  к  кому
привязан, - в особенности.
   Он сказал это как опытный обманщик, привыкший обманывать.  И  сокрушаться
об этом.
   - Спасибо, Осси. - Второй раз  она  его  благодарила.  -  Шикарная  вещь.
Большое спасибо.
   - А как насчет омара? На Миконосе ты как-то  призналась,  что  омар  твое
любимое блюдо. Я не ошибся? Метрдотель припас для тебя омара  и  по  первому
твоему слову его прикончат. Так как же?
   Все еще не меняя позы и не поднимая головы, Чарли собрала силы для шутки.
С усталой улыбкой она опустила вниз большой палец, как Цезарь,  повелевающий
омару умереть.
   - Скажи им, пусть не мучают его.
   Она взяла его  руку,  сжала  в  своих,  словно  прося  прощения  за  свою
угрюмость. Он улыбнулся и руки не отнял, разрешил вертеть ее сколько хочешь.
Рука была красивая, с сильными тонкими пальцами, мускулистая рука.
   - Из вин  ты  любишь  "Бутарис",  -  сказал  Иосиф.  -  Белый  "Бутарис".
Охлажденный. Ведь так ты всегда говорила?
   "Да, - подумала она, следя, как его рука ползет через стол обратно в свое
укрытие. - Да, так я говорила. Сто лет  назад  на  этом  странном  греческом
острове".
   - А после ужина я в качестве твоего персонального Мефистофеля поведу тебя
на гору и покажу второе место в мире по красоте. Согласна? Заинтригована?
   - Я хочу первое место в мире, - сказала она, отхлебнув виски.
   - Первых премий я никогда не присуждаю, - спокойно отрезал он.
   "Заберите меня отсюда! - подумала она.  -  Увольте  драматурга.  Закажите
новый   сценарий!"   Она   попробовала   ход,   заимствованный   из   своего
рикмансуэртского прошлого:
   - Ну, чем занимался в эти  дни,  Осси?  Не  считая,  конечно,  того,  что
тосковал по мне?
   Но  он  так,  по  существу,  и  не  ответил.  Вместо  этого  он  принялся
расспрашивать, как она сама ожидала поездки, о том, что было на пароходе и о
"семейке". Он улыбнулся, когда она рассказала ему, как счастливо подвернулся
ей этот хиппи  в  такси  и  каким  смышленым  и  благонравным  он  ей  вдруг
показался. Иосиф спросил, есть ли известия от Аластера, и  выразил  вежливое
сожаление, когда она ответила, что нет.
   - О, он никогда не пишет! - воскликнула она с беззаботным смешком.
   Иосиф спросил, какую роль,  но  ее  мнению,  ему  могли  предложить.  Она
считала, что,  должно  быть,  роль  в  каком-нибудь  "макаронном  вестерне".
Выражение показалось ему  забавным,  он  никогда  раньше  не  слышал  его  и
попросил растолковать. Прикончив виски, она подумала, что,  видно,  все-таки
нравится ему.
   Говоря с ним об Але, она ловила себя на том, что расчищает в своей  жизни
место для нового мужчины, и сама удивлялась этому.
   - Во всяком случае, надеюсь, что ему повезло, вот и все, - заключила она,
как бы намекая на то, что это везение  должно  вознаградить  его  за  прочие
неудачи.
   Но и сделав этот шажок к Иосифу, она не могла преодолеть в себе  чувства,
что делает что-то не то. Подобное ей сличалось испытывать  на  сцене,  когда
роль "не шла": действие вдруг казалось странным, надуманным, а язык жалким и
неестественным.
   Поколебавшись, она сказала участливо и мягко, глядя Иосифу в глаза:
   - Знаешь. Осси, не надо тянуть канитель. Я  успею  к  самолету,  если  ты
хочешь этого. Ни к чему тебе...
   - Что ни к чему мне?
   - Ни к чему тебе держать слово, которое вырвалось впопыхах.
   - Вовсе не впопыхах. Я все серьезно обдумал.
   Теперь очередь была за ним. И он достал кипу путеводителей.  Без  всякого
приглашения она встала со своего места и, обойдя стол, уселась с ним  рядом.
Небрежно закинув  левую  руку  ему  за  спину,  она  склонилась  с  ним  над
путеводителями.  Плечо  его  оказалось  твердым,  как  скала,  и  таким   же
неприветливым,  но  руки  она  не  сняла.  Дельфы,  Осси,  -  это   здорово,
потрясающе. Ее волосы касались его щеки. Накануне  вечером  она  вымыла  для
него голову. Олимп - вот это да! Метеора - никогда не слыхала о таком месте.
Их лбы  соприкасались.  Салоники  -  с  ума  сойти!  Отели,  где  они  будут
останавливаться. Все расписано, зарезервировано. Она поцеловала его в  скулу
возле самого глаза, чмокнула невзначай, как бы мимоходом. Он улыбнулся и как
добрый дядюшка пожал ей руку. И она почти перестала мучиться мыслью  о  том,
что же в ней или в нем заставило ее покориться ему - безропотно, словно  так
было надо, - и когда  это  все  началось,  почему  его  "Ну  привет,  Чарли,
здравствуй" сразу превратило их знакомство во встречу старых друзей,  и  вот
уже они обсуждают, как лучше провести медовый месяц.
   "Забудь об этом", - думала она. И вдруг выпалила:
   - Ты никогда не носил красного пиджака, а,  Осси?  Вернее,  бордового,  с
медными пуговицами, немного в ст