ьный - вполне возможно, что водитель "БМВ" в прошлом боксер, - но вполсилы, и нос скорее всего у Растяпы не сломан. Ну что ж, Растяпа, вот тебя и выучили, впредь будешь осмотрительнее, счастливый человек, не заметивший, что времена изменились и по улицам расползлось опасное безумие... Но Растяпа удержался на ногах и вдруг совершил свою главную ошибку.
     (Он подумал, что такие ОТМОРОЖЕННЫЕ, как Растяпа, порой парадоксальным образом оказываются сделанными из очень прочного материала.)
     Выронив пакет с бутылкой шампанского, - та, к счастью, не разбилась, упав в мягкий снег, - он поднял кулаки, приняв нелепую стойку. Растяпа решил защищаться. Самый-Безобидный-И-ОТМОРОЖЕННЫЙ-Человек-На-Свете решил заделаться красной тряпкой для быка. Танк и мотылек... Ну, Растяпа, ты действительно поэт и плевать тебе на перемены, краснокожий, ты их не замечаешь. Теперь тебя будут учить по-настоящему. Самый-Растакой-Человек-На-Свете, на свою беду, оказался гордым и прочным внутри. Эх, Растяпа, ты что, собрался изменить сегодня мир?
     Серия из двух коротких и точных ударов была гораздо серьезнее, и Растяпа растянулся на мокром асфальте перехода. В лужах вокруг переливались желтые московские фонари. Какие-то вечные сердобольные старушки нашли в себе силы для осуждения и сострадания. Но его, как и большинство прохожих, все это не касается. Сам он виноват, Растяпа, чудо в перьях...
     Потом был удар, нанесенный носком ботинка, и крик женщины:
     - Боже мой, ты же убьешь мальчика... Остановите его кто-нибудь! Мужчины!
     Он продолжал шагать по "зебре" перехода. Что-то с этим криком было не так. Между понятным человеческим порывом и этим криком плескалось что-то очень ненадежное и истеричное. Бам-пара-бам, а наша мадам, часом, не пьяна? Как там у нас обстоят делишки?
     - Мужчины!!!
     Сломленная дама, спивающаяся истеричная интеллигентка... И это вся поддержка, на которую может рассчитывать Растяпа? Все же лучше, чем ничего...
     Еще один удар. Растяпа не отключился, но свернулся калачиком и тихо застонал:
     - Ах, сука... За что?
     ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.
     - Мужчины! Ай, остановите... Милиция!
     Его все это не касается, но все же...
     "ЭЙ, БОКСЕР, ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ, ЗНАЕШЬ ЖЕ.
     ЭЙ, ДА ТЫ, ВИДАТЬ, ЗАБЫЛ ЛИЦО УЧИТЕЛЯ.
     Но уже хватит. Какая-то кишка решила тебе несколько поперечить сегодня, боксер, но ты уже сделал свое дело и поэтому - хватит. Иначе ты его убьешь - эта пузырящаяся кровь в уголках рта... Достаточно, боксер, не бьют лежачего".
     - Милиция! Прекрати, изверг!...
     "Эх, боксер... Ну ты что, решил его прибить? Ничего ты ему не сделаешь, он не будет учиться твоей грамоте, боксер, разве только прибьешь, как собаку, попавшуюся тебе по дороге... Хватит, напрасно ты разворачиваешь корпус для удара".
     ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.
     "Напрасно отводишь ногу, помогая замахом руки. Ты забыл лицо Учителя, а память - единственное, что нам остается, боксер. И сейчас носок твоего дорогого ботинка войдет в разбитое окровавленное лицо Растяпы, но вспомни лицо Учителя, боксер, вспомни, как останавливать время и видеть кожей..."
     А потом все произошло очень быстро. Одним незаметным движением он опустил вязаную шапочку на глаза, скинув свою ношу. И прежде чем рюкзак упал в кашицу из снега и соли, перехватил руку боксера, зажав нижнюю фалангу большого пальца на болевой. Боксер вскрикнул, резко повернув к нему голову; взгляд боксера, налившись кровью боли, эволюционировал от злобного изумления неверия до проблеска ПОНИМАНИЯ: стоящий перед ним человек, человек, в чьи ледяные глаза он сейчас смотрит, может быть ОПАСЕН. Очень опасен. Он понял это слишком поздно, потому что губы его уже произносили:
     - Ты что, братка, я же тебя здесь похороню, - а свободная рука готовилась к удару. Щелкнул замок задней дверцы "БМВ".
     - Скорее всего ты ошибаешься, приятель, - проговорил он негромко. А потом, резко выдохнув, сделал очень быстрое движение, опустив руку вниз. Пепельная бледность залила лицо боксера, пепельная бледность подступающего болевого шока потянула боксера к земле, потому что его большой палец был теперь сломан.
     Задняя дверца автомобиля начала приоткрываться - тот, кто сидел за водителем, решил присоединиться к "беседе". "Напрасно вы все это затеяли, ребята. У меня нет времени ни на вас, ни уж тем более на объяснения с ментами".
     Все еще не упуская из виду отключающегося боксера, он сделал шаг к автомобилю - это было его поле, картографический набросок местности, и он видел его как на ладони. Зато все остальное: и пытающийся подняться на ноги Растяпа, и притихшие на мгновение пешеходы - вся неагрессивная среда была размытой. Пока лишь только открывающаяся задняя дверца и белая рука на переднем сиденье, в каком-то удивленном жесте опускающая телефонную трубку: разговор прервался на самом интересном месте? Рука слишком, не правдоподобно белая, следи за рукой, именно она может быть по-настоящему опасна. А пока - задняя дверца: к нам решил присоединиться второй пассажир...
     Никто не понял, как он выкинул ногу вверх и в сторону, и никто не заметил, как нога прошла по дуге, но в тот момент, когда в проеме задней дверцы показалась коротко стриженная голова, тяжелый горный ботинок впечатался в верхнюю кромку стекла:
     - Сидеть!
     Этому пассажиру не суждено было явить себя зрителям, на его голову, словно попавшую в тиски между дверцей и ободом крыши, обрушился страшный удар, и он повалился на заднее сиденье. На этом его сегодняшняя партия оказалась сыгранной.
     "Третий. Третий - и пора заканчивать. Рука, очень белая рука... Ну все понятно, это была лишь какая-то дурацкая подсветка, однако я не ошибся в тебе, рука. Вовсе не телефонную трубку ты сейчас сжимаешь, мы оба знаем, что этот пистолет, скорее всего называется "ТТ". Эх, третий, лучше бы тебе не вмешиваться: то, что ты сейчас собираешься делать, очень серьезно. Слишком серьезно, третий, и, возможно, нам придется; повысить ставки".
     Решение пришло само собой. В его поле, в некотором роде картографической голограмме с размытыми контурами, вычленился пакет с рекламой сигарет "Лаки Страйк". Тот самый, куда пару минут назад Растяпа убрал приобретенное шампанское. А прежде он извлек пакет из кармана - следовательно, ничего, кроме одной бутылки, там нет. Сейчас пакет стоял на снегу. А третий уже выбрался из машины, руки опущены, но от него не укрылось движение плеча - пользуясь прикрытием крыла "БМВ", господин Третий передернул затвор. "Значит, вот так... Значит, прямо оттуда ты собираешься палить?! Хорош ты, приятель: час пик, центр Москвы, а ты решил поупражняться в стрельбе по прохожим. Значит, считаешь, что у тебя тормозов нет, ты крутой? И что это такое: "Завалю тебя, падла"? Грубое расточительство нервной энергии. А вот теперь смотри, что на самом деле подразумевает отсутствие тормозов..."
     С проворностью кошки он прыгнул к пакету с рекламой сигарет "Лаки Страйк". Взгляд третьего последовал за ним, но еще прежде, чем руки, сжимающие пистолет "ТТ", показались из-за крыла "БМВ", отсвечивающего вечерним светом, бутылка шампанского и пакет превратились в единый метательный снаряд.
     Стремительный полет, праща, рассекающая воздух, посланная верной рукой... Хлопок - бутылка взорвалась на финише. "Лаки Страйк"... Хорошо, господин Третий, бутылка разбилась, следовательно, твой череп остался цел. Извини, большего для тебя сделать не мог бледнолицый, ты сам повысил ставки, приятель.
     И через секунду, ухватив за плечо Растяпу, в чьих глазах ужас и обида начинали смешиваться с чем-то предваряющим восхищение, и не забыв свой рюкзак, он исчез в черноте, клубящейся за аркой близлежащего двора. Их поглотила ночь еще прежде, чем опешившие прохожие успели прийти в себя.

2

Среда, 28 февраля
Продолжение вечера

     Сумасшествие... Нет, не так - СУМАСШЕСТВИЕ!!! Ну и хорошо. Вот и слава Богу! Наконец-то это слово произнесено. Крыша поехала, протек чайник, башня сдвинулась, шкаф поплыл, сдризнулись гайки, болт отшибло, не говоря уже о всяких там дешевых шариках за роликами и прочей лабуде... Ну, чего там еще?! Вот и хорошо. Здорово. Значит, у одного из самых модных режиссеров одного из самых респектабельных рекламных агентств окончательно снесло крышу... Во - нормально!
     Фильм был такой: огромный, пышущий жаром дизельный локомотив - кажется, что металл этого ожившего монстра раскален докрасна. Скорость: из-под гремящих колес, отливающих тусклым тяжелым светом, словно из ноздрей разгневанных чудовищ, вырываются дымы... Скорость нарастает. Он опасен, этот инфернальный поезд; стонущий вздох искривленных рельсов, безжалостный ритм колес - скорость нарастает. Этот локомотив безумен, он - самоубийца, его путь - освещенные кровью заходящего солнца рельсы - обрывается у разрушенного моста. А скорость все растет - сумасшедший поезд спешит поскорее покончить со всем этим...
     В такую суицидальную драму вмонтированы черно-белые кадры: шаги, удары мяча; мгновенные визуальные образы: в черноте кадра - белая кроссовка, четко отпечатывающая шаг, рука, ведущая мяч, капелька пота на эпидермисе кожи, черный баскетболист, сливающийся с фоном кадра, режуще-белая форма...
     А рехнувшийся поезд продолжает свое лихое путешествие, и становится ясно, что у него нет впереди буферов, а вместо спешки - лишь баскетбольное кольцо-корзина, такое же безумное и опасное...
     Чернокожий спортсмен прыгает, он застывает в прыжке все выше и выше; хищное кольцо, тянущее за собой взбесившийся локомотив, разрезает ткань черно-белого кадра, но мяч уже срывается с кончиков пальцев, мяч летит в густой черноте застывшего громадного зала, готового взорваться миллионноваттным электричеством и криком, уже вырывающимся из легких оцепеневших болельщиков...
     Поезд-самоубийца достигает финиша - на безумной скорости он срывается с разрушенного моста. Но скорость - его воплотившееся сумасшествие - дарит ему миг полета; перед тем как рухнуть в бездну, залитую кровавым золотом заката, железное чудовище на мгновение взмывает в воздух, к солнцу, которое сейчас скроется для него навсегда... И этого мгновения оказывается достаточно - мяч, словно медлительная праща, рассекающая воздух, ставший вдруг сгустившимся, тягучим временем, все же успевает попасть в корзину. Мяч проходит через кольцо поезда-безумца, а потом их пути расходятся - локомотив рушится в бездну, а мяч возвращается на стадион, взорвавшийся грохотом неминуемого триумфа.
     Далее - тишина. Черный кадр, в центре лишь одно слово белыми буквами: "Успеешь" - и через секунду такими же белыми буквами появляется слово: "Рибок".
     Голос: "Успеешь, рибок..."
     Вот, собственно, и весь клип, сорокасекундный рекламный ролик, с самого начала встреченный с прохладцей. Но проблемы начались потом...
     Михаил Коржава, режиссер-рекламщик, тридцать лет, прозванный Чипом за пристрастие к компьютерам (А, Чип, что ли? Ну у него просто другое мышление, как у этих пацанов - хакеров. То-то... Совсем сшибленные мозги!), прекрасно знал, когда у него начались проблемы. Все эти люди вокруг заметили что-то в связи с последним тепловозно-рибоковским роликом, но Чип-то знал, как они все ошибаются. Просто некоторое время назад Чип ощутил ОСТЫВАНИЕ МИРА, или, можно сказать и так, - все более увеличивающуюся холодность вокруг, превращение людей, с которыми он работал и оттягивался, работы, в которую когда-то верил, как в Бога, баб, которых он трахал, в нечто НЕЖИВОЕ. Нет, в них во всех еще что-то теплилось, но эти двери отворялись все с большим трудом. И вот в чем была подлинная проблема - Мир покидала жизненная энергия, квант за квантом растворяясь в бесконечном и равнодушном Космосе. И эта энтропия остывающего Мира все более переносилась внутрь Чипа. Поэтому можно, конечно, рассуждать, что Чип - отмороженный, что общается со всеми поверхностно, воспринимая собеседника скорее как персонажа какого-то фильма, что в его прозрачных глазах отшельника никогда не появится не то что дружеского сочувствия, а ничего другого, кроме как высокомерно-ироничного цинизма (бабы, которых он трахал, говорили: "А, Чип? Он - гений! Они все неадекватные. Поэтому Чип несет всякую пургу. Тяжело, а ты что хотела?!"), но дело было вовсе не в этом. Потому что Чип искал ЖИВОГО человека. Хотя бы одного ПРОСТО ЖИВОГО человека.
     Поэтому, когда он заявил, что хватит имитаций, для подлинной насыщенности, для живой энергетики кадра необходимо угрохать настоящий тепловоз, все эти люди вокруг решили, что у Чипа начались проблемы. Вспомнили, что Чип три года не отдыхал и пора ему погреть пузо где-нибудь на Багамских островах или покататься на лыжах где-нибудь в Тироле среди загорелых людей и бесконечного солнечно-снежного праздника. Давай, Чип, прочь из Москвы, вам вреден здешний климат, давай к солнцу, и пусть тебя отогреют какие-нибудь шоколадно-миндальные богини (что они все понимают в тепле, увальни?). А потом они всерьез решили выпереть Чипа на отдых, и сами купили ему пару экзотических туров, оформив все документы, и пришли к выводу, что у него в самом деле отъезжает крыша и надо спасать не такое уж юное дарование, пока не поздно. Потому что Чип задумал установить безумное баскетбольное кольцо не на тепловозе, а на носу большого самолета. Для подлинной энергетики кадра Чип предложил угрохать аэробус "Ил-86"! В тот же день он выкинул еще какой-то крендель с секретаршей шефа, только Чип не понимал, с чего они все так взъелись. Он зашел к этой секретарше, - кстати, он знал ее как облупленную, каждый миллиметр ее пахнущего ненасытной самкой тела, - и пробыл с ней не более минуты. И, Боже мой, что он мог такого натворить за одну минуту? Что он мог сделать, чтобы смутить, удивить, оскорбить или даже (не, ну только послушайте!) ШОКИРОВАТЬ эту Оленьку, это бесконечное страждущее влагалище, готовое вместить всех Чипов с их букетами зимних роз (да-да, она любила зимние розы, ах-ах!), всех Аленов Делонов, всех слесарей-водопроводчиков и всю вечную совокупляющуюся Вселенную?! Нет, ну конечно, он там что-то выкинул, что-то такое сделал, но она вовсе не оскорбилась, она лишь удивленно рассмеялась (Чип, ты что, с ума сошел?), хотя ее уже всю так и распирало, и ей с трудом удалось затолкать обратно похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз. (Интересно, куда бабы заталкивают похотливый блеск своих чудных миндалевидных глаз? А?! Чип готов биться об заклад, что он знает КУДА.) Поэтому с чего они все так взъелись - нет, Чип, все! Это последняя капля! Ты совсем е...нулся! Срочно на отдых! А то мы тебя потеряем... Э, мы ж тебя любим! - Чип не понимал. Но когда они вечером этого четверга всучили Чипу билеты и сказали: завтра, старик, утренней лошадью - и вперед, в Мадрид, а потом в Вену (жиды - могли бы раскошелиться на "Люфтганзу" или "Остеррайх", а не на аэробус "Ил-86" компании "Трансаэро"), Чип не особо возражал. Что ж, отдых так отдых, проблемы так проблемы. Он посмотрел, как называется его отель, - "Альте пост" ("Старая почта"), пять звезд, старик, все как положено, местечко Сан-Антон, одни кинозвезды да царствующие фамилии, - набрал номер телефона и поинтересовался, много ли в тех местах снега. Его заверили, что снега полно и герр Коржава прибывает в самый разгар сезона, на праздник Масленицы. Чип вспомнил, что в России на Масленицу едят горячие блины с икрой, пьют водку и сжигают чучела Русской Зимы.
     - Да-да, бывает много огня, - равнодушно подумал Чип, - проблемы так проблемы...
     Вряд ли в вечер этой среды Чип догадывался, что буквально через несколько часов (в четверг с утра) у его далекого родственника, которого он и в глаза не видел и о чьем существовании даже вряд ли догадывался, у стареющего подполковника Коржавы, возникнут гораздо более серьезные проблемы. А потом... огня будет больше чем достаточно и его с лихвой хватит на всех.

3

Среда, 28 февраля
Продолжение вечера

     Как только они оказались на безопасном расстоянии от места побоища, от большого мокроасфальтового "БМВ" и разбившейся вдребезги бутылки шампанского, молчавшего и лишь изредка всхлипывавшего Растяпу словно прорвало. Воспитанный домашний мальчик пытался справиться с переполнявшими его чувствами, но весьма неуспешно. Однако в его словах не было подобострастия, лишь только благодарность и плохо скрываемое юношеское восхищение. И это, пожалуй, самое ценное: ты, Растяпа, оказался честным малым, только не утомляй меня, и незачем рассказывать о своем старшем брате, который тоже что-то там умеет... И вообще, если ты сейчас не заткнешься, я сам тебя прибью, чертов ты болтун...
     Потом он понял, что Растяпа решил увязаться за ним всерьез и конца этому словоизлиянию не будет. Он вдруг резко развернулся, смерив восторженного юношу равнодушным взглядом, и негромко произнес:
     - К метро не возвращайся. По этой улице выйдешь к "Ударнику". Давай, чтоб я тебя больше не видел.
     - Как... Что? Ну я просто... я ведь только хотел...
     - Запомни: если решил поднять кулаки, за это обязательно придется отвечать. Сегодня тебе повезло, но вряд ли такой день повторится еще раз.
     - В смысле... повторится...
     - И не рассказывай больше о старшем брате. У тебя ведь его нет?
     - Что?..
     Длинные руки Растяпы словно налились свинцом, вся его фигура сразу как-то ссутулилась; он не стал смотреть в глаза Растяпы, прекрасно зная, что огонек восторга вмиг погас, и, вполне возможно, Растяпа по-детски закусил губу, но его все это теперь действительно не касается. Он лишь отвернулся и зашагал прочь. Растяпа по инерции сделал еще один шаг, потом остановился. Их разделяла ночь, беременная новым снегопадом, который сотрет следы побоища у светофора и присыплет льдышки - остатки шампанского, шумную пену какого-то несостоявшегося праздника. Их разделяла ночь, а потом сквозь эту все более сгущающуюся ночь все же пробился голос Растяпы:
     - У меня действительно нет старшего брата...
     Он не оборачиваясь поднял руку - прощай, Растяпа. Он возвращается домой, и в этой ночи Растяпа больше за ним не последует.
     ... Странно, в окнах его дома не было света, хотя он звонил час назад и его должны были ждать (старина Макс, пауза, знаки?). Странно... Через черный ход он вошел в пропахший кошками - скоро март - полумрак подъезда, бесшумно поднялся по тяжеловесной лестнице старого дома. Прислушался: за его дверью - тишина. Или не совсем тишина? Крепко, чтобы не производить звона, сжал в руке связку ключей. Так же бесшумно и быстро открыл замок - массивный сейфовый замок металлической двери. В прекрасные проживаем времена - бронированные двери, школы телохранителей, разъезжающие по Москве бронированные кошельки, каждодневная маленькая война на улицах самого веселящегося и самого дорогого города мира - все эти оруэллы и невозвращенцы - просто мальчишки с розовыми фантазиями. Он вдруг вспомнил, как однажды в подпитии Макс заявил ему, что у подлинного Безумия акценты смещены, оно даже может иногда выглядеть элегантно и, главное - сногсшибательно, невообразимо дорого...
     Дверь на металлических петлях открылась без скрипа - коридор и вся квартира залиты вязкой, тягучей темнотой, и она скрывает что-то... В этой темноте притаилось какое-то движение, потому что дом его вовсе не пуст. В доме очень много людей. Но... то самое чутье, некоторое время назад рассказавшее ему о Растяпе, сейчас лишь спокойно зевнуло: все хорошо, приятель, расслабься... А потом любящая рука (Галка, привет, я вернулся) включила свет, и он понял, кого скрывала темнота дома:
     - С д-н-е-м р-о-ж-д-е-н-и-я!!!
     - Поздравляем, Ворон!!!
     - Игнат, расти большой, не будь лапшой...
     В доме действительно было очень много народу - Галка всегда умела делать подарки, и сейчас она собрала почти всех его друзей, даже тех, с кем они не виделись несколько лет. Выходит, несмотря на разбившуюся где-то бутылку шампанского, пожалевшую чей-то бедовый череп, праздник все же состоится.
     - Ребята, - улыбаясь, прислонился он к стене и слушал веселые хлопки - пробки шампанского ракетами уносились к потолку, - как это вас угораздило оказаться в одном месте в одно врем