ожие  на
обоих рисунках.
   Провалы в потаенный адский пламень.
   И Прима все с тем же ощущением ватной пустоты в районе желудка  вдруг
почувствовал, что, вполне возможно, все это не совсем чушатина. И нечего
наслаждаться успокаивающим самообманом. Так или  иначе,  подумал  Прима,
но, скажем мягко, Алексашка не совсем нормальный человек. Может, он и не
дурачок, но в  любом  случае  с  рациональной  точки  зрения  не  совсем
психически нормален. И он рисует то, что ему подсказывает его  неведомая
интуиция, то,  что  внушило  ему,  быть  может,  неосознаваемое  чувство
тревоги. В обоих случаях. То,  что  связывало  в  его  зрении  оба  ряда
преступлений. Глаза  на  обоих  рисунках,  провалы  в  потаенный  адский
пламень. И здесь уже вряд ли можно было отыскать следы логики  (конечно,
потерпевшая  могла  сделать  с  десяток  татуировок,   это   ничего   не
доказывает!), здесь, увлекаемый Алексашкой, Прима  вступил  в  тревожные
области темного знания.
   Предчувствие. Темное понимание.
   Прима доверял своему профессиональному чутью, и оно его не подводило.
   Почему же он должен отказывать Алексашке в наличии у него своей формы
подобного чутья? По крайней мере от попытки сделать это его  не  убудет.
Алексашка нарисовал то, что чувствовал, то, что пугало его. Как животные
чувствуют  грозу,  так  некоторые  люди  чувствуют  беду.   Конечно,   с
логической точки зрения он ничего не мог знать про эту татуировку, в том
числе и того, когда она появилась, но его чутье, интуиция заставили  его
нарисовать оба рисунка.
   А вот теперь Прима и его логический аппарат  могут  использовать  эту
информацию по своему усмотрению. И  здесь  как  раз  все  очень  неплохо
складывается. Главный свидетель по  делу  Яковлевой,  Наталия  Смирнова,
очень испугалась чего-то. Настолько, что  это  заставило  ее  попытаться
исчезнуть. И Прима прекрасно помнил, когда это произошло. Вовсе не в тот
момент, когда ему сообщили, что  Смирнову  нигде  не  могут  найти.  Это
произошло раньше. На опознании тела  Яковлевой.  Когда  из-под  простыни
свесилась  нога  потерпевшей.  Теперь,  прокручивая  в  голове,   словно
кинопленку, последовательность событий, Прима видел это наверняка. Когда
из-за самопроизвольного  сокращения  мышц  свесилась  нога  потерпевшей,
Наталия Смирнова вздрогнула. И это была вполне понятная реакция. А потом
тело положили в первоначальное положение, и для этого подняли  простыню.
В этот короткий момент Наталия Смирнова увидела что-то. И вот  тогда,  к
удивлению Примы, она так сильно переменилась.  Замкнулась  и  попыталась
побыстрее уйти. Вот тогда она испугалась по-настоящему.
   Интересно, что могло напугать  человека  сильнее,  чем  зрелище  тела
ближайшей подруги с перерезанным горлом? В числе прочего,  как  одну  из
версий, вполне резонно предположить,  что  это  могла  быть  татуировка.
Понятно, что отдает детективными романами  в  стиле  Шерлока  Холмса,  и
любая неосторожная фраза может выставить его дураком, но... Прима не раз
повторял прочитанную где-то фразу о том, что мент может быть тупым, мент
может быть старым, но не может быть одновременно старого и тупого мента.
Это уж увольте! Поэтому, подчиняясь  своему  чутью  и  готовясь  снимать
свидетельские показания у вновь  появившейся  Наталии  Смирновой,  Прима
решил сыграть ва-банк.
   Он  лишь  мягко  пожурил  Смирнову  за  то,  что  она   исчезла,   не
предупредив. Они поговорили о потерпевшей, об Александре, Саше. А потом,
внимательно посмотрев на девушку, Прима внезапно переменил тему.
   - Дочка, - сказал он, - не стоит играть такими вещами.
   Прима убрал со стола чистый листок бумаги, и под ним оказался  второй
Алексашкин рисунок. Татуировка.
   Валентин Михайлович Прима не знал, что произойдет  дальше,  он  опять
балансировал на тонкой струнке, но Наталия Смирнова  вздрогнула,  увидев
рисунок, на мгновение ее зрачки расширились, и краска  отхлынула  от  ее
щек. Вот тогда Прима понял, что находится на правильном пути.  И  теперь
надо лишь ждать и быть крайне осторожным, делая следующий шаг по  тонкой
струнке.
   - Я... не... - Наталия Смирнова запнулась, ее голос внезапно сел, она
как зачарованная смотрела на рисунок, потом подняла  голову.  И  ничего,
кроме страха, Прима в ее глазах не увидел.
   Валентин Михайлович Прима прекрасно понимал, что  любое  неосторожное
слово - и все закончится. Поэтому он лишь  мягко  отодвинул  от  Наталии
рисунок и понимающе покачал головой.
   - Я... не... играю... - глухо отозвалась Наталия Смирнова. - Вы...
   Прима медлил. Компьютер в его голове бешено прокручивал все возможные
варианты. Прима мог бы попытаться прижать ее дачей ложных показаний  или
сокрытием важных для следствия сведений; вместо  этого,  подчиняясь  все
той же интуиции, он негромко произнес:
   - Дочка, я ведь только пытаюсь помочь тебе. Мы оба должны попытаться,
ради тебя и... Саши.
   И в это же мгновение Прима сам удивился тому, что  сказал.  Почему  -
"Саши"? Ведь он хотел  сказать  что-то  другое.  Александра  Афанасьевна
Яковлева мертва. И Прима хотел сказать что-то другое. Например,  "памяти
Саши" или "светлой памяти Саши". Но Прима не  стал  себя  поправлять.  В
этой мгновенно повисшей тишине Прима не  стал  себя  поправлять.  И  ему
показалось, что он прожил целую вечность, хотя прошло не больше секунды,
прежде чем где-то  далеко  он  услышал  слабый,  словно  больной,  голос
Наталии Смирновой:
   - Вы... думаете... что... Саша...
   Она умолкла.
   Сердце Примы начало биться интенсивнее.
   "Что? Что ты хотела сказать, дочка?! Я думаю "что"? Что Саша жива"?
   Да? Это испугались произнести твои губы?"
   Тишина делалась густой, почти осязаемой. И Прима решился.
   - А ты  как  считаешь?  -  скорее  утвердительно,  чем  вопросительно
произнес он.
   Что-то задрожало в этой повисшей  тишине.  Хрусталинки.  Слезы.  И...
целый поток слез вырвался из глаз Наталии Смирновой. Плотины прорвало.

***

   Прима получил свой приз.
   - Она говорила, что это знак, - услышал Прима сквозь грудные рыдания.
   - Эта рыба - знак. Бедная, глупая моя.
   Прима слушал ее рыдания, чувствуя  неприятный  холодок  в  той  самой
ватной полости в районе желудка. Опаньки, как все повернулось!
   "Она говорила, что это знак. Эта рыба - знак". Вот куда  вынес  Приму
Алексашкин рисунок. Только главным было другое.
   Вы думаете, что Саша...
   Жива?
   Ах ты, бедная Саша! Действительно ли тебя забрали с собой эти бешеные
звери, выползшие из Тьмы, или...
   Прима снова стоял у черты, невидимой черты темного, безумного круга.
   Валентин Михайлович молча налил стакан воды, протянул его девушке.
   - Ничего, дочка, ничего, - мягко сказал он.
   Дальнейшее было делом техники.
   Наталия Смирнова никогда не видела эту татуировку на теле  Александры
Афанасьевны Яковлевой. По крайней мере до тех пор, пока  та  была  жива.
Она о ней только слышала, при очень странных обстоятельствах,  и  видела
расчерченную  салфетку,  на  которой  нетвердая   рука   Саши   пыталась
воспроизвести этот рисунок. И Наталия Смирнова действительно  не  знала,
на чьем теле в тот страшный вечер опознания в морге ей пришлось  увидеть
эту так напугавшую ее диковинную  рыбу,  наколотую  иглами  по  когда-то
живой коже и раскрашенную в какие-то детские радужные цвета.
   ...К этим дурацким Сашиным  историям  про  счастливую  рыбу,  которая
якобы должна принести ей удачу, Наталия Смирнова  уже  привыкла.  Да,  в
подпитии, или, как это называла Наталия, "под кайфом" (вполне  возможно,
что девушки баловались наркотиками. Кто ж в Ростове-папе из людей ночных
профессий не баловался наркотой?), Александра Яковлева несла всякий бред
о ее счастливой рыбе.  Которая  спасла  ее  когда-то,  в  ту  далекую  и
солнечную пору, когда Саша была еще ребенком и, не рассчитав силы,  чуть
не утонула в седой пене Каспийского  моря.  Об  огромной  белой  рыбе  с
человеческими глазами, которую с тех пор искала Саша, но та больше  себя
не показывала.
   - Выдумщица ты, Сашка, - смеялась Наталия Смирнова,  -  в  Каспийском
море нет дельфинов.
   - Я и не говорю, что это был дельфин. Это была моя особенная рыба.
   Она плывет где-то там, в голубой бездне, и когда-нибудь принесет  мне
удачу.
   Все это Прима знал. Эти свидетельские показания Смирновой,  сделанные
еще в первую их встречу,  у  Примы  имелись.  Правда,  Наталия  Смирнова
уточнила, что подобные эксцентричные заявления  Александра  делала  лишь
"под кайфом".
   - Она была наркоманкой? - спросил тогда Прима.
   - Э...Э, мы так не договаривались, - возразила Наталия Смирнова. -  Я
это рассказала, чтобы вы знали -  иногда  она  говорила  странности,  но
только связанные с этой рыбой.  Понимаете?  Чтобы  с  этим  вопросом  не
осталось неясностей.
   Теперь с этим вопросом не оставалось неясностей. Теперь  Прима  знал,
чего так сильно испугалась Наталия Смирнова и что она попыталась  утаить
в своих первых свидетельских показаниях. С каким-то неприятным  чувством
Прима вдруг понял, что скорее всего она пыталась утаить это  и  от  себя
самой.
   Всю осень, зиму и весну, предшествовавшие гибели потерпевшей, Наталия
Смирнова видела, что ее ближайшая подруга зачастила в Москву. Что ж, все
понятно, более того - похвально: человек решил  изменить  свою  жизнь  и
готовится к поступлению в вуз.  И  это  была  история  номер  один.  Так
сказать, общеупотребительная и все объясняющая.  Саша  давно  собиралась
поступать  учиться,  это  уже  не  первая  попытка  ("А  до  этого  -  в
художественное училище поступала.
   Путаная она  у  меня  была,  все  мечтала  чего-то"),  и  Саша  давно
собиралась поставить на прошлом точку ("Сашу было за что уважать").
   С тем же самым неприятным чувством Прима обнаружил, что за  несколько
минут беседы Наталия Смирнова, если присмотреться, дала две, по  сути  -
прямо противоположные, характеристики потерпевшей. Ну да ладно. Движемся
дальше.
   Александра Афанасьевна Яковлева решила уехать из дому, перебраться  в
Москву в новом качестве и поставить на  прошлом  жирную  точку.  Скопила
кой-каких деньжат, потому что учиться решила  в  известной  коммерческой
школе бизнеса. По своим абитуриентским делам она и зачастила в  столицу,
все учебники с собой таскала и штудировала какие-то  мудреные  книги  по
экономике.  Прима,  невзирая   почти   что   на   четвертьвековой   опыт
оперативно-следственной работы,  в  принципе  был  готов  поверить  и  в
подобные намерения.  Любому  человеку  можно  дать  шанс.  Хотя,  честно
говоря, все это похоже на сладенькие песни для доверчивых девочек. Ну не
пой ты мне песен! Хотя в принципе Прима готов был задавить в себе  мента
и допустить существование подобного шанса: человек начинает новую жизнь.
Пусть.
   Смотрим, смотрим на вещи дальше, более внимательно.  Вне  зависимости
от желания поставить на прошлом точку,  возвращаясь  из  столицы  домой,
Александра своей самой древней профессии все же не изменяла.  Во-первых,
надо  было  на  что-то  жить,  во-вторых,  с  Шандором,  их   ростовским
покровителем, шутки были плохи ("сутенером" - произнес Прима  бесцветным
голосом. Наталия пожала плечами и ничего на это возражать не стала).  То
есть внешне все оставалось по-прежнему.
   Кроме... некоторых изменений, которые явно происходили с ее подругой.
Не просто макияж,  и  не  просто  прическа,  и  даже  не  просто  манера
говорить. Хотя после каждых  Сашиных  возвращений  из  Москвы  ее  южная
ростовская речь и хлесткий жаргон сменялись непривычно мягким московским
аканьем и становились прежними лишь через несколько  дней.  Но  это  все
понятно:  другая  среда,  столичная  атмосфера  -  как  говорится,   нет
вопросов. Если б этим все и исчерпывалось. Но Саша становилась другой. И
Наталия не могла определить качества этих изменений. С одной стороны,  с
плохо скрываемой гремучей  смесью  тихой  зависти  и  такого  же  тихого
восхищения Наталия видела, что подруга становится...  явно  лучше.  Боже
мой,  красавица,  прямо...  леди,  да,  понимаете,  деловая  женщина.  С
другой...
   - Признайся, Сашка, что хахалем богатеньким обзавелась!
   - Говорю же - нет.
   - Ну чего  от  меня-то  скрываешь,  пустая  башка?  Сашка,  он  чего,
старпер, что ли? Так это нормально!
   - Да отстань, Наталка, - смеялась Саша и стучала по дереву, чтоб  "не
сглазить".
   Не  "кололась"  Александра  насчет  своего   возможного   московского
"хахаля", проявив в этом  вопросе  неожиданную  твердость.  Лишь  только
говорила, что все уже скоро изменится. Очень, очень сильно изменится.  И
тогда - фантазерка! - обещала не позабыть и о Наталии:
   - Ты что, знаешь, где найти  клад?  Карту  по  дешевке  прикупила?  -
смеялась Наталия.
   - Да, я знаю, где найти клад, - совершенно серьезно ответила Саша.
   К подобного рода заявлениям Наталия  давно  привыкла.  Все  они  были
модификациями продолжений безумных историй про Рыбу.
   (Конечно, подумал Прима и снова ощутил  шевеление  ватной  пустоты  в
районе собственного желудка, - ведь у нее имелась эта Рыба. С ума сойти,
прямо Алые паруса, которые ждала юная Ассоль.)  Только  на  этот  раз...
присутствовало  что-то  в  ее  глазах,  что-то  безнадежно   утраченное,
пришедшее на смену простой и чуть грубоватой веселости.
   "Я не знаю, как это объяснить,  понимаете,  словно  она...  заключила
сделку, после которой по-прежнему уже ничего не будет.  Ну,  не  знаю...
Сашка... понимаете, с  ней  всегда  было  весело  и  как-то  хорошо.  Вы
поверьте мне, я кое-что в этом понимаю. Довольно крутые мужики  (ох  как
они не любят, когда их называют "мужиками") могли... ну, поплакаться  ей
в жилетку, что ли. Если вы понимаете, о чем  я...  Как  тепло  очага,  к
которому тянет".
   - Сделку? - спросил Прима.
   - Нет, нет, - проговорила Смирнова. - Вы  опять  за  свои  штучки.  Я
сказала "словно сделку". Не знаю я...  Как  могу,  так  объясняю.  Зачем
придираться к словам?
   - Незачем, - успокоил ее Прима.
   Но Наталия продолжала говорить без особого нажима со  стороны  Примы:
видимо, она очень долго носила то темное и пугающее ее внутри.
   "Сделка, - подумал Прима, - вне зависимости от того, что имела в виду
Наталия, очень подходящее  слово.  Ведь  иногда  в  процессе  заключения
выгодной сделки ты узнаешь кое-что  новенькое.  Например,  что  способен
заплатить ту цену, которую никогда раньше не ожидал от  себя.  Заплатить
за Алые паруса то, про что не было написано в  книжках.  Тут  уж  не  до
беззаботной веселости в глазах".
   В общем-то почти четвертьвековой опыт следственной работы  не  подвел
Приму и на этот раз.
   Был один срыв. Всего лишь один короткий миг, который,  однако,  успел
предложить совсем другую версию происходящих с Сашей перемен. И это была
история  номер  два.  Та  самая,  от  дрожащей  темноты  которой   столь
безуспешно пыталась отгородиться Наталия Смирнова.
   Они ужинали вдвоем, Саша и Наталия, в  ресторане  "Поплавок".  В  тот
вечер они не работали, у них был выходной, привычный девичник - ужин  на
двоих в  отдельной  кабинке.  Долго  и  весело  болтали,  хотя  по  мере
продвижения ужина Наталия видела, что с Сашей творится что-то неладное.
   -  Понимаете,  обычно  мы  ограничивались  бутылкой  шампанского  или
красного сухого вина, а тут перепили виски. Очень сильно перепили,  хотя
прежде Саша никогда не жаловала этот напиток, говоря, что он  напоминает
ей самогон.
   Она вообще была слабой выпивохой,  быстро  напивалась  и  чувствовала
себя потом отвратительно. В общем-то она не любила алкоголь, а с тех пор
как решила уехать учиться, так к спиртному вообще почти не  прикасалась.
Ну а тут натрескались мы с ней прилично, и когда я поняла, к  чему  идет
дело,  Сашка  была  уже  неуправляема.  -  Наталия   Смирнова   печально
улыбнулась чему-то своему и попросила у Примы разрешения покурить.
   - Конечно, - позволил Прима и неожиданно  извлек  из  верхнего  ящика
своего стола пачку сигарет "Парламент". - Вот, - сказал он, - это  твои,
дочка.
   - Как? А...
   - С прошлого раза остались, - объяснил Прима, - забыла ты у меня. А я
их приберег для этого раза.
   - Я гляжу, - усмехнулась Наталия, одарив Приму быстрым взглядом, - вы
серьезно подготовились.
   - Да, я подготовился серьезно, - без улыбки произнес Прима.
   В тот вечер они сильно перепили виски, и Саша вдруг опять начала свои
истории про Рыбу и про грядущие сказочные изменения.
   Все  как  всегда.  Привычный  Сашкин  бред  "под  кайфом".  С   одной
поправкой. На которую Наталия сначала даже не  обратила  внимания.  Саша
заявила, что ее чудесная Рыба уже нашла ее. Только она об этом ничего не
знает. Они обе об этом ничего не знают.
   "Ну вот, началось, - подумала Наталия, - совсем барышня перекушала".
   - Ладно, мать, хорош, - усмехнулась Наталия, - набрались мы с тобой в
зюзю.
   - В муку, - согласилась Саша, потом спросила:
   - Ты говорила, что я стала лучше?
   Наталия кивнула и попыталась незаметно отодвинуть от подруги бутылку.
   - Лучше... - Саша вздохнула и быстро отпила виски.
   Она сидела напротив, подперев  голову  рукой,  очень  бледная,  очень
пьяная и очень красивая. Потом подняла голову. Ее взгляд сделался  почти
стеклянным.
   - Ты знаешь, как называется этот стакан? - с  неожиданным  вызовом  в
голосе спросила Саша.
   - Сань, хорош уж пить, собирайся. - Смирнова говорила  с  ней  тоном,
каким обычно говорят с перепившими или с неразумными детьми.
   - Ладно. Но ответь.
   - Какой-такой стакан-макан? - улыбнулась Наталия. - Сашка, давай...
   - Этот. - Саша подняла свой широкий стакан с виски.
   - Стакан и стакан. Бокал! Или...
   - А она знает, - выдохнула Саша, чуть повернула  стакан  в  руках,  и
налитый на треть напиток  заиграл,  отражаясь  во  множестве  граней.  -
Стакан для виски называется тамблерз. Только это все  туфта.  Она  знает
намного больше. Она лучше меня. Это действительно так.  Она  знает,  как
заставить эту жизнь любить себя.
   - Ты чего несешь? Кто чего знает? Мать, собирайся...
   - Она такая же, как и я, - словно с трудом выдавливая из себя  слова,
произнесла Саша. - Не отличить. Только... она лучше.
   - Мать, не пей больше... Слышь, Сань, хватит!
   - Как сестра. Капелька в капельку. Как моя вторая  половина.  -  Саша
усмехнулась, наливая себе  виски;  она  была  совершенно  бледной,  лишь
пятнышко на лбу и уголки  скул  пылали  нездоровой  краснотой.  -  Давай
выпьем.
   - Ну давай. Но потом уже едем. Пора. На посошок.  И  хватит  говорить
всякие глупости. Пустая ты у меня башка.
   - Пустая, - кивнула Саша. Она выглядела совсем несчастной. Через пару
минут Саша расплачется, а еще через пару ей  станет  плохо,  ее  вырвет,
организм постарается избавиться  от  всех  тех  отравлений,  что  в  нем
скопились. А пока Саша сделала большой глоток виски и посмотрела  сквозь
подругу, куда-то в пустоту пространства, словно там,  с  другой  стороны
этой пустоты, открывалось что-то, видимое только ей. Что-то  чудесное  и
путающее одновременно.
   - Знаешь, почему она лучше? - горячо прошептала Саша и  затем  горько
усмехнулась. - Потому что родилась не в Батайске. Вот и все. И  папа  ее
не трахал в детстве.
   - Сань, ты чего?
   - Только у нее моя рыба. Понимаешь, моя!
   - О чем ты говоришь? Кто лучше?
   - Знак. Если бы не это... У нее здесь татуировка. - Саша подняла ногу
на перекладину стула, и ее рука  довольно  вульгарным  жестом  легла  на
собственную промежность. - Здесь, понимаешь? - Рука совершила  несколько
хлопков. - Моя рыба у нее! Надо же, где сделала. Ну может, чуть повыше.
   - Сань, ты...
   - Она такая же, как и я! Жизнь нас перепутала. Я ведь спросила.
   Знаешь,  такой  тест:  бизнес-леди,   продавщица   в   магазине   или
проститутка.  Кем  бы  ты  хотела  быть  меньше  всего?  Она   ответила:
продавщицей меньше всего! Понимаешь?
   - Сань, ты себя нормально чувствуешь?
   - Отлично! Очень хорошо! Ей только повезло больше.
   - О ком ты говоришь?
   - Если б р