ла  его
подлинное лицо. И тот, кто думает по-другому, очень сильно заблуждается.
Потому что ей открылось наличие не только холодного и жестокого ума,  но
и неожиданно какая-то простая и грубая мужская привлекательность. Это ее
смутило. И еще больше - напугало, вызвав чувство губительной  обреченной
покорности.
   Но она сумела справиться с собой: теперь она  уже  привыкла  к  этому
взгляду. И на вопрос: "В чем дело?" - ответила: "Все в порядке".
   Хотя  она  поняла,  что  было  не  так.  Нищий  себя  выдал.  Он   ее
поприветствовал  очень  быстрым   и   очень   ловким   жестом.   Он   ее
поприветствовал правой рукой, спрятанной в черную кожаную перчатку.  Той
самой, которой он якобы не сможет поднести ко рту и стакан.
   Что тут поделаешь? Все в этой жизни пытаются  устроиться  получше.  И
чистая игра  получается  не  всегда.  И  не  у  всех.  Порой  приходится
передергивать.
   А порой идти на вещи пострашнее, чем больные руки. Уж кто-кто, а  она
про это знает не понаслышке.

***

   Подполковник милиции Валентин Михайлович Прима поднялся  на  подножку
спального вагона уже отходящего поезда и улыбнулся симпатичной  чернявой
проводнице:
   - У меня место пять, дочка.
   - Проходите, третье купе. До конца?
   - Да, в Москву едем, дочка. В столицу.
   Конечно, Прима мог воспользоваться проходящим через  Батайск  поездом
(например,  кисловодским  -   говорят,   очень   хороший   поезд),   да,
поразмыслив, решил ехать из Ростова. Все же фирменный, "Тихий Дон", и  в
Москву приходит удобно, на Казанский вокзал. И потом,  как  ни  странно,
дешевле, хотя Прима ехал за казенный счет. Не поскупились в  управлении,
средств постоянно не хватало, но Приме удалось выбить  СВ.  И  он  очень
надеялся, что окажется в  купе  один.  Ему  еще  надо  было  поработать,
подумать,  дожать  разрабатываемую  версию  до  конца.  Честно   говоря,
прилично дожать, потому что теперь придется взвешивать каждый свой шаг.
   С кисловодским поездом вышло б дороже, он идет через Украину,  и  вот
дожили  до  такого  позора,  что  хохлы  теперь  снимают   свою   таксу.
Разъединили людей, перессорили всех, а кто от  этого  выиграл?  Воры  да
прочее преступное отребье! Да что говорить - преступный мир старой,  еще
советской закалки, так  сказать,  воры  его  молодости  выглядят  просто
невинными благородными жуликами по сравнению с пришедшей сменой.  Как  в
этой книжке О'Ген-ри. Прима усмехнулся,  проходя  в  купе,  и  сразу  же
понял, что по крайней мере пока даже и намеков  на  присутствие  второго
пассажира не видно.
   Имелась еще одна причина, по которой  Прима  выбрал  "Тихий  Дон".  В
кисловодский поезд он сядет (слово-то какое!) лишь тогда, когда все  это
закончится и он, усталый больной  человек,  возьмет  наконец  свою  жену
Валюшу и махнет с ней  в  Кисловодск.  На  воды.  Потому  что  пора  уже
подумать и о себе. Хотя в  последнее  время  все  его  недуги  вроде  бы
несколько притупились, вот и язва уже который день не дает себя знать. И
настроение по утрам хорошее, и,  как  говорится,  стул  нормальный  и  в
положенное время.  А  все,  что  надо  было,  -  лишь  маленький  успех,
небольшой шаг от темной трясины, которая чуть было не  поглотила  Приму.
Небольшой успех, к которому он так долго шел.
   Взял Валентин Михаилович Железнодорожника. Все, точка! Взял паскуду.
   Вцепился в него мертвой  хваткой  и  уже  не  отпустил.  И  сразу  же
ощущение ватной пустоты в  районе  желудка  почти  рассеялось.  И  самое
громкое дело с поимкой маньяка - серийного убийцы - теперь связывается с
его  именем.  Трудно  сказать,  приятно  ли  это;   наверное,   излишним
честолюбием  Прима  не  страдал,  но  все   же...   И   налетели   сразу
корреспонденты,  как  вороны,  мишура...  Валентин  Михайлович   сначала
отказывался от интервью, нечего языками чесать, это вон  пусть  прокурор
по области плюсов набирает, а Прима  все  свое  уже  получил.  Но  когда
Алеська закричала, что папу показывают  по  телевизору,  чего  скрывать,
было приятно...
   Как хотите называйте - долг не долг, а остановил  он  его,  и  теперь
одной бешеной тварью на  улице  будет  меньше.  Прима  свое  получил.  И
девочки его смогут ходить по улице спокойнее. А громкие слова -  так  не
приучен к ним  Прима.  Об  одном  лишь  сожалел  -  что  не  смог  взять
Железнодорожника раньше. Да еще, пожалуй, что не пристрелил его в момент
задержания. Прима отгонял от себя саму мысль о том, что могло быть тогда
с Алеськой, с его младшенькой  и,  наверное,  любимой  дочурой  (хотя  и
говорят, что  нет  у  родителей  любимых  детей),  если  б  не  подоспел
Алексашка. Выходит, ему Прима обязан  жизнью  своей  младшей.  Да  и  не
только Прима. Вот тебе и городской дурачок, низкий ему поклон  в  ножки.
Вряд ли  Железнодорожника  удалось  бы  так  быстро  взять,  если  б  не
Алексашкин рисунок.
   Прима  так  и  заявил  газетчикам.  Именно  этот  рисунок,   портрет,
выполненный с  фотографической  точностью,  позволил  взять  маньяка  по
горячим  следам.  Только  на   Алексашкином   портрете   Железнодорожник
выглядел... по-другому, что ли?  Хотя  сходство  фотографическое.  Но...
Алексашка умудрился увидеть в нем что-то еще,  от  чего...  брала  жуть.
Прима помнит, как он в детстве был в Пятигорском краеведческом музее,  и
помнит картину по произведению Лермонтова "Демон". Там все было  другое,
но...  глаза.  Прима,  оказывается,  на   всю   жизнь   запомнил   фразу
экскурсовода, хотя узнал об этом только  сейчас.  "Провалы  в  потаенный
адский пламень". Так это назвал в то давно отцветшее  утро  экскурсовод.
Точно такие же глаза были на рисунке Алексашки.
   А Железнодорожник, державший столько времени в  страхе  всю  область,
оказался сереньким, неприметным  и  сравнительно  молодым  человеком.  И
ничего такого в его глазах Прима не обнаружил. Никаких отсветов  адского
пламени. Не мудрено, что его так долго не могли взять. И с места работы,
и  с  места  жительства  сплошные  положительные  характеристики.  Прима
прочитал    первые    отчеты    психиатрической    экспертизы.     Когда
Железнодорожнику было четыре года, у него на глазах под колесами  поезда
погибла старшая сестра, заменившая мальчику мать.
   Страшная трагедия, кто ж спорит... Поэтому еще в школе он  постарался
"спасти" одну девочку,  к  которой  испытывал  влечение,  от  повторения
подобной катастрофы, от поезда. От страшных металлических, ревущих в его
голове вагонных колес.
   Выходит, при помощи шелковых удавок и опасной бритвы "спасал" он свои
жертвы от безжалостных жерновов с грохотом проносившегося поезда-убийцы.
Фрейдизм, сплошной фрейдизм. Прима захлопнул  отчет:  фрейдизм-мудизм...
Теперь эта бодяга может затянуться. Если  его  еще  признают  психически
невменяемым... Но Прима свою работу выполнил, хоть  и  сожалел,  что  не
пристрелил Железнодорожника в момент задержания.
   Но было кое-что еще,  не  позволяющее  вот  так  вот  все  бросить  и
отправиться поправлять здоровье в Кисловодск. Неожиданно  в  простеньком
деле по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой,  в
деле, которое на девяносто девять и девять десятых процента все  считали
закрытым, выглянули те самые глаза с Алексашкиного  рисунка.  Провалы  в
потаенный адский пламень...
   Прима вошел в купе и устроил свой чемодан в нише над проемом двери.
   Постель была уже застеленной,  симпатичное  розовое  (Ох!  Прямо  для
молодоженов) покрывало, чистые занавески с  волнами  и  надписью  "Тихий
Дон", на столе  в  маленькой  вазочке  красного  стекла  букетик  летних
цветов.  Прима  запустил  руку  под  покрывало,   потрогал   постель   и
удовлетворенно крякнул  -  постель  была  не  сырой.  Хоть  деньги  свои
отрабатывают, СВ все же.
   Прима выглянул в окно - сейчас стояли самые длинные дни, и,  несмотря
на приближающийся  вечер,  солнце  еще  ярко  светило  в  мягкой  синеве
июньского неба. А поезд уже  бежал  по  рельсам.  Прима  какое-то  время
послушал убаюкивающий стук вагонных колес: вот  уже  проехали  небольшой
городок Аксай, значит, дальше - Новочеркасск.
   Дверь купе открылась.
   - Чайку не желаете? - Молоденькая чернявая проводница держала в руках
шесть стаканов горячего  чая  в  металлических,  с  изогнутыми  ручками,
подстаканниках.
   - А как же, доченька, - улыбнулся Прима, - без чая мы никуда.
   - Пожалуйста. И сахарку.
   - И сахарку, - кивнул Прима. - Вагон у вас - прелесть. Чистенький.  И
цветочки.
   - Цветочки. - Она, польщенная, улыбнулась:
   - Все ж приятней ехать-то.
   Ведь правда?
   - Точно.
   - Вот ваш сахар. И лимон.
   - А как в Москве погода? Не холодно?
   - Ой, да что вы, жара. Хуже, чем у нас.
   - Да, душновато.
   - Включили кондиционер. Минут  через  двадцать  станет  прохладно.  У
нас-то вагон супер. А вот  в  плацкарте  сейчас...  Во,  уже  прохладней
становится.
   Вы пока двери не открывайте, быстрее тут у вас климат наладится.
   - Спасибо тебе, дочка.
   - Потом пройду билеты соберу.
   Она все еще держала в руках пять стаканов  чая.  Прима  сквозь  белую
просвечивающую блузку увидел ее нижнее белье на загорелом  теле,  увидел
цепочку с небольшим крестиком рыжего золота и такие же рыжие  сережки  в
ушах, увидел, какие у нее были длинные ресницы, и почему-то подумал, что
некоторые вещи могут складываться не так  уж  и  плохо.  Вот,  например,
чья-то молодая жена, а может, чья-то невестушка (они  иногда  специально
обручальные  кольца  надевают),  заботливая  и   внимательная.   Повезло
кому-то. Или еще повезет.
   - А ты что ж, одна в вагоне, без сменщицы? - поинтересовался Прима.
   - Так вышло в этот раз. Придется туда-сюда одной прокатиться.
   Она рассмеялась чему-то своему и закрыла за собой дверь.  Совсем  еще
девчонка.
   Прима  достал  из-под  стола  пакет  со  снедью,  собранный  Валюшей,
покопался в нем: были там и половинка жареной курицы, и вареные яйца,  и
помидоры с огурцами, хлеб, масло, сыр. "Во нагрузила-то, а  ехать  всего
ночь.
   Валюнчик ты мой, все уже, скоро махнем с тобой на кислые воды". Прима
решил, что ужинать еще рановато, поэтому  извлек  из  пакета  лишь  свою
металлическую фляжку. Коньяк. С его язвой пить-то можно было лишь водку,
не коньяк, не вино, и не дай бог пивка хлебнуть - но вроде не беспокоила
его язва в последнее время, а побаловать себя рюмочкой коньячку  с  чаем
Прима очень любил. Тайно, чтоб Валюша не видела.
   Коньяк помогал ему сосредоточиться. У каждого  имелись  свои  уловки,
кто-то курил, кто-то не мог сосредоточиться на  полный  желудок,  а  вот
Приме помогал коньяк.
   Прима поднялся, вынул из  ниши  чемодан,  взял  оттуда  свою  рабочую
папку. Чемодан поставил на место. Отпил чаю, чтобы не расплескать.
   В ту страшную ночь, когда Тьма сгустилась над донскими степями и там,
за кругом света от  настольной  лампы,  чудились  Приме  бешеные  звери,
выползшие из этой Тьмы, Алексашка сделал еще  и  второй  рисунок.  Также
выполненный с  фотографической  точностью.  Забавная  выходила  история.
Алексашка, городской дурачок, подстригающий  кусты  и  радующий  детишек
всякими безделицами... И все это время  он  видел  то,  чего  не  видели
остальные.
   В колпачок от фляжки Прима до краев  налил  коньяку,  поднял  его  и,
обращаясь к воображаемому собеседнику, проговорил:
   - Ну, будем.
   Коньяк обжег пищевод, Прима немножко подождал, чувствуя, как приятное
тепло разливается по организму,  потом  завинтил  крышку.  Хватит  пока.
Может,  попозже,  перед  сном,  еще  рюмочку,  но   пока   хватит.   Эх,
трезвенники-язвенники...
   "Сыщики-прыщики". Прима улыбнулся, вспомнив  считалку  своей  младшей
дочери Алеськи.
   Провалы в потаенный адский пламень.
   Прима изо всех сил отгонял это неприятное чувство  (что-то  не  так),
пытающееся проникнуть в его организм через больной желудок и  затем  уже
поселиться в голове, отравляя все его  существование.  Нет,  теперь  все
налаживается и ситуация под контролем. Пусть даже  простенькое  дело  по
убийству  молоденькой  шлюшки  Александры   Афанасьевны   Яковлевой   из
провинциального городка  Батайска,  дело,  явно  не  тянущее  на  что-то
большее обычной криминальной разборки, и привело теперь Приму к  поездке
в столицу.
   Что ж, неудивительно, ведь этот странный, похожий на чью-то неудачную
шутку факс тоже пришел из столицы. С Центрального телеграфа.
   На листе бумаги была  фотография  потерпевшей,  Яковлевой  Александры
Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме (это  уличная-то
девочка) и стояла на лестнице. Вернее, она по ней спускалась, совершенно
не позируя фотографу; она просто шла по своим делам, быть может, даже не
догадываясь  о  существовании  фотографа.  За   ее   спиной   находились
стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По  всему
фронтону  этого  шикарного  офисного  здания  было   написано.   "Группа
"Континент"".
   Прима кое-что знал  об  этой  группе  компаний  -  еще  бы,  одна  из
богатейших и влиятельнейших групп страны,  им  и  положено  иметь  такой
офис. С этим вопросов не возникало.
   Конечно, потерпевшую  Яковлеву  могли  там  сфотографировать  раньше,
но... зачем? Кому  это  могло  понадобиться?  И  зачем  теперь  все  это
анонимно пересылать ему?
   Шутки?
   Внизу листка имелась приписка.
   "Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают".
   И все. Всего девять слов.
   Сюрприз...
   Сюрприз.    Шутка.    Нелепая    и    глупая.    Но...    по    опыту
оперативно-следственной работы Прима знал, что  добивается  успеха  лишь
тот (сыщики-прыщики), кто готов рассматривать все версии, в том числе  и
самые безумные. Самые безумные - прежде всего. Факс в  качестве  чьей-то
нелепой и глупой шутки мог  бы  "умереть"  у  него  на  столе.  Один  из
ключиков к разгадке покрылся бы канцелярской пылью. Вместо  этого  Прима
отослал факс обратно в Москву, на Петровку, своим коллегам. Благо всегда
есть к кому обратиться.
   Помогите,  мол,  ребята,  разобраться,  тут   вот   моя   потерпевшая
запечатлена, ерунда какая-то выходит. Может, и бодяга все это  -  гонять
бумажки туда-сюда, но  если  что,  так  поделитесь,  помогите  прояснить
картинку.
   Прима  не  делал  официальных  запросов,  он  попросил   знакомых   о
любезности, в тот момент он и не думал разрабатывать "Континент". В деле
по убийству Александры Афанасьевны Яковлевой так  высоко  он  не  метил.
Ответ пришел от  Пети  Новикова.  Они  с  Примой  не  являлись  близкими
товарищами, зато Петр Григорьевич Новиков ходил в кунаках  у  Назира  из
Кисловодского РУВД (того самого: "Гылдыр стоял, как пик Эне!"),  и  пару
раз по молодости они вместе отдыхали в  Домбае.  Золотые  были  времена.
Прима помнил Петю Новикова как очень симпатичного человека.  От  него  и
пришел ответ.
   Этот ответ Приму ошеломил.
   - Черт побери, - проговорил Валентин Михайлович, - это  что  ж  такое
получается?.. - Потом он извлек Алексашкин рисунок, и  его  рука  начала
автоматически нащупывать в кармане пачку сигарет. - Это  как,  етти  его
мать...
   Мы что, вытащили главный приз?
   Наконец рука Валентина Михайловича наткнулась на пачку "Явы".  Только
сигареты лежали на столе.
   - Это ж от кого такой подарок? - глухо проговорил Прима, еще не  веря
в реальность того, что открылось  его  внутреннему  взору;  все  ниточки
начали связываться, элементы мозаики, этого темного,  опустошающего  его
паззла, в который с Примой играли все  это  время,  начали  складываться
совершенно неожиданным образом... В такой же  неожиданный,  быть  может,
даже безумный рисунок. Но в этот момент, чувствуя, как волны охотничьего
азарта захлестывают его, Прима не обратил внимания на вроде бы  случайно
вырвавшийся вопрос. "Это ж от кого такой подарок?" В тот момент  еще  не
обратил.
   Потому  что  двумя  сутками  ранее  его  не  меньше  ошеломил  второй
Алексашкин рисунок, а вернее, показания по нему  главного  свидетеля  по
делу Яковлевой, ее ближайшей подруги Наталии Смирновой.
   Нашли ему  Наташу,  нашли  девочку,  помогли  ребята  из  Ростовского
управления, хотя Прима и не объявлял Смирнову в розыск. Что бы мы делали
в это разваливающееся время, если б не поддержка и помощь друзей?
   Прима шел как по струнке, он совершенно  не  знал  дороги,  полностью
отдаваясь в руки собственной интуиции. Уже  сейчас,  сделав  в  вечернем
поезде, идущем в Москву, большой глоток коньяку, Прима с удовлетворением
подумал, что пока вроде бы  умудрился  не  допустить  ни  одной  ошибки.
Сейчас, когда он уже разворошил это осиное гнездо, когда уже  обнаружил,
что все каналы информации оперативно перекрыты - или перекрываются прямо
на глазах, когда от Петра Григорьевича Новикова узнал, что  на  странный
факс очень быстро прореагировали  "федералы",  Прима  еще  раз  мысленно
поблагодарил свою интуицию за то, что  она  провела  его  в  темноте  по
тонкой струнке, не позволив сорваться вниз.
   "А ведь поводов для прокола было  более  чем  достаточно,  -  подумал
Валентин Михайлович, - например, объявить официально Наталию Смирнову  в
розыск.
   Не говоря уже о более серьезных вещах".
   На втором рисунке Алексашки был изображен какой-то диковинный  зверь,
точнее  рыба,  похожая  на  сказочное   чудовище,   чудо-юдо   рыба-кит.
Мифологический рисунок, вроде  японского  дракончика.  Но  со  странным,
мутным чувством, Предчувствие. Темное понимание.
   Прима уже понял, где он видел его раньше. Правда, мельком.  Почти  не
обратив на него  внимания.  Это  была  татуировка.  И  он  видел  ее  на
внутренней  стороне  бедра  потерпевшей,  хотя   лучи-плавники,   изящно
изгибаясь, приближались к паху. Рисунок оказался совсем небольшим  и  на
весьма интимных местах. О  его  существовании  могли  знать  лишь  очень
близкие люди. Ну и разумеется, тот, кто его делал.
   Прима видел татуировку на теле потерпевшей в момент ее опознания.
   В ситуации  с  Александрой  Афанасьевной  Яковлевой  эту  татуировку,
конечно, могла еще видеть  и  Наталия  Смирнова.  Учитывая  их  ремесло,
барышням скорее всего  неоднократно  приходилось  наблюдать  друг  друга
обнаженными.
   Так  в  чем  дело?  Почему  городской  дурачок   Алексашка,   мучимый
некоторыми  несоответствиями,  делает  этот  рисунок?  Узнать   это   не
составило труда. Прима был  мягок,  он  действительно  чувствовал  перед
Алексашкой свою глубокую вину плюс испытывал безмерную благодарность  за
спасение Алеськи. Прима был очень  мягок.  Он  лишь  только  просил,  не
нажимая, ни на чем  не  настаивая.  И  кое-что  прояснилось.  Алексашка,
конечно, не мог быть в числе клиентов потерпевшей, но и он...  видел  ее
обнаженной. Он наблюдал за ней. У  них  окна  были  напротив.  Алексашка
признался в этом с какой-то смутившей Приму простотой.
   Доверительно и прямо.
   - Она была красивая, - вздохнул Алексашка, - и все тело  у  нее  было
чистым. Я б заметил такой интересный рисунок, - сказал он. -  Тем  более
на таком месте, - добавил Алексашка чуть испуганно.
   Татуировка. Рыба-дракон. И  Прима  видел  ее  прежде.  Совершенно  не
придав этому значения.
   И что? Это что за чушь? Она могла себе сделать с десяток татуировок.
   В последнее время потерпевшая почти не находилась в Батайске, а какие
уж там увлечения могли возникнуть в столице, одному Богу известно. Но  и
Алексашка ни на чем не настаивал, он лишь протянул Приме свой рисунок  и
пожал плечами.
   - Может, это ничего не значит, - пролепетал Алексашка.
   "Ну конечно, - поморщившись, подумал Прима, - так-то лучше. Зачем вся
эта чушатина? Итак, из этого дела уже прет какое-то дерьмо... И еще  эта
чушь с татуировками!"
   Так бы хотел думать Валентин Михайлович, только...
   Только  Прима  (все  же  чутье  редко  подводило  его)  заметил  одну
особенность, связывающую оба Алексашкиных рисунка. И на  фотографическом
портрете   Железнодорожника,   и   на   рисунке   вытатуированной   рыбы
присутствовала одна особенность. Это были глаза,  в  чем-то  пох