о ее алиби. Он прекрасно понимал,  что
для местных ментов это дело станет очередным заказным "висяком",  но  на
всякий случай...
   Так  и  выходило.  Они  ужинали  в  ресторане  бывшей  интуристовской
гостиницы, их видели порхающие вокруг ночные бабочки и какая-то  местная
братва,  а  то,  что  ее  телефон,  возможно,  вычислят  по   мобильному
Беспалого, - что ж, на  то  она  и  шлюшка,  чтоб  ей  звонили  ближе  к
вечеру...
   Санчес наблюдал за ней - она быстро оправилась. Как будто  ничего  не
произошло. Хотя  в  нескольких  километрах  отсюда  следственная  группа
только прибыла на место происшествия, а тело Кеши  Беспалого,  наверное,
все еще не очертили мелом и, наверное, еще никто не  закрыл  ему  глаза.
Она  оказалась  великолепной  актрисой.  И   существом   гораздо   более
рассудочным - она контролировала свои эмоции. Что было  совсем  недурно,
черт бы ее побрал!
   Присутствующий в ней  прагматический  цинизм  ночной  бабочки  только
играл ей на руку. И она оказалась далеко не дура.
   Санчес наблюдал за ней. Еще в автомобиле. Сначала прошел  шок.  Затем
вернулись надежда и страх, неверие и готовность бороться за свою  жизнь.
Она тихо и приглушенно рыдала, и Санчес дал  ей  поплакать.  Теперь  уже
было можно. Но - не долго. Санчес чуть пошевелил рукой, лежащей на руле,
- она мгновенно умолкла. Черт, неплохо. Борется с собой, но уже пришла в
норму. И уже немножко... играет. Вполне возможно,  и  неосознанно,  хотя
Санчес сомневался, что  это  так.  Она  нравилась  ему  все  больше:  на
мгновение отвернешься - перегрызет горло. Хорошая  глина.  Скорее  всего
Санчес не ошибся. Он - подлинный скульптор и  вылепит  из  нее  то,  что
надо. Как там звали этого сукина сына? Пигмалион? Май фер леди...  Очень
неплохо.
   Уже в ресторане Санчес убедился, что он действительно не ошибся.
   Присутствовало что-то в ее голосе  и  в  ее  огромных,  чуть  влажных
глазах. Да, великолепная актриса, но не только... У  этой  девочки  есть
зубки. Санчес все про это знает, сам такой.  Что  ж,  тем  крепче  будет
держаться на крючке. Это наша беда, сестренка, мы здорово  подсаживаемся
на крючок, только в нашем с тобой случае рыбаки - чаще всего мы сами.
   Санчес мягко улыбнулся, его карие глаза светились теплом.
   - Я знал много красивых женщин, - сказал он, - но такая, как ты, есть
только одна.
   - Я не хочу ничего о ней слышать, - произнесла кокетливо, воспринимая
сказанное как лишь неожиданный и запоздалый комплимент.
   Санчес улыбался:
   - Тебе придется узнать о ней очень много.
   - Это что, твоя любовница? - с несколько неуместной  профессиональной
веселостью спросила она. - Решил сделать меня похожей на  нее?  Даже  не
узнав, что умею я?
   Санчес продолжал улыбаться, но в его взгляде вдруг мелькнула какая-то
темная молния.
   - Не играй со мной, - сказал Санчес, - это не входит в условия нашего
договора. А ведь я положился на тебя, если помнишь.
   Она моментально перестала улыбаться. Краска отхлынула  от  ее  щек  -
именно этими словами он говорил с ней там, у "Поплавка".
   - Как скажете, - тихо проговорила она. - Конечно, помню. Я...
   Санчес произнес:
   - Действительно, надо будет узнать, что умеешь ты. - Спокойно взял ее
за руку, она вся напряглась, но руки не отдернула. - Ничего.  Пройдет  и
это. - В голосе Санчеса больше не было льда.
   - Что? - проговорила она.
   - Царь Соломон, - сказал Санчес. - "Все пройдет" было написано на его
кольце.
   - Да, есть песня такая. Я думала, оттуда... Песня такая.
   - Наверное. Только ничего не проходило. И Соломон  как-то  в  сердцах
швырнул кольцо, оно разбилось. И там оказалась еще надпись:  "Пройдет  и
это".
   Вот и вся история.
   - Как тебя зовут? - вдруг спросила она.
   Санчес снова улыбнулся:
   - Это сложный вопрос. Но мы еще поговорим об этом.
   Он глядел на нее.  На  ее  огромные  глаза  и  пухлые  губы,  красиво
очерченные  скулы.  На  ее  нелепое,   откровенно   развратное   платье,
совершенно дикий цвет волос, на дешевенький и даже вульгарный макияж, на
дурацкое нагромождение украшений. Такой же дикий  цвет  лака,  неуклюжие
жесты, развязная походка...
   Санчес глядел на нее и видел за всей этой пестрой  мишурой  подлинный
драгоценный камень, роскошный алмаз, чье великолепное  сияние  пока  еще
скрыто бестолковыми наслоениями пыли. Наверное, так  истинный  скульптор
видит  в  бесформенной  глыбе  мрамора  будущее   великое   произведение
искусства. Только Санчес видел еще больше.
   Санчес  вдруг  улыбнулся  совсем  по-другому,  и  множество   веселых
морщинок разбежались от уголков его глаз, а  в  самих  глазах  заплясали
теплые искорки.
   - Ты совсем не обязана любить меня, - произнес он, -  или  испытывать
по отношению ко мне дружеские чувства, но если хочешь  -  давай,  валяй.
Возможно, так будет легче.
   Теперь она смотрела на него внимательно. Затем сказала:
   - Это, наверное, сложно, учитывая обстоятельства, но я попробую.
   "Черт побери, она учится прямо на глазах" - подумал Санчес.
   - Попробуй, сестренка. - И совершенно без пафоса в голосе объявил:
   - Нас ждут великие дела.
   - Ты это серьезно - про счастливый лотерейный билетик?
   - О, билет очень счастливый. Такое бывает раз в жизни. Знаешь  -  как
лошадь  Удачи.  Мечта...  Но  тебе  придется  поработать.  -  Потом   он
наклонился к ней и проговорил на ухо:
   - Я больше не буду выражаться столь вычурно, но запомни  все,  что  я
сейчас скажу: за наш договор я тебе уже заплатил. Главную  цену  -  твою
жизнь. И твои главные векселя находятся у меня. Знаешь, что это?
   Она молчала, и Санчес продолжил:
   - Векселя - это долговые обязательства. Все, что ты  получаешь  сверх
того, не так теперь важно. А может  случиться,  что  получишь  ты  очень
немало.
   Если будешь умной девочкой. И многие из тех, кто платит сейчас  тебе,
будут рады чистить твою обувь. Но главные твои векселя находятся у меня.
Я хочу,  чтоб  ты  этого  не  забывала.  В  противном  случае  ты  очень
ошибешься. Жизнь и смерть. В конце концов только это имеет значение.
   Она молчала. Затем еле слышно произнесла:
   - Как no-написанному. Прут и пряник.
   Санчес снова откинулся к спинке  своего  стула  и  неожиданно  весело
проговорил:
   - Шутка. Забудь. Я просто репетировал роль. Хотя про прут и пряник  -
это неплохо подмечено.
   Она смотрела довольно долго и недоверчиво:
   - Так забудь или запомни? Тебя не поймешь...
   - А вот это ты выбери сама,  -  так  же  весело  произнес  Санчес,  -
по-моему, ты умная девочка. На вот, попробуй это.
   Санчес протянул ей свой широкий четырехугольный стакан.
   - Это что? О, ноу, я не люблю вискарь. Напоминает самогон.
   - Догадываюсь, что это может тебе напоминать. Кстати,  это  "Jameson"
двенадцатилетней выдержки. Ирландское виски. Одна особа его  обожает.  И
тебе придется его полюбить.
   - Опять про свою любовницу вспомнил?
   - Она мне не любовница. Но если хочешь, можешь называть ее так.
   Она чуть помолчала, потом произнесла:
   - Я ведь уже не смогу ни от чего отказаться.
   - Боюсь, что нет.
   - Я все понимаю...
   - Отлично, значит, с этим у нас  проблем  не  будет.  Еще  она  любит
легкие сигары.
   - Ты про что?
   - Сигары. Курево.
   - Сигары?
   - Да, тонкие сигары. Сигарильос. Вот эти. Я только  что  купил  их  в
баре. Но на этом ее неприятные привычки заканчиваются.
   - Она что - того? Не в себе? Ку-ку? - Ярко-красная  губная  помада  с
блестками делала ее все же чересчур вульгарной.
   - Напротив. Она очень умна. Очень. И богата. И вот нам придется  быть
умней. - Потом Санчес снова расплылся в улыбке:
   - Ну что, ты выбрала?
   - А? Что?
   Санчес покачал головой, затем пожал плечами:
   - Что будешь пить.
   - А... ты насчет этого... Забудь-запомни.
   Санчес прекратил качать головой, смотрел на нее прямо,  но  улыбаться
не перестал.
   - Ты умная.
   Она извлекла из сумочки  пачку  сигарет  "Парламент-лайтс"  и  быстро
закурила. Выпустила дым.
   - Ладно, давай сюда свой самогон!  Знать  бы  хоть,  за  что  столько
страданий.
   Санчес не пошевелился.
   - О, хрень-то какая! - Она со смачным  звуком  затянулась,  выпустила
дым и, растягивая губы, произнесла:
   - Ч-и-и-из! - Потом дунула на прядь волос, упавшую  ей  на  глаза.  -
Ладно, до следующей пятницы я совершенно свободна. Тем более что  выбора
и нет. Хорошо, сэ-эр,  давайте  вашей  леди  свое  виски.  Я  ничего  не
перепутала?
   Санчес расхохотался.

***

   С тех пор прошло более девяти месяцев. И вот  сейчас,  отсиживаясь  у
дочери старого лиса, Санчес вынужден при помощи грима  и  разных  других
штучек превращать себя в  почтенного  сгорбленного  старикашку.  Черт-те
что!
   В чем ошибся Санчес? Где и когда? В ком?
   Ладно, теперь все уже. Теперь его ход. Эх, старый лис, старый лис...
   Здание построено. Девять  месяцев  кропотливой,  филигранной  работы,
лучшее творение Санчеса. Девять месяцев,  срок,  достаточный  для  того,
чтобы зачать, выносить и родить ребенка. В  этой  истории  вообще  очень
много совпадений,  наводящих  какую-то  темную  метафизическую  жуть.  И
родившийся ребенок оказался монстром, решившим на полном серьезе сожрать
своего родителя.
   Санчес остался без своих людей. Санчес  беглец,  изгой.  Затравленный
волк. Не совсем так. Санчес всегда был одиночкой. По большому счету  это
всегда было так. Соло. И теперь Санчес продолжит игру. Уже в одиночку. В
чем тоже есть свои преимущества. И свои неожиданные прелести.
   Здание построено. Оно должно было ослепительно засиять в тот  день  и
час, когда на зеленой траве особняка Лютого  взорвался  свадебный  торт.
Когда кровь, пролившаяся на эту траву, еще даже не успела высохнуть. Это
было  красиво,  подлинная  симфония.  Людям  со   слабыми   нервами   не
рекомендуется. Не всем прописано слушать музыку разрушения. Симфонию,  в
которую так неуклюже вмешался старый лис. С его жалкими  комплексами,  с
его дурацкой жадностью или страхом.
   Старый лис испортил шедевр, и, пожалуй, это самое главное  обвинение,
которое предъявит ему Санчес.
   - Господин профессор, как вам  удалось  в  столь  почтенном  возрасте
сохранить такую упругую попку?
   Санчес вернулся в реальность. Его белокурая девочка, самая сладкая на
свете.  Подошла  сзади,  обняла  его,  прижалась  щекой  к  плечу,  рука
опустилась на его ягодицу. Она была обнажена,  ее  розовая  кожа  и  его
старческая  дряблость  -  в  зеркале  это  выглядело  комично.  Ее  рука
переместилась  с  ягодицы,  скользнула  по  бедру  и  быстрым  движением
оказалась в области его паха. Затем капризно,  словно  не  довольствуясь
малым, ушла вверх, расстегнула "молнию" и двинулась внутрь.
   - Мы там не сильно соскучились?
   - Сильно. Но мы боремся с собой.
   - Может, мы выберемся наружу?
   - Ах ты, несчастная геронтофилка! -  весело  сказал  Санчес.  Он  еще
некоторое время чувствовал ее пальцы, затем  чуть  отстранился  и  нежно
поцеловал ее в висок. - Ступай,  быстро  одевайся.  Едем  знакомиться  с
твоей семьей. Такое бывает не каждый день.
   - Как скажете, господин профессор, - вздохнула  она,  -  хотя  насчет
геронтофилии - это была любопытная мысль.
   Она ушла, мягко ступая босыми ногами по ковру с глубоким ворсом. Она,
конечно, удивительна, его сладкая  девочка,  женщина  с  розовой  кожей.
Очень жаль, что все рано или поздно заканчивается.
   - Ведь дача у вас большая? - спросил Санчес.
   - Конечно, - отозвалась она, - генеральская все же.
   - И  наверное,  там  есть  какие-нибудь  дальние  комнаты?  Например,
библиотека, которую ты захочешь показать своему профессору,  пока  будут
накрывать на стол? Или наша маман будет следовать за нами по пятам?
   - Не будет. Все же она светская дама. Если только она сама,  господин
профессор, не начнет  строить  вам  глазки.  Кстати,  папина  библиотека
действительно находится в дальней комнате. Во флигеле.
   - Почему - папина? Никогда не знал, что твой отец - книгочей.
   - Потому что другая - мамина. Но она в московской квартире.
   - Надеюсь, мы не будем особо усердствовать, знакомясь  с  библиотекой
нашего папа? - Санчес ухмыльнулся.
   - Очень на это рассчитываю. Сколько можно бороться с  собой?  Хочешь,
надену твое платье?
   - Любое, которое можно побыстрее снять.
   - Твое в этом смысле - чемпион.
   - Я старался. Знаешь,  больше  всего  ты  мне  нравишься  без  всяких
платьев.
   - Спасибо на добром слове.  -  Она  рассмеялась,  затем  сразу  стала
серьезной. - А если неожиданно вернется папа? Вдруг он тебя узнает?
   - Сомневаюсь, - ответил Санчес.
   - Хотя да, перед выездом он обязательно звонит.
   "Точно, - подумал Санчес, -  звонит.  И  ему  действительно  придется
вернуться. Только неожиданностью сегодня будет совсем другое".
   Сегодня многое будет другим. Сегодня мы едем в логово. И  теперь  уже
ход его - Санчеса. Все дело в том, что Санчес  -  ученик  старого  лиса,
нашего замечательного папа. Причем, говорят, лучший  ученик.  И  поэтому
внутренне Санчес был готов ко  многому.  В  том  числе  и  к  тому,  что
когда-нибудь его подставят.
   Санчес выполнил всю самую ответственную грязную работу, он, в  прямом
смысле этого слова, заложил фундамент. Был  и  творцом,  и  прорабом,  и
разнорабочим. И вот в новое здание решили войти уже  без  него.  Санчеса
вздумали оставить за бортом. Его не просто  подставили,  его  смертельно
подставили. Что ж поделать. Мы играем. Иногда выпадает счастливое число,
чаще - проигрыш. Поэтому внутренне Санчес был готов к подобному повороту
событий. И в тот момент, когда все было хорошо, стояли солнечные деньки,
вовсе не предвещающие никакой  бури,  Санчес  позаботился  об  этом.  Он
всегда и обо всем заботился. И, закладывая фундамент, Санчес не забыл об
одном маленьком кирпичике в основании здания,  небольшой  страховке  для
себя, если что-то пойдет не так. На то он и лучший ученик.
   Маленький кирпичик, однако если его извлечь, то может статься, рухнет
все здание.
   И сейчас по электронным проводам побегут сообщения  туда-сюда,  ох  и
наделают они шума. Вот будет умора.
   Маленький кирпичик, но если  его  извлечь  -  рухнет  все  здание.  И
погребет под обломками много чего. И - много  кого.  Поэтому,  возможно,
рушить все  еще  несколько  преждевременно.  Санчес  никогда  не  станет
действовать против собственных интересов, даже несмотря на  то  что  его
так крупно подставили.
   Нехорошо, конечно, но обиды мы оставим маленьким девочкам.  Рушить  -
рановато.
   Но вот легонечко надавить на этот кирпичик - самое время.
   Ох этот Санчес... С ним, конечно, не  соскучишься.  Да,  впереди  нас
ждет много смеха.
   Санчес начал свою игру,  свой  страховочный  вариант.  Он  пока  лишь
совсем легонько надавил на тайный кирпичик в фундаменте,  где  сходилось
множество силовых  линий  огромного  здания.  Пока  совсем  легонечко  -
основной праздник впереди. И никто не услышал, как все  здание  тревожно
вздрогнуло и по нему прошел первый, пока еще совсем слабый,  гул.  Никто
не услышал. Кроме Санчеса.
   Что ж поделать, коли так вышло.
   Теперь его ход. Маленький кирпичик...
   Мы объявляем бал-маскарад, отправляясь в логово. Теперь  его  ход.  И
ничего не поделать: кому-то с  этого  бала-маскарада  вернуться  уже  не
удастся.
   Кому-то придется остаться там. На празднике.
   В темноте.

2. Маска

   ...Огромная рыба, похожая то ли на средневековую гравюру,  то  ли  на
галлюцинацию, плыла по океану, а может, по Космосу, а может, по  изнанке
чьего-то воспаленного сознания...
   Полотно, конечно, было странным. Минимум, что можно было  сказать  об
этой написанной маслом картине, что она была  странной.  Еще,  наверное,
можно было сказать, что  за  картину  отвалили  прилично  денег.  Ну  и,
разумеется, согласиться, что не каждый в обществе подобного произведения
искусства сможет чувствовать себя комфортно.
   Конечно, Вика была неординарным человеком. Более чем неординарным...
   Но это... - уборщица не могла подобрать правильного  определительного
слова - полотно появилось в Викином кабинете недавно, после  возвращения
из клиники, после того, как с ней приключились все ее трагедии. Уборщица
работала в "Континенте" уже пять лет и считала, что ей очень  повезло  в
жизни. Вряд ли  бы  кто  поверил,  что  за  ее  плечами  имелось  высшее
образование,  Институт  культуры,   библиотечное   отделение,   и   даже
оставшаяся в  молодости  неожиданная  попытка  защитить  диссертацию  по
произведениям Борхеса. Ох эта молодость, звенящая, как весенняя  капель,
и такая же мимолетная... Но она ни о  чем  не  жалела,  хотя  верхом  ее
карьеры стало руководство бригадой уборщиков: ее зарплата была  ровно  в
двенадцать раз выше, чем у подруги, оставшейся на прежнем месте работы.
   Возглавляя бригаду уборщиков в "Континенте",  в  месяц  она  получала
годовую зарплату человека с высшим образованием. Ну как вам? Мир сошел с
ума. Мир явно сошел с точек равновесия. Пришли новые, молодые и сильные,
и вроде бы все у них пока получалось, но дай Бог, дай-то Бог, чтобы  они
знали, что делают. Потому что...
   Уборщица теперь понимала в этой жизни все меньше и меньше. В принципе
она всегда  относилась  к  типу  людей,  которые  не  против,  чтобы  их
направляли.
   Фигурально выражаясь,  она  не  считала  унизительной  складывающуюся
связку понятий "Пастух - и его Стадо". А что здесь унизительного  -  все
мы чье-то Стадо...
   Иногда Пастух заботлив, иногда - беспощаден. Его милость и Его  гнев.
Но и Его обязанность: твердо знать путь. А это вот все  больше  вызывало
сомнения.  В  последнее  время  уборщица  часто  прибегала  к   подобным
сентенциям и обобщениям. И она знала, что, если приходило время  для  ее
нехитрой философии, что-то в этой жизни менялось. Менялось, как правило,
не в лучшую сторону.
   Чтоб вам жить в эпоху перемен!
   Насколько  же  мудрыми  оказались  древние  китайцы,  избравшие   это
выражение в  качестве  чуть  ли  не  самого  страшного  ругательства.  И
насколько тяжелым оказалось испытывать действие  этого  ругательства  на
собственной шкуре.
   "Континент" сейчас явно переживал время перемен. И чтобы это  понять,
вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу. Уборщица являлась абсолютно
нормальным и совсем не глупым человекам и, как  все,  была  наслышана  о
грязи вокруг нового русского бизнеса, но "Континент"...  Это  странно  и
вполне вероятно, что, невзирая на предпенсионный возраст,  уборщица  все
еще оставалась натурой романтической, но  "Континент"  почему-то  всегда
ассоциировался у нее с чем-то... светлым. Да-да-да, со  Светом,  как  бы
глупо это ни звучало. Рождественские каникулы и летние отпуска, подарки,
праздничные премии, небольшие, но обязательно в конверте и с  открыткой,
адресованной лично тебе...
   Доброжелательность, молодые веселые  сотрудники,  дух  одной  большой
семьи, из которой вовсе не хочется  возвращаться  в  свою  однокомнатную
незамужнюю  квартиру...  Только  все  это  кончилось.  "Континент"  явно
вступил в эпоху перемен.
   Картина с рыбой появилась в  Викином  кабинете  меньше  двух  месяцев
назад, после той страшной аварии, после возвращения Вики из клиники и...
Это тоже являлось частью перемен. Странным знаком каких-то, возможно еще
скрытых, изменений. Уборщица, как и остальные  сотрудники  "Континента",
была, конечно, в  курсе  приобретенных  Викой  в  результате  катастрофы
болезненных недугов.  Она  все  знала  о  серьезной  амнезии,  вызванной
тяжелыми  травмами  головы,  но  также  поговаривали,  что  все   быстро
восстановится. Врачи вроде бы  сами  рекомендовали  Вике  находиться  на
рабочем месте, в привычной среде. Только  ничего  не  восстанавливалось.
Вика все еще оставалась вице-президентом группы, но то,  что  теперь  ее
должность являлась чисто номинальной, было ясно даже уборщице. От  всего
этого становилось печально. Уборщица поняла, что  ее  чудесный  роман  с
"Континентом"  скорее  всего  заканчив