а.
   Выпили за упокой души бухгалтера.
   - Похоронили его как приличного человека? - спросил Монголец.
   - Все в порядке, не беспокойтесь, - с уважением  проговорил  один  из
людей Манукяна.
   - Нельзя человеку срать на голову, - сказал Монголец, - даже если  он
мертвый.
   - Успокойся, Миша, - Роберт ему весело подмигнул, - по-моему, это был
самый дорогой выстрел в истории.
   Монголец усмехнулся и вдруг заметил молчаливо сидевшего Леву Кацмана.
   - Слышь, пацан, - проговорил Монголец, - мне нужен бухгалтер. У  меня
сейчас вакансия.
   - Я успел это понять, - сказал Кацман.
   Монгольцу ответ понравился.
   - Роберт, а твой пацан ничего!
   И все дружно засмеялись. Кроме Кацмана.
   - Ну что?
   - Готов попробовать, если вам пригожусь.
   Теперь Монголец поглядел на него с любопытством:
   - И тебя не испугало, как у меня освобождаются вакансии?
   Кацман покачал головой:
   - Он уволился по собственному желанию.
   Пауза была очень короткой, но за это  время  темные  глаза  Монгольца
оценивающе изучали  Кацмана.  Потом  раздался  новый  взрыв  смеха.  Уже
одобрительного. Кто-то ударил Кацмана по плечу.
   - Манукян, Роберт, - улыбаясь, сказал Монголец, - по-моему, мы  можем
сказать твоему пацану "добро пожаловать".
   Монголец не ошибся в выборе.
   Он редко ошибался с выбором.
   Но сейчас ему предстояло решить, как быть с Лютым, поэтому  он  снова
выстраивал карточный домик.
   Кстати, это умение ему тоже досталось в наследство от Мустафы. Иногда
Монголец думал, что он стал  тем,  кем  стал,  только  благодаря  своему
Учителю.
   Несмотря  на  печальную  развязку  с  мордобоем,  Монголец   все-таки
некоторым странным образом уважал Мустафу. Позже он  придумал,  что  тот
последний день с Мустафой также был запрограммирован. Просто Учитель дал
ему еще один, последний свой урок.
   Может быть, так оно и было.
   А  может  быть,  хорошо,  если  умеешь  всему   находить   правильные
объяснения. Надо было брать две карты и наклонять их друг к другу, чтобы
получилась буква "Л". Рядышком Монголец ставил еще  одну  букву  "Л".  А
сверху, между двумя остриями, клал горизонтальную карту.  Вот  из  таких
ажурных кирпичиков Монголец и строил свои потрясающе красивые  карточные
замки. Когда строительная судьба была к нему милостива,  дома  вырастали
большими, в несколько уровней, и, если  смотреть  на  них  долго,  могла
закружиться голова, словно смотришь внутрь играющего гранями  роскошного
хрустального бокала. Или на какой-то огромный диковинный алмаз,  хрупкий
и могущественный, как и сам строитель. Иногда  было  достаточно  легкого
дуновения ветерка, и все сооружение рушилось,  но  Монголец  никогда  не
нервничал и начинал свою работу снова. Иногда достаточно  было  хлопнуть
дверью или, присаживаясь напротив Монгольца, случайно  толкнуть  коленом
стол. Бывало, что здание, вздрогнув, все же возвращалось в равновесие  и
устаивало. А иногда рушилось вообще без всякой видимой причины.
   Как-то Роберт Манукян, усмехнувшись, спросил:
   - И не надоест тебе, ара?
   Миша лишь бережно приладил еще одну карту и любовно посмотрел на свою
работу. Он не отрывал взгляда от карточного дома, когда сказал:
   - Знаешь, Роберт, вот так всю жизнь  строишь  чего-то,  строишь...  А
потом твоя любящая жена просто откроет дверь -  спросить,  не  нужно  ли
тебе чего, и все рушится. Или какой-нибудь мудак с умным видом  и  кучей
расчетов на бумаге усядется напротив тебя и толкнет стол... Но  это  все
туфта. Потому что самое обидное, когда все  рушится  вообще  без  всякой
причины.
   Роберт выслушал эту сентенцию с должным вниманием, потом сказал:
   - Так не бывает.
   - Что не бывает?
   - Без причины не бывает. Просто иногда причины скрыты.
   - Например.
   - Ну например, ты где-то перекосил, чуть недотянул с равновесием, все
это  накопилось  -  и  бах!  Как  в  песне  Макаревича:  "В  этом   мире
случайностей нет..." Так вот, ара.
   - Хорошо, если б так было на  самом  деле.  Но  знаешь  что,  Роберт,
знаешь что, братан? Иногда все действительно разваливается потому, что в
этом мире случайностей нет, но порой это происходит без  всяких  причин.
Происходит просто потому, что происходит. И вот это  самое  обидное.  Но
знаешь, что обидно на самом деле?
   Роберт медленно покачал головой.
   - Что когда-нибудь это все  произойдет  со  всеми  нами.  Без  всяких
причин.
   И сейчас, глядя на свой дом, Монголец думал, что, если начнут дрожать
первые кирпичи, ему будет необходимо отыскать причину и устранить ее еще
до того, как все рухнет.
   Он резко оторвался от своего занятия.
   - Быстро! Пойдемте! Быстро собирайтесь! - громко произнес он.
   Настолько громко, что Лева Кацман непроизвольно вскочил на ноги, чуть
не перевернув доску для игры в нарды.
 
*** 
 
   Снайпер терпеливо ждал на балконе,  укрытом  в  нише  большого  дома,
метрах  в  двухстах  напротив  офиса   Миши   Монгольца.   Снайперу   не
принадлежала эта квартира в роскошном ведомственном  доме,  ни  эта,  ни
какая-либо другая. Просто он знал, что хозяев нет и вернутся они еще  не
скоро. Ему не пришлось возиться ни с  сигнализацией,  ни  с  хитроумными
замками.  Ключ  у  него  был:  когда-то,  и  надо  отметить   -   весьма
предусмотрительно, он сделал этот ключ по слепку. Он имел  представление
о том, как отключить  сигнализацию  -  видел,  как  однажды  это  делали
хозяева. Просто хозяева не знали и ни за что не могли бы предположить  -
и скажи вы им, подняли бы вас на смех, -  что  этот  великолепный,  чуть
застенчивый, но такой чудесный и  эрудированный  молодой  человек  может
оказаться снайпером.
   Винтовка с оптическим прицелом, которой  предстояло  выстрелить  лишь
раз, покоилась в ногах снайпера, а сам он, несмотря на жару,  которую  в
общем-то любил и переносил легко, пил  кофе.  Крепко  сваренный  кофе  -
мелкими глотками.
   Крепко сваренный - не совсем верно, он дает сильный аромат, и снайпер
пил кофе растворимый. Он знал, что его никто не видит, но ставил чашечку
бесшумно - в доме никого  нет,  и  нечего  привлекать  внимание  соседей
ненужными звуками и ароматами.  В  доме  он  коснулся  всего  нескольких
вещей, в том числе ручки электрической плиты,  банки  с  кофе  и  чашки.
Чашку он успеет вымыть  -  времени  у  него  будет  много,  и,  хотя  он
прекрасно знал,  что  меры  предосторожности  излишни,  все  же  касался
чего-либо в тонких перчатках. Эти  меры  предосторожности  действительно
напрасны - вряд ли где  отыщется  картотека  с  его  отпечатками,  а  уж
связать следы того, что здесь найдут, с ним, - подобное точно никому  не
придет в голову. Но все же береженого Бог бережет.
   Потом зоркий, как у хищной птицы, глаз снайпера  заметил  у  входа  в
офис Монгольца какое-то движение. Он прекрасно знал, как должна работать
служба безопасности у такой мнящей себя  важной  персоной  самодовольной
задницы, как Миша Монголец. Он знал работу  телохранителей  как  таблицу
умножения, но все же... Иногда бывают исключения.  Иногда  телохранители
оказываются хуже, чем надо, а это очень плохо. Но  снайпер  был  уверен,
что в свете последних событий Монголец  все  же  позаботился  о  хороших
телохранителях. Иначе он еще более вонючая задница, чем уже есть.
   А дело  набирало  быстрые  обороты,  и  концерт  вот-вот  должен  был
состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно
рассчитал. Это самая лучшая позиция, с  которой  можно  вести  огонь  по
мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
   А дело действительно набирало обороты. Снайпер взял оружие  и  припал
глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут...  Снайпер  видел,  как
Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны  быстро
шел по холлу.
   Миша находился за стеклом  входа  и  был  открыт  -  вряд  ли  стекло
парадного подъезда было пуленепробиваемым,  -  и  снайпер  мог  запросто
поразить мишень. Но  он  решил  действовать  наверняка,  тем  более  что
сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
   Как его  учили  много  лет:  "Не  позволяй  себе  даже  на  мгновение
привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени
как о человеке" - так он и собирался поступить. Будь  мягок:  если  тебя
бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и  по  левой  -
ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько  некомфортно,
потому что в его случае мишень должна была появиться в  самое  последнее
мгновение.
   Он приготовился к стрельбе -  сейчас  Монголец  будет  выходить.  Его
палец мягко  коснулся  спускового  крючка,  пока  просто  лег  на  него.
Перекрестие прицела вобрало в себя вход  в  здание.  Люди  приближались,
некто, неумолимо  превращающийся  в  мишень,  переживал  свои  последние
мгновения.
   Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
   Монголец  появился,  прикрытый  телохранителем.  Этот  и  еще   один,
крепкий,  коротко  стриженный.  Это  не  просто   охрана,   это   личные
телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А
начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд -
оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение  медлит,  еще
один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду,  на  сей
раз: "Выходим".
   Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер  превратился  в  стальную
пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия,  чтобы  совершить
свою смертоносную работу, чтобы в безумном  восторге  броситься  вперед,
сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать  порох  внутри  патрона,  а
дальше стать пулей... Снайпер отключил все  эмоции  и  мышление,  и  мир
больше не существовал.
   Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих.  Черный  шестисотый
"мерседес", автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается;  снайпер
начинает делать выдох, потом задерживает  дыхание,  перекрестие  прицела
задерживается  на  голове  Монгольца,  потом,  словно  выполняя   каприз
снайпера, опускается на его сердце -  второе  несостоявшееся  попадание.
Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик...
   Прицел  снова  перемещается,  и   вот   в   перекрестии   оказывается
телохранитель. Потом - второй. Снайпер  играет.  Этой  смертельной  игре
предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет,  он  вовсе  не  играет.
Никогда настоящий снайпер не станет играть с  оружием.  Просто  сценарий
сегодня другой. Такие дела.
   Снайпер  снова  ловит  Монгольца,  когда  тот  начинает  садиться   в
автомобиль.  И  в   момент,   когда   крепкий,   коротко   подстриженный
телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает  курок.
Пуля выходит из ствола винтовки и движется  сквозь  раскаленный  воздух.
Монголец только что  был  открыт,  но  вот,  оказывается,  кому  сегодня
предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше  уха  крепкому,  коротко
подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
   Все. Снайпер ощущает это странное чувство,  которое  всегда  приходит
после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.
   А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня,  крик;  они
прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон,  и  куда-то
несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.
 
*** 
 
   Монголец сидел на полу комнаты, и  люди,  окружающие  его,  казалось,
боялись собственного дыхания. Он  сидел  на  полу  и  немигающим  взором
смотрел на фотографию перед собой.
 
*** 
 
   Сразу после покушения кортеж автомобилей на  бешеной  скорости  понес
Монгольца на дачу.
   - Что Юра Степанов?
   - Все уже, - произнес Роберт Манукян. - Все, ара.
   Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:
   - Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!
   Юра Степанов был личным телохранителем  Монгольца  уже  два  года,  и
сейчас все были уверены, что  он  закрыл  хозяина  своим  телом.  Киллер
произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент  Юра
Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы.  И  это  стоило  ему
жизни.
   - Что же ты, тварь, не дождался...  -  процедил  Монголец  и  тут  же
заговорил о погибшем:
   - Юра... Роберт, позаботься о его семье.
   - Конечно.
   - Чтобы до конца жизни нужды не знали!
   - Хорошо, Миш.
   - До конца жизни. Их или моей.
   Роберт  Манукян  повернулся  и  посмотрел  на  Мишу.   Тот   держался
нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь  сожаление,  что
все так сложилось.
   - Что делаем с Лютым? - тихо произнес Манукян,  но  все,  кто  был  в
машине, замерли в напряженном ожидании.
   - Молчи, Роберт, - бросил Монголец.
   - Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.
   - Сказал же - молчи.
   Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.
   - А если это не он? -  неожиданно  вернулся  Монголец  к  прерванному
разговору.
   - А кто? - изумленно произнес Манукян. - Ара, ты что, а?
   - Мало ли...
   - Не тешь себя.
   Если применять к штабу  Монгольца  политические  термины,  то  Роберт
Манукян был ястребом. Быстрым и  безжалостным.  Как  когда-то  сам  Миша
Монголец.
   Роберт  Манукян  исходил   из   соображений,   что   лучше   покарать
невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда  выступал  за  жесткие
действия.
   - Это он, Миша, он. И ты это знаешь.
   - Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?
   - Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.
   Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И  он
понимал всех остальных. Никому не хотелось  новой  войны  с  Лютым.  Тем
более  еще  десять  дней  назад  Лютый  сам  протягивал  всем  им   руку
примирения. Но  проблема  заключалась  в  другом.  Ни  Лева  Кацман,  ни
девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша  причастен
к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что
Лева и  Роберт  были  лучшими  друзьями,  Манукян  уверял  Кацмана,  что
Монголец здесь совершенно ни при чем. Может,  так  оно  и  было,  да  за
некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные
расходы. И Кацман провел их по специальной графе. Грубо говоря,  списал.
И раньше так бывало - некоторые суммы тратились на неведомые Леве  цели,
и он проводил их по специальной графе. Иногда  это  могли  быть  крупные
проигрыши в  казино,  иногда  -  дорогие  подарки,  но  не  те,  которые
впоследствии принесут пользу, - словом, не взятки, для этих целей Кацман
тоже вел специальный учет, а тайные подарки. Лева пометил  их  для  себя
как "дорогие подарки дорогим женщинам". У Монгольца была  эта  слабость.
Хлебом не корми - дай переспать с какой-нибудь звездой. О-хо-хо, если  б
поклонники знали, сколько их прошло через постель  Монгольца.  Некоторые
отказывались, хотя предложения Миши были  более  чем  щедрыми,  и  тогда
Монголец просто удесятерял гонорар. Насколько Лева помнил, от  этого  не
отказался почти никто. Такие расходы были тайными: Монголец - прекрасный
семьянин. Но вот некоторые суммы явно  не  имели  никакого  отношения  к
амурным приключениям. Иначе бы Кацман  знал.  И,  судя  по  криминальным
сводкам в  газетах,  Кацман  догадывался,  куда  шли  эти  деньги.  Люди
Монгольца разбирались со всякой шантрапой,  но  для  урезонивания  людей
серьезных нанимались профессионалы.
   Хотя  сумасшедший  Манукян,  когда  дело  касалось  мести  за  своих,
предпочитал действовать сам. За несколько дней до свадьбы  прошла  такая
вот непонятная сумма. Поэтому Кацману было сейчас очень страшно.
 
*** 
 
   - Не знаю, Роберт, - проговорил Монголец.
   - Миша, мы его возьмем теплым. Да. Решай, ара.
   Монголец выдохнул и какое-то время следил за дорогой. Он был  мрачен,
и опять его глаза стали очень темными. Потом он произнес:
   - Ну-ка, звони ему, Роб...
   - Кому? Лютому? Я его папу...
   - Звони прямо сейчас на мобильный.
   Монголец все ж не удержался от улыбки. Роберт Манукян очень давно жил
в Москве, хотя и был родом  из  Карабаха.  Говорил  он  на  великолепном
русском языке в его московской версии  и  совсем  без  акцента.  Однако,
когда нервничал, начинались эти кавказские пироги.
   - Звони, Роберт. И дашь мне трубку.
   Но этого не случилось. Скажи Монголец об этом минутой раньше, они  бы
успели. Но теперь этого не случилось. Мобильный телефон  Миши  Монгольца
опередил их. Мобильный телефон Миши Монгольца принес  ту  самую  роковую
весть.
   Миша слушал молча. Лицо  его  стало  очень  белым.  Потом  он  хрипло
произнес:
   - Где это случилось?
   Ему что-то ответили. Миша как-то обмяк,  казалось,  что  лишь  сейчас
осознал услышанное. Он  протянул  руку  сидевшему  на  переднем  сиденье
Роберту Манукяну и неожиданно беззащитным голосом произнес:
   - Тигран...
   Роберт вздрогнул. Краска отлила от его лица. Он с  силой  вцепился  в
руку Монгольца и что-то попытался прошептать.
   - Тигран, Роберт,  Тигран,  -  произнес  Монголец,  и  от  страдания,
окрасившего его голос, людям стало не по себе. -  Тигран...  Его  больше
нет.
   - Ай-я... - Роберт Манукян сжимал руку Монгольца, - Миша...
   Все, кто  был  в  автомобиле,  казалось,  замерли.  Это  продолжалось
несколько секунд. Несколько бесконечных секунд. А потом все решилось.
   - Сегодня, Роберт, - произнес Монголец леденящим тоном. - Я хочу  его
крови. Найди Лютого и похорони эту тварь. Сегодня.
   "За смерть брата Лютый мстит смертью брата", - подумал  Лева  Кацман,
почти физически ощущая ледяное молчание, заполнившее  салон  движущегося
автомобиля.
   И сейчас они находились на даче Монгольца и ждали вестей  от  Роберта
Манукяна.
   Монголец молчал. Он сидел на полу и неподвижно глядел на фотографию.
   Кацман нашел эту фотографию очень странной: Миша Монголец и его  брат
Тигран, пляж, морские волны, они строят какой-то  замок  из  песка,  оба
смеются, и оба еще дети.
   "Ну вот и началось, - думал Кацман. - Самое плохое из того, что можно
было ждать. Они оба начали это".
 
5. Все меняется 
 
   - Черт тебя побери, Лютый, - говорил Игнат. - Так же не делается!
   - Ну послушай...
   - Нечего мне слушать!
   - Ворон, ну я же тебе говорю...
   - Лютый, я все понимаю, случилось горе. Кто угодно  мог  бы  потерять
голову. Но так не делается. Ты просил меня помочь, и мы  решили  сначала
со всем разобраться. Ты же, не ставя меня в  известность,  начинаешь  не
поймешь что...
   - Знаешь, если ты не хочешь слушать... Я тебе говорю: это не я!
   - А кто?!
   - Почем мне знать! Монголец... Я  бы  первым  зарыл  эту  падлу,  еще
утром, но говорю тебе, это не я.
   - Володь, покушение на него и убийство брата, и все в один день. Ты в
своем уме?! Да мы с тобой уже живые мертвецы.
   - Игнат, я клянусь собственным здоровьем, понимаешь меня?
   - Лютый, если ты хочешь, чтобы мы вместе довели это дело,  ты  должен
быть со мной честен. А ты устраиваешь криминальные разборки!  И  мы  при
этом торчим в больнице, как мишени в тире!
   Лютый вдруг устало откинулся на  спинку  движущегося  кресла  и  тихо
произнес:
   - Игнат, я ничего не устраиваю. Я потерял брата и найду того, кто это
сделал. И если я пойму, что это Монголец, я не буду тебя спрашивать, как
мне поступить. Но сейчас клянусь тебе, что  это  не  я.  Ты  можешь  мне
поверить?
   Братан... Игнат...
   - Что ты хочешь мне сказать?
   - Я матерью клянусь, что не делал этого. Понимаешь?  Страшней  клятвы
нет.
   - Что же происходит?
   - Не знаю. По-моему, меня кто-то решил очень крупно подставить.
   - Володь, извини, но если бы тебя решили подставить, то  не  пытались
бы предварительно взрывать.
   Лютый лишь очень крепко сжал зубы, и Ворон продолжил:
   - Если бы тебя хотели столкнуть с Монгольцем, они сделали бы это.  Не
забывай, Монголец ушел звонить и есть версия, что  все  это  организовал
он. Но если Монголец тут ни при чем, тогда пытались вас взорвать  вместе
с ним. Такова логика. А это вовсе не называется "подставить".
   - Я не знаю, что п