Но  оказывается,
то, что на меня навалили кучу этого барахла и проблем, уже не прощается,
и то, что мне досталась в действительности или в горячечном  воображении
посторонних Большая Монета, - это уже смертельно опасно.
   Какой выбор мне оставляют?  Плюнуть  на  все,  только  чтобы  выжить,
собрать манатки, сказать любимому Отечеству, которому все подыскивают  и
никак не найдут Великую Национальную Идею, прощай? Оставить  тут  дедову
могилу, так и не отыскать и не дождаться из суверенной Моуравии  хотя  и
беспутную, но любимую мамочку, не видеть больше Гаши, никогда больше  не
подседлать мою Аллилуйю да просто не поддать с какими-нибудь мужиками  и
похлебать ушицы на наших островах? Вообще не быть здесь больше никогда?
   Вроде бы можно и так, благо и Гришке будет что оставить. Но ведь я же
не крыса, чтобы ушмыгнуть в нору,  обжираться  любимым  рокфором  и  все
время принюхиваться, не запахло ли возле моей норы отечественным  котом,
который тебя вынюхивает, в общем,  и  там  знать,  что  можешь  получить
именную пулю в затылок. Просто за то, что ты - это ты.
   Я всегда боялась в себе этой белой ледяной ярости, которая  приходила
ко мне только в минуты самой крайней опасности и помогала выжить в самых
безнадежных передрягах. В зоне со мной такое тоже пару раз бывало. Когда
я посылала на хрен всех на свете, включая Главного Кукольника,  обрывала
все веревочки и топала сама по себе, не представляя, куда меня вынесет.
   Прежде всего я устроила  разнос  Чичерюкину.  Доказала  ему,  что  он
занимается  примитивной  ерундой,  то  есть  печется  о  нашей  телесной
безопасности, как  будто  нынче  главное  оружие  все  еще  какой-нибудь
"калаш" или гранатомет "пчелка", а не точная информация.
   Когда я попыталась разобраться, что у него есть о Кене  за  последние
месяцы,  оказалось,   что   он   отслеживал   в   основном   перемещения
подконтрольного  объекта,  совершенно  не  интересуясь  тем,   чем   эти
перемещения вызваны  и  чем  этот  тип  в  действительности  занимается.
Кое-что мы нарыли почти сразу, и я просто ужаснулась.
   Сим-Сим предупреждал меня и предостерегал от опасности извне. Но вряд
ли даже он допускал, что Кен будет выгрызать "Систему" изнутри,  втихую,
и кое-где уже прогрызся до скорлупы, до  оболочки.  Оказалось,  что  тот
литейный заводик на Охте, во дворе которого и  грохнули  Туманского,  за
эти месяцы поменял владельца,  команда  Кена  методично  скупила  акции,
распределенные некогда среди  работяг,  довела  пакет  до  контрольного,
управляющий, назначенный еще Сим-Симом, в этом деле участвовал лично,  и
уже в августе они должны были объявить о смене владельца.
   Пошли  всплывать  и  другие  делишки.   Присутствие   Кена   начинало
обнаруживаться куда ни ткнись, но  мы  явно  опоздали.  Тимур  Хакимович
Кенжетаев уже абсолютно был готов к тому, чтобы  обрушить  всю  "Систему
"Т", ободрать  нас  до  липки,  с  тем  чтобы  подгрести  даже  то,  что
останется, под себя.
   Конечно, он был не один, кто-то его подпитывал, и схемы,  по  которым
он орудовал, были циничны, но почти гениальны по задумке.
   Но только проникать в их суть я стала слишком поздно, когда  они  уже
были приведены в действие.
   Семнадцатого июля в нас стреляли, а уже  двадцатого  Кузьма  Михайлыч
выложил мне на стол несколько фотографий, на которых  мой  самый  верный
помощник и почти дружок Вадик Гурвич был зафиксирован  кем-то  из  людей
Чичерюкина в картинной галерее Гельмана, где  он  о  чем-то  толковал  с
вернувшимся из Мюнхена Кеном.  Вадик,  судя  по  склоненной  хребтине  и
лакейскому выражению на молодой мордочке, изъявлял  некую  готовность  и
преданность.
   Я не знаю и, наверное, никогда уже не узнаю, кто из  тех  людей,  что
еще оставались в офисе, предупредил Гурвича, но на службу он  больше  не
вышел, и в стенном шкафу в кабинетике на  первом  этаже  так  и  остался
висеть  классный  смокинг,  вечерние  брюки,   несколько   крахмалок   и
галстуков-бабочек, и остались стоять лакировки, словом, полная прекрасно
сшитая где-то в Вене униформа для официальных приемов, в которую  Гурвич
облачался,  чтобы  представлять  интересы   Туманских   на   официальных
толковищах. Квартира у  него  была  в  Мытищах,  и  мотать  туда,  чтобы
приодеться, ему было не с руки. Приемы Вадим любил.
   Больше я о Гурвиче никогда ничего не слышала.
   Офис на Ордынке был, в общем, пуст, как барабан. Потому что именно по
совету  Вадима  я  устроила  на  европейский  манер  общий   отдых   для
сотрудников и в Москве оставались только  Белла  Зоркие,  пара  каких-то
счетоводов, охрана и шоферы, правда, тоже не все, в общем, в этом сонном
июле и половине августа ничего экстраординарного не  ожидалось,  деловая
жизнь в  столице  каникулярно  замирала,  и  я  только  теперь  начинала
догадываться, что  офисная  безлюдность  и  отсутствие  спецов,  включая
юристов, референтов и экспертов по банковским операциям, не  случайны  и
продуманно организованы Вадиком, и  ударила  в  бубны,  предложив  Белле
немедленно отозвать всех, кого только можно, из отпусков.
   -  Это  невозможно,  деточка,  -  сказала  Белла   Львовна.   -   Все
расползлись, как тараканы, мы же сами всех шуганули до августа... А  это
правда - насчет Вадика?
   - Правда.
   - Интересное кино. Значит, у  нас  был  такой  интеллигентный  дятел?
Интересно, сколько он имел за стук? Впрочем, я от  него  всегда  ожидала
какой-нибудь гадости! Он считал, что он гений и тут ему некуда расти! Да
черт с ним... Через пару недель я выстрою перед вами штук двадцать таких
Вадиков! С настоящими дипломами, этикетом и языками... Только выбирайте!
   - Вы хотя бы  представляете,  сколько  он  скачал  информации,  Белла
Львовна? - обозлилась я.
   - Да что с нами сделается? Летом в Москве никто  серьезно  ничего  не
делает. Все только потеют. Дела пойдут в  сентябре.  А  к  тому  времени
любая информация зачерствеет...
   Мадам Зоркис засыхала, как  пальма  в  аравийской  пустыне.  То  есть
худела. И кроме этого процесса ничего ее не волновало.
   На следующее утро даже она поняла, что  происходит  что-то  неладное.
Непонятности,  если  их  можно  назвать  просто  непонятностями,   пошли
накатом, одна за одной. Элга  Карловна  только  распечатала  официальный
пакет из налоговой инспекции,  где  сообщалось,  что,  по  их  расчетам,
"Система "Т" недоплатила за прошлый год какие-то  совершенно  немыслимые
суммы и что в течение трех дней мы должны отчитаться за то-то и то-то, а
ежели этого не будет сделано, то к проверке с  изъятием  документации  в
полном объеме приступит налоговая полиция, как в мой кабинет не вошла, а
почти вползла, придерживаясь за стенку, Белла.
   - Кажется, нам крышка, деточки...  Хохлы  погорели...  А  мы  им  всю
предоплату перегнали. Наличкой. В валюте. Мелкими  купюрами.  Все  шесть
"лимонов"....
   Оказывается, ей дозвонилась ее коллега с Украины, с какой-то  станции
Акимовка, на юге, где торговая фирма "Кобза" держала свою штаб-квартиру.
С "Кобзой" Туманские имели дело все последние годы, и фирма  их  никогда
не подводила.  Каждое  лето  "Система  "Т"  забрасывала  фирме  наличку,
которой  "Кобза"  расплачивалась  с  поселянами  за  кукурузу,  то  есть
выдавала аванс и заключала контракты с предоплатой, исходя из  состояния
посевов. "Кобза"  арендовала  несколько  элеваторов,  откуда  кукурузное
зерно шло на переработку уже в Россию.  Но  сегодня  с  утра  украинская
главбухша, придя на фирму, обнаружила, что фирмы больше нет.
   - Как это нет? - не понимала я.
   - А я знаю? - обреченно сказала Белла. - Она только  орет  и  плачет,
плачет и орет...
   До Тулы, где на  коммерческом  аэродроме  отстаивался  наш  вертолет,
старенький Ми-8, нас домчали на охранном джипе. Экипаж уже нас  ждал,  и
на этот раз ничего чинить не  потребовалось  и  лопасти  крутились,  как
положено. Наверное, потому, что в этот раз лететь нужно было Белле, а не
мне. Летели вчетвером, Чичерюкин и три бабы: Элга, Белла и я.
   От Тулы до Ростова долетели без приключений, только всех  тошнило  от
трясучки и высоты. Эта чертова мельница шла низко,  внутри  было  жарко,
пилоты сидели голые, в плавках, но в здоровенных шлемах  с  ларингами  и
были похожи на головастиков.
   В Ростове не было топлива, и пришлось  заночевать.  Пытались  заснуть
просто в  вертолете  на  поле,  потому  что  бензовоз  с  керосином  мог
подъехать каждую минуту.
   Пилоты, разобравшись, кто я такая, жаловались на жизнь и намекали  на
премиальные за срочность и увеличение жалованья.
   Вспоминали Викентьевну, как она гоняла вертушку на охоту и добиралась
чуть не до Таймыра. Мне  даже  обидно  уже  не  было  -  ну  летала,  ну
стреляла, только ее уже нет, а я их делишки расхлебывай!
   Чичерюкин молчал - видимо, чуял беду.
   Из Ростова взлетели на рассвете, еще и солнце не поднималось,  мелкое
море внизу было как серый шелк,  местами  его  пятнали  длинные  зеленые
полосы  гнилых  водорослей,  и  пару  раз  я  видела  маленьких   черных
дельфинов-азовок. Где  кончилась  Россия,  с  чего  началась  суверенная
Украина, черт его знает, до пограничных столбов пока не  додумались,  но
скоро Азовщина осталась позади и пошли черноземы вдоль лиманов  и  озера
Молочное.
   Здесь и впрямь все было в кукурузе, поля ее лишь изредка перемежались
желтыми пятнами цветущего подсолнуха.
   Кукуруза, казалось, никогда не кончится.
   Но задрожал в раскаленном мареве силуэт элеватора, прорезалась  линия
железной дороги, замелькали крыши жилых домов. Долетели.
   - Вечерять уходила - так они усе были. Утром пришла - ах  ты  боже  ж
мий - ни одного чоловика! Того - нэмае,  цього  -  нэмае,  компьютера  -
чорты унесли. -  Симпатичная  полная  тетка  в  ярком  сарафане  утирала
платком слезы.
   Это и была главный бухгалтер "Кобзы". Она привела нас  в  их  офис  -
кирпичный сарайчик, пристроенный  к  пакгаузу,  с  решетками  на  окнах,
голыми столами и сейфом в углу.
   - Во, бачите, даже телефон срезали, - ткнула она дрожащим пальцем.  -
Тут одна дама вечером с кавалером гуляла, так бачила - на  грузовик  усе
грузили! На грузовик... С ненашими номерами! Може, кыивськими?
   - Деньги давно получили? - закурив, остановил ее Чичерюкин.  -  Когда
наш инкассаторский броневичок у вас был?
   - Та з мисяць уже...
   - Деньги кому-нибудь платили?
   - Та ни... Не сезон еще...
   - В каком банке держали?
   -  Який  там  банк?  -  удивилась  она.  -  Вот  туточки  усе   було.
Руководство, управляющий наш Павлин Трохимыч,  менеджеры,  уси,  кто  до
охвису были допущены, вот туточки ночами по двое  дежурили...  И  охрана
булы... с полиции... Только снаружи!
   - Ключи есть?
   - А як же... - Она вынула ключи из сумки, покрутила и сказала:
   - Только Павлин Трохимыч открывать в одиночку не позволял. Только  со
свидетелем. Такие ж суммы!
   - Да будет вам...
   Чичерюкин отомкнул сейф, кивнул:
   - Ну ясно...
   Сейф был совершенно пуст. Вообще ни одной бумажки.
   - Де ж воны? Выходит, и их забрали? - пробормотала тетка.
   Михайлыч  послюнил  палец,  потрогал  полку  в  сейфе,  посмотрел  на
запачканный палец и покачал головой:
   - Судя по пылюге, их уже как с месяц тут и нет. А может,  и  не  было
никогда?
   Женщина смотрела перепуганно, моргала  очумело.  Чичерюкин  вынул  из
бумажника фотку, показал женщине. На снимке был Кен. Снимок был  давний,
он стоял на ступеньках перед домом Туманских на территории и улыбался.
   - Этого... знаете?
   - Ну чтобы знать - так ни... А бачить, то есть видеть,  это  ж  было.
Вот тут, в охвисе... Той зимой бывал. Этой тоже. Завлекательный мужчина,
даже  ручки  целовал.  Все  точно,  недели  три  назад,   как   заезжал.
Управляющий сказал, что это его  дружок,  специалист  по  вычислительной
технике. Он в наш компьютер все лазил...
   - Да уж, считать он умеет, - вздохнул  Чичерюкин.  -  Все  просчитал.
Действительно, другого такого специалиста нету...
   Тетка все интересовалась, кто ей будет зарплату платить и что  теперь
будет  вместо  "Кобзы",  но  нам  говорить  уже   не   хотелось.   Когда
возвратились к вертолету, Карловна задумчиво сказала:
   - Если это то, о чем я могу логично думать, то завтра  к  нам  придут
прекрасно  проинформированные   джентльмены   из   коммерческого   банка
"Пеликан" и потребуют немедленно вернуть целевой  кредит,  выданный  под
конкретные  закупки,  которые  мы  исполнить   уже   просто   не   имеем
возможности. Шесть миллионов. В баксах...
   - Ты про проценты забыла, Элгочка... - добавила Белла.  -  Двенадцать
процентиков. Плюс проценты на проценты.
   Они и пришли. Правда, не завтра, а дня  через  четыре,  два  вежливых
мальчика с кейсами, и я вспомнила, что это  именно  они  Восьмого  марта
вносили ко мне в кабинет громадную корзину с чайными розами и  бронзовую
статуэтку  фавна,  играющего  на  свирели,  старинной  чеканки,  "Е.  С.
Туманской от банка "Пеликан".
   Они были  достаточно  сдержанны  и  не  стали  меня  тыкать  носом  в
документы, которые готовил Вадим и которые я подмахнула почти не  глядя.
Там была в текстах такая почти незаметная загогулечка, набранная  мелким
шрифтом, в которой говорилось, что банк  "Пеликан"  вправе  востребовать
кредит в случае необходимости. Эта  самая  необходимость,  видно,  их  и
припекла. На все про все мне отводилось семь дней.
   Зоркие мобилизовала все свои связи и  двинула  по  другим  банкам.  В
смысле перезанять. Но волна была уже пущена, "Система  "Т"  стремительно
теряла лицо, и в одном торговом доме, который запросто мог нас выручить,
вежливо поинтересовались, когда у нас отберут и пустят на торги  офисное
помещение на Ордынке, с гаражом, конечно, и как гараж будет продаваться,
со всем автопарком или без.
   Мы с Элгой вылетели в Ригу. Мне было жаль Карловну: города, в котором
она когда-то жила и который обожала, она не увидела - у  нас  совершенно
не было времени. Мы изъяли из рижского банка все, что оставил и  передал
мне Сим-Сим в ценных бумагах, чеках на предъявителя,  векселях,  купчих,
документах на недвижимость и в прочей мутоте. Из ящичка в депозитарии я,
ко всему прочему, забрала резиновый кисет с камешками. Неотшлифованными,
похожими на цветные стекляшки. Я хотела протащить  их  через  таможню  в
трусах, но Карловна отобрала кисет, сказав, что, если меня прищучат, это
будет полный крах всему, а если ее - я еще смогу удержать дело на плаву.
И мы обе страшно трусили, когда шествовали мимо таможенников  в  Риге  и
потом в Шереметьеве. Но проскочили без проблем.  К  первому  августа  на
работу стали выходить отпускники,  но  мы  почти  всех  заворачивали  на
неопределенное время в новые отпуска, но уже без содержания, и оставляли
только тех, кто был действительно нужен и понимал, что,  если  грохнется
Дело, грохнется и он.
   В четыре дня я продала все, иногда почти за бесценок,  из  того,  что
было за рубежом. Мы выгребли все загашники в нашем мини-банке,  пытались
заложить электронику, накопившуюся  на  складах,  и  тут-то  я  получила
мощнейший удар под дых, потому  что  Нострик  хакерно  проломил  систему
защиты банка "Пеликан" и выяснил, забравшись в файлы банка, что  это  не
банк, а сам Тимур Хакимович Кенжетаев соорудил  "Системе  "Т"  кредитную
ловушку. То есть сыграл своими деньгами свою собственную игру. Он  давно
подкармливал, пас и контролировал эту самую "Кобзу", но при  Викентьевне
и Сим-Симе провернуть давно продуманную комбинацию не решался. И  только
я  позволила  ему  сыграть  мощно  и  успешно.  Если  считать,  что   за
"Пеликаном" стоял  Кен,  что  "Кобза"  тоже  была  фактически  уже  его,
получалось так, что он дал в кредит сам себе  свои  собственные  деньги,
ликвидировал "Кобзу", концы которой теперь  ни  одна  собака  не  сыщет,
вернул себе свои же шесть "лимонов" и заработал еще столько же, да еще с
процентами, которые "Система "Т" должна была спешно вернуть  "Пеликану",
то есть ему же.
   Иногда мне казалось, что  все  это  его  просто  развлекает,  что  он
забавляется с брезгливой иронией, наблюдая за тем, как  в  общем-то  еще
довольно молодая дурочка пытается тягаться с этим барбосом.  Но  забавой
это все-таки не было. Для того чтобы позабавиться, в людей не стреляют.
   И  мы  вылезли!  Выкарабкались!  Последнее,  что  я   продала,   была
уникальная обстановка в доме на территории,  включая  старинные  люстры,
царский столовый гарнитур с мозаикой и малахитовое трюмо.
   Их купил какой-то араб-дипломат, не то  из  Кувейта,  не  то  еще  из
какой-то персидской  тмутаракани.  В  дом  на  Кипре  тоже  должны  были
въезжать новые хозяева, и  нашим  пришлось  вернуться  в  Москву  раньше
времени. Мы выстояли!
   Я помню это ощущение победы, счастья, почти полета,  когда  в  первых
числах августа вся  наша  шарага  собралась  на  территории,  совершенно
пустой дом сиял огнями, в кабинете Сим-Сима оставались только стеллажи с
книгами, по залам с голыми стенами бродило эхо, от  бильярда  оставались
только отметины на паркете, но впервые я начала понимать, что это уже не
посторонние люди. Элга, Белла, Михайлыч,  кое-кто  из  тех,  даже  имена
которых я еще толком не помнила, но  непонятным  образом  образовавшееся
единство, наша команда.  И  даже  постоянно  брюзжавший  и  ехидничавший
Нострик, коляску с которым детвора,  гикая,  хохоча,  дружно  катала  по
комнатам, уже становился нужным для всех, своим,  словом,  человеком,  с
которым можно быть вместе, не опасаясь подлянки и удара исподтишка.
   Самое странное было то, что именно в эти дни  все  накопленное  мною,
вызубренное вдруг стало оживать, проясняться до прозрачности, и я  почти
отчетливо видела, как надо будет очищать "Систему" от лишнего, всех этих
бесчисленных, в общем-то неподконтрольных фирмочек, обществ  и  каких-то
самоедских контор, которые висли как водоросли  на  днище  корабля,  как
надо будет отпочковать транспортников, избавиться от этого дикого  числа
людей, которые привыкли изображать дело, а не делать  его,  в  общем,  я
больше никого не боялась.
   Прежде всего самой себя. Уверовала раз и навсегда - я смогу!
   И тут ударило семнадцатое...
   Наверное, когда-нибудь очень умные люди напишут тома исследований,  в
которых разложат все по полочкам, параграфам и разделам  и  все  разумно
объяснят - и про непомерные отечественные госдолги, и инфляцию, и  волну
крахов и банкротств, которая началась где-то не то в Гонконге, не  то  в
Корее и, вздымаясь, как цунами, сметая все на свете, покатилась на запад
и накрыла попутно Россию, но  я-то  больше  всего  запомнила  совершенно
пьяненькую   издательницу   двухнедельника   Викторию   Рынду,   которая
приплелась ко мне домой, как говорится, с протянутой рукой:
   - Дай денежку, девушка... Мои гоголи  не  разбегаются,  за  бесплатно
пишут, а все одно - накрывается журналишка...
   - Сама такая, - призналась я.
   - Никто не дает. Все только просят... Как думаешь, надолго этот новый
бардак?
   - Увидим.
   А что мне еще было ей сказать?
   Когда совершенно обескровленная  усилиями  Кена  "Система  "Т"  пошла
рассыпаться ко всем чертям, я ломала голову над тем, как сохранить  хотя
бы остатки того, что сохранить уже было почти  невозможно.  Захлопнулись
ставшие бессмысленными валютки, рубль снова пошел на подтирку. Явственно
возник призрак того, о чем все и думать забыли, - голода. И петля  стала
затягиваться на горле миллионов, - от потрясенной челночницы  со  своими
тюками, сидящей на опустевшей ярмарке, до бизнес-чижика, погоревшего  на
играх с госбумагами.
   И только моя Гаша невозмутимо констатировала:
   - Опять обосралися... И еще она сказала:
   - И чего выть-то? Хотели на шармака на горбу у всей вселенной  в  рай
въехать - чтобы брать, да без отдачи. Вот и  получили...  Может,  и  еще
получим. Впервой, что ли?
   И еще она сказала:
   - Выкрутимся. Я выкрутилась. Мы.
   Правда, нас осталось на Ордынке всего девять человек. Я  думаю,  дело
не в том, сколько человек вкалывае