се. Даром уже с неделю  за  тобой
таскаюсь? Контора  на  Ордынке,  прописка  вот  тут.  Детсадик...  Очень
хороший детсадик. Это ты умница, это я одобряю! И упакован в фирму, и  с
нянечкой гуляет. Прямо заграница! Лошади у него еще собственной нету?  У
вас же там, в имении, в конюшне их до хрена.
   - Ты и туда сунулась?
   - А почему бы и нет? Имею я право хотя бы на интерес? Тем более время
свободное есть: две недели работа, две недели отгул. Я, Лизка, теперь  к
транспорту приткнулась... В системе путей сообщения. С почтовым уклоном.
Посылки там, письма... Считай, в каждом  составе  почтовый  вагон.  Пока
волокут по маршрутам, всю эту дребедень по адресам рассортировать  надо,
ночей не спишь. Зато потом на отстой в Лобню и две  недельки  на  личную
жизнь! Не хватает, конечно... Да кому  теперь  хватает?  Это  ты  у  нас
оторвала штуку - коммерсантша, а? Бизнес-леди! Ой, не могу!
   Она захохотала, захлебываясь, с подвизгом. Закрыла лицо ладонями так,
что я не сразу поняла, что она уже не смеется, а плачет. Обмякла, словно
в ней сломался какой-то стержень, и плакала уже без наглости,  безутешно
и отчаянно. Плечи ее мелко тряслись, задавленный крик прорывался  глухим
клекотом:
   - Не могу больше! Прости! Прости меня...
   Она вдруг стала сползать со скамейки, все  так  же  содрогаясь  и  не
поднимая головы, и поползла ко мне на коленях, как  богомолка  ползет  к
иконе в церкви. Я охнуть не успела, как она стала целовать мне  руки,  с
подвыванием и скулежом, я их напрасно старалась отнять.
   Обе дворовые собачницы уставились на нас с огромным интересом и  даже
подошли поближе, водила бросил мыть свой "Москвич" и  отвалил  изумленно
челюсть.
   Какая-то бабка, тащившая из молочной сетку с кефиром, встрепенулась и
затрусила к нашей скамейке, учуяв скандал.
   А я думала об одном -  пресечь  это  идиотство,  вымести  отсюда  эту
сучку, утащить подальше от Гришки. Я же не поп, грехи не отпускаю. Да и,
если честно, растерялась, чувствую, что вот-вот я,  как  всегда  у  меня
бывало с Гороховой, сломаюсь, начну искать оправдания всем ее  подлянкам
и мне ее снова будет очень жалко...
   В почти что молочном детстве, в первых классах,  мы  схлестывались  с
Иркой, сцеплялись по каким-то кукольным и  игровым  проблемам,  и  я  ее
метелила. Потому что была выше на голову, тоща, жилиста и прошла хорошую
школу в битвах со слободской пацанвой.  Воспоминания  ободрили  меня.  Я
вздернула ее за шиворот, пнула пару  раз  под  зад  и  погнала,  вернее,
потащила к "Дон  Лимончику".  Рванула  дверцу,  толкнула  ее  и,  обойдя
машину, плюхнулась за баранку.
   Я почти ничего не  видела  от  отчаяния  и  вновь  нарастающей  волны
ярости. Я запросто могла вмазать в  любую  тачку,  вылетая  на  проспект
из-под арки, но, на мое счастье, улицы,  как  всегда  в  выходные,  были
полупусты и движение еле-еле.
   Я мчалась, не задумываясь над тем, куда меня несет, и  изо  всех  сил
сдерживалась, чтобы не орать  на  эту  хлюпающую  гниду.  Одно  я  знала
совершенно точно: Гришунька - это мое. Окончательно. И навсегда.
   Я без него не смогу.
   Он без меня - тоже.
   И - никогда, никогда...
   Наконец она иссякла, исчерпала свои резервуары. Притихла,  уткнувшись
мокрым лицом в коленки. Потом очумело стала озираться. Утерлась  рукавом
и сказала хрипло:
   - А где это мы?
   - Не знаю.
   - Дай курнуть, Лиз...
   Я  приоткрыла   бардачок,   она   вынула   сигареты,   прикурила   от
автозажигалки. Отвернула башку, смотрела за боковик, и было  видно,  что
она о чем-то думает, тяжело и уже спокойно.
   - Я есть хочу, - вдруг призналась она. Только  теперь  я  разглядела,
куда меня вынесло.
   Я уже гнала "фиатик" по Сущевке. Харчевен и кабачков  тут,  в  районе
Марьинского  универмага,  было  понатыкано  до   черта,   включая   даже
лужковское "Русское бистро". Но я развернулась и причалила  к  какому-то
не то кафе, не то пивному  бару  возле  самого  универмага,  потому  что
разглядела сквозь его остекление, что  внутри  почти  пусто.  В  кафешке
действительно  было  безлюдно,  если  не  считать  парочки  за   дальним
столиком.
   Мы уселись напротив друг  дружки.  Девица-официантка  шлепнула  перед
нами меню.
   - Что будешь трескать?
   - Все одно. Водочки только возьми! Тебе-то, конечно, не с  руки,  при
такой карете, за рулем... А мне нужно...
   Я кое-что заказала и себе, но есть не могла, просто в  глотку  ничего
не лезло. Горохова ела торопливо, то и дело прикладывалась к графинчику.
Глаз на меня не поднимала.
   И вдруг сказала деловито:
   - Я своему ребенку не врагиня, Лизка... Все понимаю. Кто  я?  А  куда
тебя  теперь  зашвырнуло?  Про  тебя  нынче  весь   наш   город   Гудит.
Лизка-миллионерша. И про вашу свадьбу с этим... твоим... все всё  знают.
И про то, как кончили его, в газетах читано.  Да  и  Петька  Клецов  мне
излагал... Как его ты вышибла.
   - Он себя сам вышиб.
   - Знаешь, он где теперь? Пистолетчиком на заправке. Возле моста. Там,
где трасса на Тверь сворачивает. Все больше  дальнобойщиков  заправляет.
Зубов у него нету, вот тут,  передних.  Говорит,  это  твои  крутые  ему
выбили... А помнишь, как мы на нашу "трахплощадку" мотались?
   - Чего тебе  от  меня  надо,  Горохова?  -  Я  чувствовала,  как  она
подбирается осторожненько, щупает,  как  кошка  лапой  горячее,  и  явно
боится, что ее шуганут. Вот и плетет свое про былое и думы.
   - Ты хотя бы спросила, как я? - сказала она с обидой, явно  собираясь
снова пустить слезу.
   - Как ты? - холодно осведомилась я.
   - Ну, конечно, кто ты, а кто я, - заныла она.
   - Давай телись, Ирка! Под кого укладываешься? Для тебя же это  прежде
всего? Опять замужем? Или как? - Я начинала заводиться.
   - Эх, подруга!.. - Она махнула рукой. - Ладно, про это не будем!
   - А про что будем?
   - Погано мне... Устала я, знаешь? К папе-маме сунулась было -  чужая!
Зюнькины бандюки меня засекли, еще и с  нашего  вокзала  на  площадь  не
вышла...  Чуть  было  в  ту  же  электричку  не  затолкали,  на  которой
притрюхала, - убирайся, мол! А теперь  вот  и  ты...  А  у  меня,  между
прочим, мечта есть. Новый план всей жизни.
   - С кем?
   - Да есть там один...
   - Это который же по счету?
   - Последний, Лизка,  -  серьезно  сказала  она.  -  Ты,  конечно,  не
поверишь, но последний.
   - Это к нему ты мотанула,  когда  Гришку  бросила?  Не  брал  тебя  с
довеском, что ли?
   - Тот не брал, - вздохнула она. - Такую картиночку нарисовал, ахнешь!
Он с Астрахани был. Катер, мол, у них свой, фазенда на Волге, рыбу, мол,
чуть не вагонами гребут... Икру  в  банки  закатывают,  коптильня  своя,
семейная, для балыков. А зимой, после путины, всей командой на  отдых  в
Грецию ездят! Валюты, мол, выше крыши...  Красивый  был  парнишечка!  На
Бельмондо смахивал. Ну и спеклась я.  Ты  ж  помнишь,  в  каком  я  была
состоянии...
   Я, видимо, должна была Ирине Гороховой посочувствовать. Такая уж  она
была беззащитная и разнесчастная, страшно озабоченная, слабая,  об  этом
даже в школе все знали, на передок.
   Я почувствовала, что вот-вот начну ржать. Это было очень опасно.  Она
меня как-то очень ловко переводила в состояние расслабухи.
   - Ну прокололась я, конечно, - продолжала она. - У  него  там  своего
бабья было - в очередь стояли. Им просто рабочая сила была нужна,  чтобы
батрачила и не пикала. У них  там  в  погребах  свой  заводик  оказался.
Воблюху эту долбаную для сушки накалывай, за коптильней следи, селедочку
ворованную - в бочки на засолку,  "грязь"  бидонами...  Это  у  них  так
черная икра называется...
   -  Хватит!  -  Это  могло  продолжаться   бесконечно.   -   Чего   ты
добиваешься?
   - Не знаю... - Она помолчала.  -  Мне,  Лизавета,  мальчика  хотя  бы
изредка  видеть.  Тебе,  конечно,  этого  не  понять,   а   мне   снится
сыночек-то... Все время вскакиваю, кажется, плачет он, пеленочки  менять
надо. И  как  будто  молочная  я,  все  еще  кормлю.  Нет,  нет!  Я  все
распрекрасно понимаю, куда мне его забирать? У  нас  там,  в  Лобне,  на
отстое общага есть. Сама понимаешь, живем, как беженцы...  А  вот  когда
отгулы у меня? Я бы брала его, на денек, два... На немножко.
   - Нет. Она сникла.
   - Не выдержу я такого, Басаргина. Я же знаю теперь, что  он  с  тобой
тут, в Москве.  Сами  ноги  к  нему  несут.  Конечно,  если  бы  я  была
где-нибудь подальше... Да хотя бы в  той  Астрахани  или  еще  где.  Вот
тогда, может, и справилась бы с собой. Меня один молдаванин все с  собой
зовет. Он тут как бы  нелегал,  дачи  строит.  Дом  у  него  в  Бельцах,
говорит, виноградник имеется. И  предки  совсем  старенькие.  Немолодой,
конечно... Вежливый,  тихий  такой.  И  все  намекает,  не  брошу  ли  я
последний якорь в его затоне...
   - Сколько?
   - Чего? - Она удивилась.
   - Сколько ты хочешь, Горохова? - спросила я. -  За  то,  чтобы  мы  с
Гришаней тебя никогда больше не видели? Чтобы раз и навсегда?
   - Ну ты даешь1 - возмутилась она. - Это чтобы я тебе  Гришку  как  бы
продала?
   - Была бы честь предложена, - сказала я. - У меня найдутся  и  другие
возможности. Так что будем считать, что рандеву у нас состоялось. Я  так
думаю, что теперь с тобой совсем другие люди толковать будут. Я не одна,
Ирка! У меня команда.
   Я сделала вид, что собираюсь  уходить,  и  даже  зеркальце  из  сумки
вынула и подправила помадой губы.
   Она  следила  за  мной,  прищурившись,  и  вдруг   охрипшим   голосом
произнесла:
   - Полтинник...
   - Точнее?
   - Полсотни кусков... Баксами, конечно.
   - Опупела, что ли?
   Я вдруг ощутила безумную радость. Почти счастье. Ну конечно деньги!..
Ей надо только это. А все остальное - виляние и  треп.  Но  нельзя  было
показывать ей, что я ликую. Торговаться нужно, вот что!
   - Моя Гаша тоже считает, что у меня валюта  в  бочках,  как  капуста,
заквашена. Только отслюнивай! Гут же система, Горохова! Никакой налички,
все в бумагах... Да и я еще как бы посторонняя, покуда  выясняется,  что
мне мой оставил! Ну, если сильно напрягусь, в долги  влезу,  двадцатник,
может, и наберу!
   - Как это понимать? - оскорбилась она.  -  Ты  ж  на  тачке  катаешь,
которая раза в два дороже. И вся в цацках! Это что, изумрудики?
   Я сняла кольцо и серьги, положила на стол:
   - Бери!
   - Да что я, полная сволочь, что ли,  Лиз?  Это  ж  небось  дареное...
Свадебное, да?
   Она умудрилась разглядеть на внутренней стороне  колечка  декабрьскую
дату.
   - Мне такого не надо.  Что  мы,  чужие?  А,  подруга?  Ну  напрягись,
напрягись!..
   - Двадцать пять.
   Конечно, это была  полная  гнусь,  сидят  две,  в  общем,  молодые  и
пристойные женщины, беседуют, изредка повышая голоса, и  прокручивают  -
что? Как это назвать? Это был полный идиотизм. Я безумно хотела  одного:
чтобы впредь она даже взглядом не прикасалась к моему  солдатику,  чтобы
исчезла, пропала в небытии, чтобы  ушла  моя  тревога,  отчаяние  мое  и
страх, когда я поняла - эта мамочка на все способна.
   ...Сошлись на тридцати.
   Но немедленно. Поскольку молдаванин уже что-то там отстроил дачное на
Истре и собирается отбывать на родину. И Ирка рассчитывала прицепиться к
своему новому кандидату и отбыть вместе с ним. Я ей наказала ждать  меня
в кафешке, вышла к "Дон Лимону", села за баранку, и только тут  до  меня
дошло, что я не знаю, как заполучить эти деньги. С  собой  у  меня  была
только почти  исчерпанная  кредитка,  какая-то  мелочевка.  В  Москве  я
фактически еще никого не знала, а  офис  и  наш  банк  были  закрыты  на
выходной.  Я  позвонила  по  мобильнику  Элге.  Телефон   молчал.   Жена
Чичерюкина сказала, что Михайлыч повел детей во МХАТ на спектакль "Синяя
птица".
   К тому же я не была уверена, что у них могут  найтись  такие  деньги.
Оставалась Белла Львовна Зоркие. Я дозвонилась до нее. Она, как  всегда,
что-то жевала, но тотчас  перестала,  когда  я  сказала,  что  именно  и
совершенно срочно мне нужно.
   - Что случилось, деточка? - заледенев голосом, спросила она.
   Объясняться я не думала и сказала:
   - Это моя проблема.
   Через полчаса я уже была на Ордынке. Белла была  страшно  недовольна,
прежде всего тем, что я нарушила ее  уик-энд.  Но  не  только.  Кассовая
конура была опечатана, но кассира вызывать не пришлось,  Белла  сказала,
что, кажется, что-то наскребет в своем сейфе, потому что не успела сдать
какую-то наличку в банк в пятницу. Она долго  гремела  ключами,  отпирая
свой хиловатый сейфик. Денег в сейфе еле-еле хватало, и хорошо,  что  их
успели с рублей перевести в доллары. Деньги, оказывается, привез  мелкий
оптовик из  Саратова,  забравший  со  склада  Туманских  под  Подольском
небольшую партию компьютеров.
   Я начала было изливаться  в  благодарностях,  но  тут  Белла  Львовна
сделала мне первый сверхмощный втык.  Она  сказала,  что  не  подвергает
сомнению мои права на собственность Туманских, но  что  я,  кажется,  не
совсем правильно представляю мое положение в корпорации. И  очень  плохо
разбираюсь в финансовой политике. По заветам Нины Викентьевны, все,  что
наваривается  на  всех  видах  деятельности,  немедленно   пускается   в
дальнейший  оборот.  Деньга  должна  делать  деньгу.  Как  и  было   при
Викентьевне.
   - Все элементарно, - сказала мне Белла Львовна.  -  Допустим,  Нинель
заключала контракт с какими-нибудь финнами на поставку сливочного масла.
Без предоплаты -  она  это  умела,  как  никто.  Рефрижераторы  с  нашей
трансфирмы доставляли эти тонны в  Москву.  Через  растаможку,  конечно.
Маслице у нас забирали крупные оптовики, с оплатой  по  факту,  товар  -
денежки. Эти суммы уходят к  финнам,  и  мы  расплачиваемся  с  ними  за
предыдущий товар. В ответ они гонят уже новую партию...  Практически  мы
почти не видим налички. Работает схема, конечно, не только такая. Но все
фактически постоянно в деле.
   - Это мне понятно.
   - Думаю, не очень, Лизавета Юрьевна. Мы еще не до конца разобрались с
прошлым годом, но, судя по всему, по  окончательным  результатам  выйдем
если и не на минуса, то на  фифти-фифти,  то  есть  сколько  мы  должны,
столько и нам. У Нинель это получалось как-то талантливее. Конечно,  нас
выручают пока "голубые фишки", игра идет на разнице курсов. Но это  тоже
процесс. Так что я хочу вам напомнить, что ваше обустройство  в  столице
"Системе  "Т"  уже  обошлось  недешево  -  квартира,  обстановка,   ваша
прелестная тачечка... Вы изъявили желание лично участвовать в работе как
генеральный директор. По уставу вам определен оклад,  немалый,  конечно,
но и только! Все остальное по результатам в конце года. Результаты,  как
я просчитываю, будут приятные, но пока я вас убедительно прошу несколько
умерить свои аппетиты. Я, конечно,  не  знаю  точно,  что  вам  там  еще
оставил Семен Семеныч, но  это  уже  ваши  проблемы!  Так  что  извольте
расписочку...
   Белла держала на своей пухловатой физии любезную улыбочку, но я вдруг
почувствовала ее неприязнь ко мне. Дохнуло если  не  полной  стужей,  то
ощутимым холодком. Но я отнесла это на  счет  моей  выходки  с  пожарной
тревогой, когда покусилась на  ее  незыблемость,  показала,  что  готова
обойтись и без ее услуг, объявила,  что  готова  уволить  Беллу  Львовну
Зоркие, корпоративную ветераншу, чуть  ли  не  мать-основательницу,  как
какую-нибудь затю-канную мышку-счетоводшу. Она же была львица.
   Но все это как-то промелькнуло и почти  сразу  забылось,  потому  что
откупные были при мне.
   Горохова ждала меня. Перед ней стоял почти полный  графинчик,  а  это
означало,  что  прежний  она  добила  в  одиночку.  Зрачки   плавали   в
покрасневших глазах.
   - Извини... Я тут добавила, - пролепетала она. - По-живому себя режу,
а так все легче...
   Я бросила перед нею пакет с деньгами. Она потрогала его и вздохнула:
   - Презираешь? Я сама себе не верю.. - Все?
   - Давай я тебе отказ напишу... Ручка  есть?  Что,  мол,  так  и  так,
таковая к таковой претензий не имеет. И он передается с рук  в  руки  на
бессрочно.  В  связи   с   невозможностью   дальнейшего   воспитания   и
материальным  положением   Гороховой   Ираиды   Анатольевны...   Каковая
обязуется... Так что если я отсуживать парня надумаю, ты это дело  -  на
стол...
   - А насчет судейских это ты как? Всерьез?
   - Не боись... Это я со страху такая храбрая.  Потому  что  свою  вину
знаю. И прощения мне нету... Только другая бы на твоем месте и  покакать
рядом с такой, как я, не присела. Таким, как я, только  башку  в  темном
углу проломить, и на свалку... Кому я нужна, кто искать будет? А у  тебя
же на подхвате целая  армия,  охрана,  любой  прокурор  под  твою  дудку
спляшет... Повезло тебе, Лизка!  И  как  это  у  тебя  получается?  Вот,
кажется, все уже, не выплыть.  А  ты  опять  в  порядке...  Колыхаешься!
Может, поделишься, проконсультируешь?
   - По-моему, ты перебрала.
   - Это чтобы в петлю сдуру не полезть... Я, знаешь, пробовала  как-то,
да не смогла.
   - Чем я еще могу тебя обрадовать?
   - Если тебе не очень сложно, свези меня в Лобню. Боюсь, не доберусь.
   - Деньги-то пересчитай!
   - А разве ты  меня  когда-нибудь  хоть  на  чуть-чуть  обманывала?  -
воззрилась она на меня осоловело.
   Я сунула пакет в ее сумку, рассчиталась с  официанткой  и,  оторопев,
смотрела, как Ирка вынула из сумки целлофановые пакетики и собрала в них
недоеденное с блюд и тарелок, пила  водку  прямо  из  графинчика...  Она
орудовала ловко и привычно, и это было почти страшно.  В  пакете  у  нее
лежали тысячи, а она торопливо дожевывала рыбу, к которой я, правда,  не
прикоснулась. До меня стало доходить,  что  долбануло  Горохову  гораздо
сильнее, чем она мне излагала, пытаясь бодриться, и,  наверное,  здорово
врала, лишь бы не признаться в чем-то уж абсолютно запредельном.
   До подмосковной Лобни я довезла ее минут за сорок, благо  подъезды  к
Москве были по-воскресному  пусты  и  гнать  можно  было  без  задержек.
Горохова грузно привалилась к дверце, пристегнутая ремнем, как  куль,  и
заснула. Или сделала вид, что спит. И это  было  хорошо,  потому  что  я
просто не знала, о чем мне с ней говорить. Но думаю, что она только  вид
делала, потому что в город Лобню въехать мне не дала и, когда  показался
железнодорожный переезд близ депо и товарной станции, вскинула голову  и
сказала:
   - Останови. Мне тут ближе.
   Больше она не сказала мне ни слова, выбралась из  машины  и  побрела,
пошатываясь и спотыкаясь, по  шпалам  в  сторону  станции.  Я  вышла  из
"фиатика", закурила, глядя ей вслед.
   Пока я разбиралась с ней, день пролетел, спускались сумерки. Поодаль,
на переплетениях  рельсов,  темнели  неосвещенные  пассажирские  вагоны,
загнанные на отстой, было тепло и  уже  почти  по-летнему  сухо,  сильно
пахло креозотом, угольным дымком и еще  чем-то  железнодорожным.  Стояла
тишина, какая бывает в деревне. И я не удивилась, когда из посадок вдоль
дороги вышло небольшое  стадо  коров,  которых  гнала  девочка  в  яркой
курточке и резиновых сапогах. Я смотрела  вслед  Ирке  и  уже  не  могла
различить желтого пятна ее плаща в сгущавшейся синеватой мгле.
   Коровы шумно и тепло вздыхали, обходя меня,  девочка  что-то  ласково
приговаривала, мне так не захотелось  возвращаться  в  Москву.  Я  вроде
должна была радоваться, но меня не покидало ощущение,  что  поступила  я
как-то не так и сделала не совсем  то.  Как  будто  это  не  Ирка,  а  я
переступила  грань,  переступать  которую  было  нельзя.  И   кто-нибудь
когда-нибудь меня за это обязательно накажет.
   Я была рада, что, когда я вернулась домой, Гришуня уже спал. Я знала,
что он обязательно спросил бы меня, почему мы не пошли в зоопарк  к  его
птице-секретарь, где я была. И  мне  пришлось  бы  ему  врать.  Спросила
зевающая Арина:
   - Куда вас унесло, Юрьевна? Кто эта тетка?
   - Никто... Так... Встречались, - через силу сказала я.
   Она очумело следила за тем, как я включаю кофемолку, ставлю на  плиту
медную джезву, сыплю в густую,  как  машинное  масло,  ж