а
Сим-Сим (ну я, конечно, рядом), покуривая трубку, командует:
   - Так держать!
   Ничего такого, даже отдаленно похожего, я не  разглядела.  Но  больше
всего  меня  взбесила  полная  неопределенность  того,  на  что,   кроме
выколачивания   Монеты,   нацелены   все   эти   подразделения,   фирмы,
товарищества и прочее, собранные под флагом Туманских. Я никак не  могла
уловить, в чем суть стержневого Главного  Дела,  вокруг  которого  могла
группироваться вся эта шарашка. Я бы могла  понять,  если  бы  Туманская
пыталась оседлать Большую Трубу,  то  есть  приникла  бы  к  вожделенным
источникам нефти и газа, во всяком случае попыталась бы это сделать. Но,
судя по всему, пробиться к этим делам ей  не  дали.  Хотя  она  и  имела
какие-то доли в нескольких бензоколонках на югах, в танкерных делишках и
на нефтеперегонном заводе в том же Туапсе, но, в общем, это был мизер.
   Ко всему Туманские прикасались как  бы  вскользь  и  боком.  Я  могла
понять, если бы Викентьевна включила  мощности  своих  аналитиков  -  да
одного Нострика бы хватило! - и рванула бы всеми своими капиталами в  то
же Пиво, про которое мне талдычил  Нострик.  Ну  в  Москве  бы  не  дали
развернуться, так Россия велика. Прибрать к рукам пивной заводик  в  том
же моем родном городе на Волге, подкачать  его  кредитами,  снюхаться  с
инвалютными спонсорами - почему бы и нет?
   Чем больше я раздумывала, тем сильнее все расплывалось, теряло четкие
очертания, какую-то хотя бы минимальную  определенность,  и  я  начинала
понимать, что влипла по новой в историю, разобраться в которой не умею и
не могу. Пока...
   А когда  я  просчитала,  что  этот  мир  Нина  Викентьевна  Туманская
покинула добровольно аж десять месяцев назад, но тем не  менее  дел  это
никак не остановило, когда дошло, что и Сим-Сим до  своей  смерти  рулил
делами фактически условно, но тем не менее это тоже никак не повлияло на
положение  в  их  хозяйстве,  передо  мной  возникло   видение   чего-то
бесформенного, живущего само по себе, как чавкающая протоплазма, монстр,
вроде живого теста, которому  никакие  мозги  и  не  нужны,  потому  что
главное, чем он занят, - это насыщает сам себя,  совершенно  не  обращая
внимания на то, куда несут его течения, лишь бы нажраться до  сытости  и
не попасть под разделку каким-нибудь акулам. В  общем,  очень  поплохело
новоявленной Л. Туманской (бывшей Басаргиной).
   Я  еще  не  решалась  обрушить  белоснежный,  прекрасный,   безгрешно
крылатый монумент Нине Викентьевне Туманской, отчаянно-дерзкой и в то же
время безошибочно-расчетливой,  математически  точной,  в  общем,  почти
гениальной  бизнес-леди  эпохи  первоначального  накопления   в   родном
Отечестве, каковой - монумент - я, не без усилий со стороны  Сим-Сима  и
прочих, воздвигла в своем воображении. Но памятник этот дал трещину.
   Выходило так, что если убрать всю  эту  публичную,  на  виду  у  всех
деятельность, которой она занималась, вроде благотворительных  актов  по
отношению к  сиротам,  подкормки  малоизвестных  художников,  стояния  в
Елоховке по церковным праздникам рядом с  иными  Ви-Ай-Пи  -  персонами,
изображавшими живые подсвечники, и не так уж  давно  припрятавшими  свои
партбилеты, - что оставалось в сухом остатке?
   Одно и оставалось - совершенно голая,  ненасытная  и  неуемная  жажда
Денег, которые урвать нужно именно сегодня, а не  завтра,  неважно  где,
неважно с кем  и  неважно  на  чем.  Отсюда  и  ее  постоянные  метания,
знаменитые броски, которыми восхищались ее прилипалы,  -  от  цемента  к
текстилю, от электроники к дамским сапогам...
   Конечно, почти звериное чутье, как у каждой  битой-мытой  челночницы,
которая насчет "купить дешевле - продать дороже", у нее было.  И  умение
вовремя смыться. Я еще  не  до  конца  смирилась  с  этой  новой  старой
Туманской. Я ей не могла простить Сим-Сима, хотя и понимала, что  винить
ее, ту, которой уже нет, нелепо.
   Я частично могла  списать  эту  мою  догадку  на  элементарную  бабью
ревнючесть. Но что-то подсказывало мне, что я не ошибаюсь. Я попробовала
припомнить, что всерьез тревожило Сим-Сима перед тем, как  он  собирался
покинуть меня. И не  без  изумления  установила,  что  больше  всего  он
бесился из-за набора английских клюшек для гольфа, которые он  не  успел
опробовать на персональном гольф-поле рядом с территорией, поскольку оно
еще не было сооружено. Клюшки были слишком тяжелые,  и  тащить  все  эти
фирменные сумки с собой в Европу он не мог.
   Сим-Сим всегда был и оставался лишь игроком, азартным и отчаянным,  и
играл во все, что подворачивалось, начиная с "очка" и кончая  ипподромом
и казино. Похоже, в бизнес он тоже играл.  Может  быть,  именно  поэтому
Нинель и держала его на расстоянии от своих затей, чтобы не  продул  то,
что она наваривала.
   Я собралась с силенками,  заставила  себя  перестать  жевать  мозгами
Туманских и обратилась к собственной судьбе.
   Похоже, я получаю совсем  не  то  наследство,  которое,  по  тупости,
принимала без  сомнений.  Королевский  трон,  в  который  меня  подсадил
Сим-Сим, если говорить всерьез, декоративный.  И  вообще  во  всех  этих
конфигурациях  слишком  много   декораций.   Накачанный,   как   пузырь,
совершенно  ненужным  персоналом  офис  на  Ордынке  -  декорация.   Для
значительности  и  лишь  кое-каких   действительно   нужных   контактов.
Бухгалтерия,  доступная  для  любопытства  извне,  которой  рулит  Белла
Львовна, - декорация. Что там еще прячется под разного рода камуфляжем -
один Бог знает. Но наш Чичерюкин недаром не стал подключать  официальные
службы к тому, чтобы прищучить  Кена.  Кен  мог  и  заговорить.  Он  был
слишком близок к Туманским, и сказать ему было что.  В  этом  я  уже  не
сомневалась. Но почти каждая  из  операций  и  комбинаций  Туманских,  с
которыми  меня  ознакомил  Нострик,  сильно  пахла  криминалом.  И  если
какие-нибудь дошлые сыскари из  отдела  экономических  преступлений,  по
наводке  Кена  или  без  нее,  начнут  копать  поглубже,  в  направлении
загашников мадам Зоркие, уверена, я узнаю много для себя неожиданного. И
вряд ли это будет для меня к добру. Меня возьмут  за  шкирку  совсем  не
декоративно. Бесплатный сыр  бывает  только  в  мышеловке.  Я  не  смогу
доказать этим котярам в погонах, что попала в  эту  мышеловку  случайно.
(Впрочем, а как в нее еще попадают?)
   Не знаю, до чего бы я еще додумалась, но тут зазвонил  телефон.  Судя
по помехам, звонили не из Москвы, а издалека. Тем не менее  слышно  было
ясно. Мягким  обволакивающим  голосом  Кен  сообщил,  что  приносит  мне
поздравления с грядущим  Международным  женским  днем  и  сожалеет,  что
восьмого марта его в Москве не будет и  он  не  сможет  поздравить  меня
лично. До восьмого была еще пара дней, и я немного удивилась, с чего  он
решил наводить мосты так рано.  Поблагодарила  за  внимание,  выставлять
рога было бы нелепо, и также дружелюбно сообщила ему, что  ему  надлежит
быть в офисе на Ордынке десятого числа, к шестнадцати  ноль-ноль,  и  по
какому поводу он мне нужен. Он засмеялся, как  бы  пропустив  мимо  ушей
сказанное мной, и добавил,  что  я  достойна  настоящей  большой  любви,
каковой он мне и желает.
   Мы распрощались почти по-родственному. Он отключился, я  тоже  хотела
положить трубку и только тут  заметила,  что  глазок  на  сигнализаторе,
который установил Михайлыч, светился красным. А это означало только одно
- меня прослушивают. "Быстро это они. Профессионально. А кто это  "они"?
- думала я, пялясь на этот крысиный, налитый красным глазок. - Кен?  Еще
кто-то?"
   С одной стороны, я могла гордиться: прежде  мое  появление  в  Москве
вряд ли бы вообще кто-нибудь заметил. Но  с  другой  стороны,  мне  было
гнусно и почему-то стыдно, как будто за мной подглядывали в тот  момент,
когда я задрала юбку, спустила  штанишки  и  уселась  на  толчок,  чтобы
заняться самым интимным делом.
   Сатанея, я выдернула телефонный шнур с мясом  и  швырнула  аппарат  в
угол. Конечно, это было очень глупо, но я еще не привыкла  к  тому,  что
каждый мой чих будет услышан и  кто-то  будет  рассматривать  меня,  как
амебу под микроскопом, фиксируя каждое мое движение.

А НЕ ПОШЛИ БЫ ВЫ ВСЕ?

   Как известно, для того чтобы нормальная болотная лягушка превратилась
в царевну, необходим добрый молодец, тугой лук и каленая  стрела.  Я  не
знаю, как, каким манером и когда точно воткнулась куда положено  стрела,
но Михайлыч и Элга обошлись  без  промежуточных  этапов  вроде  сжигания
лягушечьей шкурки и прочих процедур, и  в  царевну  Карловна  обратилась
мгновенно, решительно и безповоротно. Во  всяком  случае,  Международный
женский день она встречала, как  профессионалка.  Элга  Карловна  Станке
стала женщиной!
   Я обалдело взирала на нее, непривычно тихую, мягкую и  даже  -  ну  и
дела! - стыдливо вспыхивающую девчоночьим румянцем.  Но,  в  общем,  она
была прекрасно бледна, загадочна и снисходительна, как будто только  она
одна знала  тайну,  которую  другим  не  постичь.  У  нее  даже  походка
изменилась. Раньше она  топала  твердо,  как  солдатик,  словно  вбивала
гвозди в пол своими  сапожками,  теперь  же  двигалась  плавно,  как  бы
перетекала по кабинету с одного места на другое. Лицо ее истончилось,  в
подглазьях легли вполне  объяснимые  тени,  губы  подпухли,  ее  янтари,
казалось, стали еще больше и солнечно сияли. Но окончательно добил  меня
зеленый, смахивающий на  детский,  бант,  которым  она  прихватила  свои
медно-пламенные волосы на затылке. Впервые я ее видела на  службе  не  в
деловом, мужского кроя, костюме, а в классном платье, почти по колено  и
с разрезом на бедре, восходившим гораздо выше того, что она  ранее  себе
позволяла. Платье тоже было зеленоватым. Плюс темно-зеленые туфельки  на
каблучищах - в общем, она стала похожа на  изящную  малахитовую  ящерку,
состоящую в штате Хозяйки Медной  горы.  Но  в  остальном  она  осталась
прежней - деловой, четкой, исполнительной.
   Восьмое марта было нерабочим днем. Служивые начинали праздновать его,
как и положено, заранее, седьмого, и, когда я утром вошла в  кабинет  на
Ордынке, она уже ждала меня с какими-то списками и расписанием  грядущих
торжеств в офисе. Столы для междусобойчика в буфете должны были  накрыть
к концу рабочего дня, мужики, как и  положено,  сбросились  на  цветы  и
подарки для дам, но все детали уточняли, как всегда, у Элги. Она  знала,
какие духи предпочитает та или иная дама, от "Донны"  от  Труссарди  для
Беллы до молодежных "Кензо" для девчонок. Закусь и выпивку  должны  были
завезти из "Савоя". Меню я  должна  была  удостоверить,  так  же  как  и
ведомость  на  премии,  каковые  будут  вручены  вместе  с   цветами   в
конвертиках.
   Я разглядывала Элгу не без легкой зависти и  печали  и  все  пыталась
припомнить, как это было  впервой  у  меня.  Вернее,  у  нас  с  Петькой
Клецовым. Кажется, я больше всего боялась, что дедуля все просечет.  Мне
казалось, что все обо всем знают, и я боялась идти в  школу,  будто  все
еще была голой и чуть пьяной, как тогда, когда Петька потянул  меня  под
сирень. Боялась я напрасно, Панкратыч ни  о  чем  не  догадывался.  Гаша
поняла все точно и сказала мне беспощадно:
   - Невтерпеж, значит? Не  сохранила  себя,  задрыга?  За  своей  Иркой
Гороховой заторопилася? Ну и как оно?
   "Оно" было непонятно.  Только  с  неделю  саднили  ягодицы  и  спина,
наколотые травой, потому что  Петькина  куртка,  которую  он,  торопясь,
подстелил, куда-то из-под меня уползла...
   Элга  заметила,  что  я  ее  изучаю,  странно   хихикнула,   закрывая
зардевшееся личико ладошками, и взмолилась:
   - О, Лиз! Не надо меня исследовать!  Я  понимаю  -  вам  это  кажется
нелепо и смешно...
   Ничего такого мне не казалось. Просто она будто  окунулась  в  чан  с
живой водой и немыслимо помолодела. Я же себе казалась старой клячей.  И
спросила, как Гаша:
   - Ну и как "оно"?
   - О! - только и сказала Станке Элга Карловна.  -  О  мой  бог...  Это
восхитительно! И совсем нестрашно... Я  имею  огромное  сожаление,  Лиз!
Почему это не произошло раньше? Это действительно ни  с  чем  невозможно
сравнивать. Совершенно новые горизонты!
   - С чем я вас и поздравляю!..
   Я немного кривила душой, понимая, что у Элги Карловны  Станке  отныне
появился божок, на которого она будет  молиться.  А  это  означало,  что
главной персоной для нее теперь стал Михайлыч, а вовсе не  я.  Возможно,
ее восторги со временем поутихнут, но более вероятно, что  нет.  Похоже,
что теперь наша  Элга  пустится  во  все  тяжкие  и  будет  наверстывать
упущенное. Я даже подумала о том, что  одним  Михайлычем  она  может  не
ограничиться и куда ее позовут новые горизонты - один  черт  знает.  Мне
казалось, что у них это  не  очень  всерьез.  Ну,  нормальный  служебный
романчик, которые случаются и у не очень молодых людей...
   Я сочла необходимым ее предостеречь:
   - Вы только, пожалуйста, не очень афишируйте... Все-таки у него  жена
миленькая. Дети...
   - Я не имею покушений на его семью, Лиз! - твердо сказала она. -  Это
не имеет никакого отношения к тому, что случилось. Это имеет  совершенно
другой смысл.
   - Смысл тут один: седина в голову - бес в ребро. Разборки  нам  ни  к
чему. Так что вы - поконспиративней...
   - Я понимаю, - вздохнула она. - Мы уже работаем над этой проблемой.
   - Вот-вот, работайте.
   Я еле  удержалась,  чтобы  не  заржать.  Элге  Карловне  Станке  явно
нравилось быть таинственной понижать голос до шепота и  настораживаться,
словно нас могли услышать.
   Но больше всего меня насмешило то, что, когда ко мне заглянул  Кузьма
Михайлыч, она сделала вид что  они  почти  что  незнакомы,  кивнула  ему
мельком и унесла ноги.
   Я  поставила  Чичерюкина  в  известность  о  прослушке.   Он   кивнул
невозмутимо:
   - Я знаю.
   Когда рассказала ему  о  звонке  Кена  откуда-то  издалека,  Михайлыч
уточнил:
   - Да недалеко. Он почти что рядом. На родине  твоей  торчит.  Его  же
пасут, Лиза. Все его телодвижения фиксируются.
   - Господи, а что ему там-то надо?
   - Скоро узнаем.
   Я завелась и заявила, что мне все эти его игры в штирлицев ни к  чему
и я сама распотрошу Кена во время встречи  десятого  числа  вот  тут,  в
офисе, о которой  Кенжетаев  мной  лично  предупрежден.  Михайлыч  пожал
плечами:
   - Да не сунется он сюда! Вот  увидишь,  кого-нибудь  вместо  себя  на
переговоры откомандирует. Он сейчас не тебя, он  меня  трухает.  Ребяток
моих! Почуял, что я колпак над ним ставлю, хвост за  собой  чувствует...
Уже уходил пару раз, и довольно удачно.
   - И долго он за собой ваши хвосты таскать будет?
   - Как выйдет. А пока возьми вот это.
   Он протянул мне наплечную полукобуру из мягкой белой кожи. Полукобура
была пуста, и я удивилась, на кой она мне.
   Но он лишь загадочно ухмыльнулся:
   - Увидишь!
   Зазвенел звонок к началу рабочего дня, и мне принесли корзину цветов,
десятка три кремовых свежих роз с воткнутой  открыткой  -  от  персонала
банка "Славянка "Т".
   И началось! На  меня  накатил  вал  приветствий  и  поздравлений,  из
которых явствовало,  что  меня  уважают,  обожают  и  искренне  любят  в
основном совершенно неизвестные  мне  персоны,  как  физические,  так  и
юридические лица, компании, фирмы, фирмочки и даже  кое-какие  редакции.
Прежде всего - как женщину. Лавина  обрушилась  телеграфно,  по  факсам,
которые дымились от перегрузок, телефонно, в виде посыльных и  курьеров,
которые перли и перли цветы и подарки. Все это напоминало мне  роскошные
похороны. Словесные загогулины в мой адрес  смахивали  на  некрологи.  В
открытках писалось, что я добра, прекрасна внешне и внутренне  и  вообще
наделена такими достоинствами, достигнув которых  можно  было  и  впрямь
спокойно откидывать копыта. Поскольку человечество меня  уже  просто  не
имеет права забыть.
   Кабинет   под   завязку   был   забит   цветами   всех   видов,    от
развратно-разверстых орхидей до  целомудренных  лилий.  Была  даже  пара
кактусов в керамических горшках.  В  кабинете  устоялся  запах  земли  и
сырости, в этом и впрямь было что-то могильное. Во всяком случае, гроб с
молодым еще телом Л. Басаргиной  (ныне  Туманской)  смотрелся  бы  здесь
гораздо  естественнее,  чем  полуоглоушенная  особа,   которая   всерьез
начинала подумывать о  том,  как  бы  поделикатнее,  не  обидев  никого,
смыться.
   Но все это было еще терпимо, если бы не поздравители,  которые  сочли
необходимым приветствовать меня вживую. Элга, конечно, все предвидела  -
в углу кабинета была выставлена сверхмощная батарея праздничного  пойла,
от джина до горилки с перцем,  цимлянского  и  анжуйского,  мельхиоровые
лохани с колотым льдом и бокалы.
   Это предназначалось для  особ  клюкающих.  Но  зачем  она  заготовила
коробки с шоколадом и всякие  игрушки,  включая  несколько  плейеров,  я
поняла, когда в кабинет вторглась делегация из четверых детишек  -  двух
мальчиков и двух девочек - в сопровождении веселого  молодого  дебила  в
цирковой  униформе,  со  шнурами  аксельбантов,  значками,  эмблемами  и
погончиками, в пилотке с изображением двуглавого орла.  Дети  тоже  были
упакованы во что-то похожее. Оказывается, это были скауты  из  какого-то
детского клуба,  который  опекала  прежняя  Туманская.  Их  предводитель
свистнул в свисток, дети встали, вытянув руки по швам, и запели  песенку
на  английском.  В  приветственном  спиче  их   вожак   (между   прочим,
точь-в-точь мой пионервожатый из лагерных времен) ненавязчиво  напомнил,
что  обещанный  Викентьевной  бильярд,  два  компьютера  и   музыкальные
инструменты для  кантри-оркестра  детским  клубом  еще  не  получены.  В
ответной речи я пообещала все на этот счет выяснить.  Они  мне  подарили
чучело совы (очевидно, как символ мудрости),  получили  свои  конфеты  и
плейеры и, отсалютовав деревянными посохами, промаршировали прочь.
   Но это было только начало. Двери в приемную уже не закрывали, и  я  с
ужасом видела, как там разоблачаются,  перекуривают  и  переговариваются
какие-то незнакомые джентльмены стандартно-елового типа, одинаковые, как
кегли. В типовых костюмах и галстуках, оснащенные тоже типовыми часиками
"картье", не расстававшиеся с чемоданчиками ноутбуков даже  в  праздник,
лощеные,  воспитанные  и  безразлично-любезные,  они   исполняли   некий
затверженный  ритуал.  Нечего  и  пытаться  было  отличить,  к  примеру,
представителя авиакомпании "Трансаэро" от владельца салона  компьютерной
техники с Таганки. Ясно было, что все они  собирались,  тоже  одинаково,
припасть к моим стопам.
   Запомнились  какие-то  декоративные  казаки,   в   низких   сапожках,
шароварах с лампасами и картинных фуражках, с саблями  и  при  нагайках.
Они обращались ко мне почему-то "Мамо!", целовали  в  плечико,  крякали,
тяпнув, и все благодарили  за  какие-то  деньги,  которые  отслюнила  им
когда-то в какое-то землячество Викентьевна,  и  выражали  надежду,  что
теперь уже я не забуду про возрождение некоего конного завода на Кубани.
   Еще прорезался знойный темнолицый тип с орлиным шнобелем,  говоривший
с бакинским акцентом и с ходу приклеившийся своими жгучими  маслинами  к
моим коленкам и декольтушке. Я до сих пор  не  могу  вспомнить,  кто  он
такой, но он потряс меня количеством золота, которым был  оснащен.  Мало
того что у него была сияющая золотом  пасть,  витые  браслеты  на  обеих
руках, золотые четки длиной с  приличную  змею,  которые  он  все  время
перебирал, на его блейзере были золотые, величиной с пельмени, пуговицы,
портсигар, из которого он извлек сигарету  с  золотым  обрезом,  отливал
червонно, и даже спичечница, в которую он прятал  коробок  спичек,  была
золотой. Он источал  желтое  сияние,  как  истукан  древних  ацтеков,  и
оставил в презент корзину потрясающих громадных гранатов, терпко-сладких
и сочившихся темно-алым, как кровь, соком. В этом человеке  было  что-то
людоедское. Я спросила Элгу, кто он такой, она не знала