й  и  остановилась  "Волга"
Чичерюкина. Ошибаться я не могла. Тем более  что  он  вышел  из  машины,
открыл дверцу с другой стороны, приглашая  Элгу  сесть.  Та  потопталась
нерешительно, но потом забралась-таки в салон, на заднее сиденье.
   Вряд ли она это предвидела, просто Кузьма Михайлович оказался гораздо
проницательнее, чем я от него ожидала. Он торчал в своей  конспиративной
засаде не меньше двух часов.
   Мне стало досадно и неловко, будто я увидела  и  узнала  то,  что  не
нужно было видеть и знать именно мне. А может быть, все гораздо проще  и
наш Чич решил в качестве охраны проводить персону, входящую в  круг  его
забот?
   Впрочем, какое мне до них  дело?  До  меня  стало  доходить,  что  со
смертью Сим-Сима и моим  психо-бзиком  что-то  очень  важное  и  большое
закончилось только для меня. А нормальная жизнь катится, погромыхивая на
стыках, все по тем же рельсам, и ей, этой жизни,  глубоко  наплевать  на
бывшую Басаргину.
   Спать я не могла и занялась совершенно нелепым делом: отыскала старую
ковбойку Сим-Сима, которую зачем-то прихватила из-за города, заношенную,
присаленную у ворота, пахнущую лошадиным потом и  табаком,  и  стала  ее
стирать.  Как  будто  к  утру  она  непременно  должна  быть  чистой   и
отглаженной, чтобы он мог надеть ее.
   Не знаю, почему я  так  подробно,  до  мелочей,  запомнила  этот  мой
неудачливый коронационный день. Мне казалось, что он какой-то особенный,
слишком перегруженный событиями, прошедший  на  диком  нерве  и  немного
дурацкий. В общем, выпадающий из череды дней, которыми начался для  меня
этот безумный черный год, первый год моей столичной жизни.
   Но очень скоро если  я  и  вспоминала  его,  то  как  просвет  в  том
сумасшедшем навороте,  который  на  меня  обрушился,  почти  раздавил  и
заставил барахтаться изо всех силенок, чтобы хотя бы выжить.

ВПОТЬМАХ...

   Наверное, в том марте девяносто восьмого, когда я вторглась, в  общем
нагло, в офис Туманских и попыталась узнать, что же  в  действительности
находится за его фасадом, я напоминала макаку,  в  лапы  которой  попали
часики и которая,  повизгивая  от  нетерпения,  вертит  их  так  и  сяк,
обнюхивает, пробует на зуб и пытается дотумкать, кто движет стрелочки  и
что там тикает внутри.
   Вряд ли я бы в этом разобралась без Беллы, обоих юристов, помог мне и
Вадик Гурвич. К Туманским он  прилип  еще  студентом  Плехановки,  когда
Викентьевна поднанимала студентов для левой скупки ваучеров  в  метро  и
местах сосредоточения алкашей, но больше в деревнях Подмосковья,  где  в
ваучеры не верили и охотно меняли их на сладенькое: сахар, карамельки  и
подушечки с повидлом. Я не без  удивления  узнала,  что  гениальная  моя
предшественница занималась и таким.  Но  это  было  только  начало  моих
изумлений.
   Вадим прилетел со своего серфинга по первому свистку,  коричневый  от
океанского загара, с выгоревшей шевелюрой, облупленным на солнце  носом,
и прямо из Шереметьева зарулил на Ордынку. Купальный сезон у  аборигенов
был в самом разгаре, сравнимом  с  нашим  августом,  и  обычно  лощеный,
всегда в строгой одежде  Гурвич  выглядел  смешно  в  дубленке,  надетой
поверх гавайской рубахи,  в  мятых  легких  брючках  и  белых  теннисных
туфлях. Оказывается, его  зимнее  барахлишко  уперли  в  каком-то  отеле
австралийские жулики еще в начале поездки и дубленку и теплую шапку  ему
пришлось покупать во время промежуточной посадки в Риме.
   Первый помощник  Туманских  припер  здоровенную  морскую  раковину  с
розовым перламутровым нутром плюс кучу каких-то проспектов  и  рекламную
видеокассету,  посвященную  потусторонним  мериносам,  шерстострижкам  и
шерстомойкам и восхвалению немыслимых  достоинств  именно  австралийских
овечьих шерстей  как  в  натуральном  виде,  так  и  в  виде  добавок  к
синтетике. Я и прежде удивлялась, с  чего  это  Вадим  слинял  на  отдых
буквально через неделю после похорон Сим-Сима. На него это никак не было
похоже.
   Но теперь,  с  интересом  выслушав  мое  рычание,  он  невозмутимо  и
деловито объяснил, что настоял на этой поездке Кен, который сослался  на
то, что ее планировал именно Сим-Сим. Для изучения рынка  сырой  шерсти,
предварительных контактов, словом, с разведцелями. Я поняла, что, пока я
лежала в психотключке, Кен просто убрал куда подальше  Гурвича,  который
был слишком предан Туманским и, гипотетически, мог  возникнуть  тогда  и
там, где ему, Кену, не было нужно. Подозрений и моих лично, и  Михайлыча
насчет Кена я ему открывать не стала, но попросила  немедленно  отыскать
Тимура Хакимовича, чтобы пригласить его в офис  и,  буде  он  откажется,
испросить "тет-а-тетный" контакт со мной там, где ему будет  удобнее.  У
меня уже поднакопились к нему кое-какие вопросики.
   Пока лишь по делам.
   Квартирный  телефон  Кенжетаева  не  отвечал,  мобильник  помалкивал,
персональная трейдерша Кена, работавшая на него на бирже, сообщила,  что
не общалась с Кеном уже дней десять. В офисе Туманских на первом этаже у
него была своя комнатенка,  где  он  иногда  застревал,  как  партнер  и
соратник, но она была  заперта.  Чичерюкин  подобрал  отмычку  и  вскрыл
комнатку. Здесь было совершенно пусто - Кен не оставил  ни  бумажки  или
дискеты, вымел все. Более того:  он  не  просто  заглушил  свой  рабочий
компьютер, правда из дешевеньких,  но  умело  устроил  замыкание  в  его
потрохах, так что они  спеклись  и  сплавились  в  обугленный  слиток  с
торчащими из него проводками. Что он хранил  в  его  памяти,  теперь  ни
одному хакеру не узнать. И что за информацию он упер, тоже было  неясно.
Кен ушел из офиса Туманских, как разведчик из стана врага.
   Увиденное привело Михайлыча в неожиданно веселое состояние.
   - Раз обрубил концы, значит, учуял, что подпекает... - сказал он мне.
- Между прочим, если бы не имел рыло в пуху, с чего бы ему за собой  так
чисто хвостом подметать? Соображаешь?
   Я его оптимизма не разделяла. Впрочем, если честно, мне  было  не  до
Кена.
   В здании было  непривычно  тихо  и  почти  безлюдно,  только  кое-где
затаились человек шесть  из  тех,  кого  уже  было  решено  оставить  на
трудовом посту. Кадровичка притащила мне стопку биографических резюме  и
заявлений  о  приеме  на  прежнюю  службу,  и  я   мучительно   пыталась
определить, кто на самом деле лишний и не выкинем ли мы под горячую руку
действительно классного спеца.
   Я прекрасно понимала, как ко мне относятся все эти люди  -  прилетела
на метле со своей Лысой горы  какая-то  провинциальная  ведьма  и  пошла
шуровать этой самой  новой  метлой,  чтобы  показать  всем,  как  отныне
следует мести. Я вдруг подумала, что то, что я сейчас  делаю,  смахивает
(в микромасштабе, конечно) на то, с чего и начинает любой корифей,  дабы
утвердить  себя  на  бугре,   вроде   незабвенного   Горбачева   с   его
антиалкогольной программой, в результате которой мужики стали лакать еще
больше,  виноградники  повырубили  к  чертям,  самогонщики   и   торгаши
обогатились, словом, толку от всего этого не было - один вред.
   Первый раз в жизни я должна была решать  судьбу  других,  в  общем-то
малознакомых людей, а я прекрасно знала по себе, что значит получить под
зад коленом, остаться не у дел,  погореть  только  потому,  что  кому-то
вздумалось исполнить роль Главного Кукольника  и  дернуть  за  ту  самую
веревочку. Я уже подумала о том, что педагогического  и  дисциплинарного
эффекта я уже добилась, шороху навела, себя засветила и,  может,  сейчас
разумнее всего спустить всю  эту  комбинацию  на  тормозах.  Ну  уволить
лишнего курьера, сократить пару  оглоедов  из  охраны  или  отправить  в
отставку хотя бы одного референта по "толлингу", поскольку этими делами,
насколько я могла просечь, Туманские не занимались.
   Но тут совершенно неожиданно возбудился и завелся Вадим.
   - Ну наконец-то будет хоть какая-то подвижка, Лизавета  Юрьевна...  -
сказал он. Мы с ним были до этого на "ты",  а  он  начал  "выкать",  мне
стало смешно, и я вернула его к "тыканью".
   - Просто Лизавета.
   -  Ну  да...  Понимаешь,  сколько  раз  я  к  Викентьевне  подъезжал,
Туманскому плешь проел насчет  того,  что  служащие  у  нас  почкованием
размножаются. Частное дело, а строилось по законам совка! Внедрился Петр
Петрович,  тут  же  волочет  за  собой  Марью  Ивановну,  та  Капитолину
Моисеевну  с  Машенькой  и  Алешенькой...  И  поехало!  Даже  я  в  этом
муравейнике уже вязну и ни черта не  понимаю,  с  кого  и  что  спросить
можно. Если честно, тут человек  десять,  ну  пятнадцать  что-то  секут,
остальные   -   на   прицепе...   Театр   абсурда.   Внешне    видимость
бизнес-системы, а  ковырни  -  типовой  совковый  главк!  Только  вместо
госбюджета кошель Туманских и вместо  посаженного  сверху  начальника  с
партийной биографией - Викентьевна.  Или  Семеныч...  Парткома  лишь  не
хватает с товарищеским судом...  А  в  принципе  все  то  же  самое:  не
возникай, любая инициатива до добра не доводит, не  подымай  волну,  все
одно решаешь не ты, а тот, кто сверху! Он умнее! Или  она,  Туманская  в
смысле...
   В запале Вадим здорово перегибал палку.
   Конечно, он долгое время, в отличие от меня, был в деле, наблюдал его
изнутри, и на его глазах контора разбухала, как квашня в кадке.
   Но что-то во всем, что он рисовал, было не  правильным  и  как-то  не
вязалось с образом и сутью той Туманской, до которой я  докапывалась.  Я
ее видела холодной, беспощадно-расчетливой, и если и способной на добро,
вроде ее благотворительных  поездок  в  сиротские  дома  или  содержания
артели церковных богомазов-художников, то только с прагматичной целью. К
примеру, иконы, которые она дарила приходам, обходились ей недорого,  но
о каждом таком акте неизбежно чирикалось в прессе.
   И то, что происходило в главном офисе, здесь, на Ордынке, она видела,
знала и понимала.
   - Ты с ней об этом толковал, Вадик? - полюбопытствовала я.
   - Было дело, - кивнул он. - Понимаешь, она выдала такую конфигурацию,
что ей морально тяжело, как бы совестно перед народом за то, что вот она
обогатилась, вырвалась в этих тараканьих бегах в лидеры, сняла  сметану.
И конечно, понимает, что тут есть и такие, что не очень волокут. Одни по
тупости, другие по возрасту, третьи по необученности. Но, платя им,  она
вроде бы отдает долг неудачливым, помогает им выжить. И рука  у  нее  не
поднимается, чтобы кого-то вытурить.
   - У меня, оказывается, поднимается, - вздохнула я. - Представляю, как
меня гвоздят. Конечно, у вас не богадельня, но что-то в этом  устройстве
не то! Не чувствуешь?
   - Имеет место, - подумав, согласился он.
   - А причина? Ты же приближенный если не к телу, то к делу... Во  всех
курсах.
   - Это тебе кажется, - усмехнулся Вадик. - Мне  было  точно  отмерено,
что знать, чего нет. От сих и до сих. Всего, по-моему, даже Туманский не
просекал.
   - Загибаешь!
   - Ни фига! Семеныч с Кеном слишком корешевали. Поддавали,  трепались.
Туманский, он открытый был. А Кену она не верила, хотя никогда  ему  это
не показывала. Внешне знаешь как у нее  с  ним  было?  Не  разлей  вода,
друзья чуть ли не с пионерского детства и  все  такое...  А  меня  сразу
предупредила - от Тимура Хакимовича - подальше.
   - А с Кеном у тебя как?
   - Да подъезжал вначале издалека, на полунамеках. Пробовал приручить.
   Как-то на день рождения мой карточку втихаря всучил, в  дополнение  к
бутыльменту, кредитную, разумеется. На пять кусков. Я, конечно,  вернул.
Он молча, я молча. На том и разъехались. Я ей ничего не сказал, но  она,
по-моему, про это узнала. Но как бы  ничего  и  не  было.  И  бровью  не
повела. Тоже молча.
   - Ближе к делу. Кого бы ты на месте оставил?
   - Не знаю. Я делал, правда, наброски! По схеме...
   - Давай свою схему!
   Мы  зарядили  кофеварку,  изолировались   в   кабинете   и   занялись
сокращением  штатных  единиц.  Ликвидировали  или   сливали   отделы   и
направления, ржали над совершенно идиотским отделом связи с  парламентом
и правительством, девицы  из  которого  занимались  тем,  что  привозили
центнеры думских отчетов якобы для  изучения  и  обеспечивали  ближайший
пункт утильсырья макулатурой из Белого дома. Что-то, конечно, оседало  в
архивах и шло в работу, но для этого вовсе не надо  было  шести  единиц,
кои в основном изучали журналы мод, решали кроссворды и часами торчали в
буфете.
   Обеденный перерыв мы с Вадимом пропустили, я  звякнула  буфетчице,  и
она принесла целое блюдо горячих пирожков.
   И тут пришла Белла Зоркие. Когда она узнала, чем  мы  занимаемся,  то
впала в глубокую задумчивость, повертела пирожок, но есть не стала,  что
уже само по себе свидетельствовало, что  ее  до  печенок  потрясла  наша
реформаторская энергия.
   - Бросьте ваши игрушки, деточки! Немедленно про них  забудьте!  И  не
дергайтесь впредь, пока не придет тетя Белла!  Ну  она  совсем  зеленая,
Вадик, но вы-то, мне казалось, уже достигли молочно-восковой спелости! Я
имею в виду то, что вы называете вашими умными и молодыми мозгами.
   Белла была полна скорби, как на похоронах.
   - Конкретнее, Белла Львовна! - обиделся Вадим.
   - Я уже совсем близко, - вздохнула она. - Конкретно я ничего не  имею
в виду против вас, Гурвич, и против Лизочки - какие  возражения?  И  то,
что в нашей конторе, как в большой куче навоза, лишь изредка  попадаются
бесценные жемчужные зернышки - я, конечно,  имею  в  виду  прежде  всего
себя, - я не опровергаю. Но есть просвещенное мнение, что говнецо  лучше
не ворошить. Во всем есть свой смысл, Лизавета Юрьевна.
   - Вы про что, Белла? Все же ясно!  Можешь  -  тяни,  не  можешь  -  к
чертовой матери!..
   - А запах? - Она иронично изогнула губы. - Это Москва, деточка. Здесь
все держат ушки топориком. Застыли и ждут, что будет дальше с хозяйством
Туманских. Нинель если и не понимали, то хотя бы побаивались.  А  что  с
нами дальше? Куда рулим? Будем ужиматься,  персонал  разгонять,  тут  же
волна пойдет - мы горим, сворачиваемся, платить людям нечем! Мы  выпадем
из числа тех, с  кем  стоит  иметь  дела.  Из  искры,  как  и  положено,
возгорится пламя. Такое кадило раздуют - нам, и вам в том числе, ни одна
из обожаемых вами пожарных команд не поможет! Так что я  полагаю,  нужно
все закручивать с точностью да наоборот. Зафуговать в прессу информашку,
что нам уже тесно в этом офисе и толковых людей не хватает!  Вы  же  это
умеете, Вадик! Открытый архитектурный конкурс объявить. Пусть картиночки
любимые  Ниной  Викентьевной  художники  по  старой   памяти   нарисуют.
Какой-нибудь сундук этажей на двадцать, из стеклышка, с  нахлобучкой  из
каких-нибудь  шпилей  и  куполов,  вот  на  этом  самом   месте,   такой
персональный бизнес-сити Туманских, с торжественным открытием в  будущем
тысячелетии. Ударить в барабаны  и  бубны  именно  сейчас  -  самое  то!
Лизочку раскрутить,  какая  она  у  нас  талантливая  и  проницательная,
несмотря на юные  лета...  Будущее  принадлежит  молодым  и  так  далее!
Работать на нее, как на лицо всей команды!..
   - Может быть, - с ходу завелась я, - туалетную подтирку выпустить?  С
моим портретом?
   - Была бы у меня  такая  мордашка,  я  бы  и  на  подтирку  пошла.  В
интересах дела, конечно.
   - Значит, что?  -  поугрюмел  Гурвич.  -  Не  колыхаться,  ничего  не
трогать? Пусть оно как катилось, так и  катится?  Вы  с  этим  согласны,
Лизавета Юрьевна?
   - Откуда я знаю, Вадик? Я покуда ничего еще не знаю.
   - Позвольте в таком разе мне свалить. - Он взглянул на Беллу почти  с
ненавистью и смылся с явным облегчением - отсыпаться и приводить себя  в
порядок после трансконтинентального перелета.
   Белла задумчиво ела пирожки, аппетитно почмокивая и роняя  крошки  на
свою кашемировую грудь. Я только теперь заметила, что на  этот  раз  она
была жгучей брюнеткой.  Такая  уцененная  цыганка  Аза  или  Кармен,  не
хватало только алой розы в ее отлакированной гладкой прическе.
   Я не выдержала:
   - Вы всегда так? Огнетушителем - по пламени вдохновения?
   - Хороший мальчик, - сказала она. - Умненький.  Викентьевна  его  под
каблуком держала, чтобы не дергался... Вот ему и  кажется,  что  теперь,
без нее, он  все  может.  Вы  поосторожнее  с  ним,  Лизавета.  Он  себя
переоценивает. К тому же торопится, боится не успеть занять  свое  место
на вершине. Знаете, как  это  бывает?  Адъютант  главного  командующего,
который ему карандаши и карты подает, всегда считает, что он тоже может.
И даже лучше.
   - А вы злая.
   - Трезвая я... Ну так что вас интересует,  золотко?  Только  всерьез?
Как я понимаю, нам теперь жить вместе. Долго и счастливо.
   - И помереть в один день?
   - Все возможно, - печально вздохнула она.
   - Я хотела бы понять, чем занимается ваша бухгалтерия?
   - Которая именно? Я имею в виду цвет...
   - Не поняла.
   - Сейчас объясню.  Сначала  закурю.  Табачок,  говорят,  способствует
похуданию. Я уже сто раз бросаю, начинаю... Можно стрельнуть?
   Я кивнула, она взяла сигарету из моей пачки и закурила.
   - Так вот, в смысле цвета... - начала она. - Главных  бухгалтерий  со
своими системами учета у меня три. Есть бухгалтерия белая,  вот  в  этом
самом офисе, где мы торчим. Прозрачная,  доступная  для  любого  аудита,
открытая для налогового держиморды, которые время от времени нас долбают
штрафами, но так, по мелочам, которые, естественно, точно  просчитывают.
Быть абсолютно безгрешными подозрительно. Параллельно Туманские  держали
бухгалтерию серую. То есть систему, которая обслуживает круг лиц и фирм,
из тех, что имеют проблемы с замыливанием истинных объемов оборота, -  с
налогами и прочее... Все это достаточно известно и понятно  любому,  кто
не хочет, чтобы его остригли догола. Это, назовем ее так,  полулегальная
бухгалтерия. Но есть бухгалтерия основная, то есть  черная,  которую,  в
общем, прикрывают две первые. Она оперирует поступлениями, которые идут,
в основном в рублях, черным налом.
   - Это в мешках, что ли, привозят?
   - Раньше, бывало, и в  мешках,  -  усмехнулась  Белла.  -  Нынче  все
цивилизовались, больше в кейсах. Поступления перекачиваются в валюту,  в
основном, конечно, в доллар и марку. Ну а дальше по обстоятельствам.
   - Каким?
   - Это решала Нинель, то есть Нина Викентьевна Туманская.
   - А подробнее можно?
   - Боюсь, что вы многого просто не поймете, Лиза...
   - Ничего, я напрягусь!
   - Вы хотите знать, сколько вам досталось денег?
   - Ну хотя бы это... Что там - в заначке?
   -  У  вас  же  есть  полный  перечень  -  контрольки,  пакеты  акций,
документация на недвижимость, реквизиты депозитов...  Ну  и  то,  что  в
обороте в игре на бирже, на чем мы гэкаошную сметану навариваем.
   - Ну а точнее? Какие-то цифры?
   - Считать надо, - уклончиво ответила она. - И  вот  что,  деточка.  Я
понимаю, что сыплю соль на ваши свежие раны и это еще болит, но  вы  это
должны знать точнее, чем кто-либо из нас. Туманский сильно темнил, и мне
до сих пор неизвестно, сколько времени он предполагал пробыть  в  нетях,
вне пределов отечества, когда предполагал вернуться.
   - Максимум полгода, - припомнила я не без усилий.
   - Похоже, так. Нострик это подтверждает.
   - Какой еще "нострик"?..
   - Нострик - это как бы кличка, от Нострадамус.
   - Чего?!
   - Ага! - Она смотрела на меня с любопытством. - Значит, вы  про  наше
"бомбоубежище" не в курсе?
   - Это вы про этот...  аналитический  центр?  Где-то  возле  Рижского?
Туманский,  кажется,  говорил,  что,  если  случится  какой  затык,  там
помогут.
   - С этого и начинать надо было! А не с пожарников.
   Повез  меня  Чичерюкин  на  своей  "Волге",  Белла  сказала,  что  на
экскурсии у нее времени нет. Несмотря на то что был еще день, на  улицах
врубили фонари: в этом метеорологическом бардаке, который  обрушился  на
Москву, можно было ослепнуть. В  последнем  припадке  зима  швырнула  на
мартовскую столицу все, что оставалось в ее арсеналах, -  липкий  мокрый
снег вперемешку с дождем.
   Михайлыч, поруг