таврированный, с портиком  с  колоннами,  выходящим  на  вымощенное
брусчаткой  подворье.  Не  каждый  мог  догадаться,  что  именно   здесь
расположен главный офис Туманских, тем более что никакой вывески  ни  на
воротах, ни на наружных деревянных дверях,  прикрывавших  бронированные,
не  было.  Правда,  под  строением  был  большой  подземный  гараж,   но
догадаться об этом тоже было трудно.
   Юные фрейлины не волокли за коронованной  особой  хвост  горностаевой
мантии - за мной шла и насморочно чихала простуженная Элга. Тем не менее
молодая, прекрасная  вдовствующая  королева  вступила  в  свои  владения
железным шагом и даже заметила дежурному гвардейцу, зевавшему на посту:
   - Просыпайтесь, любезнейший!
   На что он пробормотал недоуменно:
   - Чего с такого ранья приперлись? Никого же еще нету.
   Он был прав. До начала рабочего дня было еще часа два, строение  было
пусто, как барабан.
   А дело было объяснимое - королева просто  боялась  встречи  со  своим
двором, то есть подданными, и решила примериться к трону без свидетелей.
Тем более что ранее челядь ее почти не замечала. Ну шастало  тут  что-то
полупостельное, не то  фаворитка,  не  то  просто  содержанка  из  числа
шлюшек, которые падки на запах монеты, как кошки на валерьянку.
   А между тем именно в это утро я начинала новую жизнь.
   Впрочем, не в первый раз.
   Четвертого марта перед миром должна была предстать  новая,  неведомая
ранее  Лизавета  Басаргина  (она   же   Л.   Туманская).   Бесстрастная,
гранитно-твердая в помыслах и решениях, мудрая продолжательница Главного
Дела. Железная леди. Почти что Маргарет Тэтчер.
   Я  дня  три  обдумывала,  в  чем  именно   должна   предстать   перед
возлюбленным народом, и остановилась на строгом костюме мышиного  цвета,
жемчужно-серой  блузке  с  темным  мужским  галстуком  -  с  намеком  на
милитери-стиль Естественно, никаких шпилек - простые полусапожки. Волосы
мои отросли ровно на столько, что это можно было принять за  продуманную
прическу деловой женщины. Никаких цацек, тем более бижутерии. И  никаких
признаков траура, чтобы подчеркнуть: скорби  окончились,  труба  трубит,
марш-марш вперед, и пусть они сдохнут! В смысле - враги  Главного  Дела.
Есть воля Сим-Сима, и ее должно исполнить. Не только мне, а всем. Я даже
очки новые прикупила,  в  оптике  на  Тверской.  Квадратные,  в  простой
стальной оправе, что должно  было  подчеркнуть  строгость  и  железность
леди, намеренной возглавить генеральный штаб.
   В командном пункте, то есть в кабинете Туманских на втором этаже, был
не то чтобы хаос, но запустение. Тут уже стоял зябкий запах нежилья.  На
меня уставились рыла и  рожи,  которыми  сплошь  была  увешана  торцовая
стена. Коллекцию экзотических масок из сандалового, черного  и  красного
дерева, шаманских бубнов и погремушек Туманские собирали не один год. Но
я  их  уже  не  боялась,  как  раньше.  Даже  злобных,   черепообразных,
оскаленных и просто страшных, как сны алкоголика.
   Люди были опаснее.
   На золе в камине лежали пустые бутылки  -  было  ясно,  что  служивый
народ сюда заруливает, чтобы тяпнуть втихую. Что, конечно, при  Сим-Симе
было немыслимо. Кофеваркой "эспресо" давно никто не пользовался - внутри
спеклась  и  засохла  коричневая   масса.   Вся   электроника,   включая
компьютеры,  была  обесточена,  телефоны  отключены,  на  рабочем  столе
громоздились бумаги, в основном факсы. Первый помощник Туманских,  Вадим
Гурвич, который обычно фильтровал для Сим-Сима входящее,  умотал  еще  в
январе на  серфинг  с  какой-то  подругой  аж  в  Австралию,  никого  не
спросясь. Сам себе дал отпуск. Он уже успел отзвонить Элге и  рассказать
кое-что из жизни отдыхающих. К примеру, о том, как по раскаленным пляжам
гуляли рождественские Санта Клаусы в тулупчиках и шортах.
   Первое, что я сказала:
   - Выдерните эту заразу из той Австралии, Элга. Пульните  телеграммку.
Не прорежется в течение трех дней - может считать себя свободным!
   Она записала  что-то  в  свой  блокнотик  и  унесла  кофеварку,  дабы
привести ее в порядок.
   Я мельком глянула в бумаги. В Туапсинском порту был какой-то затык  с
растаможкой запчастей для  тягачей  "вольво"  из  трансфирмы  в  Перове.
Кто-то отказывался принять к оплате простые векселя Газпрома и  требовал
налички  в  валюте...   Но   в   основном   это   были   еще   январские
верноподданнические соболезнования  из  филиалов,  фирм  и  фирмочек  по
случаю кончины Туманского.
   Я спихнула  весь  этот  ворох  со  стола,  заняла  тронное  кресло  и
задумалась. Сим-Сим учил меня: "Никогда не делай того, что должны делать
другие. Наше дело - стратегия. Дашь слабину - утонешь  в  мелочевке!"  И
еще он учил: "Никогда не включай глотку на полную мощность, не  срывайся
в злость! Тебя должны слышать, даже если ты перейдешь на шепот!  Или  на
азбуку для глухонемых..."
   Но покуда ни включать, ни выключать голосовой  аппарат  мне  было  не
перед кем.
   Все это было похоже на прыжок через пропасть. Я оставила позади  все,
что было, разбежалась и сиганула, зажмурясь, не зная, ухну ли в  пустоту
и расшибусь или все-таки допрыгну до другого берега и поднимусь хотя  бы
на четвереньки.
   Одно я знала твердо: оборачиваться назад  и  ковыряться  в  болячках,
каждый раз заново переживая то, что случилось со мной и с теми, кто  был
мне дорог, я не имею права. Да и не хочу.
   Наверное, именно поэтому я так круто  рубанула  по  нашей  загородной
жизни. Конечно, это было похоже на бегство,  но  там  мне  было  слишком
больно и гнусно. Там всего было слишком и  все  напоминало  о  Сим-Симе.
Скрепя сердце я объявила  полный  расчет  почти  всей  обслуге,  сдобрив
горечь расставания конвертиками с  выходным  пособием.  Чичерюкин  нынче
отключал там все свои электронно-сторожевые штучки, снимал  всю  охрану,
кроме двух сменных сторожей из местных мужиков. Садовник с  семьей  тоже
должны были съехать. Я не знала, как поступить с верным Цоем, покуда  он
сам не отпросился на волю и не уехал куда-то в Азию, к  своим  корейским
родичам. Из живого на территории должны были остаться  только  собаки  и
все четыре лошади, при которых удержался и конюх Зыбин: коников  Сим-Сим
обожал,  и  представить  себе,  что  их  будет  обихаживать  кто-то   из
посторонних, я просто не могла.
   Все эти дни, уже в Москве, я  училась  говорить  "нет!".  В  основном
Элге, которая взяла на себя все заботы по обустройству нового гнезда для
залетной птички.
   Я лишь  на  полчаса  вступила  в  московскую  квартиру  Туманских,  в
престижном партийно-коммерческом доме на Сивцевом Вражке, с консьержами,
охраной и близким подземным гаражом.
   Дело было не в том, что дом был нафарширован престарелыми деятелями и
в   нем   было   что-то   мо-гильно-мавзолейное,   напоминающее   филиал
Новодевичьего кладбища. В конце концов, Туманские занимали  почти  целый
этаж и жили автономно, как в персональной подводной лодке. И даже  не  в
том, что эти пятикомнатные хоромы были обустроены согласно  вкусам  Нины
Викентьевны: здесь тоже было много холодно-лилового,  синего  и  серого,
совершенно ледяная снежно-белая мебель, которую не могли  утеплить  даже
цветные пятна картин с путаницей линий и углов, нечто  абстрактное  а-ля
Кандинский. Элга мне объяснила, что две из них не копии, а подлинники, и
показала даже небольшой этюдик в рамочке, каковой, оказывается, сработал
сам мэтр сюра, Сальвадор Дали. Этюдик  изображал  волосатую  гусеницу  с
человеческим лицом, которая пожирала сочное яблоко.
   Картины можно было бы убрать, мебеля поменять, но сути дела это бы не
изменило. Здесь даже стены помнили Сим-Сима. Здесь он спал,  ел,  пил  и
трахал свою Викентьевну. И старый купальный халат в их  ванной  все  еще
хранил в карманах крошки его пахучего трубочного табака, и где-то там, в
глубине зеркал, невидимо маячило его лицо.
   Я четко поняла, что моего дома тут не будет. И впервые задумалась над
тем, что бездомность как бы заложена, запрограммирована в моей судьбе.
   Единственный дом, который я  могла  называть  своим,  был  дом  деда,
потерянный  навсегда.  Все  остальное  было  только  крышей.   Временным
пристанищем. Начиная с комнатухи, которую я снимала у одной  пенсионерки
в  Марьиной  Роще,  когда  училась  в  "Торезе",  жилого   монастырского
корпуса-казармы на восемьдесят двойных коек в зоне и кончая строением на
территории. Даже Гашина уютная и большая изба  в  Плетенихе,  куда  меня
заносило и где я всегда могла бы найти приют, была не моим, а ее домом.
   Эту затянувшуюся волынку надо было кончать.
   Я и покончила с ней.
   С помощью Элги.
   За деньги нынче в Москве можно заполучить все  мыслимое.  За  большие
деньги - и немыслимое. К тому же  в  хозяйство  Туманских,  оказывается,
частично входила и небольшая риэлторская фирма. В  общем,  четвертая  из
хат, которые мне предложили эти вежливые пираньи, чуявшие  запах  денег,
как эти самые рыбочки-людоедочки - запах крови, меня  устроила.  Дом  на
проспекте Мира был не новый, из сталинских наркоматовских  восьмиэтажек,
с облицованным гранитом цоколем, кирпичными стенами бастионной  толщины,
эркерами, просторными окнами и всем прочим.  От  прежнего  строения  тут
оставались лишь стены. Все  старые  потроха  были  выкинуты,  внутренние
стены  частично  снесены,  квартиры  увеличены,   поставлены   бесшумные
скоростные лифты, в общем, сюда крепко вложились западные немцы. Все  на
очень  приличном  евроуровне.  И  даже  более  того,  потому  что  почти
четырехметровые потолки даже для Европы - немного слишком.
   Мне приглянулась трехкомнатка, выходившая окнами не на проспект, а во
двор со старыми липами и сиренью. Куда мне больше? С Гришуней и  нянькой
Аришей?
   Самое  смешное,  но  больше  всего  меня  пленили  бывшие  чуланы   и
кладовочки, переоборудованные в стенные шкафы и шкафчики. Я,  как  мышь,
обнюхала все норки и закоулки, высоко оценив достоинства и главной норы.
Штор на окнах, естественно еще не было, солнце шпарило здорово, и уже от
этого в квартире становилось весело.  В  двадцатиметровой  кухне  стояла
только электроплита, ванную тоже нужно было оборудовать по своему вкусу,
но все уже было выбрано по каталогам и заказано.
   А пока Гришка, вопя, раскатывал по пустым комнатам на  трехколеске  и
время от времени бил что-нибудь стеклянное из коробок с  новой  посудой.
Детская для него с Аришкой была почти обставлена.  Я  пока  демократично
дрыхла на раскладушке.
   Дом еще не стал моим. Это было что-то вроде  нового  платья,  которое
еще не обмялось и не сел по фигуре. Но я знала, что он станет таким, как
хочу. Пока он пахнул остро и будоражаще -  паркетным  лаком,  краской  и
древесными опилками.
   Девица Арина орала  на  меня:  я  совершенно  непедагогично  завалила
пацаненка игрушками. Начиная от  плюшевого  льва  величиной  с  телка  и
кончая целым автопарком из машин. А я просто  виновато  виляла  хвостом,
потому что совсем забыла о мальчишке и о том, что он  -  это  тоже  мое,
что, хоть и выносила его Ирка, для него я была, есть и  должна  остаться
мамой Лизой.
   Это полное вранье, что маленькие дети всерьез  ничего  не  чувствуют.
Каким-то инстинктом, как бы ты ни лебезила перед ними,  они  безошибочно
распознают истинное твое к ним отношение,  улавливают  даже  для  других
незаметный  оттенок  неприязни  или  отчужденности,  что  заставляет  их
замыкаться и страдать.
   Первое, что сделал Гришка, когда вновь оказался рядом со мной,  среди
ночи пришлепал босиком в кухню, влез ко мне на  раскладушку,  приткнулся
своим теплым и крепким тельцем под бочок и сказал:
   - Ты на меня больше не сердишься? Я буду хороший...
   Тюкнул меня прямо в маковку.
   Но и новый дом, и Гришка - все  это  сугубо  личное,  с  чем  я  сама
как-нибудь разберусь.
   А вот что касается епархии Туманских...
   Еще  с  полгода  назад  Сим-Сим  заставил  меня  зубрить  псалмы   из
бизнес-евангелия от Карнеги. В мою черепушку пытались  натолкать  многие
знания бесчисленные консультанты и референты, которым он платил. Кое  до
чего я доходила и своим умом. Просто потому, что мне это было интересно,
а в основном из-за того, что он так хотел. У него наверняка был какой-то
собственный "проект", касающийся Л. Басаргиной. Но смысла его до конца я
так и не постигла. Впрочем, если бы он захотел, чтобы я освоила пожарное
дело или научилась  сигать  с  парашютом,  я  бы  полезла  в  огонь  или
спрыгнула с вышки, не задумываясь.
   Были еще и шустрики из тихой "пиар" -  конторы  которые  мучили  меня
разными идиотскими тестами определяли,  харизматична  ли  несостоявшаяся
переводчица  с  английского,  и  разрабатывали  обширную  программу   по
формированию имиджа новоявленной бизнес-леди.
   Так что чисто умозрительно я представляла, как управлять корпорацией,
которая, допустим, штампует куколку Барби,  раскручивает  товар  на  всю
вселенную, запускает в серию швейные мощности, чтобы нарядить эту  самую
куколку, и доводит потенциального  потребителя  до  истерики,  заставляя
мечтать  об  этой  самой  игрушечке  даже  каких-нибудь   неполовозрелых
негритосочек из Нижней Мамбезии. Основы делового анализа само  собой.  Я
могла бодро отбарабанить гипотетические  варианты  повышения  доходности
типовых ценных бумаг. И даже потолковать о тонкостях рекламного  дела  и
маркетинга.
   Но, в общем, я трезво осознавала, что все это полная туфта. И я могу,
только задрав  голову,  из  далеких  низин,  поглядывать  на  "чикагских
мальчиков" вроде отечественного супервнука  детского  писателя,  которые
вознеслись на вершины современной бизнес-мысли и били в свои  тамтамы  и
бубны падая ниц перед Большой Монетой, каковая, по их мнению, лишь одним
фактом своего существовании избавит необученное,  погрязшее  в  рыночном
невежестве Отечество от всех и всяческих бед. Сим-Сим относился  к  этим
мальчикам не без иронии и как-то сказал мне,  что  все  эти  высоколобые
теоретики напоминают ему команду, которая пытается ухватить  за  рога  и
притащить    из-за    границы     сверхмогучего     и     сверхпородного
бугая-производителя, каковому надлежит трахнуть нашу российскую буренку,
влить в  нее  живородное  семя,  от  коего  и  должно  произойти  бодрое
потомство, унаследующее мощь, красоту и прочие стати  капиталистического
производителя. А буренушке не до монетарных игрищ, не до любовных забав,
ей бы пожрать чего-нибудь, поскольку все уже сожрано, и  в  яслях  -  ни
хрена, окромя тухлой гуманитарной помощи, и  хлев  завалился,  и  пастух
вечно беспробудно пьян, и от всего этого  бывшей  верной  скотинке  один
путь - на живодерню.
   Смех смехом, а одно я понимала ясно: то,  что  я  сумела  ухватить  в
смысле бизнес-обученности, не более чем видимость. Я училась плавать  по
самоучителю, осваивала кроль, брасс  и  баттерфляй  как  бы  в  песчаной
пустыне вроде Сахары, где воду можно увидеть только в бреду.
   И вот теперь меня вывели на берег, показали настоящее  море  (ну,  по
крайней мере, реку) и скомандовали: "Плыви! Шевели конечностями,  Лизка!
Ты умеешь, только, может, не догадываешься об этом..."
   И если я начну барахтаться, захлебываться и  тонуть,  это  будет  уже
вовсе не мое личное дело. Черт со мной, но я ведь потяну на дно, угроблю
все, что оставил мне Сим-Сим.
   Конечно, существовал и другой вариант - тот, который  предлагал  Кен.
Королева царствует, но не правит. Рулят профессионалы, то есть  наемники
вроде Беллы Зоркие. Я ни во что нос не сую. Как было,  так  и  остается.
Они пашут, сеют, жнут и молотят. И волокут в королевские амбары мешки  с
урожаем. Что остается  правящей  персоне?  Обновлять  время  от  времени
королевскую  мантию  из  шиншиллы  или  соболей,  заказывать  туалеты  у
Живанши, Валентино, Лагерфельда или в крайнем разе  у  Юдашкина?  Носить
цацки  от  Тиффани,   украшать   уральскими   изумрудами   корону?   Или
путешествовать по миру, заруливая в египетский Луксор на премьеру  оперы
"Аида", созерцать в Киото "сад камней" и обонять цветущую сакуру?
   Но, во-первых, я вовсе не была уверена, что на такие фантазии  хватит
свободных сумм, свалившихся на меня от Туманских, тем более что это  был
бы полный кретинизм - омертвлять  Деньги,  которые  должны  работать.  А
во-вторых, я бы сравнялась с теми, кого Элга называла "нюшками". То есть
подругами и супругами отечественных  скоробогачей,  которые,  совершенно
опупев  от  неожиданной  Деньги,  потные  от   вожделения,   восторженно
кудахчут, гребя под  себя  все,  что  видит  глаз,  обзаводятся  зимними
бананово-ананасными садами,  ставят  золотые  биде  и  унитазы  в  своих
сортирах,  лезут  под  нож  пластических   хирургов,   дабы   обстрогать
безразмерные задницы, животы и сиськи под мировые стандарты, обзавестись
новыми носами, губами и даже ушами, чтобы нанести  сверхмодный  удар  по
голливудским красоткам (хотя нынче в моде,  кажется,  тип  разнесчастной
принцессы леди Ди). и  искренне  верят  в  то,  что  в  результате  этих
процедур в семейный "роллс" впихнет себя  уже  не  корова,  а  трепетная
лань...
   Я, конечно, соврала бы, если бы категорически отвергала все, что  мог
принести мне этот вариант существования - в смысле тряпок и  возможности
заруливать  на  те  же  австралийские  серфинговые  пляжи,   где   нынче
развлекается Вадик, но в принципе это была бы элементарная подлянка,  то
есть бегство от работы и занятия Главным Делом, а именно этого  ждал  от
меня мой Сим-Сим...
   В который уже раз я ощутила, что зависла на невидимых веревочках, как
Мальвина  из  кукольного  театра  синьора  Карабаса,  и  совершенно   не
представляю, какую из них дернет  непредсказуемый  запредельный  Главный
Кукольник, куда он меня развернет и что я буду делать, кого изображать в
его бесконечной игре с живыми марионетками.
   Мысль об этом привела меня в ярость, и я неожиданно рявкнула:
   - Ну уж хренушки!
   Элга,  которая  уже  притащила  кофеварку  и  подставляла  чашки  под
фыркающую  паром  горячую  струйку,  вздрогнула  и  обернулась  на  меня
вопрошающе. Но я ей ничего объяснять не стала.
   В кабинете был еще тот срач, и,  когда  мы  попили  кофе,  я  наконец
вылезла из шубы и спросила у Элги:
   - Где тут пылесос, швабра, тряпки? Ведерко тоже нужно...
   - О, Лиз! - поморщилась  она.  -  Имеются  регулярные  уборщицы...  Я
приглашу. Наверное, они где-то  внизу...  Вы  должны  держать  дистанцию
почтительности!
   - Обойдемся!
   Так что, когда часа через полтора здание ожило и наполнилось  смутным
гулом голосов и где-то протрещал звонок на начало работы,  я  стояла  на
каминной доске и дотирала зеркало, а Карловна дожигала в камине мусор  и
старые бумаги. Мебель и ковер на полу выглядели  вполне  прилично,  пыли
нигде не было, она осталась только в  ноздрях,  глазницах  и  оскаленных
пастях масок, висящих высоко, до них надо было добираться на стремянке.
   Дверь мы  заперли,  одежонку  я  скинула,  чтобы  не  мять,  Карловна
неодобрительно сопела, но помогала мне изо всех сил.
   Мы умылись в комнатушке отдыха, дверь в которую была  за  камином,  я
подмазалась и сказала ей:
   - Заведующих отделами и начальников направлений - в десять  ноль-ноль
ко мне. Беллу, само собой! И распорядитесь там,  чтобы  подключили  все,
что вырублено.
   Она ушла. Скоро звякнули  телефоны,  врубился  рабочий  компьютер.  Я
вынула из сумочки прихваченные с собой  учебные  дискеты:  бухгалтерскую
базовую версию, по платежным документам, "Торговля и склад", "Зарплата и
кадры",  "Предприятие",  воткнула  дискету  "Налоговая   отчетность"   и
постаралась кое-что вспомнить.
   Минут за  пятнадцать  до  назначенного  срока  я  убрала  виртуальные
шпаргалки, уселась в кресло за рабочим  столом  и  сделала  значительную
морду.  Вся  такая  деловая  и  целеустремленная.  Первые  фразы   моего
обращения к соратникам я уже  знала.  У  деда  Панкратыча  была  древняя
патефонная пластинка с записью  речи  Сталина  от  третьего  июля  сорок
первого года,