о микроавтобуса с  медицинской
аппаратурой: Кен организовал обследование без отрыва от спальни, куда  и
потащили все эти ящики с мониторами, провода и присоски.
   Кен обращался со  мной,  как  с  драгоценной  вазой  из  лепесткового
китайского фарфора, осторожно коснулся губами моей руки, смотрел ласково
и печально.
   - Ну вот мы с вами теперь и одни, Лизавета, - глухо сказал он.  -  Не
думал я, знаете ли, что все - вот так... Но об этом - потом!  Сначала  -
медицина. - Обычно смугловато-темное, в сетке морщин  лицо  Кена  сейчас
было серым. И губы тоже серые. Он словно выцвел за то время, что  я  его
не видела. Белые усы его казались наклеенными, седая шевелюра - париком.
Одет он был, как всегда,  безукоризненно.  В  знак  траура  на  нем  был
галстук из черного муара.
   Я смогла только молча кивнуть, и он покинул спальню.
   Профессор Авербах оказался веселым мужичком - недомерком, кудлатым, с
черной бородой  и  усами,  похожий  на  цыгана-конокрада.  У  него  были
разбойничьи,  пронзительные  глаза,  с  ослепительно   белыми   белками.
Никакого сочувствия к страдалице он не проявлял. И когда  я  завздыхала,
изображая полную немощь, он сдвинул на лоб зеркало, при помощи  которого
исследовал мое глазное дно, и рявкнул:
   -  Хватит  жалеть  себя!  Не  мешайте  работать!..  Его  мужеподобная
медсестра демонстрировала усиленное внимание к моей особе  -  замыливала
грехи. Сняла с меня косынку и начала  лепить  на  темя,  виски,  затылок
многочисленные присоски.
   Я ухитрилась сделать Авербаху "глаз-кокет" и осведомилась томно:
   - Ах, док! Зачем меня остригли?
   - Было подозрение на закрытую черепно-мозговую... - пробурчал  он.  -
Вы же там где-то своим набалдашником крепко приложились. Падали,  мадам,
без чувств. Так докладывали... Ничего, волосы гуще будут!
   Он играл на мне, как ударник на барабанах,  лупил  молоточком,  тыкал
пальцем в точки по всему телу, и я дергалась, как припадочная.
   Я  впала  в  трепливое  состояние  и,  когда   они   начали   снимать
энцефалограмму, не удержалась от вопроса:
   - Ну и на  кого  я  похожа,  доктор?  Прекрасная  девица  в  объятиях
осьминога?
   - Заметь, у нее словесный понос, - сказал он сестре,  покосившись  на
меня.
   Я обиделась и замолчала. Он взял в руки полотнище с  путаницей  линий
от самописцев, и они начали перешептываться.
   Потом присоски отлепили, на  голову  нахлобучили  металлический  шлем
величиной с тыкву, включили его и  уставились  на  экран  монитора,  где
дергалось и пульсировало что-то серое и живое.
   Что-то там жутко заинтересовало Авербаха.
   - Я буду жить, доктор? - не выдержала я.
   - Жить? На вас пахать можно, мадам...  Наверное,  у  него  был  такой
стиль обращения хамский, хотя глаза удивительно мягкие,  обволакивающие,
словно затягивали тебя в бездонную глубину. От  сухих  рук  исходил  ток
ласкового тепла, а от всего его облика - грубовато-нежное, самцовое. И я
подумала: наверное, пациенток он в себя втрескивает в две минуты.
   - Пусть он тебе справку выпишет, Лизавета!  -  громко  сказала  Гаша,
настороженно светившая из угла глазками. - Юридическую... Что, мол,  так
и так. Ты не псих, а  вполне  нормальная.  Покуда  тебя  в  какой-нибудь
дурдом не упекли!
   Авербах уставился на Гашу с большим интересом.
   - Ого! Вот это бабулечка!  Ах  какая  бабулечка!..  Подушечка  эта  с
травками, сенцом... ваша работа? - помял он хрустевшую подушку под  моей
головой. - Слыхал! А видеть - не доводилось.
   - "Сонная" подушка... - пояснила Гаша.
   - На метле не летаете?
   - Крещеная я, милок. Не полагается.
   - А боль снять можете? Головную? Или зубы заговорить?
   - Я по другому профилю, -  осмелела  Гаша.  -  Кишечным  потрохам.  И
мадамским делам. А зубы - это ты мне заговариваешь! Пиши справку.
   - Рад бы, но не могу. Не имею права на такое заключение - что  кто-то
нормальный. Нормальных на этом свете не бывает.  У  каждого  свой  бзик.
Норма понятие статистическое. Вот вы как считаете: вы в норме?
   - А ты?
   - И не надеюсь.
   - Жулик он, Лизавета! - твердо сказала Гаша. - И все они тут  жулики!
Как начнут обдирать, все карманы вывернешь. И будешь ходить в  придурках
до скончания века. Докажут, что ты не в себе, и ничего не сделаешь.
   - Гаша... Гаша... - попробовала я ее урезонить.
   - Сто лет Гаша! - Она встала. - Опять тебе яму  роют.  А  может,  уже
вырыли. Нехорошо в этом дому. И кругом тебя муть и  крутеж.  Была  б  ты
голая - выкрутились бы. А ты ж барыня  теперь,  хозяйка,  при  деньге...
Глаза промой, они ж уже присосалися! А ты уши развесила!
   Гаша в сердцах плюнула и ушла.
   - Любит вас? - спросил Авербах.
   - Няня же. До сих пор - няня! Между прочим, ваши услуги  -  валютные?
Кто платит?
   Авербах почесал макушку озадаченно и посмотрел на сестру.
   - А этот самый... Который нас привез.
   Это я и без них знала...
   Потом он держал меня за руку, а  я  выкладывала  все  на  свете:  про
зеркальные осколки и что помню, чего нет. Наверное, он  что-то  со  мной
гипнотически делал, потому что мне  становилось  очень  тепло,  уютно  и
покойно. Что-то он такое в меня перекачивал, из глаз в глаза. И  казался
почти таким же родным, как Панкратыч или Сим-Сим. Я  его  совершенно  не
боялась. И не стеснялась ни капельки. Я ему даже про ребеночка  сказала.
Который у меня будет.
   Потом они ушли. Задернули шторы и сказали, чтобы я отдыхала.
   Но расслабона не  вышло,  в  спальню  сунул  нос  Чичерюкин.  Он  был
отполирован, отмыт, в хорошем костюме, крахмалке, с галстуком.
   - Как ты?
   - В цветах, как в гробу. Видите?
   Он уставился  на  букет  на  столике.  Тот  был  еще  в  целлофановой
завертке, с лентой.
   Я хотела взять цветы, но он отвел мою руку:
   - Пахнет как-то не так. И  видишь  -  блестит  что-то...  Как  маслом
намазано.
   -  Ну  это  понятно:  везли-то  небось  из   какой-нибудь   Колумбии.
Обыкновенный консервант.
   - Знаем мы эти... консерванты!
   Я глазом моргнуть не успела, как Чичерюкин  переломил  через  коленку
букет, сминая соцветия, и затолкал его в мусорную корзину возле дверей.
   - Зачем?! - Мне было жалко букета.
   - Кивелиди, наверное, тоже хотел спросить "Зачем?". Да не успел.
   Я с трудом вспомнила, про что он. Про московского  банкира,  которого
кто-то отравил солями таллия, подсыпав яд в трубку телефонного аппарата,
стоявшего на его столе. Они как-то трепались про это с Сим-Симом.
   Михайлыч сунул нос в сундучок с шоколадками.
   - Трогала? Не успела? Слава богу!
   Он зафуговал коробку под кровать, почесал нос:
   - На анализ придется... Проверим!
   - Вы бы свою черепушку  проверили!  -  посоветовала  я.  -  Пока  они
аппаратуру не утащили и пока здесь этот Кашпировский на пару с Джуной.
   - Вот получишь по мозгам по всей программе, может, хоть тогда дойдет.
Учти, у него уже  собственная  охрана.  Я  их  не  знаю.  Главное  -  не
заводись. Просто слушай... Я кабинет Семеныча с пульта тоже на прослушку
подключил, на запись. Если что...
   В дверях маячила Элга.
   - Рекомендую - никаких мехов! - затараторила она. - Все из английской
коллекции "Деловая леди". Каблук - низкий.  На  голове  -  чалма.  Низка
черного жемчуга. И не забывайте, Лиз, вы еще не имеете  твердости  после
нервного потрясения. Стиль - трепетная лань. Платок в сумочке, возможно,
понадобится скорбная слеза. И как можно  искреннее  -  совершенно  тупое
непонимание. Вы ничего не  подозреваете!  Красная  Шапочка  в  гостях  у
бабушки...
   - Господи, и вы туда же, Карловна?!
   -  Я  уже  давно  "там",  -  посерьезнела   она.   Янтари   ее   были
блекло-желтыми, рот - в злом оскале, она была как рыже-огненная рысь.  -
Этот богдыхан уже объявил мне, что я могу подыскивать другую работу. Так
что, если вы оторвете ему яйца, я не буду иметь возражений.
   - Видишь, он уже и тут хозяин... Торопится! - сказал Михайлыч.
   Только сейчас до меня стало доходить,  что  Чичерюкин  прав  в  своих
подозрениях.
   Минут  через  двадцать,  засупоненная,  придав  своей  бледной  морде
золотисто-смуглый оттенок, обработав  реснички  и  бровки,  кинув  блики
теней на  веки,  накрасив  сливовой  помадой  с  блеском  губы,  напялив
темно-лиловый сюртучок и прямую юбку пониже колен и нахлобучив на лысину
чалму, я понесла себя в кабинет Туманского.
   В предбаннике наш  Костик  и  незнакомый  охранник  играли  в  шашки.
Охранник вскочил, уточнил, кто  я  такая,  отворил  дверь  в  кабинет  и
осведомился, примет ли меня Кен. Костик чуть заметно подмигнул мне.
   Такие, значит, дела: в кабинет Сим-Сима я без  спроса  войти  уже  не
могла.
   Кен поднялся из-за письменного стола и надел пиджак. До этого он  был
в рубашке и подтяжках. В камине горели дрова,  люстра  и  все  бра  были
включены, в кабинете было ослепительно светло, чего Сим-Сим не выносил.
   Психиатр (или психотерапевт?) Авербах сидел, вытянув  ноги  в  кресле
близ столика на колесиках, и смаковал коньячок Туманского. Он тоже встал
и дождался, пока я плюхнулась в кресло близ стола.
   В пальцах Кена курилась китайская сосалка, и  в  кабинете  уже  стоял
дурманно-сладкий запах его табака.
   Он был в сильных очках, зрачки расплывались, и уловить выражение  его
глаз за стеклами было  невозможно.  Только  по  тому,  как  он  хрустнул
пальцами и забарабанил по столешнице, я догадалась - нервничает.
   Фотография в самшитовой  рамке,  стоявшая  на  каминной  доске,  была
сдвинута. Я поняла, что он ее рассматривал. Фотография  была  идиотская,
но другой у меня не было. Из  загса  нашего  городка.  Я  в  распахнутой
шубейке, поддатый Сим-Сим с бокалом шампанского в руках,  служительница,
которая нас бракосочетала, на фоне триколора и городского герба с рыбами
и якорями. Из-за ноги Туманского выглядывает  и  корчит  рожицу  Гришка,
похожий в своем комбинезоне на гномика.
   - Как вы себя чувствуете? - спросил, разглядывая меня, Кен.
   - Вашими заботами, - проникновенно произнесла я. - Если бы не вы...
   - Пустое, пустое, - улыбнулся он. - Но вот доктор  считает,  что  вам
еще надо... понаблюдаться! Не так ли?
   - Можно и так, - пожал плечами Авербах. - Во всяком  случае,  сменить
обстановку - очень даже не помешает. Но, в общем, все приходит в  норму.
Вы - сильный человек, мадам! С чем я вас  и  поздравляю.  Впрочем,  себя
тоже.
   - Медицина рекомендует, а я не  возражаю,  -  сказал  Кен.  -  Это  -
загранпаспорта... - Он порылся в каких-то бумагах на столе.  -  Ваш,  на
вашего приемыша...  Григорий,  кажется?  И  на  его  няньку!  Эту  самую
девушку,  Арину.  Пока  вы,   так   сказать,   отсутствовали,   пришлось
подсуетиться. Доктор говорит, что втроем - оптимальный вариант. Не будет
скучно.
   - И куда же нас? - спросила я.
   - Я вам все объясню, - оживился Авербах. - Я звонил в Германию своему
коллеге, Генцу  Штайеру,  из  университетской  клиники...  Неврология  в
Мюнцере. Такой психгородок, с коттеджами. Все оговорено. И с языком  без
проблем. Штайер в "бехтеревке" стажировался. Волокет...
   - И сколько это стоит?
   - Это несущественно. Все оплачено, - успокоил меня  Кен.  -  Вылет  в
пятницу. Вот билеты.
   Он показал на яркие книжицы с силуэтами самолетиков.
   Все понятно. Меня выпихивают. Куда подальше.
   И предлог трогательный. Такая забота, хоть рыдай от  умиления...  Вот
только поторопился он. Коли б не это, я бы и впрямь зарыдала.
   - Надолго?
   - Месяц, полтора, - сказал Авербах.
   - Подумать бы надо. Только без вас можно? - спросила я его.
   - Пожалуйста!
   Он  пожал  плечами,  прихватил  бутылку  и  пошел  из  кабинета.  Кен
невозмутимо курил.
   - А что потом, Тимур Хакимович? - поинтересовалась я.
   - У вас нет никаких оснований тревожиться за свою судьбу, Лизавета. -
Он покосился на свадебную фотку на камине и слегка усмехнулся.  -  Я  не
очень понимаю, почему о вашем... хм...  романтическом  бракосочетании  я
узнал задним числом. Может быть, вы тоже заметили, что у нас  с  Семеном
последнее время  были  некоторые  проблемы.  Такой  запашок  отчуждения.
Кажется, он понимал, что я не очень  одобрял  то,  что  он  был,  скажем
мягко, слишком увлечен вами. Это явно  сказывалось  на  его  способности
мыслить трезво. Но не мне судить его. Друзья должны уметь  прощать.  Как
минимум переносить взбрыки ближних. В конце концов, вы теперь Туманская.
А это не просто фамилия. Это уже явление. Фирменный знак. И  вы  уже  не
просто сравнительно юная особа, вы тоже - знак. Который я просто  обязан
содержать в блеске и сиянии. У вас не будет проблем, Лиза. Я...
   - И сколько вы мне отстегиваете, Кен? - перебила я его. - Имею в виду
на содержание? И как я буду получать  -  ежемесячно,  ежеквартально  или
сразу - на год?
   - Просчитаем. Решим, - пожал он плечами. - В пределах разумного...  А
пока выбирайте!
   Он нажал клавишу видика, по телику в углу пошла  прокрутка.  Ага,  он
даже это подготовил! Я не стала ему говорить, что все это я уже  видела.
Сим-Сим как-то показывал.
   Кен отошел к столику, понюхал ломтик сыра и налил  себе  не  вина,  а
водки. Горлышко задребезжало о  стакан  со  льдом.  Руки  его  выдавали,
прыгали. Он был как пружина на взводе.
   Значит, не был уверен в том, что  я  не  взбрыкну  и  чего-нибудь  не
выкину.
   Он мне демонстрировал кое-что  из  недвижимости  Туманских.  То,  что
выбирала когда-то Нина Викентьевна. Я бы тоже это  выбрала.  Сначала  на
экране была ферма в Швеции.  Ярко-зеленые  луга  с  коровками,  кленовая
рощица. Большое бревенчатое строение со множеством крыш и труб на разных
уровнях.  Возле  строения  -  телега-платформа  на  резиновых   дутиках,
запряженная   парой   битюгов.   Все    коммуникации    скрыты.    Такой
молочно-травяной фермерский стиль. Почти кантри. Но в Европе.
   Потом было что-то похожее на летающую тарелку, из металла и  гранита,
встроенную в скалы над морем. Где это сооружение находилось, я не смогла
вспомнить.
   Потом что-то снежно-белое, под красной черепичной  крышей,  сплошь  в
балконах, обвитое по фасаду  виноградными  лозами.  Внизу  проглядывался
бассейн с шезлонгами и зонтиками. Это Кипр.
   - Вот! - обрадованно вскричала я. - Самое то! Он  поставил  прокрутку
на стоп-кадр и одобрительно кивнул.
   - Вам там будет хорошо. Особенно мальчику. Это  не  очень  далеко  от
Лимасола. Не жарко, потому что высоко над побережьем,  постоянный  бриз.
До моря, правда, минут десять езды.  Но  ведь  бассейн...  Три  спальни.
Гараж на две машины. Связь со всем миром без проблем. Прекрасная  кухня.
Детская есть. Доставка продуктов - автоматом. А чуть ниже - деревенька с
кабачками.
   - А что я там буду делать?
   - Делать? А зачем вам  что-то  делать?  -  удивился  он.  -  Думаете,
скучно? Там уже собаки по-русски лают! На каждого пиндосика трое  наших.
Ну, если уж совсем заскучаете, у нас  там,  по-моему,  что-то  офшорное.
Инглиш не забыли? Ну и на здоровье. Хотите - ПМЖ  оформлю,  но  проще  -
временный вид на жительство. Счетец открою. Хотя, учтите, жизнь  там  не
дешевая. Они на свой фунт курс дрючат - выше некуда!
   Он начинал заводиться, морщился досадливо. Я же  глаз  делала  тупой.
Недопонимала вроде...
   -  А  как  же  здесь?  Без  меня?  Все  ж  растащат!  Без  хозяйского
присмотра...
   - Вы этот дом имеете в виду? - поглядел он в крышу. - Присмотрим. Это
я обещаю.
   - Ох, и не знаю я уже ничего. Мне там бумажечки кое-какие  оставлены!
Я не врубаюсь... Может, вы растолкуете?
   Я бросила на столешницу ключи и добавила:
   - В столе там... В левой тумбе. Все отксерено, конечно.
   Он удивленно взял ключи, отпер тумбу  и  вытащил  папку  величиной  с
географический атлас. В папку Элга  подшила  передаточные  документы.  В
копиях. Подлинники хранились не в столе, конечно. Далеко они  хранились.
В Риге. В Парекс-банке. И еще подальше. Во всяком случае, от Кена. Да  и
в папочке было не все. Но достаточно, чтобы до него дошло. Хотя бы такая
мелочь, что  те  домушечки,  которые  он  мне  милостиво  предлагал  под
беззаботное загранжительство, все эти стойла с дармовым  овсом  и  сеном
для потерявшей хозяина кобылки, такая приманочка для  дуры,  -  уже  мои
собственные. Согласно гербам и печатям. Хотя это было так, действительно
мелочевка по сравнению  с  депозитами,  контрольными  пакетами  акций  и
прочая, прочая, прочая...
   Нина Викентьевна и Сим-Сим транжирами не были  и  в  недвижимость  за
пределами вбухивались экономно. Тот же кипрский  трехэтажный  сараюшечка
под  черепицей  стоил  даже  меньше,  чем  кирпичный  замок  на  фазенде
какого-нибудь пахана близ окружной.
   Глядя на Кена, я поняла, что Сим-Симу удалось все провернуть  втихую,
без  протечек.  Он  действительно  ничего  не  знал.  Похоже,  даже   не
подозревал.
   Конечно, это была не пуля со  смещенным  центром,  которой  плюнулась
снайперская винтовка в Питере.  Но  Сим-Сим  попал  точно.  Оказывается,
человека можно расстрелять и беззвучно, с помощью нотариальных  актов  и
протоколов, копий векселей на предъявителя и купчими, поскольку  Сим-Сим
мне  кое-что  как  бы  продавал,  и  прочими   юридически   безупречными
боеприпасами.
   Я никогда не видела, чтобы человек так бледнел. Окаменевшее лицо Кена
стремительно  теряло  краски.  Кожа  мертвенно  обтянула  череп,   скулы
выперли, глаза провалились... Вот таким Кен будет в  глубокой  старости:
похожим на трость из узловатого можжевельника с костяным  набалдашником,
ходящий остов с синеватой сединой.
   На какой-то миг мне его стало почти жалко.  Я  не  знала,  о  чем  он
думает, но было понятно, что с беззвучным грохотом рушились  в  пропасть
его расчеты - подгрести под себя все хозяйство Туманских, тем более  что
какую-то там пришлую девку, подстилочку для Сим-Сима, в два раза  моложе
себя, судя по всему, он никогда всерьез не принимал. Он не  ожидал,  что
Сим-Сим успеет. И отсечет его вот так, безжалостно, почти нагло и не без
издевки...
   Нужно отдать Хакимовичу должное: он пришел в  себя  довольно  быстро,
небрежно  отодвинул  папку,  закурил   новую   сигарету,   протер   очки
белоснежным платочком и, сызнова надев их, внимательно оглядел меня.
   Как-то прошлым летом он объявил,  что  наш  Цой  кулинарно  бездарен,
портит молодую баранину маринадами и соусами,  к  тому  же  она  у  него
слишком переморожена, и он, Кен, покажет нам, что такое  черный  барашек
по-азиатски - от запеченного на угольях нашпигованного печенкой и прочим
курдючка до классического бешбармака.
   - Помнишь Каркаралы, Семен? - спросил он у Сим-Сима.
   - Валяй!.. - махнул рукой тот.
   В тот же вечер по приказанию Кена привезли симпатичного баранчика,  в
шелковистых завитках черной с  отливом  шубки.  Кен  мне  объяснил,  что
именно такой, черный,  рожденный  в  горах  Приэльбрусья,  бродивший  по
альпийским лугам барашек из Карачаево-Черкесии подавался  к  султанскому
столу  где-то  в  Истамбуле-Константинополе  во  времена,  когда   турки
положили глаз на Кавказ и шастали по тамошним горам, как у себя дома.
   Собственно говоря, по Кену, выходило, что  еще  более  сочные  бараны
гуляют в горах Заилийского  Алатау,  но  притащить  такового  к  нам  из
суверенного Казахстана нынче - задача. Не самолетом же его переть?
   Барашечка мне было жалко. Его привязали к старой березе  за  домом  и
перестали  кормить.  Так  надо,   оказывается,   по   ритуалу.   Барашек
беспрерывно  какал,  вычищая  себя  изнутри,   и   истошно   орал   тоже
беспрерывно. По-моему, не только с голодухи: ему  было  страшно.  Резать
его Кен никому не доверил.  Сим-Сим  сдуру  позвал  меня,  и  мы  стояли
неподалеку.
   Кен засучил рукава  своей  белоснежной  рубашки  и  потрогал  пальцем
острие мощного чустовского ножа (нож был специальный). Что-то  пошептал,
воздев глаза к небу.
   - Он что, молится, что ли? - удивилась я.
   - Так положено,  -  сказал  Сим-Сим.  -  Попросить  души  поднебесных
баранов, которых уже слопали, чтобы они не отвергли душу вот этого. И  у
самого барашка - прощения.