я,
угнана из Бельгии год назад. Такого просто быть  не  могло.  Потому  что
брали  мы  тачку  вместе  с  Семенычем  по  предварительному  заказу,  в
фирменном мерседесовском финском центре, почти три года  назад  и  ждали
заказ долго, за ними  всегда  очередь...  В  Хельсинки  ездили  и  гнали
оттуда. И тачка была новехонькая, в  целлофанах,  смазке,  с  заводскими
пломбами и все такое. Так что пришлось мне оставлять при "мерее" водилу,
то есть Клецова, чтобы ничего не раскурочили,  и  мотаться  туда-сюда  с
копиями растаможки, актом о  предпродажном  досмотре,  чеками  и  всякой
другой мутотой... Еле-еле я его назад выцарапал! И теперь опять в гараже
стоит. Можешь удостовериться.
   Он даже голову горделиво вскинул и глядел  преданно  -  такой  верный
сторожевой барбос с обгрызанными пегими усами, готовый  исполнить  любую
команду: "К ноге!", "Ко мне!" и все прочее. Но я ему не поверила. У него
были всякие замы и помы, в конце концов, в  московском  офисе  постоянно
торчит дошлый  юрист,  который  бы  не  дал  и  пальцем  прикоснуться  к
собственности Сим-Сима. И документацией  о  покупках,  продажах  и  иных
сделках он оснащен выше плеши, так что заниматься колесами было вовсе не
дело Чичерюкина. Помимо прочего, он был раздавлен смертью Сим-Сима.
   Словом, что-то тут было не то и не так.
   - Может, хватит петли вить, Михайлыч? - сказала я. - Я же не  пальцем
деланная. Чего ты мне говорить не хочешь? Или сказать боишься? Почему?
   Он смотрел на меня слезящимися мутноватыми глазками,  понять,  о  чем
думает, было невозможно.
   - Я их достану, Лизавета... Тех, которые его... - начал он. - Дело не
в том, что они меня, как цуцика, "сделали", дело  в  том,  что  Семеныча
больше нету. Мне насрать на то, что по Москве ржачка  пошла:  "Чичерюкин
лопухнулся!" И что в охранном бизнесе мне кранты полные!  Меня  с  моими
гавриками больше  к  нормальному  делу  ни  один  серьезный  человек  не
допустит. Пометили  меня  таким  клеймом,  что  не  отмоешься.  И  не  в
контракте дело, в словах этих, что, мол, обязуюсь... И в том, что платил
он мне. Другие бы не меньше платили. А может, и  больше.  Были,  знаешь,
недавно варианты. А в том суть, что, когда все рухнуло и я не знал, куда
податься, и что завтра жрать буду, и на кой черт я вообще на  свете,  он
сам, понимаешь, сам нашел меня и сказал: "Как  вам  нравится  весь  этот
бардак, подполковник? Мне  тоже  не  очень.  Так,  может,  покувыркаемся
вместе? Все веселей!" А я пил по-черному. Днем на платной стоянке  возле
Киевского вокзала шлагбаум поднимал, а ночью продуктовую палатку  одному
сопляку кавказцу сторожил. За две  бутылки  ночь.  Он  не  позволял  обе
уносить. Одну я должен был потреблять на месте. Ему это нравилось, что я
его водку жру. И  всегда  -  под  газом.  Плюс,  конечно,  консервы.  Из
просроченных. Он знал, кто я, понимаешь? И очень хотел, чтобы я хотя  бы
раз пришел на пост в форме и с наградами. А я врал, что мне по должности
мундир был не положен. Только штатское. И знаешь, что мы первым делом  с
Туманским сделали?
   - Не знаю, - пробормотала я.
   - Клюкнули в каком-то кабачке  по  случаю  знакомства,  и  он  двинул
вместе со мной - увольнять меня из сторожей, потому что этот  черножопый
мини-Довгань держал у себя мой паспорт, ибо жутко боялся,  что  я  выпью
или съем больше оговоренного. Этот недоделанный  Рокфеллер  из  Нальчика
начал вопить о том, что я ему что-то задолжал. Твой Сим-Сим отслюнил ему
купюры. Не знаю сколько. Но этот тип все  орал  и  орал.  На  его  визги
начали подтягиваться дружки. Не знаю почему, но этот торгаш не хотел  со
мной расставаться. Ему страшно нравилось, что у него на подхвате  чин  в
погонах.  Туман-ский  его  слушал,  слушал,  потом  вынул   калькулятор,
посчитал и объявил: "У вас совершенно идиотский учет, сударь мой!  Чтобы
выпить заявленный вами литраж, этот человек должен иметь не одну, а  три
глотки, как у  Змея  Горыныча.  И  закусывать  непрерывно,  как  десяток
крокодилов! И потом - что за цены? Это  не  бизнес,  а  грабиловка!  Это
неэтично!" Понимаешь, он говорил об этике  этому  скоту!  Тот,  конечно,
попер на Туманского... Ты когда-нибудь видела, как он дерется? Я -  один
раз. В общем, мы их смели. Экземпляров шесть, между прочим, с  ножами  и
цепями. Они кинулись к ментам... Мы уже разнесли и  доламывали  палатку,
по  колено  в  кетчупе,  макаронах  и  битом  "Жигулевском",  когда  нас
повязали. И сунули в КПЗ.  Не  знаю,  может,  это  были  менты,  которым
торгаши отстегивали за "крышу", может, они им платили, но уже надоели до
чертиков, но все кончилось роскошным  пиром  в  камере  предварительного
заключения, с участием  всего  наличного  состава  отделения.  Туманский
умудрился заказать выпивку и закусь на  всех  в  ресторане  "Прага".  Мы
лопали шпекачки, какие-то паштеты, пили, как лошади, а  капитан  милиции
мазал наши битые рыла зеленкой.  Нас  спасла,  то  есть  выкупила,  Нина
Викентьевна. Утром она нас обоих выволокла за шкирку  и  сунула  в  свою
тачку.
   Ментура орала: "Заходите еще!"
   Чичерюкин шумно высморкался в клетчатый платок и утер рукой глаза.
   - Очень трогательно, Кузьма Михайлович, - сдержанно заметила я.  Вряд
ли стоило ему упоминать эту самую Нину Викентьевну. Хотя, пожалуй,  я  и
сама бросилась бы на выручку Сим-Симу, не задумываясь, во что бы  он  ни
влип. - Но что из этого следует?
   - Очень хочешь все знать?  -  вдруг  совершенно  холодно,  с  неясной
улыбочкой спросил он.
   - Да.
   - Смотри, не пожалела бы, - предупредил он. Похоже, он  вываливал  на
меня весь этот треп только для того, чтобы утопить в  словесах  какую-то
непонятную враждебность ко мне. И все что-то взвешивал и решал.
   - Вы про что?
   - Клецова Петюню... Петра  Иваныча...  давно  знать  изволите?  -  Он
воткнул глаза в меня, как гвозди.
   - А это при чем? - удивилась я.
   - Может, и при чем, - хмыкнул он. - Ладно, я тебе сам  скажу:  знаешь
ты его со школы. Со счастливого детства почти что. Так?
   - А я этого и не скрывала. Даже от Сим-Сима. Петюнечка  -  с  мозгой.
Дружочек, в общем. Он меня по математике волок.
   - Ты его в персональные водилы к Туманскому на "мерс" протолкнула?
   - Нет, - пожала я плечами. - Он его сам с пульта забрал.
   - Что у тебя еще с Клецовым было? Кроме, конечно, задачек по  алгебре
с тригонометрией?
   - А-а... - ощерилась я. - Это вы мне под подол заглядываете?
   - Куда надо, туда и заглядываю! - фыркнул он. - Служба такая!
   - Да, было у меня с Петром Иванычем, - объяснила я.  -  Кустик  такой
был, сирень махровая... Под которым он меня трахнул. А может, я его?  По
первому разу  в  жизни  разве  разберешь,  кто  кого,  Кузьма  Михайлыч?
Интересно узнать, чем там папы с мамами занимаются... Только я этого  не
скрывала и информировала Сим-Сима о своем первом мужичке. Тем более  что
с той сирени уже лет десять оттикало. И, насколько я могу вспомнить,  он
просто поржал.  Вам  как,  всех  моих  мужиков,  которые  до  Туманского
случились,  по  отдельности  перечислить,  с  подробностями,  или  общим
списком представить?
   - Зубы уже скалишь? - угрюмо сказал он. - Как всегда? Включилась уже,
значит, после замыкания? Это хорошо... А я вот - дурак. Не  дотумкал,  с
чего это твой Петя до сих пор неженатый.
   - А это вы у него спросите. Сама удивляюсь.
   - Я тебя еще не так удивлю. Пошли-ка.
   - Куда еще?
   - Пошли-пошли.
   ...Лошади сонно вздыхали в стойлах. В конюшне было парно и  угрето  и
сильно пахло конским потом и мочой. Светилась  только  одна  лампочка  в
проходе,  в  конце  которого  были  сложены  тюки  прессованного   сена,
перевязанные проволокой Петька Клецов был упакован не  хуже  тюка  -  на
руках наручники, ноги у лодыжек стянуты  нейлоновым  шнуром,  на  шее  -
удавка из такого же шнура. Он всегда мне напоминал шустрого ежика  -  со
своей круглой,  покрытой,  как  иголками,  черными,  начинающими  седеть
волосами, востроносенький, с живыми антрацитовыми  глазками,  подвижный,
как ртуть. Сейчас он был  похож  на  ежика,  которого  выволокли  из-под
гусеничного трактора: серая фирменная охранно-водительская форменка была
измята, порвана, в пятнах, рот разбит, под носом - корка засохшей крови.
Под набрякшими сизыми веками  глаз  не  разглядеть,  только  в  щелях  в
глубине что-то угольно отсвечивало.
   Он тяжело дышал, временами что-то булькало в его горле. Петька  сидел
на полу, вытянув ноги, а за его спиной впритык сидел один из охранников,
я знала, что его  зовут  Костик  и  что  он  из  бывших  штангистов.  Он
постоянно ел. Чичерюкинских бобиков я еще путала, но этого не  запомнить
было трудно Он и сейчас что-то ел, черпая ложкой из консервной  банки  и
причмокивая. У него была младенчески-розовая простецкая морда.
   По-моему, они с Петькой дружили.
   Я обалдела.
   - Что за хреновина? Вы что, ку-ку?!
   - Сгинь... - сказал Костику Чичерюкин.
   Тот с любопытством посмотрел на меня, пожал плечами и  ушел,  грохнув
воротцами.
   - Ему же... больно, мать вашу! - заорала я.
   - Добрая, значит? - ухмыльнулся  Чичерюкин.  -  Ну-ну!  Тогда  спроси
своего, допускаю, что, бывшего, хахаля, с  чего  это  он  мне  по  башке
съездил и пробовал из  "мерса"  выкинуться...  Как  раз  на  подъезде  к
территории, когда нас с ним, можно сказать, утро встречало прохладой?
   - Руки ему так зачем? И петля эта? Вы что его, вешали?
   - Как учили в молодости. Спецкурс  "Допросы",  -  закуривая,  пояснил
Чичерюкин. - Ладно, теперь ему еще долгонько придется учиться  ходить  и
даже стоять...
   Он присел на корточки, вынул нож, выкинул пружинное лезвие,  разрезал
путы на ногах Клецова, снял и откинул удавку - горло  у  Петьки  было  в
синих подтеках, - снял наручники и спрятал их в карман. Петька полулежал
неподвижно.
   Я присела перед ним и стала платком обтирать его лицо.
   Веки дрогнули, лезвием блеснули  антрациты,  и  он  сказал  хрипло  и
скрипуче:
   - С-сука...
   - Видишь, ничего страшного, - заметил Чичерюкин. - Вполне способен на
точные характеристики!
   - Говны-ы, все вы - говны! - дернулся Клецов.
   - Может, оно и так, Петр Иваныч, - согласился Чичерюкин. -  Поскольку
человек -  структура,  дерьмом  накачанная.  Кого  ни  ковырни  -  таким
говнецом дохнет, что хоть стой, хоть падай! Может, ты разъяснишь  своей,
допускаю, бывшей подруге, с чего это ты тут такую позицию занял?
   Клецов склонил голову,  выплюнул  на  грязные  доски  сгусток  черной
крови.
   - В чем дело, Петр? - спросила я.
   Он молчал, будто и не слышал. Глаз не поднимал.
   - Даю уточнение! - опять заговорил Чичерю-кин. - Десятого января сего
года в четыре часа  утра,  согласно  контракту,  Петр  Иванович  Клецов,
двадцати восьми лет, приступил к  исполнению  телохрана  Туманского.  То
есть занял место за баранкой "мерса", в каковом находились вы,  Лизавета
Юрьевна, ваш супруг и раб божий Кузьма, я  то  есть...  В  сопровождении
нашего джипа "шевроле"  с  четырьмя  охранными  персонами  мы  отбыли  в
Ленинград, то есть по-нынешнему Санкт-Петербург.  Вы  с  этим  согласны,
Петр Иваныч? Не опровергаете?
   - Да пошли вы все! - огрызнулся тот.
   - Не разрисовывайте, Кузьма Михайлыч, - попросила я. - Ближе к делу!
   - А я и так близко... Поездка была неплановая, решение о ней  Семеныч
принял скоропалительно, за два часа  до  отъезда,  никто  о  ней,  кроме
своих,  знать  не  мог.  По  расчетам,  мы   должны   были   прибыть   в
Санкт-Петербург в двенадцать дня, на все  дела  Туманский  отводил  часа
четыре, так что в шестнадцать ноль-ноль мы должны были лечь на  обратный
курс. Следовательно, кому-то надо было точно знать,  во-первых,  что  мы
выехали именно в Питер, во-вторых, когда мы там возникнем и,  в-третьих,
куда именно там Семеныч намерен отправиться. Про эту литейку на Охте  он
сказал, Лизавета?
   - Я не помню...
   - А я помню. На подъезде к Питеру, в салоне  "мерса".  Где  опять  же
были только свои. Включая Петра Ивановича... Получается так, что  кто-то
должен был отсигналить питерским сволочам, что мы уже  прибыли,  сколько
там пробудем и куда двинемся.  Гоняться  по  Питеру  за  Туманским  этой
бригаде, которая его грохнула, было никак не с руки...  Времени  на  все
про все у них было столько же, сколько у нас, - четыре часа. Может, чего
добавишь, Клецов?
   - У вас слишком богатое воображение. Не знал я ничего!  Не  знал!  Ну
подумаешь, выдал звонок!
   - Какой еще звонок? - удивилась я. - Ты про что, Петька?
   -  Про  то,  как  мы  в  "Астории"  перекусывали,  шницеля  по-венски
сухеньким запивали, а он "мерс" на заправку гонял, - пояснил Михайлыч. -
Вот оттуда, с заправки, он и отбарабанил звоночек... Отсигналил, значит!
   - Кому?!
   - А это ты у него спроси! Я-то у него еще в Питере спрашивал. Только,
может, он тебе больше  скажет?  Все  ж  таки  не  чужие.  Родные,  можно
сказать.
   - Ну, Клецов! Ну?!
   - Баранки гну, - ухмыльнулся он, растягивая похожие на черные  оладьи
губы. - Так кому угодно и что угодно пришить можно! Уж  кто-кто,  а  вы,
мадам, это по себе распрекрасно знаете.  И  все  не  так  было,  как  он
плетет. Про то, что в Питер  поедем,  мне  сам  Туманский  еще  накануне
вечером  сказал.  Чтобы  колеса  готовил.  Коньячком  бар   на   "мерее"
зарядил... И все такое. Я как раз в гараже  с  "мерсом"  возился,  когда
мобильник Туманского сработал. В бардачке. Ну, я взял.  Звонил  Кен,  из
Москвы. Спрашивал, как у Туманского со здоровьем. Заботился... Ну, я ему
про Питер и ляпнул. Что собираемся.  Он  попросил,  чтобы  я,  как  туда
приедем, сразу же на какой-то аптечный склад позвонил, что, мол, получат
по мозгам, потому что задерживают отправку фур на Москву с  этим...  для
диабетиков...  инсулином...  Тимур  Хакимович  чужой,  что   ли?   Я   и
позвонил... Там... Какая-то женщина ответила. Спросила, сколько в городе
будем,  какие-то  бумаги,  документацию  просила  в  Москву  прихватить.
Спрашивала, где будем, чтобы их передать. Ну, я насчет Охты и  сказал...
Все! Всего-то!
   - Похоже на правду, а? - с надеждой обернулась я к Чичерюкину.
   Он беззвучно смеялся:
   - Слишком.
   - Не поняла.
   - Я этот номерок, который из него в Питере вытряс, проверил. С чего и
торчал там столько. Нету по тому телефону никакого аптечного  склада.  И
не было. В раздевалке он  стоит,  в  гардеробе,  словом,  в  предбаннике
одного гадюшника, пивнуха такая, с креветками, на Литейном проспекте.  И
трубку там снимают кому не лень, кто поблизости, от уборщицы  до  любого
из поддавал. Называется "Адмиральская каюта": Только адмиралы туда  вряд
ли заходят. Все больше шпана... Ты его лучше спроси, с чего он  на  меня
полез?
   - Ха, - ощерился Клецов, - полезешь тут! Он же сдвинулся,  Лизка!  Не
видишь? Расписывать стал, как меня  тут  метелить  будут.  С  допросными
процедурами. Орал: "Говори!" А что говорить-то, когда у него лапы - быку
башку отвинтят? Дурак старый...
   - Это кто старый? - встрепенулся Михайлыч.
   - О господи! Да идите  вы  все!  -  У  меня  дыхание  перехватило  от
нелепости  происходящего.  Вчера  пивко  под  воблу  вместе  кушали,   в
свободное от службы время на спор из своих  "Макаровых"  бутылки  пустые
расстреливали и гирю толкали, сегодня -  грызут  друг  дружку,  как  псы
подзаборные.
   Я вышла из конюшни. В гараже было включено освещение, и  я  заглянула
туда. Выпендрежная алого цвета "альфа-ромео" Нины Викентьевны  стояла  у
стены, накрытая брезентовым чехлом. На брезенте уже накопилась  пыль:  с
того дня, как она с собой покончила, в машину никто не садился. Я как-то
намекнула Сим-Симу, что можно бы  тачку  продать,  но  он  словно  и  не
услышал.
   Охранный джип черной глыбой отдыхал на яме, тяжелый, как броневик.  .
На  темно-синем  лаке  "мерса"  играли  блики  от  ламп:   его   недавно
полировали. Сквозь темные тонированные стекла просвечивала  светло-серая
кожа сидений.
   Сим-Сим иногда сменял Петьку и садился за баранку сам -  погонять  он
любил. Но обычно сидел не  позади,  как  положено  персоне  Ви-Ай-Пи,  а
демократично, рядом с водилой. Я открыла дверцу и уселась  в  это  самое
кресло.
   Больно стиснуло сердце - в салоне еще, хотя и слабо,  ощущался  запах
Туманского: он прокурил все  тут  медово-горьким  голландским  трубочным
табаком, проливал армянский коньячок из  бара  -  всякие  метаксы,  даже
подлинные, он не признавал Пахло  еще  старомодным  парфюмом  "Драккар",
дешевеньким, но он к нему привык, а привычек он менять  не  любил.  Даже
брился опасной бритвой "пума",  золингеновской,  конечно,  со  сточенным
клинком, которую когда-то купил в комиссионке  на  первые  заработки.  Я
нажала на кнопку бардачка Внутри лежали его  перчатки  из  тонкой  кожи.
Несмотря на то что он был громаден, руки у него были аристократические -
с длинными тонкими пальцами. Я стала выкидывать из бардачка все, что там
было: старый кисет  с  табаком,  две  "рабочих"  трубки  в  чехольчиках,
аудиокассеты с Высоцким и Окуджавой, в поездках  он  слушал  только  их,
пакет с бумажными  носовыми  платками,  мобильник,  тот  самый,  который
поминал Клецов. Батарейки телефона уже сели, и белый экранчик был  похож
на бельмо...
   Я старалась ни о чем не думать. Мне казалось, что, если я буду  долго
о нем думать и ждать его, гулко простучат шаги  по  бетонке  гаража,  он
рванет дверцу и рявкнет:
   - Положи все на место, Лизавета! Опять свой нос не туда суешь? Ну нет
там никаких гондонов для других баб! И баб  -  тоже  нету!  Окромя  вас,
мадам!
   Шаги, конечно, прозвучали. Чичерюкин вошел в гараж, пригляделся:
   - Ага, вот ты где!
   Влез в салон и сел сзади. Посопел сердито:
   - Ну теперь до тебя доходит, или как?
   - Бред какой-то, - сказала я. - Кто-то кому-то звонил...  Аптека  эта
при чем? Клецова поуродовали... Ну если считаете, что он как-то  в  этом
деле замешан, отдали бы его сыскарям. Зачем гестапо на дому устраивать?
   - Так ведь своя крыса завелась, домашняя, мне ее и давить.  Домашними
средствами. Его, крысюка этого, голыми  руками  не  возьмешь.  Он  любую
зацепочку отстрижет и разъяснит по всем законам логики. Умный слишком. А
главное,  склизкий,  Лизавета!  Я  так  думаю,  что  там  такая  цепочка
закручена была, что убери одно звено - и все посыпется. И я так понимаю,
что некоторые уже и убраны - связники, исполнители, посредники...
   - Вы про что?
   - Не будь полной дурочкой. - Михайлыч закурил.  -  Иначе  он  и  тебя
"сделает". Вежливо так, знаешь, со своей улыбочкой! Это все Кена работа.
Во всяком случае, его проект. У тебя в голове хоть что-то осталось?  Или
сплошной сквозняк? Ну что молчишь?
   - Да бросьте вы! - не сдавалась я. -  Дали  вам  по  мозгам,  вот  вы
виноватых и ищете! Вас послушать, так выходит, что Кен Петьке платил.
   - А зачем платить? - вздохнул Михайлыч. - Петька и так на все  готов.
Бескорыстно. И ты мне тут горбушки не лепи, Лизавета Юрьевна! Он в  тебя
до сих пор втюренный! И ты это распрекрасно знаешь... И  нравилось  тебе
все это - в койку с Семенычем, а на нервах Клецовых, как  на  мандолине,
играть... Эх, бабы! Предупреждал я Семеныча,  просил  даже  поосторожнее
быть с этим кобельком. А он только зубы скалил,  нравилось  ему,  что  у
него твой Ромео - в холуях. Лизавета, мол, не против... И  ты,  мол,  не
возникай! Веселился. А может, ему просто приятно было, что он от мужичка
почти в два раза моложе тебя отсек?
   Я молчала. Пакостно мне было. Горько. Заигралась девушка. И  чего  уж
теперь-то хитрить перед  самой  собой.  Был  Сим-Сим.  Но  где-то  рядом
вращался и Петро.  Первый,  кто  распечатал  мой  конверт.  А  такое  не
забывается. Такое - на всю жизнь. Что-то такое там, в утробах, все равно
все помнит. Иначе бы он мне не снился. До сих пор. Хотя и редко. Я  этих
снов боялась.
   - Если вы каждого, кто ко  мне  клеился,  на  конюшню  потащите,  вам
филиал Лубянки тут открывать придется. Глупость все это, - сказала я.  -
Дайте ему расчет - и в три шеи!
   - Это что? Всерь