воду, в которой
плавали ледышки, вместе, держась за руки, как девочки.
   Как-то так вышло, что на баню нацелилась и Элга, заметив:
   - Это было бы экзотично! Мне  так  никогда  не  удавалось...  Я  не  имею
понимания, как происходит этот процесс! О, теорию я знаю!
   Так получалось, что Гашин дом - это как бы  и  мой  дом,  и  я  в  нем  в
какой-то  степени  хозяйка,  и  Элгу  Карловну  пришлось   сопровождать   на
помывалище и обрабатывать именно мне. Впрочем, я и сама соскучилась по всему
этому - раскаленному парному воздуху  с  запахом  березового  дымка,  уютной
полутьме предбанника с соломой на полу и  фонарем  "летучая  мышь",  шипению
пара на каменке, отдающего мятой и  какими-то  трапами,  и  тем  удивительно
вкусным глотком холодной родниковой воды, который  мгновенно  проступает  на
коже бусинками выпота.
   Миниатюрное тельце Элги оказалось удивительно плотным, весомым и молодым.
Безупречная кожа оставалась молочно-белой,  даже  когда  я  ее  обрабатывала
березовым и дубовым вениками и проходила по бедрышкам и  лопаткам  шерстяной
грубой рукавицей. Янтарные глаза ее становились дымными, крепкие, похожие на
яблочки, грудки твердели, она постанывала и восклицала:
   - О! Это сексуально!
   Медно-рыжие волосы шлемом облепляли головку, во всех остальных местах они
были того же неповторимо пламенного цвета, и я убедилась еще раз, что волосы
Элга не красит. Все естественное, включая смешные чуть заметные веснушки  на
плечах.
   Когда мы, разомлев, закутавшись в простынки,  передыхали  в  предбаннике,
попивая квас и покуривая, Элга внимательно оглядела меня  и  вдруг  серьезно
сказала:
   - Вам предстоит первая официальная брачная ночь. Не думаю, что вы узнаете
какие-то новые новости... Но это действительно интересно?
   - А вы разве не знаете? - оторопела я.
   - Нет. - Она выпустила струйку дыма и решительно рассекла ее пальцем. - У
меня никогда не было мужчины. Ни разу.
   - Почему? Что-нибудь не то с аппаратурой?
   - О, анатомически я всегда готова... - усмехнулась она.  -  Это  нелепая,
старая и очень печальная история. У меня тоже был  человек,  который  сказал
мне. "Эс теве милю!", что по-латышски означает "Я  тебя  люблю!".  Мне  было
семнадцать, ему -  почти  тридцать.  Его  звали  Янис  Закис,  что  означает
"Зайцев, Зайчик"... Он  был  хороший  художник,  имел  два  метра  и  четыре
сантиметра высоты, носил кроссовки сорок седьмого размера, мог выпить  бочку
пива и зимой принимал участие в чемпионате по лыжам. Летом он гонял на яхте.
У него была хорошая яхта на Рижском взморье, в яхт-клубе на  речке  Лиелупе.
Он мне читал Лорку в подлиннике, на испанском, Рильке на дойче  шпрахе...  И
сходил с ума от Модильяни. Я смотрела на него как на бога, и  мне  казалось,
что я его тоже очень люблю. Единственное,  что  меня  отталкивало,  был  его
запах. От него  пахло  зверем.  Немытой  шерстью  и  потом.  Хотя  он  мылся
несколько раз в течение дня. Потом-то я  узнала,  что  это  -  просто  запах
мужика, Но мне было семнадцать, и, что почти невероятно, я ни разу еще ни  с
кем даже не целовалась. Я всегда была слишком  маленькая,  а  тогда  слишком
походила на ребенка. И вот как-то он решил,  что  пора  просвещать  меня,  и
приступил к делу... На яхте мы были вдвоем, нам никто не  мог  помешать.  Он
сопел, пыхтел, что-то бормотал и  раздевал  меня.  И  я  не  сопротивлялась,
просто оцепенела, как кролик перед змеей.  А  потом  он  разделся  сам...  Я
смертельно испугалась. Раз и навсегда. Разве это и есть любовь? Когда кто-то
должен заталкивать в мое нежное крохотное тело что-то  громадное,  торчащее,
как полено, опасное, твердое, совершенно омерзительного цвета, лоснящееся  и
вздутое? И все это должно войти в мою плоть, разорвать  и  пропилить  ее?  В
общем, сделать больно? Нет, это же просто во мне не поместится! Я заплакала,
закричала и прыгнула за борт Догонять он меня  не  стал.  Просто  хохотал  и
ругался. Мне его было страшно и стыдно видеть, ну, а через неделю я  узнала,
что он катает одну из девчонок из нашей гимназии имени  Яниса  Фабрициуса...
Из тех, которых ничем не испугаешь.
   - И это все?
   - Нет. Когда мне было лет двадцать, я произвела еще одну попытку  Он  был
немец, очень вежливый, тихий и всего лишь чуть-чуть выше меня.  Масштабно  я
была уже перепугана и  тщательно  подбирала  что-то  близкое  к  собственным
габаритам. Чтобы не испытывать ужаса, я очень сильно напилась Но он оказался
джентльменом, ничего не понял и так и не  решился  воспользоваться  моей  не
очень романтичной слабостью. Больше я не экспериментировала.
   - Как же вы обходитесь?
   - О, у меня богатое  воображение...  -  засмеялась  она.  -  Я  не  очень
понимаю, почему я с вами откровенна. Это не имеет логики. Может быть, я  вам
просто немножко завидую? Меня волнует совершенно другое -  что  вы  намерены
делать со мной?
   - В каком смысле?
   - В смысле службы, работы, моего дальнейшего присутствия. У меня довольно
странное положение. Официально - я никто. Шесть лет назад  Нина  Викентьевна
подписала со мной довольно туманное соглашение, такой контракт, по  которому
я  должна  была  исполнять  функции  как  бы  особо  доверенной  секретарши,
исполнять ее приватные  поручения,  сопровождать  в  поездках...  Если  быть
совершенно честной, в моих услугах она не особенно нуждалась.  Полагаю,  что
ей было просто скучно и  ей  был  нужен  человек,  с  которым  можно  просто
поболтать, не боясь, что эта информация пойдет дальше Допускаю, что ей нужен
был такой точильный камень...
   - Оселок?
   - О да! На котором бы она оттачивала и шлифовала те  комбинации,  которые
задумывала. Но ее больше нет. Срок нашего контракта  истек  года  два  назад
Теперь у вас официальный статус, вы - жена! И если вы меня пошлете  ко  всем
чертям, я не обижусь... Но я должна знать!
   - А какая разница, с кем вы там что-то когда-то подписывали?  -  подумав,
сказала я. - Теперь я ведь тоже - Туманская!
   - Вы же неглупы, Лизавета. И прекрасно осознаете, что я никогда не  смогу
относиться к вам как к ней...
   - Ну и плевать! - сказала я. - Нам же не  в  койке  кувыркаться,  а  дело
делать. А я еще со всех сторон - хромая! Так что мне без такого костыля, как
вы, не обойтись! И нечего  выпендриваться...  На  этом  ставим  точку,  Элга
Карловна! Я вас помыла и облизала, как родную... Теперь  вы  просто  обязаны
тяпнуть за мое здоровье и пожелать как успехов в  труде,  так  и  счастья  в
личной жизни... Как ни крутите, а у меня все ж таки свадьба!
   Она моего веселья не приняла, посмотрела как-то странно и сказала угрюмо:
   - Вы не очень-то доверяйте Симону... Не  все  ему  отдавайте,  оставляйте
хоть чуть-чуть для себя.
   - Она.. оставляла?
   - Конечно.
   - И он это знал?
   - Конечно.
   - Как же так? Муж и жена - одна сатана...
   - Далеко не одна, - сказала Элга. - Есть логика интима и логика дела... И
в вашем случае это особенно ясно. Вы хотя бы  приблизительно  представляете,
что он задумал? К чему идет?
   - Нет.
   - Вот видите...
   Приблизительно об этом уже глубокой ночью  мне  сказала  и  Гаша.  Первой
брачной ночи у нас  не  получалось,  потому  что  уложить  нас  с  Сим-Симом
отдельно ото всех было просто негде. Детей стащили в одну из комнат, мужчины
улеглись  вповалку  в  "зале",  жен-шины  попритыкались  кто  где,  а  Элгу,
Чичерюкина и охранников вообще раскассировали по соседским избам.
   Я, конечно, крепко поддала, но хмель меня не брал, и я не могла заснуть и
словно бы все еще куда-то бежала. Оделась потеплее и вышла из избы.  Деревня
лежала  темная  и  тихая,  где-то  поодаль  перебрехивались   собаки.   Небо
очистилось, и черный купол  его  переливался  и  мерцал  крупными  звездами,
которые отражались в темной воде проруби. В оконце баньки тускло  светилось,
и я заглянула туда.
   Гаша уже вышоркала предбанник, стенки и лавки были сухими, а  она  сидела
за столом и готовилась к  гаданию.  На  столе  лежало  деревянное  распятие,
догорала толстая свечка из белого воска, а  в  глиняную  миску  была  налита
ключевая вода, в которой истаивали льдинки. Гаша,  простоволосая,  в  теплой
кацавейке на козьем меху поверх кофты,  листала  молитвенник,  заглядывая  в
желтые трухлявые страницы сквозь сильные очки.  Весь  день  я  больше  всего
боялась, что она начнет выговаривать мне за Гришуньку, но как раз этого и не
случилось. Однако она все время держалась  как  бы  чуть  в  стороне  и  все
основные хлопоты оставила Ефиму и даже набежавшим соседкам.
   Я села рядом, приобняла ее за острые плечики и сказала:
   - На кого гадаем?
   - На тебя, задрыга... -  отодвинулась  она.  Это  гадание  я  знала.  Оно
называлось  -  "выливать  воск".  Это  когда  после   молитвы   и   заговора
расплавленный воск из освященной свечи выливается в воду, где он  фигуристо,
с загогулинами, мгновенно застывает,  и  судьба  толкуется  именно  по  этим
фигурам и загогулинам.
   Но еще нужен был какой-то личный предмет того, на кого гадают.
   - Сними колечко, - приказала Гаша. Я сняла загсовское  кольцо,  оно  было
простое, гладкое, без выкрутасов, и тяжелое. Булькнула его в миску.
   Свеча догорала, и воск пузырился и плавился в тарелке, куда стекал.
   Гаша сожгла на огарке какие-то пушистые сухие травки, от которых  запахло
весной и цветением, потом опустилась на колени и что-то пошептала на  четыре
стороны света, крестясь. Ну и так далее...
   Потом опрокинула тарелку с воском в миску, воск зашипел, остывая, и  Гаша
сняла с крюка керосиновый фонарь "летучая мышь"  и  подвинула  ближе,  чтобы
лучше было видно.
   Воск растекся по дну миски и подвсплыл  какими-то  странными,  уродливыми
отростками и выбросами, похожими на коралловые отростки в морской воде.
   - Ну и что показывает, Агриппина Ивановна? - осведомилась я.
   - Хреново показывает, Лизка... - вздохнула она угрюмо. - Ничего для  тебя
хорошего. Вот это вот означает  крушение  крыши,  то  есть  дома  твоего.  В
котором ты пребываешь ныне. Вот это вот - вроде бы как особа женского  полу,
которая держит на тебя неизбывное зло, видишь, носик крюком и как  бы  -  на
метле...
   - Она на "Волге" ездит, с мигалкой... - заметила я.
   - Не зубоскаль! Такой для тебя день сегодня, когда ничего  не  врет,  все
показывает! Поворотный день... Вот это, видишь, как бы птичка, что  означает
счастье, только у ней крылышко обломано и головка набок! А целится в нее как
бы воин, казенный человек, вроде бы как в шлеме  и  с  копьем.  А  вот  тут,
видишь, капельками, это близкая кровь... И много ее - крови! А тут уж просто
не пойми чего против тебя наворочено, не то змеюки сплелись, не  то  раки  с
клешнями, но вот тут - точно - могильное.
   - Спасибо тебе на добром слове. Утешила,  -  сказала  я.  -  Могла  бы  и
соврать! А что это ты все про меня? А где же мой супруг любезный?
   - А нету его. Не показывает, - сказала Гаша не без ехидства.
   - Как это - не показывает? Когда он у вас в избе храпит?
   - А это я тебе и без воску  скажу!  -  блеснула  она  глазами  неожиданно
тоскливо и зло. - Темный он человек. Нехороший. Весь  крученый-перекрученый.
Не твои это сани, Лизавета, не туда усаживаешься! Манят  они  тебя  куда-то,
затягивают... И кругом пляшут - неспроста. Вот он вроде бы уже и для  нас  -
свой, смеется, шустрит... А глаза - сонные. Как будто нас  всерьез  и  нету,
так, мелькает что-то мелкое. Кабы б не ты - он бы  нас  и  не  заметил,  как
столбы при дороге. Да и старый он для тебя, Лизазета!  Сколько  уже  ему,  а
сколько еще тебе? Конечно, мужики вообще раньше баб уходят, но не  до  такой
же степени! Высосет он из тебя все молодые соки, опрокинется, а потом что?
   - Другого найду! - обозлившись,  сказала  я.  -  Это  называется  "черная
вдова"! Все в элементе, находишь  себе  какого-нибудь  трухлявого  пенька  с
деньгой, доводишь его до гробика, и - кто там следующий?
   - Вдовой ты будешь... - фыркнула она уверенно. - Это я  тебе  гарантирую!
Это еще не самое худшее... А вот ежели его на нары усодют и  тебе  передачки
носить придется, вот тогда взвоешь! Он кто у тебя?  Биз-нес-мен.  А  значит,
жулик!
   - Какой же он жулик, если он с министрами на  дружеской  ноге!  Его  и  в
Кремле знают!
   - А чем нынче Кремль от тюряги отличается? Только что без  решеток!  Бери
любого и сажай! Ты что, радио не слушаешь, газеток не читаешь? Так я тебе со
своей пенсии выпишу!
   Для меня все стало ясно - Гаша Сим-Сима не приняла. И я впервые пожалела,
что сдуру приперла его сюда.
   - Слушай, Гашенька... - ласково сказала я. - Спасибо тебе  за  доброту  и
ласку. Я такое никогда не  забываю!  Только  чего  тебе  в  Плетенихе  такие
таланты закапывать? Давай мы тебе салон для гадания в Москве откроем! Целить
трудящихся будешь, будущее предсказывать!  Сейчас  это  модно,  экстрасенсов
развелось, астрологов! А ты по-простому, как  в  деревне...  Правду-матку  в
глаза и - пройдите в кассу, согласно.  прейскуранту!  Я  тебя  с  настоящими
колдунами познакомлю!
   - Сама с ними знакомься! Эх, был бы живой  Иннокентий  Панкратыч,  он  бы
тебя укоротил!
   Гаша, всхлипнув, сплюнула и похромала прочь.
   Я выловила  из  миски  колечко,  надела  на  палец  и,  разглядывая  его,
задумалась. А что он в действительности теперь для меня будет значить,  этот
обручок? И что там  будет  за  ним?  Или,  может  быть,  Гаша,  с  ее  почти
первобытным  чутьем  на  беду,  права?  И  ничего  хорошего  мне  ждать   не
приходится?
   На улице что-то засвистело и затрещало. Оконце полыхнуло  адским  зеленым
пламенем.
   Я выскочила из баньки. Оказывается, наклюкавшийся  до  полного  изумления
Ефим проснулся и вспомнил  обо  всем  и  о  забытом  фейерверке,  всех  этих
петардах, шутихах и ракетках на палочках и проволоке, которые днем растыкали
в огороде и собирались запускать с темнотой.
   Он бродил, спотыкаясь, по снегу, чиркал спичками и поджигал фитильки. Вся
эта пороховая фигня в гильзах хлопала и  выстреливала,  в  небо  возносились
струйки пламени, и потом в вышине, над головой, пиротехника срабатывала, и в
треске  веселых  взрывов  темное  небо  расцветало  потрясающе  красивыми  и
неожиданными фонтанами,  шарами  и  брызгами  оранжевого,  алого,  синего  и
изумрудного пламени, осыпалось и гасло мерцающим серебряным дождем,  и  Ефим
вскидывал руки и орал: "Ура-а-а-а!"
   Пиротехнических  сюрпризов  было  много,  и  очень  мощных,   вплоть   до
гигантских огненных колес, которые разом и вдруг начали кататься по небу. Но
никто этого  праздника  не  увидел,  потому  что  деревня  Плетениха  просто
задрыхла под засыпанными снегом крышами, Сим-Сим  тоже  спал,  оставив  меня
одну. И только хмельной дядя Ефим развлекался, как малый ребенок, которому в
руки попал коробок со спичками.
   И я беззвучно заплакала от какой-то тщательно скрываемой обиды и  жалости
к самой себе. Потому что это была последняя из нелепостей, коей заканчивался
день, которого я так ждала.
   ...Через пару дней Туманский словно взорвался невидимо  и  неслышимо  для
посторонних, и оказалось, что мне только мерещилось,  будто  он  торчит  без
дела в доме на территории и сонно зализывает раны.
   Он все предусмотрел, обговорил и организовал.
   Связь  у  нас  всегда  работала  прекрасно  -  и   прямая   и,   главное,
кодированная. Были и  чичерюкинские  курьеры  и  фельдъегеря.  И  даже  пара
инкассаторских броневичков в Москве.
   Туманский все переводил на меня. Все, чем владела и распоряжалась  семья,
то есть Нина Викентьевна и он. В общем, все, что ему досталось  от  жены,  и
все свои заначки, от недвижимости до контрольных и  обычных  пакетов  акций,
свои доли в предприятиях, всяких закрытых и открытых  АО  и  тому  подобное.
Плюс депозиты. И даже аварийные валютные бумаги  в  некоторых  прибалтийских
банках.
   Я еще не совсем осмысленно разбиралась во всей этой хреноте, и наш  юрист
дежурил при мне невылазно. Все делалось совершенно втихую, по  всем  законам
конспирации, и, в общем, что я уже не Басаргина, а новая Туманская,  даже  в
главном офисе знали два-три человека. Кстати, Кен,  к  моему  удивлению,  об
этом и не догадывался, и когда я поинтересовалась, отчего Сим-Сим  темнит  с
ним, он сказал уклончиво: "На всякий случай..."
   Я застряла за городом, и каждый день мне привозили  на  подпись  какие-то
мощные бумаги тихие мальчики Чичерюкина. Дважды я выезжала втихаря в  Москву
в сопровождении Димы-телохрана и юриста  в  негромкие  банки,  переоформляла
счета на свое имя, а как-то раз перевезла из одного  сейфового  хранилища  в
другое  стальной  чемоданчик  с  кодированными  замками.  Что  там  было,  в
чемоданчике, я так и не знала,  а  Сим-Сим  сказал:  "Там  -  последнее.  На
крайний случай. Когда прижмет, вскроешь и увидишь".
   До меня кое-что стало доходить, и как-то раз я  не  выдержала  и  сказала
ему:
   - Свадьба - это зачем было? Чтобы тебе  было  удобнее  темнить  в  делах?
Оперировать?
   - Не будь дурой! - сказал он. - В этом случае мне было бы  удобнее  всего
жениться на Элге!
   И как бы для того, чтобы начисто опровергнуть мои запоздалые сомнения, он
тут же организовал довольно странный междусобойчик,  в  котором  участвовали
кроме нас с ним  Элга,  Вадим  и  пара  каких-то  шустрых  лысоватых  юношей
стандартно-делового типа.
   Оказалось,  что  бесчисленное  количество  каких-то  анкет  и  тестов   я
заполняла именно для них, а они - самые ведущие на Москве "пиарщики",  спецы
по выведению нормальных людей в VIP-персоны. То есть любого  пня  они  могут
вывести в элиту и показать, какой он многомогущий и  уникальный.  Они  несли
какую-то ахинею о "харизме", но оказалось, что у меня эта штука уже есть. От
рождения, значит.
   Меня это,  конечно,  успокоило,  но  насчет  всего  остального  я  слегка
прибалдела. Эти типы не знали сомнений. За что, видно,  и  драли  совершенно
дикие  суммы.  Плюс  ко  всему  они   обзавелись   дипломами   Балтиморского
университета, работала под янки и даже слегка гнусавили, щеголяя сленгом, но
когда я им кое-что вочкнула на своем "инглише" из репертуара Витьки  Козина,
они слегка сникли.
   Но, в общем, план у них по формированию  облика  и  образа  некоей  новой
"бизнесвумен", то есть Лизаветы Юрьевны Туманской  (бывшая  Басаргина),  был
недурен. Но на все про все отводилось всего полгода, и к  будущему  осеннему
сезону мне полагалось уже выйти на орбиту.
   Предполагалось, что я юная "сэлф-леди", то есть "женщина, которая сделала
сама себя". Подчеркивалось, что я из небогатой, но благородной академической
семьи: "Басаргин? Это ведь дворянская фамилия? Сейчас это модно."  Преуспела
в мелком провинциальном бизнесе "Сеть автолавок по  обслуживанию  старцев  в
заброшенных деревнях! Это несложно устроить! Трогательно и почти бесплатно!"
   Но основные усилия я должна как внучка знаменитого незаслуженно  забытого
академика приложить к процветанию отечественной науки,  то  есть  возглавить
благотворительный и просветительский  фонд  по  поддержке  наших  обнищавших
кулибиных и Менделеевых. Шуровать я должна, овеществляя лозунг:
   "Есть женщины в русских селеньях!"  То  есть  представлять  собой  нечто,
выросшее на отечественных грунтах, возникшее в занюханной глубинке,  но  тем
не менее облагороженное образованием и не чурающееся некоторого  академизма.
Правда, кокошник и сарафан носить меня еще не заставляли, но  имидж  молодой
западницы отвергался начисто. То есть я должна  была  представлять  из  себя
Нечто среднее между Людмилой Зыкиной и леди  Тэтчер.  Еще  не  созревшее  до
конца.
   Оказывается, главное было - вовремя и на нужном уровне засветиться, и для
этого  определялись  средства  масс-медиа  и  суммы  для  заказных   статей,
заметочек и снимков. Эти типы гарантировали засветку в определенных  газетах
и журналах и даже выход на ТВ в паре популярных  программ.  Был  спланирован
даже скандал в прессе, когда меня обвинят в нецелевом использовании  средств
благотворительного  фонда,  но  я  публично