все  помещения,
вплоть до туалетов.
   - На каком основании? - попытались протестовать они.
   - Налоги надо платить. Чтобы спать спокойно,  -  популярно  объяснили
им.
   Нет, они не испугались - в первый раз, что ли, - они  срочно  сделали
звонок по хорошо известному им телефону. По  тому,  откуда  прибыла  эта
маски-шоу-группа. Но тот  человек,  который  обычно  отвечал  за  отмену
"маскарадов", на этот раз к телефону не подошел.
   Что было уже интересно!..
   Но  еще  интересней  стало,  когда  стало   известно,   что   у   них
опломбировали  на  таможне  груз!  Причем  проплаченный.  Причем  дважды
проплаченный - налом и безналом!
   "Что за ерунда?!" - ломали они головы.
   Но потом  их  нашли  свидетели  авиапроисшествия  и,  вернув  деньги,
сказали, что ошиблись, что никаких вспышек возле двигателей  не  видели,
потому что в этот момент были дома, в комнате с опущенными шторами,  где
крепко  спали,  накрывшись   с   головой   подушкой,   приняв   упаковку
снотворного.
   После чего все стало более-менее понятно.
   Хотя не понятно, из-за чего такой сыр-бор разгорелся.  Неужели  из-за
какого-то паршивого самолета?..
   Из-за него!
   Но не только из-за него!.. Вернее - не столько...
 
Глава 9 
 
   В серьезные бои они не лезли. Серьезный  бой  партизан  с  регулярной
армией безнадежен. Армию победить в открытом  бою  нельзя  -  их  просто
расстреляют  из  орудий,  выведенных  на  прямую  наводку,  или  вызовут
"вертушки" и накроют залпами ракет "воздух - земля", смешав с грязью.
   Партизан должен действовать исподтишка, "комариными укусами"  тревожа
регулярные части. Конечно, сам по себе укус комара  безопасен.  Если  он
один. Но если комаров будет много, то они постепенно могут  высосать  из
организма всю кровь.
   Этим принципом они и руководствовались. Больно жалили и уходили,  как
можно быстрее и как можно дальше, не по прямой, а петляя  и  путая  свои
следы, как зайцы. Уходили в "зеленку". Отдыхали там,  где  их  заставала
ночь, или день, если шли ночами. Спали под кустами,  вповалку,  вжимаясь
друг в друга, ища тепла и все равно замерзая так,  что  зуб  на  зуб  не
попадал. А поднявшись, зачастую даже костер  не  могли  развести,  чтобы
согреться  и  приготовить  пищу,  потому  что  над  лесом  барражировали
"вертушки" и где-то там, на высотках, засел  наблюдатель-корректировщик,
который, заметив дым, наведет  на  них  огонь  минометной  батареи,  что
накроет их залпом.
   Встали,  отряхнулись  от  росы  и  айда  мотать  километры!  Впереди,
налегке, с автоматами на изготовку боевое  охранение  -  им,  если  что,
умирать первыми, принимая удар на себя, - в центре основное ядро, позади
арьергард. Шаг за шагом. Шаг за шагом...
   Остановка.
   Уходит в разведку дозор. Вынюхивает, что там впереди.
   Дорога - впереди, по которой  проходят  воинские  части.  Полноценную
колонну им  не  взять  -  кишка  тонка,  но  можно  выследить  одинокую,
отставшую машину и, засев по обе стороны дороги, открыть  ураганный,  из
всех стволов, огонь на поражение.  Разом,  по  команде,  разобрав  цели,
отстрелить по рожку, изрешетив кабину  и  борта  так,  чтобы  на  каждом
сантиметре по дырке. И в каждом сидящем в кабине и кузове  -  по  дырке.
Забросать для верности машину гранатами...
   Он тоже стрелял, как все, но хуже  других.  Если  было  возможно,  он
стрелял мимо, все-таки стрелял в "своих". Ни к чему лишний грех на  душу
брать!.. Но возможности были, лишь когда шла залповая стрельба, где, кто
куда палит, не разобрать.
   Две-три минуты  работы,  и  все  кончено!  Кто-нибудь,  забравшись  в
машину, добивал раненых  из  пистолета  или  ножом.  "Минировал"  трупы,
рассовывая под мертвые тела гранаты с выдернутой чекой, чтобы  тот,  кто
их будет ворочать, тоже взлетел на воздух.  Раненых  в  плен  не  брали,
раненых с собой не утащишь. А нераненых, при такой  интенсивности  огня,
почти никогда не было.
   Все, можно уходить.
   Расталкивали трофейные боеприпасы по рюкзакам и подсумкам и срывались
с места. Быстрее, пока к месту засады не подошла какая-нибудь колонна  и
не вызвала вертолеты.
   Быстрее, быстрее!..
   Все дальше и дальше!..
   И лишь изредка  можно  было  залечь  на  несколько  дней  в  надежную
берлогу, чтобы отъесться и отоспаться. Не дольше чем на несколько дней -
нельзя, на дольше - опасно. Армейская  разведка  не  дремлет,  армейская
разведка идет по пятам!
   Такая жизнь у их маленького - чуть больше отделения - отряда, который
даже не понятно, под кем ходит. Может быть, даже сам по себе...
   Но сегодня случай особый...
   Сегодня  мелкие  формирования,  встретившись  в  условленном   месте,
слились в один, под единым руководством, отряд.  Длинная,  растянувшаяся
на полкилометра, колонна идет по "зеленке". Идет  ночами,  чтобы  раньше
времени себя не  раскрыть.  В  середине  -  навьюченные  грузом  лошади,
которых ведут под уздцы. На лошадях тюки. Большая сила собралась.
   Перемахнули дорогу.
   Возле другой затаились, пропустив БТР и несколько воинских  "Уралов".
В другой раз разнесли бы их в куски, но не сейчас... Сейчас отпустили  с
миром. Мимо смерти прошли ребята, даже ее не заметив!
   Спустились на равнину, значит, скоро бой. Днем они, рискуя попасть на
глаза "летунам", не  пойдут,  тем  более  с  ними  лошади...  Лошадь  не
человек, ее не спрячешь. Значит, до утра должны выйти в исходную  точку.
И, по идее, должны разделиться...
   Точно! Разошлись на две колонны, чтобы охватить,  взять  населенку  в
кольцо. Туго придется тем, кто там...
   Шаг, шаг... В  полутора  метрах  маячит  практически  неразличимая  в
темноте фигура впереди идущего боевика. Главное, не отстать от него,  не
оторваться, не разорвать колонну...
   Шаг. Шаг. Шаг...
   Остановка. Впереди неясные огни. Похоже, пришли.
   Собрались   группками.   Командиры   ставят   задачу,   подразделения
рассыпаются, пропадая в ночи.
   Пошли!
   Окраина поселка. Какой-то дом.
   Легли, затаились.
   И вдруг - ба-ах!..
   Где-то там, сбоку, рванул  темноту  ночи  взрыв  -  вспышка  пламени,
грохот,  крики.  Обстрел?..  Нет,  не  похоже.  Мины!   Минное   поле!..
Напоролись.
   - Аслан... Где Аслан?..
   Аслан - это он. Его новое имя. Похоже, вспомнили  о  его  контрактной
специальности, о том, что там "в миру" он был сапер...
   - Давай, ты первый.
   Точно, вспомнили... И  работа  у  него  будет  саперная  -  искать  и
обезвреживать мины. Но только не  с  помощью  миноискателя  -  а  собой.
Топтать дорогу первому, ища ногой противопехотки.  Где  его  разнесет  в
клочки - там и минное поле. Все-таки он не свой - своих они жалеют.
   Шаг.
   Постоять секунду.
   Еще шаг...
   Куда ступить, чтобы не налезть на мину, - вправо или влево? Знать бы,
где она притаилась.
   Попробуем влево.
   Шаг!..
   Уф!.. Теперь куда?..
   Еще шаг...
   Так они уже ходили не раз,  и  всегда  впереди  -  он.  Как  наименее
ценный. Подорвется он, следующим шаг в шаг  за  ним  пройдет  другой.  А
потом третий... Пока не перекинется через минное поле безопасная тропка,
по которой пройдут оставшиеся в живых.
   Еще шаг.
   Еще...
   Какой-то огород. Значит, нет здесь мин - на этот раз нет! Пронесло...
   И тут же - атака!
   Вернее, она уже давно идет с той  стороны,  где  в  темноте  отчаянно
стучат автоматные очереди и басит пулемет.  Не  получилось  тихо.  Из-за
той, рванувшей под чьей-то ногой, мины. Но все равно  гарнизон  обречен,
слишком их много.
   Бегом вдоль улицы. Здесь пока тихо, но вряд ли надолго.
   Поворот. Еще поворот.
   Очередь из-за угла!..
   И тут же туда летит граната. Взрыв!..
   Кто-то падает. Его добивают выстрелом в упор.
   Бегом, бегом!
   А дальше - сплошной сумбур: вспышки выстрелов и  взрывов  в  темноте,
ответные выстрелы, искры, огненными снопами вылетающие из дула автомата,
короткие перебежки, крики... Где свои, где чужие - не понять.
   Да и кто ему свои?..
   И вдруг посветлело, словно на небо взошла полная луна.  Это  федералы
повесили  над  поселком  три  осветительные  ракеты.  Зря  повесили,  не
подумав,  себе  же  во  вред!  Так,  в   темноте,   могли   рассыпаться,
просочиться, уйти поодиночке...
   Нет, не захотели поодиночке, решили пробиваться с  боем,  потому  что
где-то там, на левом фланге, вдруг  вспыхнула  отчаянная  перестрелка  и
ухнули несколько, один за одним, взрывов ручных гранат. Пошли в  прорыв,
прорубая брешь в  цепях  противника  плотным,  концентрированным  огнем.
Пробились? Ушли?..
   Автоматная трескотня звучит все дальше и все реже. Если ушли,  то  не
все и недалеко. А может, им и повезло... Всё?
   Кажется, всё! Очередей почти не слышно, только тихие хлопки одиночных
пистолетных выстрелов. Это добивают раненых. Из домов повылазили местные
жители, громко переговариваются с боевиками, ищут своих.  Которые  здесь
запросто могут быть.
   На площади какое-то движение, шум... Похоже, пленные...
   Точно! Полтора десятка срочников и контрактников стоят  возле  стены,
безоружные, без ремней, в расстегнутых гимнастерках. Кто-то  в  крови  -
ранен. Против них возбужденные, смеющиеся, бородатые, обвешанные оружием
боевики.  Срочники  в  сравнении  с  ними  совсем  еще  мальчишки,   они
растеряны, испуганы,  вжимают  головы  в  узкие  плечи,  как  желторотые
птенцы, вздрагивают от каждого громкого окрика. Контрактники другие. Они
мрачно исподлобья поглядывают по сторонам. Они знают, чем все  кончится,
и просто ждут...
   Лишь бы не оказалось среди них знакомых лиц,  никого  из  его  бывшей
части. Вроде нет...
   - Что, вояки!.. - издеваются над пленными чеченцы.  Смеются,  толкают
их.
   Кого-то повалили сильным ударом на землю. Стали пинать.  Он  пытается
закрывать руками лицо. Его пинают по рукам. Это или офицер, или снайпер.
Снайперов боевики сильно не любят.
   Но долго все это продолжаться не будет.  Долго  им  здесь  оставаться
нельзя. Нужно  спешить  уйти  до  света.  И,  значит,  участь  пленников
предрешена.
   Контрактников отгоняют прикладами в  сторону,  окружают  полукольцом,
держа под прицелом. За спинами боевиков маячат жители деревни -  женщины
и дети, с любопытством смотрят на  пленных,  ждут,  что  будет.  Никакой
жалости к ним у них нет  -  лица  веселые,  оживленные,  словно  они  на
праздник пришли.
   Какой-то боевик, выступив вперед, что-то говорит не по-русски,  часто
оборачиваясь  и  указывая   на   пленных.   Все   внимательно   слушают,
одобрительно кивают.
   Что с ними сделают? Расстреляют или?.. Лучше бы расстреляли.
   Но нет!..
   В руках митингующего боевика появляется выдернутый из ножен тесак. Он
подходит к ближайшему контрактнику, пинает его по  ногам  и,  когда  тот
падает на колени, хватает за волосы, запрокидывает, оттягивает ему назад
голову, чтобы открыть горло,  и  медленно,  неспешно  проводит  по  нему
тесаком. Кажется, что просто проводит, хотя  на  самом  деле  перерезает
чуть не до половины шеи, потому что хорошо заточенная сталь очень  легко
входит в человеческую плоть. Как в масло... Контрактник не кричит, он не
может кричать, потому что у него перерезана трахея. Он булькает кровью и
падает.
   Толпа одобрительно гудит.
   Теперь все понятно, понятно, что будет. Всем понятно!
   И один из пленников вдруг отчаянно - все равно терять нечего! - одним
мощным прыжком, рванувшись в сторону, подскакивает к толпе, опрокидывает
нескольких человек и что есть сил бежит по улице, кидаясь из  стороны  в
сторону.
   Неужели уйдет?..
   Но - нет. Как бы быстро он ни бежал,  пули  летят  быстрее.  Короткая
очередь сбивает его с ног. И вот он уже лежит, корчится от боли в  пыли.
Всего-то и успел пробежать четыре шага...
   Его, мычащего от боли, еще живого, волоком подтащили к  стене  и,  не
дав умереть спокойно, полоснули по шее...
   Срочники, обезумев от ужаса и ожидания, смотрели на расправу.
   Дальше пошло быстрее. Контрактников, схватив их и нажав на них вдвоем
сверху, роняли на колени, оттягивали головы  и  перерезали  чуть  не  до
хребта шеи, бросая дергающиеся, агонизирующие тела на землю.
   Никто не ужасался, не рыдал, не закатывал глаза. Только стоящие  чуть
в стороне от мужчин женщины прикрывали лица платками. Для всех  них  все
это нормально и обыденно. Как забой скота. Для всех них  это  был  всего
лишь обычай, который никого не пугает.
   Боевик,  исполнявший  роль  палача,  поднял  окровавленный  тесак  и,
размахивая им в воздухе, что-то стал долго и горячо объяснять, к чему-то
призывать. Сзади него в лужах  крови  валялись  трупы.  Но  были  еще  и
живые...
   Из   толпы,   раздвинув   плечом   людей,   вышел    мальчишка    лет
тринадцати-четырнадцати.  Хотя  по  их,  местным,  меркам  это  уже   не
мальчишка, уже мужчина, боец и при отсутствии  более  старших  мужчин  -
глава семьи.
   Он, твердо ступая, подошел к боевику, и тот  протянул  ему  тесак.  И
что-то снова громко сказал, указывая на него пальцем. Что - не  понятно,
но понятна была интонация - одобрительная и поощряющая. И еще  несколько
раз в речи прозвучало имя - Мурад.
   Мурад...
   Мурад взял тесак, подошел к пленному и встал перед ним. Все-таки  ему
было страшно в первый раз... Удерживаемый с двух сторон за руки  пленный
контрактник с ненавистью и ужасом смотрел на мальчишку, от которого  ему
суждено было принять смерть. И все смотрели на него.
   Боевик что-то тихо ему сказал.
   Мурад, словно решившись, сделал еще один  короткий  шажок,  приставил
тесак к горлу контрактника и, сильно нажав, провел им слева направо.
   Боевик что-то громко и одобрительно прокричал.  Наверное,  что  Мурад
настоящий воин и джигит и что им должна гордиться мать!
   Толпа загалдела...
   "А завтра, когда придут войска, они будут мямлить про то, что  ничего
не видели и не слышали, и корчить из  себя  страдальцев!"  -  вдруг  зло
подумал Аслан Салаев, уроженец села Разливы Костромской области.  Потому
что помнил, как они входили в такие же вот населенки и как их  встречало
население. И он входил. А теперь пришел вот так по-другому и  увидел  их
совсем с другой стороны...
   Полоснуть бы по ним сейчас из автомата, прямо так, от бедра, положить
человек десять-пятнадцать!  Десять  -  точно  можно  успеть...  Он  даже
почувствовал, как напряглась на автомате его рука...
   Но нельзя полоснуть, потому что поздно, потому что он - Аслан,  а  не
Степа, потому что он - их и с ними, а не с теми, кого они режут.
   Может, хоть срочников не тронут?..
   Срочников трогать не стали, срочников разобрали  по  отрядам,  потому
что лошадей на всех не хватало, а груз за счет трофейных  боеприпасов  и
продуктов прибыл и всем нужны были вьючные животные.
   Они ушли до рассвета,  рассыпавшись  через  несколько  километров  на
мелкие, затерявшиеся в предгорьях отряды. Мурад, тот, четырнадцатилетний
мальчик, что зарезал контрактника, ушел с ними. Ему оставаться в деревне
теперь было нельзя. Его детство кончилось...
   Рейд удался. Они уничтожили до двух взводов  живой  силы  противника,
сожгли три БТРа и не сколько машин, освободили большой населенный  пункт
и разжились оружием и боеприпасами.
   Этот "укус", в отличие от других, был  очень  чувствительным  укусом.
Уже не комариным. А главное, был не последним...
 
Глава 10 
 
   Принадлежность безголового трупа установили довольно быстро. Труп при
жизни был гражданином Мамедовым,  тысяча  девятьсот  пятьдесят  девятого
года рождения, уроженцем города  Грозного,  тогда  еще  Чечено-Ингушской
Автономной Советской Социалистической Республики. Последние  лет  десять
гражданин  Мамедов  жил  в  их  городе,  состоя  в  браке  с  гражданкой
Курочкиной, от которой имел двух  детей.  В  настоящее  время  он  нигде
постоянно  не  работал,  подвизаясь  на  ниве  частнопредпринимательской
деятельности, держа на местном колхозном рынке несколько палаток.
   Что  сильно  усложнило  задачу  следствия,  потому  что  у   уроженца
Чечено-Ингушской Республики, да еще частного торговца,  да  еще  в  наше
время врагов должно было быть немерено.  Следствие  выдвинуло  несколько
основных версий - конфликт  на  бытовой  почве,  на  производственной  и
кровная месть. На большее у местных сыщиков  фантазии  не  хватило.  Или
желания...
   Потому что узнать имя его убийц было не так уж  сложно.  О  них  весь
город знал,  по  крайней  мере,  та  его  мусульманская  часть,  которая
занималась торговлей.
   Гражданина Мамедова "замочила" чеченская "крыша". Та, что "держала" в
городе колхозный рынок, еще два рынка помельче, автомобильную  толкучку,
автосервис и без счета торговых палаток.
   За что "замочили", было тоже хорошо  известно.  За  то,  что  Мамедов
отказался им  платить.  Нет,  не  дань,  дань  Мамедов,  равно  как  все
остальные "колхозные" торговцы, отстегивал исправно и в срок.  Это  дело
святое, это как в Америке подоходный налог.
   Мамедов отказался  платить  дополнительный  сбор,  который  назначила
"крыша" в прошлом месяце. Другие хоть и скрепя сердце,  но  согласились,
он - нет!
   К нему пришел "бригадир".
   - Ты не хочешь помочь своим братьям,  которые  сейчас  там  воюют?  -
спросил он.
   - У меня нет братьев. Они все погибли, - ответил  Мамедов.  -  И  нет
денег.
   - Тогда бери оружие и иди воюй, если  ты  мужчина,  а  не  презренный
трус!
   Воевать Мамедову хотелось даже меньше, чем  давать  денег.  Он  этого
удовольствия уже хлебнул в первую войну. Причем под завязку! Лучше  было
отдать деньгами, чем кровью, но его только что кинули на крупную  сумму,
а его жена ждала ребенка. Не эта - та, вторая, жена.
   - У меня сейчас нет денег, - повторил он.
   - ... - сказал  "бригадир"  по-чеченски,  что  было  угрозой  и  было
оскорблением.
   Пугать чеченцу чеченца дело пустое. Даже если  тот  струсит,  он  все
равно этого не покажет. И уж совсем глупо оскорблять.
   Мамедов ответил. Ответил в том же тоне, на понятном  торговцу  и  его
"крыше", не чеченском и не русском, а на блатном языке.  Ответил  в  том
смысле, что, пока он там за свободную  Ичкерию  свою  кровь,  не  жалея,
проливал,  они  здесь  по-легкому  "бабки"  заколачивали  и  с  "телками
хороводились", как последние, трусливые шакалы.
   Что было правдой, и потому было вдвойне обидно!
   Чеченская группировка, "крышующая" колхозный рынок, еще два  рынка  и
без счета  торговых  палаток,  гибнуть  в  неравной  борьбе  с  русскими
захватчиками  не  спешила,  предпочитая  бомбить  безоружных   лохов   в
российской глубинке, откупаясь от войны чужой "зеленью".
   А Мамедов осмелился сказать об этом вслух,  нанеся  тем  оскорбление,
которое можно было смыть только кровью. Его кровью.
   Мамедова убили и отрезали ему голову, представив банальную бандитскую
разборку патриотическим актом. Чтобы другим  неповадно  было  воз-бухать
против "крыши" и "бабки" жать.
   Как можно на такое дело не давать?..
   Нельзя не давать!..
   Потому что все дают, от Калининграда до Владивостока и  от  Салехарда
до Астрахани. Нищие попрошайки, которые сидят на вокзалах и в переходах,
торговцы на рынках и известные всей стране  нефтяные  магнаты,  качающие
нефть из тюменских недр. Попрошайки "отстегивают" по сто рублей, магнаты
- миллионы долларов.
   Потому что если не "отстегивать", то мало не покажется! Пусть даже ты
самая наикрутейшая "крыша". Приедут с родины боевые ребята с  автоматами
и гранатометами  и  покрошат  в  лапшу.  Это  ж  не  менты,  с  ними  не
договориться. Они же не для себя берут!..
   Тоненькие ручейки сотен отнятых у нищих рублей, тысячи  -  торговцев,
миллионы - магнатов, сливаясь в мощные денежные потоки, текут  налом,  в
чемоданах курьеров в Чечню и через границу, с валютных счетов  на  счета
офшорных банков. Каждый день, каждый час. Потому что война  питается  не
только кровью и не столько кровью, сколько деньгами.  Причем  в  та-аких
количествах! Ведь каждый отстрелянный в цель  или  мимо  патрон,  он  не
бесплатный, а стоит десять или больше центов, очередь - два  или  больше
дол