ыли "липовыми". Документы
были  выписаны  на  вымышленные  имена,  но  бланки  были  натуральными,
гознаковскими, полученными и оформленными по всем правилам в  паспортных
столах районных отделов внутренних дел. Получить утраченные документы  в
Чечне не так то просто, потому что каждый человек должен проверяться  на
причастность его к бандформированиям. Но если за баксы, то нет  проблем,
нужно лишь фотографию дать и новое свое имя и возраст продиктовать...
   Дэпээсник выбрался из автобуса. Вслед за ними выскочил водитель. Он о
чем-то стал говорить, оживленно жестикулируя, и скоро вернулся в салон.
   - По полтиннику с носа, - сказал он.
   - Почему так дорого? - возмутились женщины. - Прошлый раз было сорок.
   Водитель пожал плечами. Он за тарифы не отвечал.
   Одна из женщин прошла по рядам, собирая мятые десятки  и  полтинники.
Деваться было некуда, если не сунуть в лапу, то менты  станут  проверять
документы и шмонать сумки, придираясь к каждой мелочи. И все равно  свое
получат. А тех, кто упрется, могут ссадить с автобуса,  могут  избить  и
даже - о чем ходят неясные, но упорные слухи - совсем убить, бросив тело
где-нибудь на обочине дороги. И ничего им за это не будет.
   Деньги отдали, и автобус тут же поехал дальше. До следующего поста...
Постов было много, и  на  каждом  приходилось  оставлять  от  десяти  до
пятидесяти рублей с носа. Такой  был  тариф  за  право  передвижения  по
русским дорогам. К чему все давно привыкли - и пассажиры, и милиционеры.
   Прибыли.
   Ростов...
   Автобус ехал по непривычно мирным, с целыми домами улицам, по которым
толпами ходили ярко одетые люди. Все они давно отвыкли от  городов...  А
кое-кто и вовсе ничего другого, кроме разрушенных сел и разбитых  дорог,
не видел.
   Например, Мурад...
   Прилепившись лицом к окну, широко раскрыв глаза и рот, он с  детским,
непосредственным удивлением смотрел на чистенькие здания, на  неразбитые
стекла витрин, на голые коленки русских девушек.
   Этот мир ему был не знаком. Этот мир он видел впервые!
   Здесь все было не  так,  было  удивительно  и  интересно.  Он  слышал
рассказы земляков, бывавших в России  и  даже  в  самой  Москве,  но  их
рассказы он воспринимал как "чеченские народные сказки",  потому  что  в
своей жизни не видел и не знал ничего, кроме войны, кроме привычных  его
глазу "АКМов", бэтээров и обугленных руин. А там  были  какие-то  чудные
троллейбусы и трамваи, очень высокие здания,  были  дискотеки  и  ночные
клубы,  где  перед  всеми,  перед  совершенно   чужими   им   мужчинами,
раздеваются - причем совсем! - женщины.
   Мурад верил, что такое возможно.
   Но представить это не мог! А теперь и представлять  не  надо  было  -
сиди и смотри в окно...
   Магомед смотрел туда же. В окно.  Но  смотрел  по-другому  -  смотрел
жадно, не отрываясь, напряженно сцепив пальцы в кулаки. Там,  за  окном,
был привычный ему мир, тот, из которого он ушел и который, увидев, вдруг
вспомнил. И, вспомнив, вспомнил ту свою прежнюю жизнь и то  свое,  почти
забытое им имя - Саша Скоков. Его звали Саша, он бегал точно по таким же
улицам, жил в такой же вот "брежневке", учился в  школе  с  похожими  на
этих и совершенно не похожими на чеченских девочками. Это был его мир. В
нем было все то, что он наблюдает теперь со стороны, в окно автобуса.  В
нынешнем его мире все было не  так  -  были  горы,  мины,  "вертушки"  и
смерть. Было очень много очень разных и очень  страшных  смертей.  И  не
было "хрущевок" и девятиэтажек с целыми окнами, не  было  грохочущих  по
рельсам трамваев, "киношек" и голых коленок...
   Магомед Мерзоев вернулся в  свое  прошлое  и  стал  Сашкой  Скоковым,
которому трудно было понять, куда, для чего и во имя чего едет живущий в
нем Магомед Мерзоев...
   - Все, приехали...
   Пассажиры, потянув  за  собой  вещи,  вышли  из  автобуса  и  тут  же
разбежались - женщины на базар,  закупать  товар,  который  на  этом  же
автобусе вечером повезут в Чечню,  чтобы  заработать  на  нем  несколько
сотен рублей и поехать за новым. Потому что другой работы в Чечне нет  -
только мелкая торговля для женщин  и  война  с  русскими  для  мужчин  и
мальчиков.
   Женщины убежали на базар, а мужчины  разошлись  кто  куда.  Но  через
некоторое время все собрались на вокзале. Где  купили  билеты  в  разные
вагоны.
   В поезде они тоже сидели, не отрываясь от окон, их  вновь  шмонали  и
проверяли  у  них  документы  проходящие  по  вагонам  милиционеры.   Но
документы у них были в полном порядке, и ничего предосудительного они  с
собой не везли.
   Везли другие. Не теперь. И не в этом поезде...
   На нужной станции они сошли и отправились  по  заранее  известным  им
адресам - в снятые не ими, но для них  квартиры.  Где  они  должны  были
находиться несколько дней и где им совершенно нечего было делать...
   Мурад сидел перед окном и, сам того не желая и завидуя  текущей  там,
внизу, мирной, легкой жизни, все  больше  и  больше  ненавидел  русских,
которые, живя в больших городах и имея все, пришли на его Родину,  чтобы
убивать его народ и разрушать их города и села. Это было  не  правильно,
чтобы они жили вот так, не слыша выстрелов и взрывов, в целеньких домах,
в сытости, а его близкие  замерзали  и  недоедали,  ютясь  в  руинах,  и
умирали от русских пуль и бомб.
   Они тоже должны были страдать и должны были умирать. Как чеченцы! Что
было бы справедливо. И было угодно Аллаху!..
   Сашка Скоков тоже часто подходил к окну, чтобы увидеть один и тот  же
кусок улицы и тротуара, по которому бежали, торопились куда-то прохожие.
Он пытался разозлиться на них, но не мог. Не мог убедить себя, что нужно
убивать вот этих, что ходят там внизу с пакетами и сумками,  людей,  так
похожих на него, на его  мать,  на  его  бывших  друзей.  Да,  наверное,
правильно лишать жизни одетых в камуфляж, укрытых за броней и сидящих на
броне их мужчин, но всех других...
   То сожженное "вертушками" федералов село, его погибший  ребенок,  его
покалеченная жена были там, далеко в  горах.  А  он  был  здесь.  Был  в
привычной, типовой, со всеми удобствами, с унитазом, газом и  кранами  с
горячей и холодной водой квартире, где трудно  было  ненавидеть  русских
так,  как  в   Чечне...   Не   мог   Сашка   Скоков   ненавидеть   своих
соотечественников так же, как Магомед Мерзоев.
   Он, несмотря на запреты, выходил из дома, садился в трамвай и ехал...
Не важно куда, просто  ехал  и  ехал,  сидя  на  сиденье  возле  окна  и
неотрывно глядя в него. Он вошел в эту жизнь легко, как кинжал в  ножны,
но он боялся признаться себе в этом. В том, что его тянет туда, в  толпу
прохожих, тянет в  магазины,  на  пляжи,  на  волейбольные  площадки,  в
кинотеатры, на  танцы...  Что  он  хочет  вернуться  туда,  откуда  ушел
когда-то по повестке военкомата...
   Аликбер ни к каким окнам не подходил - Аликбер  пил  водку.  Денег  у
него не было, но деньги он добыл, выйдя поздней ночью на улицу и ограбив
какого-то подвернувшегося под кулак прохожего. Которого,  не  исключено,
даже убил. Но что даже в голову не взял, потому что теперь это  было  не
важно.
   Водку он купил в ближайшем киоске и, наплевав  на  шариат  и  Аллаха,
глушил ее практически без перерыва -  приходил  в  себя,  опрокидывал  в
глотку стакан и отключался. Потому что когда не пил  -  начинал  бояться
смерти и жалеть себя. Чего настоящий  чеченец  и  мужчина  допускать  не
должен!
   Ну ничего, как-нибудь, уговаривал он сам себя. Скоро  они  пойдут  на
дело,  засветятся,  их  заметут  менты.  Прокурор,  конечно,   затребует
"вышку", но купленные земляками адвокаты скостят срок лет до пятнадцати.
Это, конечно, больше, чем если бы он получил за "хулиганку", от  которой
смотался в Чечню, но больше, чем впаял бы суд шариата. Те бы быстро  ему
"намазали лоб зеленкой". Зато не придется бегать в атаки.  Он  потому  и
согласился на это дело, лишь бы не воевать. В горах живут меньше, чем на
зоне. И хуже, чем на зоне. Лишь бы его менты сразу не шлепнули,  а  там,
глядишь, подоспеет амнистия или "зеленый прокурор".
   Ничего...
   Умар Асламбеков не пил и в окна не смотрел. Он  был  трезв  и  трезво
смотрел на свое будущее. По всей  вероятности,  он  погибнет,  причем  в
ближайшем обозримом будущем. И  наверное,  это  будет  не  самым  худшим
исходом. Лучше так, лучше сразу, чем если будет  суд,  репортеры  и  его
увидят и узнают московские знакомые. Они могут  узнать  его  и  так,  но
могут и не узнать, потому что у него документы на совсем другое имя и не
привычная им, не аспирантская, внешность. Лучше бы, чтобы  не  узнали...
Или пусть даже узнают, но... он об этом уже не узнает.
   И уж коли то, что должно случиться,  все  равно  случится,  то  пусть
случится как можно скорее. Единственно,  на  что  он  рассчитывает,  это
сделать  один  телефонный  звонок.  В  Голландию.  Всего  один   звонок,
последний, который ему  могут,  который  должны  разрешить.  А  потом  -
пусть... Он сам сделал свой выбор, так что винить некого!  Да  и  поздно
кого-либо винить. Все равно ничего вернуть уже нельзя.
   И другим - нельзя!..
   Мураду.
   Алику.
   Магомеду...
   Они были очень странными боевиками  -  боевиками,  которые  расхотели
убивать. Кроме разве мальчишки Мурада.
   Они не хотели убивать, еще меньше хотели умирать,  но  они  не  могли
пойти против  своего,  пославшего  их  сюда,  народа.  Потому  что  были
рядовыми на этой войне бойцами.
   Они должны были убить.
   И должны были  умереть...  Завтра.  Послезавтра.  В  крайнем  случае,
послепослезавтра.  У  них  не  было  будущего.  И  почти   не   осталось
настоящего. У них было только прошлое. У каждого - свое.
   Они были очень разными, они жили совершенно отлично друг от друга, но
так получилось, что умереть им предстояло одинаково. Вместе.  И  в  один
день...
 
Глава 49 
 
   Вначале они звонили на домашние и мобильные телефоны близким. Потом в
милицию и службу спасения.
   Потом  диспетчеры  милиции  и   службы   спасения   -   руководителям
соответствующих подразделений милиции и службы спасения.
   Потом руководители соответствующих служб милиции  и  службы  спасения
своим начальникам.
   Потом начальники в городскую администрацию и правительство...
   После чего всем стало ясно, что  в  городе  случилась  большая  беда.
Которую власти предпочли бы  замять.  Но  замять  уже  было  невозможно.
Потому  что  слух  в   современном   городе   распространяется   быстрее
радиооповещений штаба гражданской обороны.
   Скоро все знали всё...
   Была глубокая ночь, шел моросящий холодный дождь, но на  улицах  было
неестественно много для ночи  и  непогоды  людей.  Против  которых  было
спешно выставлено оцепление.
   В оцеплении стояли  милиционеры  и  поднятые  из  казарм  по  тревоге
солдаты-срочники. Милиционеры и солдаты мерзли и думали только об одном,
чтобы их скорее сменили или хотя бы привезли горячего кофе.
   Но их не меняли.
   И кофе не везли.
   На них  лезли  какие-то  гражданские,  которые  плакали,  умоляли  их
пропустить, совали им в руки и карманы бутылки водки  и  деньги  и  даже
пытались лезть в драку. Но они не брали деньги и даже водку, потому  что
командиры грозились обыскать их, и если что-нибудь найдут,  то  мало  не
покажется...
   Так они и стояли.
   С десятков раскрытых над людьми зонтиков на  бушлаты  солдат  стекали
частые струйки воды. Толпа напирала. Но солдаты отдавливали людей  назад
прикладами автоматов. Солдаты были злы.  На  всех.  На  "чехов",  на  их
жертвы, на напирающую на них толпу, на своих командиров...
   - Сдай назад! - орали они охрипшими голосами, корча угрожающие рожи.
   И думали - скорей бы уж там всех прикончили,  и  тогда  их  вернут  в
теплые казармы и, наверное, дадут поспать до самого обеда.
   Солдаты никогда  не  бывают  сентиментальны  и  менее  всего  склонны
кого-нибудь жалеть. Ведь их тоже никто не жалеет.
   - Осади, я сказал! Сдай назад!..
   За спинами солдат  было  здание,  в  здании  засели  "чехи",  взявшие
заложников. Больше никто ничего не знал.
   - Они  кого-нибудь  уже  убили?  -  живо  интересовались  журналисты,
надеясь, что  кого-нибудь  все  же  убили,  потому  что  им  нужна  была
сенсация.
   Матч, в котором никто никому не  забивает,  скоро  перестает  держать
зрителей в напряжении. Это азбука.
   Нет, никто никого не убил. Пока...
   - Но, может быть, они грозили кого-нибудь убить в ближайшее время?
   Хотя бы...
   Если нет голов, то должны быть,  как  минимум,  толевые,  пусть  даже
нереализованные ситуации.
   И не грозили...
   - Но, наверное, они кого-нибудь избили или что-нибудь требуют?
   Когда нет голов и  нет  толевых  ситуаций,  приходится  рассуждать  о
финтах, подсуживании и грубости на поле. Чтобы хоть о чем-то говорить...
   Но даже избиений и ультиматумов - не было.
   Ничего не было...
   Террористы были вялы, власть инертна. Некоторую активность  проявляла
только толпа. Но она никак не могла прорвать оцепление.
   В разворачивающейся трагедии возникла затяжная пауза - террористы  не
хотели, власть - не могла...
   "Почему именно они?.. - размышлял про себя Умар Асламбеков. -  Почему
не кто-нибудь другой - не милиционеры или военные? Или хотя бы  взрослые
мужики?.."
   Умар сидел с автоматом на коленях  против  заложников.  И  чувствовал
себя отвратительно. Потому что заложниками в  основном  были  женщины  и
дети. По крайней мере, в его секторе.
   Он готов был воевать, он  должен  был  воевать,  чтобы  отомстить  за
своего отца, чтобы перестать быть изгоем, но не  с  этими  же!..  Судьба
обошлась с ним очень сурово, подсунув в качестве противников именно  их.
Судьба была злодейкой, ей зачем-то понадобилось сделать из  него  убийцу
детей и женщин!
   "Надо отпустить детей, женщин, стариков, оставив одних только молодых
мужчин, - думал он. - Нельзя воевать с женщинами и детьми - они  ни  при
чем..."
   "Надо их отпустить, к чертовой матери, всех  этих  баб  и  весь  этот
детский сад! - лихорадочно соображал Аликбер. - Ну их  к  дьяволу!..  За
своих баб и детей они их тут всех до одного  перемочат!  Надо  отпустить
их, чтобы менты не стреляли, попугать  их  маленько,  а  потом  сдаться.
Может, тогда все это сойдет за "хулиганку"..." Жаль, что заправлял  всем
этим делом не Аликбер...
   Магомед Мерзоев тоже не готов был стрелять в  детей.  Особенно  после
того, как в нем, как в  коконе,  заворочался  Сашка  Скоков.  Ментам  он
запросто бы, не дрогнув, перечеркнул горло кинжалом. Но не детям же!..
   Магомед сел на автобус, который привез его не из Чечни в Россию, а  в
прошлый его мир, в котором детей и женщин убивать было не принято. Да  и
мужчин тоже...
   "Сколько можно тянуть? Надо кого-нибудь из них убить и выбросить  его
тело на улицу!" - очень здраво, по-взрослому размышлял Мурад.  Чтобы  ни
кто уже не сомневался. Потому что он  видел,  как  смотрел  на  детей  и
женщин Умар и как отводил глаза  в  сторону  Магомед.  Если  кого-нибудь
убить, то тогда все станет всерьез, и никто не сдастся, и  они  выполнят
свой священный долг до конца! Несмотря ни на что!..
   Мурад был мальчик, но он был  куда  умнее  своих  старших  "братьев",
потому что предпочитал не болтать, а действовать.
   Еще один,  заменивший  в  их  пятерке  выбывшего  по  болезни  Аслана
Салаева, боевик вообще ни о чем не думал. Он был  совершенно  спокоен  и
был готов стрелять, если нужно будет стрелять, в кого угодно. Потому что
русские убили у него всю семью - убили мать, отца, жену  и  трех  детей.
Детей и жену завалил в погребе, где они прятались от обстрела,  попавший
в его дом снаряд. А потом туда, где они шевелились, потому что были  еще
живы, бросили гранату наступавшие десантники.
   Что ему до чужих детей, когда русские  не  пощадили  его?  Их  смерть
угодна Аллаху! Если они здесь, то, значит, он выбрал  именно  их,  а  не
кого-то другого, и так тому и быть! Пусть умрут они и он...
   Отсюда он готовился попасть сразу в  рай,  где  очень  хорошо,  очень
сытно и нет войны...
   - Извините... -  робко  сказала  одна  из  заложниц,  сидевшая  в  их
секторе. - Но мальчик хочет в туалет.
   На коленях у нее сидел ее маленький сын.
   - Да, да, конечно, - засуетился, вскочив на  ноги,  Умар  Асламбеков,
лихорадочно крутя головой, чтобы увидеть, куда можно отвести мальчика...
   Но отвести его никуда не удалось.
   - Сиди! - коротко и свирепо сказал Мурад, поведя автоматом в  сторону
женщины.
   Та побледнела и замолкла, изо всех сил  прижав  к  себе  мальчика.  И
мальчик, который до того беспрерывно теребил ее и что-то шептал на  ухо,
затих, испуганно глядя на страшного дядю.
   Но мальчик не мог терпеть долго и не мог бояться  бесконечно.  Потому
что сидел на коленях у своей матери, которая была его защитой.
   Он захныкал и стал проситься в туалет.
   - Потерпи, - шептала ему на ухо мать. - Потерпи еще немножко...
   Умар растерянно смотрел на мать с ребенком, на вдруг непонятно отчего
рассвирепевшего Мурада. Ему было стыдно и жаль  женщину,  но  он  боялся
Мурада. Он, сорокалетний мужчина,  боялся  пятнадцатилетнего  мальчишку!
Потому что этот мальчишка не боялся никого и ничего.
   Мурад ничего не сказал ему, но Умар молча сел на место, ненавидя себя
за слабость. И просто ненавидя себя... За то, что оказался здесь, что не
нашел в себе сил остаться там, в Европе, что не  способен  пойти  против
Мурада и здравого смысла... За то, что запутался...
   Мальчик хныкал все громче и громче. Терпеть  его  просьбы  и  всхлипы
было почти невозможно.
   - Пустите ребенка, - подал голос пожилой мужчина.
   Мурад словно ждал  этой  реплики.  Он  вскочил,  схватил  мужчину  за
шиворот и потащил в сторону.
   - Молчать! - кричал он. - Молчать, шакал!
   Он переменился в лице и,  вдруг  быстро  перехватив  автомат,  ударил
мужчину прикладом в лицо, свалив на пол. И ударил еще раз, так,  что  по
полу брызнула кровь.
   Женщина в ужасе смотрела, как  бьют,  как  убивают  мужчину,  который
вступился за ее ребенка. Она смотрела, с силой прижимая лицо мальчика  к
себе, чтобы он не мог повернуть голову, не мог видеть происходящего. Она
давила так сильно, что мальчик стал пищать и вырываться из ее рук.
   Мурад бил по голове, по плечам, по рукам катающегося по полу мужчину,
намереваясь убить его. Но его остановили. В  этот  раз  остановили.  Как
видно, смерть заложников не входила в планы террористов. Пока...
   Но чуть позже не в их, в другом секторе убили какую-то женщину. Как -
никто не видел. И даже не все слышали. Просто  где-то  за  стеной  глухо
простучала дробь короткой  очереди,  а  спустя  некоторое  время  к  ним
подошел Мурад.
   И все всё поняли.
   Потому что увидели его  лицо  -  возбужденное,  но  все  равно  очень
спокойное, увидели его глаза и сообразили, что он там был  и,  возможно,
стрелял именно он и готов стрелять и дальше - в женщин и в  детей  тоже!
Хоть в кого!..
   Мурад сделал то, что должен был сделать - он сжег мосты! Мурад  готов
был идти до конца - и гнать туда всех!
   И те, кто надеялся, что все обойдется, поняли, что  не  обошлось,  не
вышло!   Прозвучала   одна-единственная   короткая   очередь,   и    все
переменилось... Одной из заложниц не стало. И значит, не  будет  никакой
"хулиганки" и не будет прощения. "Хулиганки" с трупами и  огнестрельными
ранениями не бывает! Теперь им бессмысленно сдаваться,  теперь  придется
идти до конца!..
   А Умар так и не встал... Умар сидел, словно его пришили к стулу... Не
тогда он сделал выбор - сейчас! Тогда, когда  он  вернулся  в  Чечню  из
благополучной Европы, когда шел маршем с боевиками по лесам и даже когда
пытался перерезать глотку предателю, он лишь хотел его сделать. А теперь
- сделал! Окончательно и бесповоротно!
   Теперь он был с ними - с Мурадом!
   Теперь он мог либо стрелять в своих и погибнуть от их  пуль,  и  даже
если каким-нибудь чудом спастись, то все  равно  попасть  под  суд,  как
террорист,  либо  стать  таким  же,