колько дней Умар втянулся в марш. Автомат уже не  колотил
по его телу, а висел удобно и под  рукой,  чтобы  можно  было  мгновенно
начать стрельбу. Он знал  свое  место  в  походной  колонне,  знал,  что
делать,  если  начнется  перестрелка,  кого  прикрывать  и   кто   будет
прикрывать его. Война своим премудростям учит быстро,  потому  что  тот,
кто обучаем меньше, - умирает первым. Такой вот естественный отбор...
   На место Умар пришел без иллюзий, пришел бойцом.
   Понимая, что его война уже началась...
 
Глава 38 
 
   Мураду не понравился новый боец. Тем, что он был похож на учителя. Он
смотрел как учитель и говорил как учитель. Хотя не мог  ничему  научить,
потому что был худшим, чем Мурад, бойцом. Он, кажется, даже в боях почти
не бывал. Но дело даже не в этом - в повадках, которые отличают  опытных
бойцов от новобранцев. Умар по всем статьям был новобранцем. Он ходил не
как все, смотрел иначе, оружие держал не так, как другие.
   Мурад был уверен, нутром чувствовал, что, если дойдет до  дела,  Умар
не сможет перерезать русскому глотку, выпустить  ему  кишки  и  даже  не
сможет выстрелить ему в лицо. Мурад мог выстрелить и  мог  перерезать  -
потому что уже стрелял и резал.
   Умар был слаб, хотя и не был еще стар. Полагаться  на  такого  в  бою
было нельзя. А это очень важно, чтобы тебя  справа  и  слева  прикрывали
надежные бойцы, которым  не  надо  объяснять,  что  делать  в  следующую
минуту, которые и так все знают. От этого зависит успех боя и жизнь.  Но
научиться этому можно, только воюя.
   Мурад никогда бы не взял Умара  в  свой  отряд,  но  выбирать  состав
группы было не ему, потому что командиром был не он.
   "Надо будет к нему приглядеться, подучить, помочь, - решил  про  себя
Мурад. - Не для него - для себя, для дела..."
   И его ничуть не удивляло, что он, пятнадцатилетний  мальчишка,  решил
взять под свою опеку сорокалетнего  мужчину,  кандидата  наук,  которого
посчитал совершенно  не  приспособленным  к  этой  жизни.  И  никого  не
удивило. И даже Умара не удивило. Потому что он принял главенство  этого
мальчишки, почувствовав, что тот знает и умеет больше его.
   И это нормально. На войне возраст меряется не годами,  проставленными
в паспорте, а боевым стажем, который измеряется днями  и  редко  у  кого
неделями. И если в твоей  биографии  двадцать  суток  боев,  то  ты  как
минимум в двадцать раз старше  того,  кто  в  боях  еще  не  участвовал.
Поэтому Мурад был старше  сорокалетнего,  полуобстрелянного  "дяденьки",
который ему в отцы годился и разговаривал с  ним  сверху  вниз,  как  со
своим учеником. Если, конечно, не по паспорту, если по  меркам  военного
времени.
   А других здесь не было и быть не могло!
   Так  война,  "ставя  все  с  ног  на  голову",  на  самом  деле   все
"расставляла по своим местам"...
 
Глава 39 
 
   Идти было недалеко, было - рукой  подать.  Эту  боевую  вылазку  даже
нельзя было назвать  рейдом,  потому  что  на  все  про  все,  вместе  с
переходом туда и обратно и с работой на месте, должно было уйти от  силы
четыре дня. Если, конечно, считать  по  километражу.  Который  на  войне
очень относителен...
   Собрались быстро - проверили оружие, рассовали по подсумкам  запасные
автоматные рожки и гранаты, упаковали во вьючные мешки еду  и  одеяла...
Задание было плевым - не мост взорвать и не русскую колонну расстрелять,
всего лишь спуститься с гор и, не вступая в бой с  федералами,  войти  в
"населенку", где привести в исполнение приговор шариатского суда.
   Проштемпелеванные бланки с приговорами и вписанными  в  пустые  графы
именами были у командира.
   "Странно, - думал про  себя  Аслан  Салаев,  -  такой  сыр-бор  из-за
такого, в общем-то, простенького задания... Ну и ладно  -  зато  поживем
пока!"
   Из лагеря  вышли  засветло,  встали  в  походную  колонну,  двинулись
привычным маршевым шагом, выдерживая между собой полтора десятка  шагов,
чтобы одной  очередью  всех  положить  было  нельзя.  Дозоры  вперед  не
высылали,  слишком  их  мало  было  для  дозоров  -  меньше   отделения,
ограничились тем,  что  идущая  в  голове  колонны  пара  отрывалась  от
основной группы на сто - сто пятьдесят метров,  проверяя  подозрительные
места. К ночи сблизились, опасаясь растеряться в темноте.
   Что-что, а ходить они научились. В отличие от федералов у них не было
"вертушек", бронетехники и машин, на которых можно  было  "подскакивать"
до места. У них были только ноги, которыми они исходили вдоль и  поперек
всю Чечню.
   Четыре-пять километров в час -  больше  ночью,  по  горам,  в  полной
выкладке не пройти. Десять часов - полета верст.  Если  прихватить  пару
утренних часов,  то  можно  сделать  еще  с  десяток  километров.  Итого
шестьдесят. Сверх того - вряд ли. Только если идти днем или использовать
для переноса груза лошадей или пленных солдат. И если на хвост тебе сели
федералы.  Тогда,  пытаясь  оторваться,  можно  и  все   сто   пятьдесят
пробежать!
   В первую ночь они протопали сорок  пять  километров.  Они  бы  смогли
пройти и больше, если бы не Умар Асламбеков,  который  начал  выдыхаться
раньше других. День перележали в густых кустах,  нарубив  и  набросав  с
боков ветки и отдыхая вполглаза. Это была уже не их территория, это была
чужая территория. Федералов.
   Ночью снова двинулись в путь. Шли в обход "населенок" и блокпостов. У
партизан самое короткое расстояние  между  двумя  точками  на  местности
вовсе даже не прямая линия, а, напротив,  сильно  извилистая.  Там,  где
можно идти по гладкой дороге, они продираются вдоль обочин, ломая ноги в
невидимых в темноте ямах и колдобинах, открытые  пространства,  где  сам
бог велел сокращать расстояния, обходят по большому радиусу. У  партизан
своя "геометрия", высшая. В их "геометрии"  самое  короткое  расстояние,
соединяющее точки, это то, которое самое безопасное.
   К полуночи были на месте.
   "Населенка" спала. Или делала вид, что спит.
   Командир,  приказав  оставаться  на  месте,   ушел   куда-то,   скоро
вернувшись с каким-то человеком. Который  задами  провел  их  в  дом.  В
комнате с зашторенными, выходящими во двор окнами  запалили  керосиновую
лампу. Командир вытащил и разложил на столе небольшие листки  бумаги.  В
которых была чья-то смерть. И достал еще два чистых  бланка,  куда  стал
вписывать продиктованные хозяином дома имена.
   Отбрасывая на лица желтые блики, колеблясь  и  коптя  гарью,  тлел  в
"фонаре" керосиновой лампы прикрученный фитиль. На стульях, возле стола,
устало откинувшись на спинки, сидели бородатые люди, положив перед собой
автоматы. Командир говорил о смерти. Говорил очень буднично, как о видах
на урожай...
   Все это было теперь, в двадцать первом веке, в Чечне, хотя напоминало
Белоруссию сороковых годов  прошлого  века.  Ночь,  лампа,  вооруженные,
пришедшие из леса люди, и местный подпольщик, который  выдает  им  имена
"полицаев" и  жителей,  может  быть,  своих  соседей,  сотрудничающих  с
оккупантами.
   - Всё? - спросил командир.
   - Можно еще Айдамирова.
   Командир взял еще  один  бланк  и  вписал  туда  еще  одно  имя.  Так
просто...
   А все потому, что современная Чечня живет не  по  одной,  а  по  двум
"конституциям" - по общероссийской и по шариату. Российская  Конституция
гарантирует чеченцам основные свободы.  Но  только  днем.  Ночью  Чечней
правит шариат. Который насаждают не чиновники, а гораздо более скорые на
руку слуги Аллаха. Которые не могут себе позволить  брать  провинившихся
земляков  под  стражу,  проводить  следственные  мероприятия,   суды   и
назначать тюремные сроки. Нет у них СИЗО, тюрем и исправительно-трудовых
лагерей. Все они остались у федералов. А подписки  о  невыезде  брать  у
чеченцев бессмысленно, и даже не  потому,  что  они  куда-то  сбегут,  а
потому, что соберут всех своих многочисленных родственников, вооружат их
до самых зубов - и поди тогда  их  возьми!  Поэтому  суд  шариата  очень
быстрый суд. Заочный суд. С минимальным набором предлагаемых  обвиняемым
приговоров. Из которых  на  оккупированных  территориях  на  самом  деле
практикуется  только  один  -  смертная  казнь  через...  Уж  через  что
придется...
   - Пошли!
   Изменников вылавливали по домам по одному. Их бы  никогда  не  смогли
взять, если бы партизанам не  помогали  местные  "подпольщики",  которые
вызывали приговоренных под каким-нибудь благовидным предлогом  на  улицу
или показывали пути проникновения в дом.
   - Баха, выходи давай.
   - А что случилось?
   - Гамзата ранили. Он тебя скорей зовет!
   Ранили или нет Гамзата, можно было узнать, только выйдя из дома.
   - Я сейчас...
   Ваха выходил, застегивая на ходу одежду, и успевал отойти  метров  на
пятьдесят от  дома,  где  попадал  в  жесткие  объятья  поджидавших  его
партизан. Его сбивали с ног, вырывали оружие, оглушали ударом по  голове
и тащили в сторону разрушенной фермы.
   Со всеми приговоренными, кроме одного, все прошло гладко. Один  вышел
с  приехавшим  к  нему  накануне  вечером   родственником,   о   котором
"подпольщики" ничего не знали. Справиться с двумя крепкими, вооруженными
мужчинами,  не  поднимая  шума,  было  затруднительно,  и  их   пришлось
прикончить, перерезав шеи кинжалами, недалеко от дома.
   С остальными покончили на рассвете, когда ночь уже  почти  ушла  и  в
серой мути рассвета можно было различить фигуры и даже  лица  окруживших
приговоренных людей. Подойдя к каждому и  склонившись,  командир  кратко
сообщил о решении шариатского суда. А то, что приговор будет приведен  в
исполнение немедленно, и так было ясно. Всем.
   Приговоренные не думали молить о пощаде, не смотрели жалобно на своих
палачей, пытаясь вызвать их сострадание, не пускали слезу. Они  сверкали
глазищами и норовили вырвать из пут кисти рук. Чеченцы не боятся смерти,
чеченцы боятся умереть вот так, как бараны, никому  за  свою  смерть  не
отомстив.
   Командир отошел и выдернул из-за пояса кинжал.
   И протянул его Умару.
   Все остальные, не входившие в  четверку,  бойцы  отряда  сделали  шаг
назад. Все, кроме Умара, Магомеда, Мурада и Аслана.
   Ах вот оно что!.. Вот кто должен исполнить роль палачей!  Они  должны
исполнить! Вот зачем их сюда притащили  -  для  приведения  приговора  в
исполнение. Чтобы проверить и повязать кровью. А раз так, то  этот  рейд
вовсе даже не рейд, а так - разминка. Репетиция...
   Умар побелел и, сам того не замечая, мелко-мелко затряс  головой.  Он
не мог!.. Не мог зарезать человека,  который  был  живой  и  смотрел  на
него... ему в глаза!
   - Н-нет...
   Командир еще раз предложил ему кинжал, тряхнув им в воздухе.
   Умар инстинктивно сделал шаг назад. Как будто, если  бы  он  не  взял
кинжал, тот бы пропал.
   - Н-нет!..
   Ему помог взявший над ним шефство Мурад. Он отодвинул Умара плечом  в
сторону, взял  кинжал  и  шагнул  к  одному  из  приговоренных,  который
зашевелился, закрутился на месте, надеясь еще освободить, вырвать  руки.
От страшного напряжения жилы на  его  лице  вздулись  буграми,  а  глаза
полезли из орбит.
   Мурад  схватил  его  за  волосы  левой  рукой,  попытался   отогнуть,
запрокинуть к спине голову, но его "детских"  сил  на  это  не  хватило.
Обреченный бычился и,  напрягая  шею,  клонил  голову  вперед,  прижимая
подбородок  к  груди.  Мурад  потянул  изо  всех  сил  и,  на  мгновенье
справившись и приоткрыв горло, полоснул  кинжалом  под  подбородком.  По
земле брызнуло черным.
   Бойцы отряда одобрительно загудели.  Мурад  не  отпускал  волосы,  он
продолжал держать голову, из-под  которой  рывками  хлестала  кровь.  Он
держал ее до тех пор, пока огромные, полные злобы глаза не  остановились
и не потухли. Они потухли не сразу,  постепенно,  когда  из  тела  вышла
жизнь.
   - Шакал, - презрительно сказал Мурад.
   Вытер об одежду убитого лезвие кинжала и передал его Аслану.
   Тот безропотно принял кинжал,  подошел  к  приговоренному  чеченцу  и
одним коротким касанием перерезал ему  шею  от  уха  до  уха,  ступив  в
сторону, чтобы его не забрызгала кровь. Он сделал все очень  технично  и
быстро, не как чеченцы, которые, гордясь собой, режут людей, помня себя,
думая, как они при этом выглядят, и потому режут картинно.  Он  не  стал
ничего говорить и не стал вытирать кинжал. Он просто передал его дальше.
Передал Магомеду.
   Магомед сделал все быстро и тоже не по-чеченски - по-русски. Он зашел
сзади, прижал к спине приговоренного колени, подпирая его,  откинул  ему
голову и провел лезвием кинжала поперек кадыка. Его лицо при этом ничего
не выражало - ни гордости, ни радости, ни огорчения. Он быстро и  хорошо
сделал свою работу. Только и всего...
   Следующим был Умар. Который словно закаменел.  Который  понимал,  что
должен сделать то, что сделали до него другие, потому  что  он  чеченец,
мужчина, кровник. Потому что он пришел сюда  за  этим.  Потому  что  это
война... И если он сейчас спасует, его будут считать трусом  здесь  и  в
его деревне, где все всё непременно узнают.
   Он все понимал.
   Но ничего не мог!
   Стоящие сзади бойцы подбадривали его и подталкивали в спину. Было уже
совсем светло, и пора было уходить. Но он не мог. Не мог!..
   За него его работу вызвался сделать Мурад. Который готов был зарезать
еще одного изменника, но его остановил командир.
   Он внимательно смотрел на Умара.
   Да, надо... Сейчас!..
   Дрожащей рукой Умар взял кинжал и подошел к "своему"  приговоренному.
И, как все, схватил его  за  волосы.  Но  схватил  недостаточно  сильно.
Мотнув головой, чеченец вырвался из его рук и боднул его в колени.  Умар
отпрыгнул.
   "Зрители" засмеялись и зацокали языками.
   Они его осуждали. Чеченец не  должен  бояться  смерти  ни  чужой,  ни
своей...
   Умар чувствовал, как на него смотрят, что  они  думают  и  что  будут
рассказывать другим.
   Он ощущал себя, как дворовый пацан, которого вызывали  на  драку,  но
который боится драки, но еще больше, чем самой  драки,  боится  показать
свой страх. Потому что  если  не  пересилит  себя,  то  станет  всеобщим
посмешищем и в этом дворе ему уже не жить!
   А где тогда?..
   Умар хотел быть как все, потому что он устал  быть  посередке,  устал
болтаться, как роза в проруби! Нельзя быть бесконечно посередке, нельзя,
оказавшись  на  войне,  не  испачкаться  кровью.  Все   равно   придется
испачкаться!  Лучше  прямо  сейчас,  чтобы  разом!  Чтобы  р-раз   -   и
навсегда!..
   Если трусить, если прятаться, то надо было прятаться раньше,  там,  в
Европе! Здесь - поздно!
   Злясь на себя и зля себя, Умар сделал шаг  вперед  и  решительно,  не
давая себе ни мгновения на раздумья, нагнулся и ткнул  кинжалом  куда-то
под подбородок  приговоренного.  Почувствовал,  как  кинжал  "отяжелел",
встретив преграду, и как, проткнув  ее,  как,  преодолев  сопротивление,
вошел в человеческую плоть. Жертва замычала и задергалась.
   Он не зарезал его, не смог, он его только ранил!
   За него его работу доделали другие. Доделал командир. Он взял из  его
ослабевших рук кинжал и очень спокойно, так, как не смог Умар, перерезал
раненому горло.
   Все... Слава Аллаху, все кончилось!..
   Потом уже мертвым изменникам  отрезали  головы  и  сбросили  их,  как
кочаны  капусты,  в  мешок.  Отрезанные  головы  должны  были  послужить
предупреждением сомневающимся. Тем, кто подумывали  о  сотрудничестве  с
оккупантами, потому что решили, что все, что это  навсегда,  что  другая
власть уже никогда не вернется.
   Так пусть теперь посмотрят на тех, кто  считал  так  же.  И  подумают
головой, пока она есть у них на плечах!
   И решат, с кем они!..
   Со своим народом?
   Или с чужим?
   А так чтобы посередке, так не бывает!..
 
Глава 40 
 
   Головы стояли аккуратным рядком,  ухо  к  уху,  стояли  перерезанными
шеями на земле, и из-под каждой натекла небольшая  лужица  крови.  Перед
головами лежала прижатая к  земле  камешками  картонка  от  упаковочного
ящика, на  которой  синей  шариковой  ручкой  было  написано  -  "СМЕРТЬ
ПРЕДАТЕЛЯМ!".
   - Черт, все-таки добрались! - тихо пробормотал Виктор Павлович.  Хотя
он их предупреждал!
   Зрелище было малоприятным даже для видавшего виды спецназовца. Не дай
кому бог - увидеть такой кегельбан. Особенно когда эти "кегли"  ты  знал
при жизни.
   Он - знал!
   Одна голова принадлежала  главе  -  такой  вот  дурацкий  каламбур  -
местной администрации, еще одна - начальнику  милиции.  Которых  подвели
под шариатский суд, о чем его информировал один из его  сексотов.  А  он
довел до сведения им. Наверное,  недостаточно  убедительно  довел,  если
судить по конечному результату.
   Жаль...
   Головы  собрали  в  картонную  коробку  из-под   телевизора,   сложив
"внавал". И отнесли в штаб.
   Расследовать здесь, по большому счету, было нечего - и так  все  было
понятно. Ночью из леса с бумажками,  которые  они  называют  приговорами
своего шариатского суда,  пришли  бандиты,  чтобы  прикончить  своих  же
чеченцев, продавшихся, по их мнению, русским.
   Сами они справиться с этим делом никогда бы не смогли - это было ясно
с самого начала. Никто им без боя не сдался  бы,  и  в  дом  за  здорово
живешь не запустил.  Тут,  если  бы  они  действовали  силой,  такая  бы
стрельба поднялась, что вся деревня на уши бы  встала,  а  они  каким-то
образом обошлись без шума. Выходит, им должен был помогать кто-нибудь из
местных, кого покойники знали.
   Кто - установить тоже  не  так  уж  и  сложно,  если  разбираться  по
"головам".  Кому  они  принадлежат?  Большинство  -   погибшим   местным
чиновникам. И лишь одна - никому. В том смысле, что ничего  из  себя  не
представляющему, без чинов, регалий и заслуг  чеченцу.  Который  даже  с
властями не сотрудничал. Тем не менее его прихлопнули, выставив в  столь
почтенной компании.
   Почему?..
   Ответ прост - потому что за него кто-то похлопотал.
   Кто?
   И это тоже понятно, потому что врагов у него немного и все их  знают.
Один из этих  врагов  хорошо  Виктору  Павловичу  известен,  потому  что
является его секретным сотрудником. И имеет давнюю и устойчивую связь  с
боевиками, являясь, так сказать, их местным  резидентом.  Отчего  они  к
нему и пришли. А к кому еще?..
   Виктор Павлович приказал доставить ему сексота, заодно  доставив  еще
десяток совершенно бесполезных ему людей, среди которых  тот  легко  мог
раствориться.
   Сексот раскололся сразу, потому что решил, что его кто-то сдал, иначе
как бы подполковник обо всем этом узнал? Сексот клялся и божился  своими
детьми и Аллахом, что он ни в чем не виноват, потому что  ему  ткнули  в
башку автомат и под страхом смерти заставили обойти  дома,  вызывая  под
благовидным предлогом их хозяев на улицу.
   Это он, конечно, врет. Не то,  что  вызывал,  а  то,  что  под  дулом
автомата. Наверняка он сам, по собственной воле, вызвался  им  помогать.
Да еще как минимум одного своего врага - Айдамирова - им сдал,  попросив
в приговор вписать. Такое уж у него положение,  что  приходится  во  все
стороны хвостиком вилять - и вашим, и нашим - и еще  при  этом  себя  не
забывать.
   Так что с ним все ясно...
   Но привлекать его к ответственности смысла нет  -  покойникам  головы
обратно все равно не пришьешь,  а  терять  ценного  агента,  в  которого
вбухано куча усилий и денег,  будет  слишком  накладно.  Тем  более  что
теперь он приобрел еще больший среди боевиков вес и, значит, ценность.
   Армейская разведка не милиция, чтобы преступников за шиворот  хватать
и в кутузку волочь - у них  совсем  другие,  отличные  от  МВД,  задачи.
Вычислять правонарушителей - да, но  не  ради  того,  чтобы  пресечь  их
преступную деятельность, а чтобы использовать в интересах дела.
   Так что пусть остается так, как есть - глава администрации и  местный
милицейский   начальник   -   без   голов,   сексот   -   на   связи   с
бандформированиями, милиция - с очередным  "глухарем",  а  он  с  ценным
источником информации.
   Посредством которого, хочется надеяться, он с