убивал? - недобро поинтересовался кто-то из его конвоиров.
   - Наверное, - честно сказал он, - я три раза в бою  был,  приходилось
стрелять...
   Шли они не долго, но так, что он никогда  бы  не  смог  повторить  их
путь. Шли, часто меняя направление, продираясь через какие-то  буреломы,
переправляясь через ручьи и одну мелкую, но быструю реку. В  лагере  его
допросили еще раз. Спрашивали о том же самом, о том, почему  он  сбежал,
много ли убил чеченцев, грозили проверить, не врет  ли  он,  и  отрезать
голову, если врет. Кроме того, заставили его назвать  имена  командиров,
состав и задачи части.
   Он все рассказал.
   К нему приставили конвоира и заставили заниматься хозделами - таскать
дрова и воду, готовить еду. На ночь связывали и бросали в  глубокую,  из
которой самостоятельно выбраться было почти невозможно, яму, которую  он
сам же и выкопал.
   Но  долго  на  одном  месте  не  засиживались,   часто   меняя   свое
местоположение. На переходах его использовали как носильщика, навьючивая
грузом сверх всякой меры. Если  он  отставал  -  его  подгоняли  ударами
прикладов.
   На новом месте он тоже без дела не  сидел,  сооружая  шалаши,  готовя
подстилки и костровища.  Он  все  делал  молча,  безропотно  и  усердно,
понимая, что если будет им полезен, то будет жив, а если будет лениться,
его прикончат.
   Он привыкал к новой жизни, а боевики привыкали к нему. Как к удобному
слуге.
   - Эй ты, принеси...
   - Эй, подержи...
   По имени его не звали, звали "эй", "эй ты" или "поди сюда".
   Однажды, на марше, они попали в  засаду.  Они  шли  по  еле  заметной
горной  тропе,  когда   вдруг,   откуда-то   спереди   и   справа,   без
предупреждения и окрика, забил длинными очередями пулемет. Боевик  возле
Степана ткнулся лицом в траву, получив пулю в  лоб.  Все  плюхнулись  на
животы. И он плюхнулся. Потому что пуля - она дура, она не разбирает.
   Пулемет долбил очередями над самыми головами, срезая ветки и  листву,
которая осыпала их сверху дождем. Боевики сориентировались  быстро,  они
были хорошими вояками и  были  у  себя  дома  -  они  открыли  ураганную
встречную пальбу, под ее прикрытием расползаясь в стороны. Пленник  тоже
схватил автомат, тот, убитого  боевика,  схватил  автоматически,  потому
что, когда  в  тебя  стреляют,  с  оружием  как-то  спокойней.  Это  был
выработанный на войне рефлекс.
   Он схватил автомат и лишь потом сообразил, что сделал.  Взяв  в  руки
автомат, он поставил себя  вне  закона.  С  точки  зрения  федералов  он
перестал быть пленником, потому что пленников с  оружием  не  бывает.  А
боевики наверняка подумали, что он решил сбежать.  Хотя  куда  бежать  -
грудью на кинжальные пулеметные очереди? Два шага, может, и пробежишь...
   Он увидел,  как  метнулись  в  его  сторону  злобные  взгляды  и  как
развернулись на него стволы автоматов. И, уже не думая  о  последствиях,
лишь бы успеть, нажал на спусковой крючок. Автомат задрожал в его руках,
посылая пули в сторону зарослей, откуда бил пулемет.
   Боевики убрали оружие.
   Тогда они потеряли трех человек, но смогли уползти  и  оторваться  от
преследования. Которого, может быть, и не было.
   - Зачем ты стрелял? - спросили его.
   - Я же говорю - мне хода назад нет. Там меня ждет только тюрьма.
   Теперь ему доверяли больше. И гоняли меньше. И почти перестали бить.
   - Хочешь быть как мы? - хохотали боевики, хлопая его по плечу.
   - Ну а почему бы и нет?..
   Но только на войне  словам  веры  нет.  Настал  день,  когда  боевики
притащили в лагерь пленных - трех солдат-срочников.  Пацаны  затравленно
озирались по сторонам, не зная, чего ждать, к  чему  готовиться.  Степан
знал - к чему. Догадывался.
   Боевики развлекались, толкая и пиная пленников, видя, как те  моргают
глазами и почти уже плачут.
   - Э-э... шакалы!..
   Боевики  презирали  русских  солдат  за  их  слабость,   трусость   и
неготовность умереть. Они не были мужчинами!
   - Счас я тебя рэзать буду! - пугали они, подступая  вплотную,  хватая
пленников за волосы и размахивая перед их глазами кинжалами.
   Солдаты  тряслись  от  ужаса,  выкатывая  глаза  и   отодвигаясь   от
мелькавшей перед их лицами стали.
   - Ха-ха-ха, - покатывались довольные собой и своими шутками боевики.
   Они глумились над слабыми,  оглушенными  страхом  восемнадцатилетними
мальчишками, чтобы чувствовать свою силу и удаль. Но их развлечение было
опасным, пугая пленных смертью, они распалялись все больше и больше.
   - Хочешь  убить  его?  -  вдруг  почти  дружелюбно  спросил  командир
боевиков Степана, выдергивая в сторону крайнего пацана. - На - убей!
   И протянул ему пистолет.
   Боевики обрадовались  новому  развлечению.  Но  автоматы,  на  всякий
случай, сняли с  предохранителей  и  направили  на  пленников.  На  всех
четверых пленников.
   - Давай, покажи, что ты мужчина!  -  повторил  командир.  -  Если  ты
убьешь его, мы тебе поверим!
   "А если не убью, то они убьют его. А потом все равно убьют их.  Убьют
- всех", - подумал Степан.
   Мальчишка в руках командира боевиков не дергался,  он  затих,  замер,
как кролик, которого обвил, приготовившись сожрать, удав.
   В глазах его была мольба и была тоска. Смертная. А по щекам беззвучно
ползли, капая вниз, слезы.
   Степан взял протянутый ему пистолет.
   И тут же в руках одного из боевиков оказалась видеокамера.  Нет,  это
было не только развлечение, это была проверка и была вербовка. Если  они
снимут, как он  расстреливает  своих,  то  тогда  точно  деваться  будет
некуда. Тогда он точно - их!..
   - Ну, давай, стреляй!..
   Степан медленно, с усилием, поднял  оружие.  Пистолет  плясал  в  его
руке, так что прицелиться было невозможно. Но можно было и не  целиться,
потому что цель стояла в двух шагах.
   Каково это стрелять в безоружного, стоящего  в  двух  шагах  от  тебя
человека, да еще в "своего", да еще понимая, что он ни в чем не виноват,
что его не спросясь, а просто прислав повестку, привезли сюда и отдали в
руки боевиков.
   Их все равно, не он - их, так они. Хоть так, хоть так!.. Но так - его
вместе с ним...
   - Эй... ты что? - недовольно спросил, хлопнув его по спине, командир.
   Солдат, неотрывно уставясь, смотрел на пистолет. В черную дырку дула,
из которой на него глядела его смерть. И  на  палец,  который  торчал  в
спусковой скобе.
   На его палец.
   Он почувствовал,  что  веселье  кончилось,  что  боевики  внимательно
приглядываются к нему. Нужно было стрелять... Или умирать...
   Он, словно с разгона  в  ледяную  воду  прыгая,  нажал  на  спусковой
крючок.
   Пистолет резко дернулся.
   Ба-ах!..  Оглушительно,  для  него  оглушительно,  бабахнул  выстрел!
Отбитая отражателем,  полетела  в  траву,  сверкнув  на  солнце,  пустая
гильза.
   Боевики одобрительно заржали.
   А  вот  солдат  -  тот  убившего  его  выстрела  не  услышал.   Тупая
девятимиллиметровая пуля ударила его в лицо,  отбрасывая  и  опрокидывая
назад, раздирая в клочья мозг. Он всплеснул руками  и  рухнул  навзничь.
Уже мертвым.
   - Молодец! - похвалил Степана командир.
   Его командир...
   Оставшихся пленников они расстреляли позже и уже сами.
   Их нагрузили вещами и продуктами и погнали  в  середине  колонны.  Но
солдаты с трудом выдерживали заданный темп, не поспевая за боевиками. Их
несколько раз били, заставляя идти быстрее,  что  вначале  помогало.  Но
потом один ослаб окончательно, настолько, что не мог уже  подняться  под
грузом. Его поставили на колени и,  заведя  под  грудь  нож,  перерезали
горло. Как барану.
   Последний  пленник,  видя  расправу,   смог   пройти   еще   двадцать
километров...
   Степан не отставал, он шел как все, потому что шел почти налегке.  На
этот раз "вьючным животным" выпало быть не ему. Пистолет у него так и не
забрали. Пистолет остался при нем.
   Ему поверили, он стал - своим. Стал - одним из них...
 
Глава 7 
 
   Дочь нашлась. Но не так, как хотелось бы. И не там...
   Отца Кати остановила на улице какая-то женщина. Южной наружности.
   - Это ты дочь потерял? - спросила она.
   Он встал как вкопанный.
   - Вы что-то знаете? - с надеждой спросил он. - Что?! Кто вы?
   И схватил женщину за руку, с надеждой заглядывая ей в глаза.
   - Жива она, жива, - заверила его женщина. - Вот тебе от нее...
   Протянула  какой-то  сверток,  вырвала  руку  и  убежала.  Совершенно
ошарашенный, он несколько секунд стоял недвижимо,  а  потом,  очнувшись,
бросился за ней вслед. Но догнать не смог - женщина села  в  поджидавшую
ее машину, которая тут же тронулась с места.
   Тут же, на улице, сдирая бумагу ногтями, он вскрыл пакет. Внутри была
видеокассета. И больше - ничего.
   Он бежал домой бегом, задыхаясь и сбивая с ног прохожих, чтобы скорее
просмотреть кассету. Он даже не догадался поймать машину.
   Он толкнул кассету  в  видеомагнитофон  и,  согнувшись,  замер  возле
телевизора. В дверях замерла его, услышавшая шум в комнате, жена.
   Экран вспыхнул, и на экране появилась девочка. Их дочь.
   Она затравленно  смотрела  куда-то  за  экран  и  беззвучно  шевелила
губами.
   Звук, надо добавить звук!..
   Трясущимися руками он схватил пульт и, путая кнопки, нащупал  наконец
кнопку звука.
   Голос прорезался.
   - Папа, папочка, - еле слышно, хотя телевизор был включен  на  полную
мощность, сказала она, - заберите меня отсюда. Скорее. Я боюсь...
   И беззвучно, все так же испуганно  поглядывая  куда-то  вперед,  тихо
заплакала. Плечи ее вздрагивали, из глаз текли слезинки.
   Громко плакать  она  боялась,  что  было  понятно  и  что  было  даже
страшнее, чем если бы она рыдала в голос.
   Сзади сдавленно охнула мать. Из ее рук выпала и со звоном разлетелась
вдребезги тарелка. Муж подскочил к ней и, придерживая за плечи, довел до
дивана.
   А на экране появился молодой, обросший кавказец. Он был в камуфляже и
держал в руках нож. Может быть, для страха, может быть, потому, что  это
была его любимая игрушка.
   - Если хочешь видеть свою дочь живой, приготовь деньги, - сказал  он.
- Пятьсот тысяч долларов!
   Он сделал шаг в сторону, и в кадре появилась девочка,  которая,  видя
его приближение, сжалась в комок и затряслась от страха. В глазах у  нее
был ужас. Ничего, кроме ужаса!
   - Если ты пойдешь в милицию, я отрежу ей голову! - сказал кавказец и,
схватив девочку за волосы и намотав их на  руку,  полоснул  по  воздуху,
перед ее лицом, кинжалом.
   Девочка взвизгнула и забилась у него в  руках.  Но  он  отпустил  ее,
отбросив обратно на стул.
   - Понял - да? Мы позвоним...
   Кадр оборвался, и по экрану побежали светлые точки.
   Запись была короткая, совсем короткая.
   - Мы найдем деньги? - глухо спросила жена. - Ты их найдешь?
   Отец девочки ничего не ответил, он сидел, обхватив голову  руками,  и
медленно качался из стороны в сторону. В ушах у него  звучал,  продолжал
звучать голос дочери:
   "Папа, папочка... Заберите меня  отсюда.  Скорее.  Я  боюсь...  Папа,
папочка!.."
   Денег они не нашли. Они обегали  всех  знакомых,  все  организации  и
банки, с трудом насобирав семьдесят тысяч. А надо было -  пятьсот!  Даже
если  все  продать,  даже  если  продать  квартиру  и  дачу,  все  равно
получалось гораздо меньше половины запрашиваемой суммы.
   В милицию отец не пошел. В милицию он уже ходил. Чего ему хватило. Он
нашел одноклассника, который раньше работал в прокуратуре следователем.
   - Что мне делать? - спросил он.
   Тот развел руками.
   - Дело они, конечно, откроют, - сказал его  приятель.  -  Но  сделать
ничего не сделают. Они здесь, у себя дома, ничего не могут, а там!.. Там
войска ничего сделать не могут!..
   - Что же мне делать? - еще раз спросил отец.
   - Не знаю, - честно ответил его приятель. - Я бы искал деньги.
   Круг замкнулся.
   Он  был  в  администрации,  в  каких-то   бесчисленных   общественных
организациях,  у  депутатов,  у  богатых  людей  города  -   его   везде
внимательно выслушивали, всегда сочувствовали и обещали помощь, но нигде
деньгами.
   Деньги у них были, но у них не было денег на его дочь!
   Похитители звонили ему два раза. Они требовали денег и угрожали.
   Он оправдывался, объясняя, что такую сумму собрать быстро невозможно,
умолял не трогать его дочь, обещал  найти  деньги,  просил  еще  немного
подождать.
   - Смотри, дождешься! - предупреждали они, продляя срок еще на неделю.
   Потом он получил еще одну посылку. С кассетой. И  каким-то  небольшим
свертком. Эту кассету он просматривал один!  Он  отправил  из  дома  под
каким-то предлогом жену, зашторил окна и включил телевизор.
   На экране было то же самое, которое  он  уже  видел,  помещение,  был
стул, на стуле его дочь. И был тот же самый бородатый кавказец.
   Кавказец стоял против камеры и смотрел с экрана прямо на него.
   - Слушай, мы говорили, что шутить не  любим,  -  укоризненно  говорил
кавказец. Ему говорил. - Ты просил неделю - мы дали  неделю.  Ты  просил
еще - мы согласились. Слушай, сколько можно тянуть! Ты что -  не  любишь
свою дочь?..
   Отец, напряженно, боясь вдохнуть, смотрел на экран. Он боялся, он был
готов увидеть все, что угодно!..
   - Или ты такой тупой, что не понимаешь?.. Мы же убьем ее, и все! Тебе
денег жалко, да?..
   Кавказец подошел к девочке и взял ее за волосы.
   - Смотри, какая хорошая девочка. Неужели ты ее не жалеешь?..
   Он сжал девочку крепче  и,  поставив  ей  на  колени  ногу,  с  силой
придавил к сиденью, а коленкой к спинке стула.
   - Не жалеешь, да?.. А я должен жалеть, да?
   Девочка была ни жива ни мертва.
   А отец был уже почти мертв. Он затрясся и стал  шарить  рукой  пульт,
чтобы выключить телевизор. Как будто  это  могло  что-то  изменить.  Как
будто запись на пленке от этого стала бы другой.
   Кавказец выдернул из-за пояса кинжал  и  стал  размахивать  им  перед
лицом девочки, заводя себя и  что-то  выкрикивая.  Что  -  отец  уже  не
понимал. Он смотрел в лицо, в  глаза  дочери,  полные  ужаса!  Животного
ужаса! Он знал, он слышал, что они запросто могут отрезать  голову  кому
угодно - хоть живому барану, хоть живому ребенку. Он  только  не  думал,
что это может коснуться его!
   Кавказец перехватил нож в левую руку, поймал, с силой оттянул девочке
ухо и провел по  нему  заточенным  остро,  как  бритва,  ножом.  Девочка
дернулась, завизжала,  забилась  под  притиснувшим  ее  к  спинке  стула
коленом. По ее правой щеке и по плечу брызнула кровь.
   -  Понял,  да?  -  со  злобой  сказал  кавказец,   что-то   держа   в
окровавленных пальцах. - Мы не шутим, да! Если ты не достанешь денег, то
свою дочь не увидишь!..
   Кассета промоталась до конца. И  лишь  тогда  трясущимися  руками  он
развернул маленький, который был в одной посылке  с  кассетой,  сверток.
Там, в запекшемся от крови платке, лежал какой-то серого цвета обрубок.
   Лежало пол-уха...
   Когда  жена  вернулась  домой,  ее   муж   сидел   перед   включенным
телевизором,  который  ничего  не  показывал.  Который  показывал   одну
сплошную, непроницаемую черноту...
 
Глава 8 
 
   Времена нынче стали не те!.. Это когда было,  чтобы  к  прокурору  на
дом, да еще без  приглашения,  являлись  просители?!  Никогда  не  было!
Раньше такое никому бы в голову не пришло - даже близкому приятелю, даже
соседу по даче! Раньше от прокуроров  предпочитали  держаться  подальше,
ничего у них не  прося  и  ничего  не  предлагая.  Потому  что  знали  -
безнадежно просить, а тем более предлагать.
   А теперь...
   Теперь все по-другому. Теперь чья-то  "крыша",  состоящая  из  бывших
фээсбэшников,  вышла  на  другую  "крышу",  где   подвязались   недавние
эмвэдэшники, и попросила провентилировать один вопрос. Не за просто так,
конечно. Эмвэдешная "крыша" прикинула,  кто  из  действующих  работников
находится "в теме", и стала искать к нему подходы через общих  знакомых.
Знакомые нашлись и, из уважения к американским президентам,  согласились
посодействовать,  напросившись  к  нужному  человеку   в   гости,   куда
прихватили  с  собой  своих   новых   "приятелей".   Приятели   принесли
двухсотдолларовые коньяки и пятисотдолларовую закуску. Но это  был  даже
не аванс, а лишь повод для знакомства.
   - Нехорошо получается, - после третьей рюмки  пожурили  гости  своего
нового, из прокуратуры, приятеля. - Зачем же мешать друг  другу?  У  вас
свой бизнес - у нас свой...
   Во времена застоя, не говоря уж  о  годах  строительства  коммунизма,
приглашенный за стол прокурор, выслушав подобные претензии,  вытащил  бы
табельный ствол и положил гостей мордой  в  пол,  вызвав  из  ближайшего
отделения милиции дежурный наряд. Этот - вытащил из банки краба.
   - Вы о чем? - спросил он.
   - О самолете!
   - О каком самолете? - недоуменно выпучил глаза прокурорский чин.
   - Который сбили. Его - сбили, а в заключении написали  про  каких-то,
блин, птичек!
   - А в чем разница?
   - В международном престиже компании и сумме  страховых  выплат.  Одно
дело - птички, и  совсем  другое  -  умышленное  повреждение  воздушного
судна, повлекшее за собой катастрофические последствия.
   - Так вы из авиакомпании? - догадался прокурорский чин. - И что вы от
меня хотите?
   -  Приобщить  к  делу  показания  свидетелей.  Можете   считать   это
добровольной помощью следствию.
   Гости вытащили диктофон и включили запись.
   - "...Я увидел сильную вспышку, вот здесь,  сзади,  а  потом  самолет
стал падать..."
   "Интересно, как они на меня вышли? - удивился про  себя  прокурорский
работник. - Очень точно вышли, на  того,  на  кого  надо!  Что  вряд  ли
случайность".
   - Нам кажется, что все мы заинтересованы  в  установлении  истины.  В
связи с чем мы,  со  своей  стороны,  готовы  оказать  всемерную  помощь
следствию.
   И, достав из кейса, показали стандартный лист бумаги, где фломастером
была написана цифра. Цифра пятьдесят и три нуля.
   Значит, если поторговаться, дадут семьдесят-семьдесят пять.  Неплохой
довесок к месячной зарплате. Жаль, что он пройдет мимо рта.
   И прокурорский работник отправил  в  рот  ложку  принесенной  гостями
икры.
   Эх, им бы раньше прийти, хотя бы на денек. Он бы, конечно, и тогда не
помог, но у него хотя бы был повод пообещать помочь. А теперь -  поздно.
Потому что той авиакатастрофой занимается новый, принятый  в  их  отдел,
работник. Рядовой  работник.  Который,  судя  по  многим  признакам,  не
рядовой и не их работник. А "оттуда", с "пустой площади", которая  рядом
с "Детским миром".
   Так  что  заработать  на   самолете   без   риска   потерять   работу
затруднительно... Хотя...
   - Рад бы, ребята, помочь, но это не по моему ведомству. Я  самолетами
не занимаюсь, - развел руками прокурорский чин. - Но...  могу  дать  вам
совет. - И, взяв салфетку, написал цифру пять. Добавив к ней три нуля. -
Добрый совет.
   Гости быстро переглянулись,  вытащили  и  положили  на  стол  деньги.
Которые хозяин дома ловко прибрал к рукам.
   - Не лезьте вы в это дело!.. Непростое это дело...
   И многозначительно ткнул пальцем в потолок. Вряд ли для  того,  чтобы
гости обратили внимание на его новые натяжные потолки.
   Когда "представители авиакомпании"  ушли,  хозяин  дома  "пробил"  их
адреса по своим каналам.
   А-а... ну тогда все ясно! Их  наглость  ясна.  Обеспеченная  составом
учредителей, куда входят родственники не  последних  в  стране  фамилий,
против которых прокуратуре идти все равно  что  против  ветра  по  малой
нужде. Вот на что они рассчитывали! Только на этот раз они промахнулись!
На этот раз это не рядовое следствие, которое можно повернуть хоть  так,
хоть эдак, на сей раз все обстоит серьезней.
   Что он им за гонорар в пять тысяч баксов попытался  объяснить.  А  уж
поняли они или нет...
   Гости - не поняли.
   Вернее, поняли не сразу.
   Вернее - слишком поздно...
   Потому что через пару дней к ним в офис завалилась  веселая  толпа  в
маскарадных, цвета хаки, костюмах с одноцветными  масками  на  лицах,  с
неигрушечными пистолетиками в руках.  С  ходу  опечатав