е того будут  ждать
другие, обеспечивающие проход через свой участок люди.  Кто-
то,  похожий на гостя и одетый примерно в такую же, как  он,
одежду  в  нужное время мелькнет возле тюрьмы и,  специально
привлекая к себе внимание и выманивая погоню на себя, уведет
полицейских  в сторону. В сторону от "гостя".  Кто-то,  если
это  понадобится,  перегородит  улицу  грузовиком,  создавая
искусственную  пробку.  И  при самой  крайней  необходимости
примет  бой,  останавливая и отвлекая полицейскую  облаву  и
давая  возможность беглецу уйти как можно дальше.  А  кто-то
уже  не в Париже, уже далеко от него будет ждать "гостя"  на
снятой  на  полгода вилле, чтобы, в случае неудачи,  принять
его   и   поместить  в  специально  оборудованный,  с  двумя
выходами,  бункер, где можно отсидеться день, или  два,  или
месяц,  пока все не успокоится. Но, скорее всего, "гость"  к
нему не попадет, потому что будет доставлен в Испанию, а  из
Испании, на туристическом автобусе, в Португалию, где  сядет
на круизный теплоход, на котором, в сопровождении полудюжины
телохранителей и охранников, отправится на один из курортных
островов.  Откуда, не увидев ни одной достопримечательности,
не  успев  даже позагорать, Прямым рейсом будет отправлен  в
Соединенные Штаты Америки. А там...
      И  весь  этот механизм придет в движение не сейчас,  а
чуть  позже, через несколько минут, когда секундная  стрелка
перепрыгнет через цифру двенадцать...

                          ГЛАВА 73

       Пробуждение  было  неожиданным  и  необычным.  Кто-то
толкнул Иванова в бок. И толкнул еще раз.
       Вначале  он  подумал,  что  это  жена...  Но  тут  же
сообразил,  что это не могла быть жена и не мог  быть  никто
другой.  Потому что он был не дома, не у любовницы  и  не  в
командировке в гостинице, а был во Франции в тюрьме. И был в
одиночной камере. Один был!.. И, значит, толкнуть его  никто
не мог... Некому было толкать!
     Иванов испугался и замер, делая вид, что все еще спит.
      Но его толкнули снова, на этот раз толкнули сильнее, и
он вынужден был проснуться и открыть глаза.
      Перед  ним  стоял  человек  в  форме  надзирателя.  Со
знакомым  лицом. Кажется, он его несколько раз видел,  когда
его выводили на прогулку.
      Надзиратель  стоял над ним и прижимал палец  к  губам,
призывая  к молчанию. Но Иванов и так молчал, потому  что  у
него от страха перехватило горло.
      - Я тв-ои дру-уг, - сказал вызубренную по-русски фразу
надзиратель. - Не... кри-чи... Иванов судорожно закивал.
      -  На...  бе-ри... чи-тай, - сказал еще  одну  русскую
d` 'c надзиратель.
     И протянул Иванову какой-то лист бумаги.
      -  О-де-нь-ся. Я при-ду че-рез пять ми-нут,  -  сказал
надзиратель, несколько раз показав на раскрытую  пятерню.  И
ушел, бесшумно закрыв за собой дверь.
      На  листе бумаги был набранный на русском языке текст.
Письмо начиналось с обращения.
      "Здравствуй, друг! Мы обещали тебе помочь. Сегодня  мы
тебе  поможем. Доверься человеку, который дал  тебе  письмо.
Делай так, как он тебе будет говорить".
     Далее шел рисунок какой-то петли, объяснения, что с ней
делать, и наилучшие пожелания:
     "Все будет хорошо. Мы ждем встречи с тобой".
     И постскриптум.
     "Пожалуйста, уничтожь это письмо".
      И  больше  ничего - ни имени, ни подписи, ни обратного
адреса.
     Иванов, ничего не понимая, оделся. И стать ждать.
      Через пять минут, которые показались ему часом,  дверь
открылась снова. Это вернулся надзиратель. Он быстро подошел
к Иванову и оглядел его.
     Арестант был одет и стоял, держа в руках письмо.
      -  Нет, нет, - покачал головой надзиратель. - Его надо
уничтожить,  -  показал  пальцем на  письмо.  Но  Иванов  не
понимал.
     - Уни-ч-то-жить! - повторил по складам надзиратель.
     И снова показал на бумагу.
     А-а! - понял Иванов. И решил разорвать лист.
      -  Нет, - опять остановил его надзиратель. - Ам-ам,  -
зажевал, открывая сильно рот. - Уни-ч-то-жить!
      -  Съесть что ли? - удивился Иванов, показывая на свой
рот.
      -  Да,  да,  -  обрадованно закивал надзиратель.  Иван
Иванович  смял  бумагу  и засунул  ее  в  рот.  Бумага  была
безвкусная и сухая.
      -  Запить бы, - попросил Иванов. Но надзиратель его не
слушал, надзиратель торопился.
      - И-ди за м-ной, - сказал он, потянув Иванова за рукав
к двери.
     Иванов пошел.
      На  пороге  надзиратель остановился и сунул  в  ладонь
Иванова что-то железное.
     Что?..
      Иванов  поднял руку и увидел гвоздь. Большой гвоздь  с
неестественно тонко заточенным острием и обмотанной  какими-
то тряпками шляпкой.
      -  Зачем? - не понял Иван Иванович. - Чего-то  прибить
надо?
      Но русский словарный запас надзирателя был исчерпан, и
объяснить  он  ничего  не мог. Он -  показал.  Повернулся  к
Иванову  спиной,  прижался  к  телу  и,  ухватив  рукой   за
запястье, приблизил острие гвоздя к своей шее.
     - Ты чего, чего?.. - испугался Иванов.
      -  Я  тв-ои дру-уг, - повторил надзиратель  первую,  с
*.b.`.) он обратился к Иванову, фразу. - Не... кричи...
     И потащил Иванова в коридор.
     - Ты что, бежать предлагаешь? - спросил его Иванов. - Я
никуда не хочу бежать!
      Но было уже поздно, надзиратель закрыл дверь камеры на
ключ  и  пошел по коридору. Иванов плелся за  ним  -  в  его
правой  руке был зажат гвоздь, а сама правая рука, словно  в
тисках, зажата в руке надзирателя.
      -  Отпусти  меня,  ну отпусти, я не хочу...  -  скулил
Иванов и предпринимал робкие попытки высвободиться.
      - Я тв-ои дру-уг. Не... кри-чи, - в который раз сказал
надзиратель,  недоумевая, почему  Иванов  его  не  понимает,
несмотря на то что он говорит по-русски. - И-ди за м-ной.
      И  на  всякий случай локтем свободной левой руки ткнул
Иванова   в   живот.   Тот  ойкнул,  затих   и   дальше   не
сопротивлялся.
      В  коридоре  было  пустынно, надзиратель  хорошо  знал
маршруты  и  привычки тюремной стражи. Сейчас  его  коллеги,
обслуживающие  этот  этаж,  остановившись  возле   последней
камеры  и привалившись к стенке, рассказывали друг  другу  о
последнем футбольном матче, борясь со скукой и сном.
      Впереди  тоже  никого не должно  было  быть,  но  были
видеокамеры. Три видеокамеры. Проходя мимо них,  надзиратель
делал испуганное лицо и делал вид, что пытается оторвать  от
себя руку Иванова и прижатый к шее гвоздь.
      Он  был уверен, что сейчас его никто не видит,  потому
что  охранник,  который должен следить за  мониторами,  пьет
кофе   из  термоса  и  разворачивает  принесенные  из   дома
бутерброды.  Потому что всегда в это время  пил  кофе  и  ел
бутерброды.  А когда занимаешься столь ответственным  делом,
наблюдать  за  тем, что происходит на экранах трех  десятков
мониторов, затруднительно, и уж коли есть охота смотреть, то
лучше  смотреть в те, что показывают лестницу и коридор,  по
которым в дежурку может нагрянуть с проверкой начальство.
     Понять охранника и понять надзирателей можно - побег из
этой тюрьмы считался невозможным, еще никто и никогда из нее
не  сбегал,  что  сильно расслабляло привыкший  к  спокойной
жизни персонал.
     Но гримасничать все равно нужно было, потому что потом,
когда  все  вскроется, видеозапись обязательно просмотрят  и
увидят,  как  заключенный из двадцать шестой камеры  толкает
впереди  себя испуганного надзирателя, приставив к его  шее,
туда,  где  под кожей вздрагивает артерия, остро  заточенный
гвоздь,  и как надзиратель, боясь смерти, пытается  оттянуть
от себя его руку.
      Вот  что  увидит  тот, кто прокрутит  эту  видеопленку
после.
     Что должен увидеть...
      До места оставалось совсем немного, когда жизнь внесла
в четко проработанный план свои коррективы. Надзиратель учел
все  - болтовню своих коллег, поздний ужин охранника, но  он
не мог предусмотреть случай...
      Навстречу  Иванову и захваченному  им  надзирателю  по
коридору,  который  поворачивал налево, шел  вдруг  решивший
/`."%`(bl  посты  корпусной. Он почти  никогда  не  проверял
посты,  потому что предпочитал спать, но именно сегодня  ему
не спалось.
      Надзиратель  первым  услышал стук  шагов  и  мгновенно
понял,  что  сейчас, через десять, пятнадцать,  может  быть,
двадцать секунд из левого коридора кто-то выйдет и увидит...
Увидит  его и Иванова. Поймет, что происходит...  И  тут  же
поднимет тревогу!..
     Надзиратель дернулся назад, но сразу понял, что убежать
не  удастся - некуда бежать! И негде спрятаться - позади был
длинный и совершенно пустой коридор!
     Шаги приближались...
      Надзиратель  растерялся. Но...  вдруг  собрался.  И...
решился.
     "Леваки" нашли очень удачную кандидатуру. Приобретенные
в   далекой   бунтарской  молодости  навыки   вдруг   спустя
десятилетия  сработали.  Он  вспомнил  занятия,  на  которых
обучал  молодежь  приемам рукопашного боя, вспомнил  жесткие
стычки  с органами правопорядка, в одной из которых он  убил
полицейского... Вспомнил собственные, на случай  неожиданной
встречи  с противником, рекомендации, вспомнил, как говорил,
что тот, кто хочет победить, должен нанести удар первым!
      Мгновенно  вспомнил, как выглядит  коридор  за  углом,
сообразил,  что  там, за поворотом, где стучат  чужие  шаги,
установлена видеокамера.
     Черт - видеокамера!...
      Но,  может, и к лучшему, что видеокамера! Потому  что,
если  что-то  делать,  лучше это  делать  перед  ней,  чтобы
отвести от себя все возможные подозрения!
     Да, именно так!
     И надзиратель решился!..
      Сделав  шаг, он приблизился к углу, встал,  прижавшись
плечом   к   стене,   и  прижал  к  ней  Иванова.   Тот   не
сопротивлялся,  тот был как вата. И очень  хорошо,  что  как
вата, потому что, если бы он упирался, ничего бы не вышло.
      Надзиратель  ждал, слыша не ушами,  всем  телом  слыша
приближающиеся шаги.
      Вот  сейчас,  через  мгновенье,  идущий  им  навстречу
человек покажется из-за угла. Сейчас...
       Шаги  сбили  свой  ритм,  человек  чуть  притормозил,
собираясь повернуть направо.
     Сейчас!..
     Из-за угла показалась выброшенная вперед нога и в то же
самое мгновенье показалось тело.
       Повернувший  в  коридор  корпусной  вдруг  совершенно
неожиданно  увидел перед собой каких-то  людей  -  одного  и
стоящего  за  ним  другого. Стоящего  неестественно  близко,
практически вплотную.
      Он  не  успел понять, кто они и что тут делают. Чья-то
рука  ухватила его за одежду и сильно потянула вперед,  так,
что он стал падать...
      Корпусного  схватил и сильно дернул на себя  свободной
левой  рукой  надзиратель. А когда потерявший  равновесие  и
падающий  корпусной приблизился к нему, он толкнул его  чуть
"!.*,  меняя траекторию падения, оторвал от своей  шеи  руку
Иванова, развернул ее так, чтобы гвоздь был направлен в лицо
падающего человека, и сильно двинул кулак Иванова вперед!
     Гвоздь угодил в подбородок, соскользнул и ткнулся в шею
корпусного  - в гортань. Ошалевший от боли, от  хлынувшей  в
горло крови корпусной даже не вскрикнул. Но он был еще  жив.
И  тогда надзиратель, оттянув руку Иванова на себя, выдернул
гвоздь  из  раны и снова сильным толчком вогнал его  в  шею,
стараясь угодить в артерию.
      Он  попал,  потому что по нему и по Иванову хлестанула
струя алой крови.
     Корпусной стал падать вперед, но надзиратель специально
отодвинул  его от себя. Так, чтобы тот попал в обзор  камеры
слежения. Чтобы было видно, в чьих руках находится гвоздь, и
было видно ужас на его, надзирателя, лице, и было видно, как
он сопротивляется, пытаясь сдержать руку убийцы...
     Корпусной упал на колени и упал лицом в пол.
     Теперь надо было спешить.
      Надзиратель,  испуганно оглядываясь на  Иванова  и  на
мертвого  корпусного, пошел по коридору. Пошел  в  служебный
туалет, от которого у него были ключи.
     Кивнув, словно выполняя команду преступника, он вытащил
ключ, сунул его в замочную скважину и открыл дверь.
      В туалете было одно небольшое забранное решеткой окно.
И не было видеокамер.
     - Туда! - показал надзиратель на окно. - Пойдешь туда!
      Но  Иванов  не понимал. Он не мог прийти в себя  после
убийства  корпусного.  Он смотрел на свою  мокрую  по  самое
плечо правую руку и пытался стереть с лица чужую кровь.
      -  Ну,  пошел,  пошел! - толкал  его  в  сторону  окна
надзиратель.
     Но Иванов был невменяем.
     - Идиот! - тихо сказал надзиратель и, отойдя от Иванова
и подпрыгнув, что есть сил рванул решетку на себя.
       Решетка  подалась,  потому  что  была  расшатана.  Им
расшатана, заранее расшатана.
      Надзиратель  дернул еще раз, и решетка  вывалилась  из
стены.
      На  всякий  случай он обтер прутья в  том  месте,  где
держал их пальцами, рукавом и подтащил Иванова к стене.
      -  По-и-дешь  пря-мо! - сказал он  последнюю  и  самую
главную из выученных русских фраз: И показал направление.  -
Пря-мо... пря-мо!
     Иванов замотал головой.
     Но надзиратель встал На колени и, схватив, приподняв, -
поставил  ногу  Иванова  себе  на  спину.  После  чего  стал
подниматься.
       Боясь   упасть,   Иванов  схватился  за   подоконник.
Надзиратель,  рванувшись  от  пола,  поднял  его  еще  выше,
буквально выталкивая в окно.
      Не имея возможности сопротивляться и не сопротивляясь,
Иванов  вполз  на  широкий, почти метровый,  подоконник.  Он
сидел,  скрючившись  в три погибели, с  трудом  помещаясь  в
тесном  объеме  окна, заткнув его своим  телом,  как  пробка
!cbk+*c.
     - Туда, туда! - показывал надзиратель.
      Иванов  понял и опустил вниз ноги. Теперь он  висел  в
окне,  высунувшись  ногами наружу и  налегая  на  подоконник
животом.
     - Прыгай! - показал надзиратель. - Прыгай вниз!
     Но Иванов замотал головой. И стал цепляться левой рукой
за  стену.  Левой, потому что в правой у него  все  еще  был
зажат гвоздь.
      Больше  надзиратель  ничего не показывал.  Он  схватил
Иванова  за  правую  руку  и ударил  кулаком  по  левой,  по
кончикам  пальцев. Иванов взвизгнул от боли, отпустил  левую
руку  и отшатнулся назад. Но он не упал, он продолжал висеть
животом на подоконнике, удерживаемый надзирателем за  правую
руку.
     Не просто так удерживаемую, а с умыслом удерживаемую.
      Надзиратель не хотел отпускать Иванова просто так, ему
нужны были гарантии, нужно было алиби!
      Он все как следует прикинул, встал поудобней, вывернул
кисть  Иванова, разворачивая гвоздь в свою сторону и, прежде
чем  Иванов  что-то понял, с силой дернул руку с гвоздем  на
себя.
     Острие гвоздя, легко проткнув кожу и мышцы, вошло ему в
щеку,  на  косую  проткнув  челюсть  и  выйдя  где-то  возле
подбородка.
     Надзиратель вскричал, не играя, а по-настоящему, потому
что  было больно. Отпустил руку Иванова и со всей силы,  как
будто забрасывал в баскетбольную корзину мяч, толкнул голову
беглеца от себя, толкнул в окно.
      Иванов  потерял  равновесие и,  вывалившись  из  окна,
полетел вниз. Он бы никогда, ни при каких обстоятельствах не
решился на такой прыжок, но его не спросили...
      Он  рухнул  вниз  на  два этажа и шлепнулся  на  крышу
примыкавшего к корпусу здания. Ему повезло, он не  разбился,
впрочем,  и  не должен был разбиться, потому что крыша  была
плоская  и была покрыта не железом или черепицей,  а  мягким
кровельным материалом.
      Иванов упал и остался лежать. Он лежал так минуту  или
две,   пока   не  услышал  голос  -  дикий  голос   раненого
надзирателя,  который  звал  на  помощь.  Потом  он  услышал
далекие  свистки  и вдруг пронзительно покрывший  все  звуки
вокруг вой сирены.
      Тогда  он испугался, потому что понял, что сейчас  его
поймают и, возможно, вернее, наверняка будут бить.
      Он  встал  на  ноги  и  пошел в сторону,  которую  ему
указывал  надзиратель.  Вначале он шел,  потом  быстро  шел,
потом  побежал.  Он пробежал весь корпус  и  замер  на  краю
здания.  Впереди  ничего не было, впереди  была  пропасть  -
крыша  обрывалась,  внизу  был кусок  внутреннего  тюремного
двора и был высокий забор.
     Пути дальше не было.
      "Как  же  так, - подумал Иванов. - Зачем он меня  сюда
посылал..."
      Сзади,  встревоженная свистками и сиреной, просыпалась
bn`l, . Деваться беглецу было некуда!...
      -  Я вижу его, - с крыши неблизкого, расположенного за
забором тюрьмы дома сообщил наблюдатель. - Он на месте.
      И тут же, услышав его, со стоящего на улице грузовичка
несколько  человек,  одним мощным  рывком  стащили  тент.  В
кузове был какой-то странный механизм - то ли лебедка, то ли
пушка...
     - Правее! - распорядился тот, что был командиром.
      Два  "левака",  разом рванув, сдвинули "лебедку"  чуть
правее.
     - Так, - сказал командир.
     И нажал какой-то рычаг.
      "Лебедка" сильно дернулась назад, из ее "дула" вылетел
какой-то, сложной формы, снаряд и мгновенно пропал, улетев в
темноту.  Бешено завертелся барабан, на который был  намотан
тонкий трос.
      "Лебедка"  была действительно лебедкой и  одновременно
была  пушкой.  Лебедка была морским спасательным  линеметом,
который  отстреливают с буксиров, чтобы завести на  терпящий
бедствие корабль буксирный канат.
     Со свистом преодолев почти полторы сотни метров, снаряд
упал  на  крышу  и  под весом троса стал сползать  вниз.  Но
снаряд  был  не  просто  снарядом,  а  был  якорем,  имеющим
несколько  расходящихся лепестками в  стороны  лап.  Тонкие,
хорошо заточенные лапы цеплялись за покрытие крыши.
      Там,  внизу,  на  земле,  командир  "леваков"  включил
лебедку,  и  пришедший  в  движение  барабан  стал  выбирать
провисший  трос,  натягивая его. Якорь  пополз,  цепляясь  и
поднимая   за   собой  покрытие,  все  сильнее   и   сильнее
заглубляясь  в  крышу,  как и любой,  который  тянут,  а  не
поднимают вертикально якорь.
     Трос натянулся.
     - Стоп!
     Командир "леваков" выключил лебедку...
      Стоящий на крыше Иванов слышал выстрел, видел, как над
его  головой что-то мелькнуло и шлепнулось сзади.  Потом  он
заметил ползущий недалеко от его ног трос. И увидел  на  нем
какие-то  петли.  Не  одну  - несколько.  Петли  ему  что-то
напоминали, что-то такое, что он видел совсем недавно.
      Ах,  ну  да!.. Точно такие же петли были нарисованы  в
письме,  которое ему передал надзиратель.  И  еще  там  были
нарисованы руки, засунутые в эти петли и было написано,  что
он должен делать.
      Иванов наклонился, сунул в одну из петель кисть правой
руки и подошел поближе к краю крыши.
     Но тут же отшатнулся.
      Высота  корпуса была метров двадцать, если не  больше.
Вниз было страшно не то что прыгнуть, но даже смотреть.
     Нет, ни за что! Никогда!..
     "Что он там медлит?! - переживали стоящие внизу леваки.
- Ведь время идет, время!"
      "Леваки"  ждали зря, Иванов прыгать был  не  согласен.
Даже под угрозой смерти.
      Хорошо  продуманый план не сработал.  По  той  простой
/`(g(-% не сработал, что был рассчитан на Иванова - матерого
преступника и убийцу, для которого прыгнуть с крыши труда бы
не составило. Но не для настоящего Иванова, который стоял на
крыше и у которого от страха высоты тряслись ноги.
      Джон  Пиркс явно переоценил возможности беглеца.  Джон
Пиркс обманул сам себя...
       Иванов  стоял  и  ждал...  Ждал,  когда  его  схватят
подоспевшие тюремные охранники. И ждать ему было недолго.
      От  корпуса,  из которого он сбежал, раздались  крики,
ярко  вспыхнул прожектор, луч света заметался во все стороны
-  вправо,  влево, снова вправо, но вдруг нащупал в  темноте
одинокую   фигуру,  стоящую  на  крыше,  замер,   залив   ее
ослепительным светом.
      -  Все,  не получилось! - сказал один из "леваков".  -
Надо сматываться отсюда.
     На крыше, на дальнем ее конце, появились какие-то люди.
Бешено   залаяла  собака.  Раздался  первый,  скорее   всего
предупредительный, выстрел.