я атаки.
   Только бы тот, один из двух, кто держит оборону подле ворот, продержался.
Еще хотя бы десять минут. Если он замолчит раньше времени, то развернувшиеся
назад бандиты неизбежно заметят подползающих к ним разведчиков. И  тогда  им
тоже не жить. Расстреляют, как уток на взлете.
   Выстрелы "ППШ" в многоголосье "АКМ" звучали все реже. А  это  обозначало,
что автомат заглатывает последние патроны.
   Две-три очереди - ответный выстрел.
   Еще две-три - и снова очень короткий ответ.
   И тишина.
   Пять секунд. Десять. Двадцать.
   Неужели зацепили? Или вышли патроны? Но ведь есть еще револьвер? У них  у
всех были револьверы!
   Минута!
   Бандиты перестали стрелять, перекликнулись.
   До исходных позиций Сан Санычу было еще добрых семьдесят метров.  Открыть
огонь раньше  значило  выказать  свою  позицию  и  свои  намерения  и  почти
наверняка промахнуться. Конечно, в три автомата они могли  уложить  половину
бандитов. Но только половину. Остальные залягут, закрепятся, и бой  начнется
по новой. Кто в нем возьмет верх - еще неизвестно. Может,  ветераны.  Может,
бандиты. А может быть,  ни  те  ни  другие.  Может,  милиция.  При  всей  ее
нерасторопности она сюда в конце концов прибудет. И  искрошит  и  правых,  и
виноватых в мелкую лапшу. Всех искрошит - кто при оружии.  А  при  оружии  -
все!
   Полторы минуты!
   В остатке пятьдесят метров.
   Уже сквозь заросли кустов просматривается поле брани. Уже видны осторожно
привстающие бандиты. Поднялись на колени, еще разок, для верности, всадили в
невидимую Полковнику позицию по пол автоматных рожка. Прислушались. Встали в
рост. Пошли проверять дело рук своих.
   Сан Саныч перестал ползти, взвел,  направил  в  сторону  идущих  автомат.
Теперь ждать, когда будет  лучше,  поздно.  Теперь  надо  действовать,  пока
поздно не стало.
   Сан Саныч прицелился.
   Лишь бы фланги не подкачали. Лишь бы все были на местах.
   Пора!
   Полковник обжал пальцем курок и плавно потянул его на себя.
   Выстрел!
   Но  не  его  выстрел!  Чужой  выстрел!  Одиночный  выстрел   со   стороны
замолчавших было позиций. И отчаянный вскрик бандита.  И  обвал  автоматного
огня.
   Значит, все-таки он жив. Тот, кто  держит  неравную  оборону.  Он  просто
ближе подпускал  противника.  Потому  что  не  мог  себе  позволить  тратить
понапрасну патроны. Вернее, последний патрон. Тот, который не ушел в молоко.
Который ушел туда - куда надо. В тело врага.
   Однако он очень рисковал. Одинокий боец. Так близко  подпускать  врага  к
позициям опасно. Смертельно опасно. Когда атакующего противника отделяет  от
окопов лишь пара десятков шагов, его наступательный порыв сдержать уже почти
невозможно. Всего десяток шагов до победы! До спасения!  Подобное  ничтожное
для людей, играющих в догонялки со  смертью,  расстояние  преодолевается  за
секунды. Отступать назад - дальше и дольше.
   Похоже, тот боец уже  не  держит  оборону.  Похоже,  он  просто  пытается
подороже продать свою жизнь.
   На этот раз, чего  и  опасался  Сан  Саныч,  бандиты  не  залегли.  Вдруг
нахлынувшая  ярость  пересилила  в  них  страх.  Они  желали  достать  врага
немедленно! Чего бы им это ни стоило. Достать  -  и  разорвать  собственными
руками.
   Теперь на принятие решения и воплощение его в жизнь  оставались  секунды.
Лежать дальше было бессмысленно. Надо было либо, воспользовавшись  суматохой
последних минут боя, ретироваться назад, либо наступать.
   Уйти Полковник не мог. Оставалось  наступать.  Одному.  На  превосходящие
силы противника.
   По законам жанра Сан Санычу надо было встать  в  полный  рост  на  широко
расставленные ноги, небрежно выплюнуть в сторону горящую  сигарету,  сказать
что-нибудь  очень  суперменское,  вроде:  "А  что,  ребята!   Не   пора   ли
расплатиться  по  счетам?!"  -  и  стрелять  навскидку,  от  бедра  длинными
очередями, поводя дулом автомата справа налево.
   А если без законов жанра, то, как учили на фронте, - из  положения  лежа,
под прикрытием какого-нибудь случайного камня.
   Но лежа Сан Саныч не мог видеть  своих  врагов.  Их,  кого  больше,  кого
меньше, заслоняли растущие впереди кусты. Как  учили  на  фронте,  в  данном
конкретном случае не подходило. Пришлось как в вестернах.
   Сан  Саныч  поднялся,  шестью  длинными  шагами  добежал  до   небольшого
пригорка, что был впереди. Встал на нем, причем  именно  так,  как  в  кино,
широко расставив ноги, но не для  пущего  эффекта  -  для  более  устойчивой
опоры,  и  действительно  от  бедра,  потому  что  на  дальних   расстояниях
прицельная стрельба из  "ППШ"  себя  не  оправдывает,  открыл  огонь.  Одной
длинной, бесконечно стучащей очередью.
   Крикнуть что-то там об оплате счетов и вкладах населения он не  успел.  А
сигарет у него с собой не было. Пришлось стрелять просто, без художественных
изысков. Да не сигареты стрелять. Из автомата стрелять.
   Уже  почти  добежавшие  до  позиций  бандиты  ошарашенно  замерли.  Один,
ткнувшись головой в землю, - навсегда. Залегать им было поздно и,  развернув
автоматы в сторону, представлявшую в данную  конкретную  секунду  наибольшую
угрозу, они открыли ответную стрельбу.
   Так они и стояли, как на дуэли - в  полный  рост,  уставя  друг  в  друга
плюющие огнем стволы.
   Выиграть в этой дуэли Полковник не мог. Он мог только умереть и еще, если
повезет, кого-нибудь убить. Но насчет  повезет  -  сомнительно.  На  дальних
расстояниях  "Калашников"  эффективней  примитивного,  как  молоток,  "ППШ".
Скорее всего Полковник мог только умереть.
   И умер бы. Если бы не еще два ствола. Те, которые он так ждал.
   С правого и с левого флангов,  одновременно,  как  инструменты  в  хорошо
сыгранном   оркестре,   вступили   еще    два    автомата.    Вернее,    два
пистолета-пулемета Шпагина. Два "ППШ"!
   Вовремя вступили. В самый раз.
   Два "ППШ", плюс "ППШ" Сан Саныча. Плюс еще один пистолет,  стреляющий  из
дальнего тыла. Пистолет, который держала вставшая в рост  Марина.  С  такого
расстояния она не могла ни в кого попасть, кроме как  в  Полковника.  Но  не
стрелять - тоже не могла. Она должна была отомстить за  дочь,  за  пережитые
муки и страхи. Отомстить сама. Лично! Собственными руками!
   Дура баба. Но и молодец!
   Не ожидавшие такого поворота событий бандиты оказались под  перекрестным,
с трех сторон, огнем. Теперь спасти их могла только слаженность  действий  -
мгновенный, без дополнительных приказов и криков, разбор целей. По секторам.
Те, кто справа, - стреляют в правого. Те, кто слева, - в левого. Как минимум
- ствол против ствола. А на некоторых направлениях так и по два.
   Но чтобы  уметь  так,  на  рефлекторном  уровне  действовать,  надо  быть
разведчиком. И еще ценить жизнь друзей  выше  жизни  собственной.  Тоже  без
дополнительного обдумывания. На уровне безусловных рефлексов.
   Бандиты не были разведчиками и действовали по-другому. Они  заметались  в
поисках безопасного убежища, попробовали прикрыться друг другом,  попытались
залечь,  потом  побежали,  а  потом  закономерно  умерли.  Один  за  другим.
Бестолково умерли, даже не прихватив никого из убивавших их врагов за собой.
   Не хватило у них духу принять открытый бой с неизвестно откуда взявшимся,
обложившим их со всех сторон, противником. Не хватило достоинства  погибнуть
как солдатам, приняв пулю в лицо. Совсем в другие места они приняли пули.  В
те, которыми повернулись.
   Одновременная,  пятнадцатисекундная,  громоподобная   трескотня   десятка
автоматов и мгновенная тишина. Словно обрезало.
   - Все! Шабаш! - сказал Сан Саныч, отстегивая  и  отбрасывая  пустой,  как
банка из-под съеденных консервов, автоматный диск.
   С флангов, на ходу перезаряжая оружие, подтягивались ветераны.
   - Все целы?
   - Все.
   - А мужики?
   - Еще не смотрели. Но стрельба с позиций шла до последнего. Я слышал.
   - Эй! В доте! Живые есть? - крикнул Сан Саныч, боясь не услышать ответ. И
не услышал.
   - Семен! Толя! Откликнитесь. Молчание.
   Неужели в последний момент боевики  успели  прорваться  к  цели?  Неужели
случилась такая несправедливость - продержаться весь бой, чтобы погибнуть на
последней его секунде?
   Готовясь к худшему, ветераны побежали к ближайшему стрелковому убежищу.
   Анатолий лежал на земле. В  том  же  месте,  где  его  застали  последние
выстрелы. И в той же самой позе.
   - Вовремя вы. У меня в запасе только два патрона осталось, -  сказал  он,
прокрутив барабан револьвера. - Еще бы чуть-чуть...
   - Что случилось? Тебя задело? - забеспокоились ветераны.
   - Задело, - криво усмехнулся Анатолий. - За живое.
   Потом его тормошили, мяли,  ощупывали,  пытаясь  отыскать  скрытую  рану,
просили сказать, где больно.
   А он лежал,  не  в  силах  ответить  и  даже  пошевелиться.  Лежал,  тупо
уставившись в одну точку.  Он  только  теперь  начал  переживать  бой.  Тот,
который уже закончился. Он видел направленные  в  него  изрыгающие  огонь  и
смерть  автоматы,  фонтанчики  земли,  взлетающие  возле  лица,   чувствовал
лихорадочную тряску автомата собственного. Только сейчас он ощущал  все  это
живее. И страх в том числе.
   Так  всегда  бывает.  Реальная  опасность  не   пугает,   но   заставляет
действовать. Руки трясутся потом, когда все уже позади. А  бывает,  не  одни
только руки. Бывает, выворачивает  желудок,  да  так,  что  только  из  ушей
вчерашняя каша не брызжет. Или  случается  истерика.  Или  сдает  сердце,  и
человек, только что выживший на поле битвы, умирает от  сугубо  гражданского
инфаркта. Видели и такие смерти на войне ветераны.
   Вс„ они видели. И такое. И такое, что похуже. И такое, что хуже  худшего.
Потому, наверное, и перестали трясти,  крутить  и  задавать  глупые  вопросы
впавшему в ступор товарищу. Взглянули в глаза и  оставили  в  покое.  Только
спросили:
   - Семен жив?
   - Жив.
   - Где он?
   - Там, возле дороги, лежит. Раненный.
   - Тяжело?
   - Тяжело. В плечо и ногу. И весь разговор. Главное, что жив. А  остальное
приложится.
   - Надо посчитать убитых, - сказал Сан Саныч, - чтобы узнать,  не  остался
ли еще кто-нибудь в лагере. Нам нельзя допускать выстрелов в спину.
   Ветераны разбрелись. Чтобы через несколько минут собраться снова.
   - Подобьем бабки? Сколько у кого?
   - У меня четверо.
   - Трое.
   - Толя. Сколько на дороге?
   - Вначале пять. Потом еще три.
   - Плюс часовой.
   - И этот, который меня пытал, - добавил Сан  Саныч.  -  Расчет  закончен.
Ответ не сходится на два человека.
   Где они могут быть?
   Все замолчали. Все были уверены, что бандиты в полном составе остались на
поле брани. И вдруг недостача. Когда они успели  уйти?  Или  их  не  было  с
самого начала?
   - Что будем делать?
   - Наверное, искать. Только быстро, пока власти не прибыли.
   Но искать пропавших бандитов не пришлось. Они сами объявились.
   Из гаража, из открытых ворот, на  полной  скорости  выскочил  депутатский
"Мерседес". С наглухо поднятыми стеклами.
   - Вот они! - крикнул Борис.
   "Мерседес", набирая скорость, несся к воротам.
   Борис  и  Михась,  вскинув  автоматы,  открыли  ураганную   стрельбу   по
проносящейся  мимо  машине.  Тщетно.  Пули  плющились   и   отскакивали   от
бронированных бортов и окон машины.  Они  не  могли  причинить  ей  никакого
вреда.
   - Уходит. Уходит, - кричал Борис, продолжая жать на курок. - Уходит, гад!
   "Мерседес" с ходу врезался в горящую посреди  ворот  иномарку,  разорвал,
отбросил ее в сторону и, почти не задержавшись, в дыму и  огне,  вырулил  на
свободную теперь дорогу.
   - Все! Теперь его не достать, - психанул Борис, отбросив в досаде  пустой
автомат. - Здесь противотанковое ружье надо было иметь, а не этот пугач!
   - Депутат, чтоб его!.. Это депутат ушел. Скользкий, сволочь! Как  обмылок
в бане. Не ухватишь! - выругался Сан Саныч.
   -  Как  всегда:  мелюзга  отдувается  по  полной  программе,  а   главный
организатор тихо уходит в кусты.
   - Уезжает.
   - Что уезжает?
   - Уезжает в кусты. С комфортом.
   - Ладно, что случилось, то случилось. Чего теперь глотки рвать. Нам не  о
"мерсе" переживать надо - о себе. Нам, может быть, на  все  про  все  минуты
остались, - напомнил Борис. - Предлагаю  рассовать  "ППШ"  по  рукам  убитых
бандитов. Только вначале  приклады  и  курки  как  следует  обтереть.  И  их
пальчики приложить. Пусть сыскари думают, что здесь  случилась  междоусобная
разборка. Им так проще будет. И нам тоже.
   А те, что в "Мерседесе", я думаю, заявление в  милицию  не  понесут.  Они
если надумают с нами разобраться, будут разбираться по-свойски. Без  оглядки
на закон. Что лично для нас может быть еще и хуже.
   Зря мы его все-таки упустили! Теперь жди вторую серию!

Глава 32

   Черный, с затененными  окнами  "Мерседес",  приседая  на  задние  колеса,
уходил по дороге.  По  единственной  дороге,  которая  выводила  из  лагеря.
Последним препятствием, отделявшим его от свободы, были  поваленные  березы.
Но для "Мерседеса" они большой проблемы не представляли.
   Проблему  для  бронированного  "Мерседеса"  мог  представлять   только...
раненый Семен.
   Он давно следил за ходом боя. Ему не нужно было его видеть, ему  довольно
было его слышать. По отдельным выстрелам, по автоматным  очередям  он  четко
мог представить, что там творится.
   А творилось там не самое лучшее.
   Короткие очереди "Дегтярева".
   Дробная трещотка "Калашниковых".
   Редкие винтовочные выстрелы.
   Один "Дегтярев". Один "ППШ". Одна винтовка.
   Один Анатолий!  Без  огневой  поддержки,  без  помощи  ветеранов.  Молчат
ветераны.
   Пять, десять, пятнадцать минут. Молчат! Значит, нет ветеранов.  Возможно,
вообще уже нет. На всей грешной земле.  И  скорее  всего  нет,  иначе  давно
проявили бы себя. Не оставили бы на стопроцентную погибель своего товарища.
   А они молчат!
   Отсюда выходит, что на поле боя их осталось двое - раненый он,  Семен,  и
ведущий неравный бой Толя. Рано или поздно они его достанут. Один человек не
может  победить  десяток.  Если  только  не  действует  из-за  угла.  Фактор
неожиданности утрачен. Они его убьют. Это как дважды два. Без глупой надежды
на пятерку или восьмерку в ответе.
   Они его убьют и попытаются скрыться из лагеря. По единственной дороге. По
той, возле которой лежит Семен.
   А раз он здесь лежит, он должен попытаться им усложнить  эту  задачу.  Не
остановить - нет, на это у него сил не хватит. Но затормозить  и,  возможно,
кого-то убить. И умереть самому. В бою. Потому что без посторонней помощи он
все равно не выживет. Только  дольше  будет  мучиться.  И  потому  еще,  что
оставаться единственным живым ему не с руки. Все вместе пришли - всем вместе
и уходить!
   Стискивая зубы от боли, Семен перекатился на живот  и  пополз  к  дороге.
Каждое движение было для него мучительным, но облегчить свою  участь  он  не
мог. Альтернативы у него не было. Из отряда их осталось двое,  и  у  каждого
осталась своя работа. Толя доделывал свою. До конца. Семен - свою. И тоже до
конца. Заменить их было некому. Единственно, чего он боялся, - это  потерять
сознание до того, как достигнет своей цели. Он не желал быть дезертиром даже
по такой вроде бы уважительной причине. Он не желал быть  дезертиром  ни  по
какой причине.
   Через каждые два-три метра Семен отдыхал, собираясь с силами, и, отдохнув
и закусив губы, полз дальше. Оставляя на зеленой траве кровавые  пятна.  Его
единственной и последней  целью  была  дорога.  Он  мог  погибнуть  на  этом
бесконечном  коротком  пути.   Но   не   мог   не   доползти.   Единственной
оправдательной причиной  для  него  могла  быть  только  смерть.  Смерть  на
дистанции.
   Семен полз, как ползал когда-то по нейтральной  полосе,  подкрадываясь  к
идущему  на  позиции  его  роты  танку.  Он  знал,  что  едва  ли   выиграет
единоборство с многотонной махиной, что скорее всего погибнет, как несколько
бойцов, попытавшихся сделать то же  самое  до  него,  но  продолжал  ползти.
Потому что теперь была его очередь. А за ним - другого. А за тем - третьего.
Без права на замену. Ему  неважно  было  сохранить  жизнь,  ему  важно  было
остановить танк, который, пройдя через него, пройдет еще по десятку тел  его
товарищей. Ради того, чтобы это не случилось, он  готов  был  умереть.  Хоть
даже под гусеницы лечь. Если другого выхода не будет. Не "за Родину!"  и  уж
точно не "за Сталина!" - за товарищей, которые в данный момент  и  есть  его
Родина!
   Боль. Чернота в глазах. Секундная остановка.  И  снова  вперед.  Хоть  на
метр. Хоть на пять сантиметров. Главное  -  вперед.  Чтобы  перерезать  путь
чужой машине. Чтобы удержать свою, последнюю уже линию обороны.
   Вперед! Потому что больше некому. Потому что остался  только  ты.  Потому
что весь спрос с тебя! Единственного!
   До дороги Семен не дополз -  потерял  сознание.  Всего  в  каких-то  пяти
метрах от полосы асфальта.
   Он потерял сознание, но и там, в  безмолвии  черноты,  продолжал  ползти,
карабкаться, цепляться ногтями и зубами за камни и траву. И там  он  помнил,
что его уже никто не заменит!
   Когда Семен пришел в себя, "Мерседес" был уже рядом. От того он и  пришел
в себя, что почва, на которой он лежал, задрожала от  прокатывающей  по  ней
многотонной массы.
   Семен открыл глаза и увидел полированный бок "мерса". Он поднял автомат и
тут же понял, что все его усилия были бессмысленны. Такую  машину  автоматом
не прошибить. Она просто проедет мимо. Как скорый поезд мимо пытающегося его
укусить комара.
   "Мерседес" притормозил перед завалом. Как перед последним прыжком.
   Брать его надо было сейчас. Но брать было нечем.
   От боли,  от  отчаяния  бессилия  Семен  начал  проваливаться  обратно  в
беспамятство. Ему уже незачем было сопротивляться боли и  смерти.  Он  начал
проваливаться,  но  остановился,  вспомнив  про  гранату.  Про  ту,  которую
подкладывал  под  себя.  Граната  была  рядом.  Граната  тащилась  за   ним,
зацепившись за полу маскхалата. Противотанковая граната. Такая, какая нужна.
   Бросить и расстрелять вылезающих из дверей. Лучше двух. Но хотя бы одного
- представил он план действий. Главное - добросить. И не промахнуться.
   Семен  выдернул  чеку  и,  видя  как  сквозь   туман   черную   громадину
"Мерседеса", бросил гранату между колес. Сильный взрыв ударил его  по  ушам,
подкинул над землей и уронил вниз, на раненое плечо.
   Выстрелить из автомата он не успел. Он потерял сознание.

Глава 33

   - Взрыв! - крикнул, останавливаясь, Сан Саныч. - Вы слышали взрыв?
   - Не глухие.
   - Что это?
   - По звуку граната.
   - Я знаю, что граната. Откуда граната?
   - Может, Семен? Когда я уходил, он подкладывал гранату под себя.  Неужели
подорвался?
   - Сколько до того места, где ты его оставил?
   - Метров триста.
   - Тогда давайте шустрее.
   - Шустрее - это уже сверхзвуковая скорость. Мы и  так  идем  на  пределах
конструктивных возможностей. Того и гляди ходовая часть посыплется.
   - И все равно быстрее. Быстрее! Быстрее!! Поворот. Лежащие поперек дороги
березы. Разбитый пулями "рафик". И "Мерседес". Мертвый  "Мерседес".  Который
уже никогда и никуда не поедет. И распластанный по  земле  Семен.  Возможно,
тоже неживой.
   - Толя, Марина - вы к Семену. Остальные по  бортам,  -  тихо  сказал  Сан
Саныч. - Я справа. Вы - слева. Начинаем по команде.
   Крадучись, подошли к покореженной машине. Остановились - каждый там,  где
следовало. Без дополнительных напоминаний. Как много раз до того на  многих,
в глубоком немецком тылу, дорогах.
   - Готовы?
   Не удержались, оглянулись на Толю и Марину.
   - Ну, как там? Как Семен? - спросили одними глазами.
   - Порядок! - показал большой палец Анатолий. - Дышит.
   - Ну и слава богу!
   И снова все взгляды на машину, на задранную над головой руку Полковника.
   Подъем раскрытой ладони вверх - "Всем внимание!" и один  за  другим  -  в
обратном отсчете, пальцы вниз. Чтобы каждый успел  подготовиться  к  штурму.
Один палец вниз - четыре. Втор