йся рашпиль скребет по точильному
камню. Слюны нет! Ее просто не из чего вырабатывать!

- О-о-ох-о-хо! - как заведенная, через каждые три-четыре минуты жалостливо
стонет Монахова. Кроме жары, ее снова одолевает морская болезнь. - О-ох-о!

- Не пыхти, и так тошно, - в свою очередь каждый раз просит ее Салифанов.

Сегодня он почти не шуткует. Только разок обозвал нас жабами, выброшенными
на берег. Я, грешным делом, думал, адаптировались мы. Ведь сколько дней
плыли - и ничего. А тут разом прихватило. Недаром, видно, черти грешников в
аду жарят да варят, но нигде в холодильник не суют. Знают чертушки свое
дело!

- Помню, в прошлом году на Приполярном Урале палатку не могли поставить.
Веревки обледенели, не гнутся, пальчики, как сосульки, постукивают, - не к
месту вспомнил Салифанов. - Ветерок, знай себе, дует, низовку тащит. Только
палатку приподняли - она снегу полна. Ноги, как деревянные, холода уже не
чувствуют, а впереди ночь...

- Ты как про тещины блины рассказываешь, - не выдержав, перебил Васеньев,
передразнил: - Вот те сто грамм в рюмашечке. Вот самовар кипящий. Сплошные
удовольствия.

- Ты бы хоть о самоварах помолчал. Сами как на сковородке, - запротестовала
Войцева.

- Что ж мне, про эскимо трепаться?

Войцева не ответила. Тут она, конечно, права. Сидя на электрическом стуле,
рассуждать об амперах и законах Ома как-то неприлично. Помолчали.

- Еще на два градуса поднялось, - поделился радостным известием Сергей,
постучал по колбе термометра ногтем. - Может, примем по сто грамм для
профилактики, - предложил он, красноречиво взглянув на бак с пресной водой.

- Тут сто не поможет, - возразил Валера. - тут и пять раз по сто не
поможет.

Салифанов, конечно, приготовился возражать. Не мог же он за здорово живешь
согласиться с Васеньевым. Но Валера, приподнявшись, отполз к корме.

- Окунусь, - известил он непонятно кого и, как был - в одежде, плюхнулся за
борт.

Я потянулся за ним. Купались всего минут десять назад, но вода уже
давным-давно улетучилась, оставив на одежде, коже, волосах белый слой
выпаренных солей.

- Граждане, не заплывайте за буйки! - напомнил Сергей. - Не засоряйте
своими утопшими телами водоемы! Соблюдайте правила организованного купания!
Во избежание!.. - он многозначительно задрал палец вверх.

- Всенепременно примем к сведению, - в предложенном стиле ответил я,
шаркнул ножкой и спиной опрокинулся в море. Вода расступилась, выскочила
из-под меня двумя волнами и сомкнулась сверху. На секунду моему
перегревшемуся организму даже стало холодно. Но только на секунду. Потом
ему стало прохладно, потом хорошо, потом никак. Даже удовольствие, если оно
часто и достается в больших дозах, становится наказанием.

Я всплыл, несколькими мощными гребками догнал плот, уцепился за кормовые
трубы. Сергей лениво наблюдал за мной.

- Ты плаваешь, как брошенный в лужу червяк, - отметил он мои способности. Я
не знал, как плавает брошенный в лужу червяк, и потому не знал - обижаться
или нет. Решил просто не услышать произнесенной Сергеем фразы. Перевернулся
на спину и, удерживаясь за плот руками, некоторое время полежал,
распластавшись, на воде. Она обтекала меня, приятно щекоча кожу. В принципе
в таком свободном болтании можно было находиться хоть пять часов кряду. И
жара нипочем. Сцепились бы гирляндой, нырнули и полоскались за плотом в
кильватер друг другу, как связка сосисок. Но, увы, любая мечта, когда
пытаешься претворить ее в жизнь, обрастает кучей сложностей: то нельзя, это
не получается, о том лучше вообще не заикаться! В результате от мечты
остаются рожки да ножки.

Только что была красивая, гордая от собственного великолепия идея, глядь,
уже вместо нее жалкий обрубок, который и выкинуть - грех не велик. Так и
тут. Всем моя задумка хороша, кроме досадной мелочи - привести в жизнь ее
не представляется возможным.

Во-первых, плот и так еле движется, а пять наших сложнорельефных тел,
цепляющих воду, повысят сопротивление и, значит, уменьшат скорость не хуже
средней величины плавучего якоря.

Далее, мы уже сейчас подозрительно напоминаем утопленников недельной
выдержки: кожа от частого пребывания в воде размокла, кое-где сошла
лохмотьями, а молодая саднит.

У меня своя беда. Вчера не уследил, сжег на солнце шею. Впредь - наука! Не
рисуйся, не изображай из себя морского волка! Ходи в рубашке. Меньше
почета, но больше здоровья. Тельняшка, которую я с огромным трудом раздобыл
до плавания, воротника не имеет - шея голая. Результат виден невооруженным
глазом. К вечеру пошли волдыри, полопались. Сегодня уже гнойные ранки. И
если в них попадает морская вода с немалым количеством растворенных в ней
солей, я испытываю далеко не самые приятные ощущения. Такие же болячки
найдутся практически у всех. Сергей вообще почти не суется в воду, пожег
себе ноги примусами. Вот и получается, противопоказана нам морская вода по
всем пунктам. Была бы пресная, тогда моей задумке цены бы не было.

Но была бы она пресной, чего ради нам было бы постоянно в ней бултыхаться?
Напился и потей себе в удовольствие. Вот такие пироги получаются! На том
закончил я свои грустные размышления. Перевернулся на живот, вполз
наполовину на плот, забултыхал в воде ногами, стараясь не сползти обратно.

Войцева на всякий случай выставила впереди себя руки, чтобы я ненароком не
взгромоздился мокрым на спальники.

- А Васеньев утоп? - не очень расстраиваясь, спросил Салифанов.

Минут через десять я уже был сух и на совершенно законном основании смог
взобраться на общее ложе. Растолкал локтями не в меру развалившихся Сергея
и Татьяну, отвоевал себе "место под солнцем", точнее, местечко без солнца,
что в нашем случае много важнее. Очки от попавшей на них морской соли
покрылись непроницаемо белым налетом осевших солей. Я вытер их изнаночной
стороной тельняшки. Прозрачней они не стали. Потер стекла о спальник, на
котором лежал. Результат тот же, то есть - никакой. Все, что было на плоту,
пропиталось морскими испарениями. И одежда, и одеяла, и рюкзаки, и еда были
одинаково волглыми. Я перебирал, ворошил запасное белье, натыкался либо на
влагу, либо на пленку солей.

- Да есть здесь хоть клочок сухой тряпки?! - вслух возмутился я, заскреб
ногтями по линзам очков, сдирая соль. Надел. Видно стало лучше, но мешало
бесконечное количество белых точек. Вновь окунул очки в воду. На пару минут
зрение восстановилось. Но скоро от центра к оправе поползла молочная
пелена, загустела, схватилась, как хороший цемент. Просто проклятие
какое-то!

Можно было бы, конечно, промыть очки в пресной воде, но те несколько
граммов, которые уйдут на это, мне никто не выделит, как бы я этого ни
просил. И правильно сделают! Расходовать воду, которой у нас осталось не
так много, на избавление от досадных мелочей быта было бы преступно.

- Монахова, дай бинт, - мало веря в успех, попросил я. При помощи
свежевскрытого стерильного бинта от соли можно было очень быстро
избавиться, в этом я однажды смог убедиться.

Но с любым предметом из аварийной аптечки Монахова расставалась, как нищий
с последней полушкой.

- М-м-м, - замычала Наташа.

- Значит, можно? - в выгодную для себя сторону воспринял я столь
невразумительный ответ, пододвинул чемоданчик с намалеванным на крышке
красным крестом.

- М-м-м! - повторила Монахова и повернула, оторвав от спальника лицо,
перекошенное мученической гримасой. Подробнее рассмотреть его я, к счастью,
без очков не мог. Но общий смысл уловил. Монахова вытянула правую руку,
слепо зашарила вокруг, наткнулась на аптечку, цепко ухватилась за ручку,
притянула к себе. Внутри что-то захрустело. Со стоном Наташа наползла на
чемодан сверху, телом перекрыв мне путь к бинтам. Она ничего даже не
объяснила, но этого и не требовалось! Пришлось вставать, тянуться на
цыпочках как можно выше по парусу, искать на нем более-менее сухое
местечко, тереть о парусину свои злополучные стекляшки. Когда закончил свое
занятие, впору было вновь лезть в воду, нагрелся, как каравай в печи.

Ох, жара! Хоть бы пот выделялся. Ветерок бы обдувал, холодил кожу.
Насколько легче! Раньше, помню, удивлялся, зачем на жаре туркмены или
таджики чай дуют, и не просто, а ведрами! С ума сойти! На градуснике за
сорок, а они в ватный халат влезут, в котором запросто зиму можно в тундре
пересидеть, он ведь больше телогрейку напоминает, в руки пиалу литра на
полтора с чаем горячим, даже кипящим. Чтобы на языке пузыриться продолжал.
Теперь, когда побывал в этих местах, сообразил. В чае - спасение! Клин
клином выбивают, жару - жарой! Пьешь- потеешь, потеешь - охлаждаешься.
Раньше пота стеснялся. Рубаха под мышками мокрая, дух крепенький, не всяким
одеколоном забить можно. Неудобно, особенно на людях. И избавиться
невозможно. Сильно я расстраивался, что плохо устроен человек. Честно
признаю - ошибался.

Мечта сбылась - пота нет, но и радости тоже нет. Наверное, выполненное
желание в радость только тогда, когда пришло вовремя. Снова улегся, от
скуки стал смотреть в небо. Сегодня даже оно было предательски теплым А
если подняться на пару сотен километров, там минус 273€. Это даже хуже, чем
плюс пятьдесят

Итак - аутотренинг.

Я напрягся, пытаясь представить такой невозможный холод, но легче не стало.
Облизал губы - поскреб туда-сюда деревянным мелкошершавым языком по
потрескавшимся губам. Рад бы заплакать от жалости к самому себе - не могу,
слезы давно пересохли, испарились и, мне кажется, оставили на глазах, как
морская вода на очках, соль. Потому их постоянно режет, будто песка
пригоршню сыпанули.

За гротом заворочался Валера, высунулся из-за мачты. "Худой-то какой стал,
- вдруг заметил я. - Кошмар! Я наверняка не лучше. И это за несколько дней!
Высушило солнце нас как карасей. Скоро можно будет о край стола стучать и с
пивом хрумкать".

- Мужики, а тепловой удар - это как? - спросил неуверенно Валера.

- Головная боль, тошнота, рвота... - начал припоминать я.

- Частое задавание глупых вопросов, - вставил Сергей.

- Учащение пульса и дыхания, - завершил я перечисление.

Валера приложил указательный палец к запястью левой руки.

Шевеля губами, начал сосредоточенно считать.

- Почти сто пятьдесят, - удивился он.

Это было уже серьезно. Тепляк нам допускать было никак нельзя - отпаивать
пострадавшего нечем.

- Валера, ныряй! - потребовал я. Валера состроил кислую физиономию. Купание
его не привлекало.

- Татьяна подстрахуй, - подтолкнул я Войцеву. Татьяна проползла под гиком,
потянула Валеру к воде. Тот слабо упирался, но шел. На всякий случай я
проконтролировал свое состояние. Дыхание как у спринтера в конце дистанции.
Пульс на руке вообще не прощупывается. Такое ощущение, что сердце не может
протянуть через клапаны загустевшую, студенистообразную кровь, и она
застыла, упершись в шершавые стенки аорт Пальцами правой руки я нащупал
сонную артерию. Там кровь еще шевелилась, частыми, но очень слабыми
толчками протискивалась к голове.

- Не меньше ста двадцати ударов, - определил я. Взглянул на воду, на
безвольно плывущее по поверхности разомлевшее васеньевское тело. Дотянулся
до воды, плеснул на лицо, смочил волосы. Тяжко! А до вечера еще о-о-х
сколько. Неожиданно вспомнил Аральск. На второй или третий день пошли мы с
Васеньевым в город искать битум, чтобы обмазать шверцы - защитить фанеру от
воды. Пока от берега до города дотащились, сварились на солнце. Еле ноги
передвигали. Забрели случайно на пакгауз. А там размораживали рефрижератор.
Крепенькие мужички скалывали лед, сбрасывали его здоровенными кусками на
землю. Так верите - нет, мы с полчаса с того места сойти не могли. Ледышки
к голове прикладывали - отходили. Аж стонали от удовольствия. На обратном
пути не удержались, в ведерко набросали и пока шли - нет-нет да
присаживались на него. Глупо, конечно, со стороны выглядело, но жизнь
облегчало.

Из воды, шумно отфыркиваясь, вылез Валера. На четвереньках, не обращая
внимания на стекающие с одежды и волос струи воды, он пополз к мачте.
Салифанов молча загнул угол одеяла, спасая его от намокания.

- Ты что? - удивился он.

Валера пододвинул к себе рюкзак с кухней, загремел внутри посудой. Он не
находил, что требовалось, нервничал, рвал заевшую веревку, стягивающую
горловину рюкзака. Наконец выудил алюминиевую кружку и, вытянувшись,
зачерпнул забортную воду.

- Ильичев, дай. наполовину разбавить пресной, - с какой-то даже угрозой в
голосе попросил он. Демонстративно поднес кружку к губам. - Из ужина
вычтешь.

- Валера, ты не перегрелся? - спросил я, чтобы выиграть время; честно
говоря, я растерялся

- Когда перегреюсь, будет поздно, - заверил Васеньев. - Можно? - махнул он
кружкой на бак

Разрешить - это значило сегодняшний лимит чая урезать на двести граммов.

- Дождись ужина, - предложил я.

Наш ужин состоял из полукружки воды и сухарика

- Пусть попьет. У него же сейчас тепловой удар будет! - неуверенно
поддержала Татьяна.

- Это еще бабушка надвое сказала! - жестко возразил Сергей. - Ильичев, если
ты дашь ему воды, наступит анархия, - официальным тоном предупредил он
меня.

- Валера, морская вода не утолит жажды, - стараясь быть убедительным,
сказал я.

- Поэтому я прошу ее разбавить, - резонно ответил он.

- Это не поможет и даже вкус не изменит, - заметил Сергей.

- Плевать, Бомбар пил океанскую воду и не помер! - крикнул Валера и сделал
глоток. Сморщился, сплюнул горечь. Пыл его заметно поостыл. Он стоял и
смотрел на кружку. Прозрачная, чистая на вид вода прохладно плескалась,
поблескивала на солнце. Это было издевательство. Хотелось пить эту воду,
запрокинув голову, захлебываясь, огромными, частыми глотками, чтобы струйки
стекали по подбородку и груди...

Но в ее голубой чистоте таилось предательство. Она была не просто соленой.
Это бы еще полбеды. Можно и перетерпеть. Подумаешь - соль, а то мы не ели
пересоленные супы и гарниры. Вода была горькая, как хина. Но и это было не
самое страшное. Человек может притерпеться ко всему. То, чем вчера
пренебрегал, брезгливо морща нос, уже через несколько дней может стать
желанным деликатесом. Можно есть то, что противно, пить то, что мерзко. Это
только вопрос времени. Недаром говорят, что голод не тетка, да и жажда, как
мы смогли убедиться, далеко нам не родственница. На снисхождение
рассчитывать не приходится. Нельзя пить эту воду потому, что в конечном
итоге это ведет к гибели.

Человек, пьющий морскую воду, может быть, на какое-то время получает
облегчение, но одновременно в его организме начинаются необратимые
изменения. Избыточные соли выводятся организмом через почки Но чтобы
удалить три грамма солей, поступивших со ста граммами морской воды,
требуется израсходовать не менее ста пятидесяти миллилитров жидкости, то
есть дополнительно к выпитой использовать еще пятьдесят миллилитров из
резервов организма. Частые спутники употребления забортной воды: рвота,
кишечные расстройства - стремительно усиливают обезвоживание.

В итоге - поражаются почки, желудок, кишечник, но в первую очередь страдает
психика. Люди сходят с ума, становятся агрессивными, пытаются покончить
жизнь самоубийством.

Я представил бушующего Васеньева, мечущегося по плоту, и мне стало не по
себе.

- Валера! Остановись! - я попытался добавить в голос "железа".

Но услышал какое-то жалкое дребезжание, словно пинали по асфальту пустую
консервную банку. Пересохшая глотка варьировала интонации произвольно Я
закашлялся.

- Подохнешь! - коротко пугнул Салифанов.

- Бросьте стращать - это же не океан. Действительно, Арал - не океан, вода
здесь много преснее, да и не случится ничего с кружки. Некоторые памятки
даже разрешают первые три дня пить морскую воду, на треть разбавляя ее
пресной. Но в данном случае страшен не факт, но дурной пример, который, как
известно, заразителен. А как все начнут хлебать с моря? Мы и так уже супы
разбавляем наполовину забортной. Вода у нас еще имеется, к чему торопить
события? Думаю, сия чаша нас не минует, придется еще...

- Мужики, но ведь действительно невмоготу, - как-то даже жалобно объяснил
Валера. Наверное, в первую очередь он уговаривал себя. - Я же только
пол-литра.

Он зажмурился и большими глотками, как пьют противное лекарство, осушил
кружку.

- Занюхать не требуется? - съязвил Салифанов. Валера не ответил, он
разбирался в нахлынувших на него непривычных ощущениях.

- Пакость! - наконец заключил он. - Выдели хоть сахарок - горечь зажевать,
- обратился он ко мне.

Я засомневался. Страдальчески перекошенная физиономия Валеры вызывала
сочувствие.

- Хорош гусь! - вмешался Сергей. - Он будет дуть забортную воду, которой
без счета, и закусывать общественным сахаром, которого всего ничего.

- Жмоты! - определил Васеньев.

Сергей пожал плечами.

"Может, тоже попробовать, - мелькнула безумная мысль. - Хоть горло
смочить".

Я взглянул на море. Вода. Вода до самого горизонта плескалась, звонко
шлепалась о камеры, манила. Солнце раскаленной сковородкой зависло на
небосводе. Хилое облачко, величиной с носовой платок, недвижимо торчало над
горизонтом. На дождь надежды не было. Рыбы, из которой можно было
попытаться выдавить сок, чем хоть немного забить чувство жажды, мы никак не
могли поймать. Рыбы в Арале не осталось из-за стремительного повышения
солености воды. Наша расчетная суточная норма - полтора литра, может, и
удерживала шаткий баланс водного обмена (потребил - выделил) в нейтральном
положении, но от мук жажды не избавляла. Что это - полтора литра? Две
поварешки супа и полкружки чая в обед, да еще по полкружке утром и вечером.
Вот и вся пайка!

- Сорок четыре, - со злорадным удовольствием известил Сергей, взглянув на
термометр.

"По-моему, ему доставляет какое-то извращенное удовольствие запугивать
нас..."

И я еще дома имел глупость жаловаться на жару. Дома! Где холодильник, где
два водопроводных крана, у которых достаточно повернуть барашек и польется
толстая струя холодной пресной воды и будет течь и час, и два, и десять и
не иссякнет... Я судорожно сглотнул слюну, вернее, попытался сглотнуть.
Сухие стенки гортани шершаво соприкоснулись, на мгновение слепились,
проскребли друг друга, как плотно сжатые наждачные бумаги. Проклятый зной!
Наверное, хуже не может быть!

Глупец! Я опять торопил события. Разве мог я предположить, что два года
спустя мне и десяти моим товарищам придется на велосипедах преодолевать
полторы тысячи бездорожных километров, протянувшихся через четыре
среднеазиатские пустыни, в самое жаркое время года - в июле! И когда в
Каракумах столбец термометра дотянется до плюс пятидесяти одного градуса, а
температура песка перевалит за плюс восемьдесят по Цельсию, когда воды
останется совсем мало и не будет благодатной тени парусов, а только солнце,
раскаленный песок и ветер, обжигающий слизистые и глаза, я буду вспоминать
Арал почти как благо. Но тогда я этого не знал. И проклинал жару, хуже
которой, как считал, ничего быть не может.

Глава 9

Я лежу на плоту, слушаю "Альпинист", и мне хорошо. Передают что-то о
желудочных коликах. Доктор пугает слабохарактерных пациентов примерами
несоблюдения

режима. Говорит он ровно и убедительно, но содержание мне безынтересно. Я
слушаю приемник для общего фона. От его привычных уху звуков на душе
становится как-то умиротворенней. Представляется дом, белый квадрат
абонентного громкоговорителя на стене, и никуда не надо плыть... В моем
животе бурно перевариваются крохи недавнего обеда. Желудок, занятый своими
прямыми функциями, на некоторое время перестал напоминать о себе болями,
сосанием под ложечкой. И от этого мне тоже комфортно.

И вдруг становится плохо. Да, вот прямо так, р-р-аз - и плохо. В единую
секунду. Вначале я не могу понять, что происходит. Чего-то мне начинает
недоставать или, наоборот, чего-то излишек. В общем, что-то изменилось. Но
что? Море то же, я - тем более. Я слушаю себя и ничего не ощущаю. Я
проверяю температуру тела и пульс, ощупываю живот. Я мысленно перетряхиваю
весь свой организм от кожи на пятка