енец, желающий добровольно
закончить свою жизнь в суповом котле, он не смог бы нацепиться на жало
крючка. Мелкоячеистого трала у нас не было. Я достал из кухонного рюкзака
стеклянную банку из-под сметаны, заменявшую кружку. Окрутил вокруг нее
проволоку и опустил в воду. Мальки стайкой бросились на звук. Они
столпились у краев банки. Несколько заплыли внутрь. С замиранием сердца я
потянул банку вверх. Вот она - добыча! Но мальки в самый последний момент
вместе с выплеснувшейся водой ушли в море. Я вновь окунул банку. Мальки
устремились к ней, и вновь я вытащил только морскую воду. Войцева активно
болела рядом. Давала ценные советы. Кричала:

- Заноси слева! Тяни! Подсекай!

Расстраивалась из-за неудач. Мальки благодаря своим микроскопическим
размерам были неуловимы. Наконец я утопил свой чайный прибор, теперь
придется получать чай последним. Будущие осетровые торжественным эскортом
сопроводили банку в глубину и вернулись к плоту. Один ноль в их пользу. Я
стащил через голову тельняшку, завязал узлом воротник. Меня забрал
нездоровый азарт.

Удивительно, бурные эмоции выплескивались на такое, в сущности, бездарное
дело.

- Теперь держитесь, - сказал я и забросил свои импровизированные сети в
море.

Полосатый материал заколебался в воде, притопился. Мальки зашныряли над
ним. Я дождался, когда дюжина самых крупных экземпляров, размером с
четверть спички, сунулись внутрь и потянул тельняшку на себя.

- Поймал! - торжествующе заорал я, словно речь шла о Лох-Несском чудовище,
появления которого научно-популярный мир ждет уже несколько десятков лет.

Долго, раскручивая складки материала, мы искали добычу. На воздухе мальки
казались еще меньше, чем в воде.

- Общая биомасса улова 0,8 грамма, - определил Сергей, - не объешьтесь!

Но показной пессимизм Салифанова нас не остановил. За полтора часа мы
наловили десятка два "гвоздиков", побултыхали их в кружке и... выплеснули
вместе с водой в море. А что еще с ними было делать? Ждать, пока они
подрастут до товарной кондиции, слишком долго. Таким временем мы не
располагали.

Сейчас смешно и даже немного стыдно вспоминать наши детские забавы. Но что
поделаешь - штиль! Тут чем похуже займешься, только бы избавиться от
гнетущего однообразия минут.

Вечером Войцева перетряхнула все вещи. Она провернула грандиозную работу.
Вытаскивала, просматривала одежду. Лазила в карманы рюкзаков, куда мы
заглядывали один-два раза и то в Аральске. Нашла кучу потерянных вещей и
даже один завалящий сухарь, который Салифанов у нее тут же отобрал.
Заинтригованные до последней степени, мы с Сергеем наблюдали за ее
действиями, гадая, что она разыскивает. Я считал - припрятанные конфеты
Сергей - фотографический портрет возлюбленного. Татьяна не раскрывала рта,
словно взяла обет молчания. Уже не обращая на нее внимания, мы заключили с
Салифановым пари на кусок сахара, чье предположение окажется ближе к
истине. Плот стал напоминать игорный зал в Монте-Карло. В нездоровом
ажиотаже взвинчивались ставки, наконец "банк" вырос до суточной пайки
сахара. То было уже богатство, которым, окажись он на нашем месте, не
побрезговал бы и Рокфеллер.

Войцева нашла, что искала. Выудила эту бесценную вещь из самого дальнего
угла самого последнего рюкзака. Что это было? Боюсь, вы не поверите мне.
Скажете: напридумывал для закваски сюжета. Я сам бы не поверил, если бы не
был тому живым свидетелем. Даю самую страшную клятву - акцента не прибавил,
граммульки не приврал! Как на суде, под присягой!

Пряча вещь в сжатом кулаке, Татьяна проследовала на нос плота. Мы с Сергеем
вытянули шеи, боясь пропустить кульминационный момент разоблачения тайны.
Войцева села на бак с водой и разжала ладонь. Там лежала... Нет, я не
угадал. Сергей тем более. Наше мужское воображение в сравнении с изящным
мышлением Войцевой было грубо и неуклюже, как кирзовый сапог пред бальной
туфелькой. Это была... тушь для ресниц! Да, да! Самая обыкновенная тушь,
для самых обыкновенных ресниц. Зажав в коленях осколок зеркала, Татьяна
увлеченно заработала щеточкой. Когда прошел шок от увиденного, мы с Сергеем
стали бурно выяснять, кто оказался ближе к истине. Я со своими конфетами
или он с фотографией.

Я утверждал, что тушь изготовляется из органических веществ и, значит,
ближе к карамели, чем к фотобумаге. Сергей - что красятся для любимых, чей
лик, соответственно, вечно хранят на фотографиях. После долгих дискуссий
каждый остался со своей пайкой сахара.

Татьяна к этому времени уже наращивала ресницы, вытянув руки чуть не во всю
длину.

- Парус не проткни, - предупредил Салифанов. Татьяна повернулась на его
голос, придерживая ресницы пальцами. Сергей поперхнулся недосказанным
словом.

- До Вия ты еще не дотянула, - оценил я, намекая на известную фразу
предводителя нечистой силы: "Поднимите мне веки!"

- Убедительно, - наконец просмеялся Салифанов, - и практично. Пока глаза
открыты, партнер по танцам никак не сможет приблизиться до опасных
пределов. Ты ведь на танцы собралась, я верно понял? Двадцать километров
вплавь и еще четыреста по пустыне до ближайшей танцплощадки.

Татьяна, гордо неся свое сооружение, отвернулась. Но это нас не остановило.
Мы зацепились. Упражняясь в остроумии, придумывали все новые применения
ресницам. Разгоняли при их помощи ветер и создавали тень, защищались от
комаров и дротиков, выпущенных рукой злобных аборигенов. Почти час оглашали
притихшее море своим беспардонным хохотом. Вы думаете, мы такие уж
отчаянные шутники, что из всего делаем комедию? Нет, виновник все тот же
штиль! Неподвижный, давящий на психику, на глаза, на уши - штиль!

Глубокой ночью ветер дохнул в паруса. К тому времени мы извелись
окончательно. Спать не могли - днем осточертело, дальше некуда! Вначале
парусина еле трепыхнулась. Потом губы почувствовали прохладцу. Мы втроем
замерли, боясь шевельнуться, чтобы не спугнуть порыв. Салифанов спешно
раскурил сигарету, чтобы увидеть, куда идет дым. Он пошел сначала вверх, но
постепенно стал клониться, словно падать вправо. Ветер заходил с кормы.

- Ну, все! - хотел сказать я, но успел сказать только: - Ну...

Сергей зажал мне рот ладонью, многозначительно показав глазами вверх. Мол -
не искушай судьбу. Местные божки, отвечающие за претворение в жизнь
метеопрогнозов, мягким характером не отличаются и сглазу не любят.

Мы сидели молча и смотрели на покачивающийся дым сигареты. Мы зависели от
него всецело. Задуй сейчас ветер с запада, и плавание могло продолжиться
еще неопределенный, от трех суток до полугода, срок. Старались даже дышать
в сторону, чтобы не сбивать показания табачного анемометра. Наконец дым
завалился совсем вбок, четко обозначив направление нашего движения - на юг.

Паруса вырабатывали последние мили пути!

Глава 23

Спустя двое суток, ночью, плот мягко ткнулся в южный берег Аральского моря.
Дальше плыть было некуда, дальше была только земля. Мы ничего не
почувствовали - досматривали свои тихие, голодные сны. Рулевой дремал,
навалившись головой на руки, лежащие на румпеле. Плот замер и до утра стоял
тихо, оберегая наш отдых. Рулевой, несколько раз проснувшись, сверял курс и
снова проваливался в тяжелую дремоту: ему казалось, что мы все еще плывем.

Взошедшее солнце осветило песчаный пляж, тянущийся до самого горизонта. На
востоке, километрах в восьми, возвышался знакомый уже нам чинк плато
Усть-Урт. Мы сидели на плоту, высунувшись из спальника, чесались, зевали,
моргали слипающимися глазами - в точности беспризорники, выползающие из
асфальтового котла. Это мало напоминало торжественное завершение
уникального маршрута. Миловидные девчушки не дарили букеты цветов, не
спрашивали, удивленно тараща глазенки:

- Дяденька, а вы все-все сами проплыли? Не стоял ровными шеренгами на
прибрежном песке духовой оркестр городской пожарной команды. Не толкались
локтями жаждущие взять интервью журналисты. В общем, все было как-то не
так.

- Приплыли! - мрачно сказал Салифанов и выше натянул на плечо одеяло.

Таким тоном сообщают не о победе, коей являлось достижение южного
побережья, а об отключении на три зимних месяца горячей воды и отопления.

- Теперь придется тащиться по песку под обрыв, карабкаться на него и потом
еще неизвестно сколько шарахаться по плато Усть-Урт, разыскивая людей,
которых здесь наверняка нет, - перечислил он предстоящие нам в ближайшем
будущем работы.

Тут я был с ним солидарен. Приятного мало. Пустыня - не город, где встал,
крикнул - толпа сбежалась. Здесь, хоть голосовые связки порви, никто, кроме
тушканчиков, не услышит. Мрачные перспективы. Были бы еще налегке, а то
плот, вода, вещи, паруса - все на себе тащить, а где люди встретятся, на
первом километре или на пятидесятом, неизвестно.

- Камеры придется бросить, - вздохнул Сергей. Камеры были в отличном
состоянии, оставлять их было жаль. Но шесть на семнадцать равнялось сотне
килограммов!

- И питьевой бак. Остаток воды сольем в канистры, - добавил Салифанов.

Я обреченно кивнул в знак согласия.

- Каркас я бы тоже оставил, - вошел он во вкус.

- Только вместе со мной! - категорично возразил я. Салифанов задумался.
Наверное, он сравнивал наши тягловые возможности и вес плота. Выходило, что
выгоднее бросить меня вместе с трубами. Но человеколюбие взяло в нем верх
над деловой сметкой.

- Тогда выбросим шверты, руль, часть посуды, пенопласт, запасные трубы,
ремнабор, - поставил условие он. Скрепя сердце, я согласился.

- Паруса износились, - заметил Сергей.

В паруса я вцепился мертвой хваткой. Вот ведь человеческая натура - неделю
назад судьбу молил - пусть все погибнет, только бы живым выбраться, а
теперь каждую шпильку-болтик жаль.

Еще час, не выбираясь из спальной берлоги, мы играли с Салифановым в
увлекательную игру под названием "Восточный базар". Мы торговались из-за
каждой мелочи: куска веревки, коробка спичек, флажка-флюгера. Я заламывал
цену (количество переносимых вещей) как настоящий, высшей пробы
лавочник-меняла. Он закатывал глаза, костерил меня и моих родственников
вплоть до седьмого колена за умопомрачительную скаредность. Слушал новую
цену, причмокивал губами, пускал слезу, ссылался на немощь, тяжелое
финансовое положение, непогоду, неурожай. Уже почти соглашался, бил по
рукам, но в последний момент передумывал. Все-таки он добился своего -
планируемый мной к переносу груз уменьшился вдвое.

Пока мы судили-рядили, с востока наползла туча. Мы не успели опомниться,
как налетевший шквал яростно хлопнул парусами, вытянул материал до хруста в
швах.

Сорвал с плота плохо закрепленные тряпки, одежду. Понес их к берегу. Вода
зарябила мелкой волной. Тяжелые брызги хлестанули по лицу, глазам.
Ошарашенные, мы наблюдали эффект нагонной волны, тот, что позволил нам
недавно перескочить перешеек между островами. Море прибывало на глазах.
Плот приподнялся, оторвался от дна, закачался и поплыл там, где еще
несколько минут назад был берег. Вода обгоняла плот, ползла к обрыву,
пенным языком вылизывая сухой песок.

Ветер стих столь же стремительно, как и начался. Вода откатилась назад.
Сошла, оставив после себя быстро высыхающие лужи. Плот стоял посреди
песчаного пляжа Море отсюда было даже не видно. С начала шквала прошло не
больше пятнадцати минут, а как все изменилось! Море там, мы здесь, обрыв -
рукой подать! А если бы такое произошло, например, неделю назад на
островах? Очнулись бы среди барханов - как хочешь, так и выбирайся.

- Еще бы кто на обрыв поднял, - мечтательно произнес Сергей.

Плот разобрали быстро, по методе: ломать - не строить... Камеры
освобождали, безжалостно обрезая веревки, трубы выбивали из втулок.
Монтировали в Аральске два дня, демонтировали час. Плот упаковали в одну
вязанку. Вещи оттащили в сторону. На песке остались семнадцать черных,
лежащих в том же порядке, как были закреплены под плотом, камер. На душе
было муторно. Словно не пожал протянутую от чистого сердца руку. Сколько
дней камеры несли нас на себе, а мы оставили их на произвол судьбы. За
черными резиновыми баранками камер проглядывали укоризненные глаза
брошенной беспородной собаки.

Поэтапно забросили вещи на вершину чинка. Здесь он был невысок - метров
шестьдесят и достаточно полог. Последним втаскивали плот. Железные ребра
труб больно впивались в плечи, ноги подгибались, для тяжелоатлетических
упражнений мы явно не годились.

Ближе к вершине произошло что-то непонятное. Посреди дня, при полном
солнце, вдруг стало сумрачно. Я вывернул голову, силясь увидеть, что
случилось. Желтый песок берегового пляжа потемнел. Что такое? Не сразу я
догадался поднять глаза к небу. А когда поднял, не смог сдержать вскрик.
Неба не было видно. Над нами, образуя живой потолок, летели птицы:
пеликаны, аисты, фламинго. Друг над другом, плотными группами, распластав
крылья в восходящем потоке воздуха. Одни низко, над самым обрывом. Другие -
вторым эшелоном, чуть выше. Третьи совсем высоко. Возможно, были и
четвертый и пятый этажи. Огромные сливающиеся тени парящих птиц
стремительно неслись по земле. Стая таких размеров была невероятна, как
свободно планирующий асфальтовый каток. Одна птица в воздухе красива. Сто -
удивительны, тысячи рождают в душе смутное беспокойство, может быть, даже
страх. В полной тишине проскользило живое облако мимо. Снова светило
солнце, сыпались из-под подошв мелкие камешки. Видели мы что-нибудь или
пригрезилось?

Еще долго поднимались по обрыву, проклиная тяжесть плота. Наверное, я
переторговался. Часть труб можно было оставить. Может, даже половину.
Возможно, и все. Трясущиеся коленки и боль в плечах были убедительней
салифановских слов. О том, чтобы тащить плот по плато, не могло быть и
речи. У нас, кроме него, набралось вещей больше центнера. На вершине обрыва
с облегчением сбросили плот на землю.

- Если ночью не увидим огней, придется бросить все вещи, кроме НЗ и воды, -
предупредил Салифанов.

Я не спорил. Терять жизнь из-за барахла глупо, хотя такое случается
нередко. Стали готовить временный лагерь, сооружать из парусов тент, чтобы
под ним дождаться ночи, но подбежала возбужденная Войцева.

- Там чумы такие круглые и верблюды ходят!

- Юрты, - поправил заметно обрадовавшийся Салифанов, - кажется, нам стало
везти.

К становищу пошли пустыми, прихватив только рюкзак с одеждой и документы.

Глава 24

Юрта - переплетение деревянных реек, покрытое снаружи войлочными листами, -
давала отдых телу и комфорт душе. Все то, что мы подразумеваем под словом
"уют". Мы с Татьяной сидели на кошмах, скрестив ноги по-турецки, и пили
горячий чай. Сергей на верблюдах отбыл за оставленными на обрыве плотом и
грузом.

Аксакал, облаченный в овчинный тулуп и меховую шапку (на улице плюс 34€С),
чинно сидел против нас и неторопливо беседовал о чем угодно, кроме того,
что интересовало его непосредственно: кто мы и как сюда попали? Соблюдая
восточный этикет, мы отвечали на вопросы, касающиеся нашего здоровья, а
также здоровья детей, жен, родителей, родственников, родственников их
родственников. Аксакал старался не обращать внимания на наш потрепанный
вид.

Первые минуты потрясения при виде наших высушенных тел, облаченных в
рваное, со следами вара, бензина, солнца, крови одеяние, прошли. Лично я
удивлен, что, увидев приближающуюся от моря живописную троицу, от которой
даже видавшие виды собаки, поджав хвосты, ретировались, он не поспешил к
рации и не вызвал вертолет с нарядом милиции, усиленный взводом
автоматчиков. Он только слегка побледнел, увидев мою голую правую ногу, и
левую ногу, соответственно облаченную в красный носок и рваную босоножку
(свою обувь я потерял еще на острове). Самое удивительное, эти замызганные
босяки пытались держаться как обыкновенные английские лорды на скромном
приеме в королевском дворце.

Что бы сделали вы, увидев на пороге своего дома подобных оборванцев с
глупыми ухмылками на лицах и еще более глупыми вопросами вроде: "Где мы
находимся?" и "Какое сегодня число?" Так вот, почтенный аксакал так не
сделал. Он поступил мудро - он пригласил нас в юрту, отложив расспросы на
потом...

Я заглатывал десятую пиалу чая, на треть разбавленного верблюжьим молоком,
и не чувствовал его вкуса. Я опрокидывал пиалу словно не в собственный рот,
а в стоящее рядом ведро. Кажется, чай не долетал до желудка, усваиваясь еще
в пищеводе. После каждого глотка мелкие бисеринки пота покрывали мои лицо,
спину, грудь. Пот стекал тонкими струйками по телу, мне становилось хорошо,
почти прохладно. Организм, словно сухая промокашка, впитывал воду, которой
ему не хватало столько времени и немедленно перерабатывал ее в спасительный
пот.

Татьяна, испуганно округлив глаза, смотрела на очередные пол-литра горячего
чая, исчезающего в бездонных глубинах моего сухопарого тела. Она, как
зритель, наблюдавший за выступлением фокусника, пыталась заметить, в какой
рукав, карман или штанину я сливаю излишки воды. Не мог же я такие
количества ее уместить в желудке. Я сам, как бы выворачивая глаза внутрь
себя, ужасался открывшимся способностям. Я боялся раздуться от воды, как
воздушный шарик, и потом звонко лопнуть. Судя по темпам потребления, это
должно было произойти скоро. Но, с другой стороны, я даже не залил чувства
жажды. Я хотел пить, и самое удивительное, я мог пить!

Полновесными глотками я осушил десятую пиалу и приступил к одиннадцатой.
Мне было неудобно за столь явное проявление жадности, и я твердо решил,
выпив половину чая, сделать остановочку, побеседовать пару минут о том, о
сем и лишь после этого продолжить свое занятие. Но совладать с собой не
смог. Как только о зубы звякнул край пиалы, я начал делать быстрые
торопливые глотки и остановился, лишь когда увидел ее дно. Я попытался
проследить путь выпитого чая, но он, как всегда, оборвался в пищеводе. Я
наполнил двенадцатую пиалу. Аксакал смотрел на меня с интересом и большим
уважением. Он всегда считал, что северные люди не понимают чай, как
напиток, не ценят его вкус, не умеют потреблять в достойных количествах. А
этот опрокинул уже двенадцать пиал и останавливаться не собирается.

- Еще пиалы три, и, пожалуй, все, - скромно сказал я, стараясь хоть как-то
смягчить впечатление от своего потребительного поведения.

После обещанных трех я осилил еще три или четыре пиалы. Но осушил я их
степенно, отдавая должное божественному напитку. Не успел я опустить
перевернутую вверх донышком пиалу на кошму, как в юрту вошел Салифанов. При
виде парящего чайника у него заблестели глаза. Я понял, чаепитие только
начинается...

Глава 25

Потом был долгий и романтичный путь до железной дороги. Вначале мы тряслись
на галопирующем верблюде. Длинные, но резкие скачки бросали нас
вперед-назад, словно мы еще плыли на плоту при сильном кормовом волнении.
При броске вперед у нас дружно клацали челюсти, при броске назад головы
закидывались к спине. В некоторых местах, благодаря специфическим звукам,
издаваемым нами, поездка напоминала испанский танец с изобилием кастаньет.
Раз шесть-семь верблюд, наверное, чтобы насладиться дополнительно
погремушечным стуком наших сталкивающихся голов, подгибал передние ноги, с
размаху, словно подрубленный, падал на колени, вследствие чего мы валились
друг на друга, услаждая слух "корабля пустыни" очередной музыкальной
импровизацией. Наверное, верблюд считал, что мы могли бы и сами неплохо
пройтись по пустыне, а не взгромождаться на его спину.

Потом снова был чай на радиорелейной станции, куда нас с рук на руки
передали пастухи. Осоловев от обильной еды и общения, мы с трудом доползли
до кроватей, но уже через час нас разбудили. Торопливо собрав груз, мы
выскочили на улицу, где в свете одинокого фонаря увидели запыленный "ЗИЛ" с
"фруктовыми" (увеличенными на полтора метра) бортами. Два усталых, обросших
многодневной щетиной, с воспаленными глазами водителя стояли, навалившись
на бампер. Из-под капота выбивался пар, в радиаторе булькала кипящая вода.
Мы забрались в кузов и тут же крепко заснули.

Всю ночь машина, натужно ревя мотором, качаясь, проди