Пили морскую воду. Голодали, пытались поймать уток. Боролись за нормальные
бытовые условия, потом только за средство передвижения. В отчаянии собирали
и вновь разбирали не желающий запускаться мотор. Пробовали выйти на веслах.
Пытались сохранить жизнь - успешно ли только? Быть может, мы, идя по старым
следам, поэтапно повторяем их судьбы?

Долго стояли скорбно, как возле открытой могилы, у валунов.

Уходили от лодки и пещеры с тяжелым сердцем. Как знать, может, там,
впереди, мы упремся в осыпь, непреодолимой плотиной перекрывшую песчаный
пляж. И в этом тупике обнаружим самое страшное - тела людей, шедших до нас.
Я брел, смиряя свои чувства с увиденным. Нельзя сейчас распускать фантазию.
Раздумья спасения не принесут. Помочь могут только ноги, на их силу и
резвость наша надежда...

Неожиданно почувствовал какое-то изменение в окружающей природе. Еще не
осознавал, что именно меня встревожило, но насторожился, затаил дыхание.
Морская жизнь приучила к непредсказуемости поворотов судьбы. Отвечать на
них размышлением некогда. Тут действуют инстинкты, как у животных -
потенциальных жертв хищников. Спасает только реакция. Вначале отпрыгивай,
потом размышляй. Если бы зайцы соображали, куда им бежать при неожиданном
выстреле, а не бросались отчаянным прыжком к ближайшим кустам, их давно бы
извели на мясные пирожки. Мы научились чувственному, свойственному
животному миру восприятию: не видеть опасность, а ощущать ее всеми порами
тела, перерабатывая в информацию непонятные шумы, оптические явления,
колебания воздуха, цвета, которые обычно не замечаем. Вот сейчас произошло
что-то, не поддающееся мгновенной оценке. Я еще не знаю, бояться, смеяться
или относиться к этому событию безразлично, но уже сгруппировался и
приготовился к действию. Шарю напряженными глазами вокруг. Сердце
впрыскивает в кровь адреналин, подготовляя мышцы к взрывным нагрузкам. В
долю секунды организм мобилизовался для прыжка, бега, борьбы. Теперь
очередь разума.

Что произошло? Откуда исходит опасность? Явной угрозы нет. Что я вижу?
Ничего страшного. Что я слышу? Ничего необычного. Нет! Ошибка! Слышу! Шум
прибоя. Почему привычный шум волн так встревожил меня? Слышу его с двух
сторон! От моря и от обрыва.

Все эти чувства и мысли раскручиваются мною мгновенно. Так на сверхбыстрых
скоростях записывают на магнитофон звуковую информацию. Передают ее единым
импульсом. Потом, при расшифровке и воспроизведении, секундную запись
растягивают на часы звучания. Я не обдумывал эти мысли в отдельности, я
схватил их все разом. Разом осмыслил. Разом принял решение. Со стороны все
предпринятое мною выглядело лишь как мгновенная остановка в движении. Я
закончил шаг, уже зная - ничего страшного не произошло. Просто голая
стометровая площадь известковой стены, отражая звуки, моделирует
пятисложное эхо!

- Эхо! - громко крикнул я прямо в обрыв.

- Эхо! - вернулись ко мне все три буквы, составляющие слово.

- Море! - сказал я.

- Мо-ре! - ответил обрыв.

Это было удивительно! Здесь можно было разговаривать с эхом, слыша не
обрывки последнего слога, а целое или даже два коротких слова, причем
слышать в многократно усиленном звучании.

- Сергей! - крикнул я.

- Сергей! - обратился к Салифанову берег.

- Обалдеть! - ахнула восхищенная Войцева.

- Обалдеть! - ответил обрыв.

Четверть часа мы не могли сойти с места, завороженно беседуя с собственными
возвращенными голосами.

Удивительный это берег. Мы столько увидели там, что не хватит времени
описать половины. Цветные известняки. "Каменный цветок" - так мы определили
для себя скопление вертикальных известковых плит, расходящихся в стороны,
как лепестки распустившейся лилии. "Открытая книга" - две идеально ровные
пятнадцатиметровые глыбы, стоящие вплотную друг к другу, как две страницы.
Щель, идущая между ними, была одинаково ровна от основания до вершины.
Сравнения с поверхностями, обработанными рубанками, наждачной бумагой,
полировальным кругом и любым другим инструментом, не смогут передать мое
изумление пред видом этих геометрически правильных плоскостей.

Многое мы увидели на том берегу, но главное - тропу, ведущую наверх,
отыскали только к вечеру. Не было в ней ничего выдающегося, но обрадовались
мы ей гораздо больше, чем всей прибрежной экзотике, вместе взятой. Что
проку в этих природных чудесах, не будь той тропочки к людям? Кто бы потом
вспоминал "Каменный цветок", описывал знакомым "Открытую книгу"?

Поднимались долго. Глазам с величиной обрыва справиться было легче, чем
ногам. Тропа, неизвестно кем и когда протоптанная, извивалась, цеплялась за
крутые склоны. Может, здесь когда-то ходили обитатели хижины,
полуразвалившийся фундамент которой мы обнаружили на берегу?

На плато взобрались уже в сумерки. Голая ровная пустыня простиралась во все
стороны Камни да колючки. Кого мы здесь отыщем?

Стало тоскливо. Стоило напрягаться, карабкаться наверх?

Пошли наугад, прямо от обрыва. Будь что будет! Взбираясь сюда, мы хоть и не
признавались себе, ожидали чуда, которое могло бы разом изменить наше
положение. Мы думали, что непременно увидим единственный, обозначенный на
карте поселок, стоящий на западном берегу Аральского моря.

Все наше плавание было сплошным ожиданием чуда. Мы надеялись, когда брели
по острову. Когда подплывали к берегу. Когда искали тропу. Чудо у нас
ассоциировалось с людьми. Просто с одним человеком. Увидеть человека -
значило узнать, где мы находимся, напиться воды, пожаловаться на свои
мытарства. Увидеть человека - значило выжить.

Мы шли, напряженно всматриваясь вдаль, и не заметили, как ступили на
дорогу, желтыми колеями разбегающуюся в две стороны. Остановились в
растерянности - куда повернуть? Ошибиться страшно! Пойти налево? А вдруг
спасение в трех километрах, но в другую сторону, и каждый шаг будет уводить
нас от него все дальше? Направо, но где гарантия, что ошибки не будет
здесь? Какая это, оказывается, мука, выбирать там, где ошибаться нельзя!
Салифанов опустился коленями в колею, стараясь отыскать четкий отпечаток
следа прошедшей машины. Но грунт был твердый - известняк. На нем следов не
остается.

- Бросим монетку, - предложил я свой способ решения проблем с двумя
неизвестными.

Зашарили по карманам - там пусто. В нашей новой жизни деньги ничего не
значили. Совершать покупки не у кого, поэтому мелочь в кармане носить
глупо. Медный кружочек с цифрой, обозначающей ее покупательскую
способность, здесь не монета, лишние переносимые граммы, железо. Бросили
плоский камешек.

- Туда, - одновременно показали мы с Татьяной вправо.

- Туда, - ткнул пальцем в противоположную сторону Сергей.

Долго вспоминали, что условились считать орлом, а что решкой. Двумя
голосами "за" определили направление на юг. Двинулись равномерным шагом,
экономящим силы. Неизвестно, сколько предстоит пройти.

По дороге поднялись на ближайший холм, если только можно назвать холмом
блинообразную возвышенность высотой чуть больше пяти метров.

- Подождите, - попросила Татьяна, остановившись, - мне камешек попал в кед.

Она села на обочину. Распустила узел на шнурках. Бантики мы вязать
перестали, так как они цеплялись за каркас плота, того и гляди из-за такого
пустяка выпадешь за борт. Вдруг Таня громко вскрикнула. Мы подбежали к ней,
предполагая увидеть уползающую змею или скорпиона, осветили фонариком
землю.

- Да нет же, - оттолкнула нас Войцева, - туда смотрите!

Мы обернулись в указанном направлении. Рядом в нескольких километрах
светилась огнями конусообразная вышка. Пусть будет благословен камешек,
закатившийся в Танину обувь. Пусть живет и здравствует сама Войцева,
надумавшая вытряхнуть его именно на вершине холмика и именно в тот момент,
когда вышка осветилась огнями.

- Там, где электричество, там люди. Через час, помяните мое слово, будем
пить компот, - пообещал Салифанов.

Но через час мы продолжали идти, а вышка все еще была в нескольких
километрах впереди. И спустя еще час она была там же. И еще через
шестьдесят минут она не приблизилась ни на йоту. Это было похоже на
наваждение, на ночной кошмар. Мы шли, не приближаясь. Шагали в кромешной
темноте, не видя, куда ступает нога, боясь оторвать от рассвеченной, как
новогодняя елка, вышки взгляды. Ночью было нежарко. Темнота давала отдых
пустыне и населяющей ее живности. Только местами мы пересекали теплые слои
воздуха. Ныряли в них, как в парное молоко, удивляясь, почему здесь такая
сложная слоистая атмосфера. Уже болели ноги, уже пятый оборот завершила
минутная стрелка часов, а вышка все торчала перед глазами, даже не очень
увеличившись в размерах. Казалось, она отодвигается ровно на столько, на
сколько мы приближаемся к ней. Мы делаем шаг, и она на тот же шаг
отступает, сохраняя меж нами равное расстояние.

- Наверное, у них там прожектора с сумасшедшими лампами, - предположил
Сергей.

Он пытался нормальной логикой объяснить ненормальные явления, которые мы
здесь наблюдали.

Неожиданно вышка стала расти на глазах, будто выпирала из почвы. Теперь уже
точно - близко, обрадовались мы. К нашей дороге пристраивались и другие.
Появилась мелкая, похожая на муку пыль - "пухляк", - как нам сказали потом.
Она лежала в глубоких колеях. Невесомая, бесплотная. Мы погружались в нее,
не проваливались, а именно погружались по колено. Пыль расступалась,
принимая наши стопы, и смыкалась. Подошва находила плотную почву,
отталкивалась от нее. Брели, как в фантастическом фильме, и пейзаж
окружающий больше подходил к какой-нибудь там Венере, чем к уютной нашей
Земле. Местами встречали целые пылевые озера. Мы шли по ним, страшась
провалиться в невидимую яму, нырнуть в пыль и не вынырнуть обратно. Ведь
это - не вода! Не всплывешь, выгребая руками, а утонуть можно запросто.
Забьет пыль рот, горло, легкие, и все.

Стал хорошо слышен равномерный гул работающих дизелей, различимы ажурные
переплетения металлических конструкций. Буровая - догадались мы, Наконец
увидели фигуры людей, суетящихся возле бура. Мы устали от пройденных
километров так, что не нашли сил на проявление радости. Поднялись по
деревянным трапам на рабочую площадку и остановились. Впервые за
много-много дней мы видели людей!

Буровики повернули к нам головы. Они не удивились, потому что еще не
поняли, откуда мы здесь взялись. Только постепенно осознавая наш необычный
вид и изможденные лица, они стали вопросительно переглядываться.

- Вы кто? - наконец спросил один из них.

- Так, мимо проплывали, - ляпнул Салифанов. Фраза звучала дико. Словно мы
шли по улице и от нечего делать забежали в гости к знакомым, потрепаться,
чаек попить. Буровики еще раз переглянулись и, все поняв, объяснили, где у
них находится столовая и что сказать повару, чтобы он нас не погнал с
порога. Между прочим, на буровой никаких прожекторов в помине не было.
Светили тусклые стоваттные лампочки. Просто в пустыне, как нам объяснили,
ночью из-за сухости воздуха предел видимости возрастает в несколько раз. Не
три километра отделяло нас от вышки, как мы предполагали, а больше
тридцати!

Утром мы готовились в обратную дорогу. На юг уходил скрепер, водитель
которого согласился подбросить нас к спуску. За кабиной закрепили бак с
тридцатью литрами пресной воды. Все вместе втиснулись в кабину. Шофер
глянул на замысловато изогнутые, переплетающиеся наши тела, уместившиеся на
одно сиденье, и только удивленно хмыкнул.

Во время движения скрепер бросало из стороны в сторону, соответственно нас
мотало в тесном объеме кабины, как жидкость в миксере. Если бы мы ехали
тогда на два-три часа дольше, то из Сергея, Татьяны и меня мог взбиться
замечательный коктейль. Я постоянно взлетал под потолок, ударялся о
какой-нибудь выступающий болт, отталкивался от него и приземлялся на колени
Сергея. И каждый раз он говорил простое, но очень выразительное:

"О-ох!" Я снова уходил в свободный полет, сбивал головой краску с металла
кабины, сталкивался в воздухе с Татьяниным телом, пролетающим на встречных
траекториях. Уже через час такой езды я решил, что передвижение пешком
бесспорно утомительней, но имеет ряд достоинств. Из-за умопомрачительной
тряски чуть не проскочили начало спуска. Хорошо, Салифанов сориентировался
по заранее замеченным меткам.

- Стой! - крикнул он, боясь проскочить лишние метры, которые потом придется
преодолевать с неподъемным баком в руках. Водитель по-своему истолковал его
команду, решив, что что-то случилось. Он до упора вдавил педаль тормоза в
пол. Я по укороченной дуге полетел к ветровому стеклу. Глухо стукнулся в
него, как шмель, пытающийся вылететь через закрытое окно из комнаты. В
спину мне ткнулся головой Салифанов. Потирая разбитые лбы, локти и колени,
мы спрыгнули на землю. Предстоящая нам работа облегчилась. В баке, несмотря
на затянутый куском брезента верх, осталось воды чуть больше половины.

- Бросьте эту гиблую затею, - предложил водитель, - я довезу вас до
поселка.

Может быть, мы на это решились, даже бросили бы вещи на берегу: общение с
людьми и обильный ужин размягчили нашу волю, было страшно возвращаться в
море, - но я представил, что останется от моей головы, которая будет
постоянно соприкасаться с металлом кабины, в конце пути и запротестовал.
Водитель сочувственно взглянул на нас, мол, жалко ребят, но силой в скрепер
не потянешь, и нажал на стартер.

Мы стояли в том же месте, где сутки назад, полные надежд и страхов,
взобрались на плато Усть-Урт. Сейчас окружающий мир не казался нам таким
неуютным. Мы знали, что в тридцати километрах на север буровая вышка. Где
есть люди, машины и куда иногда прилетает самолет Знание поменяло
настроение. Настроение - восприятие.

Подхватив с двух сторон бак, стали спускаться к берегу Теперь в тропе не
ощущалось никакой загадочности Мы не испытывали романтического волнения,
только досадовали, что у бака такие неудобные ручки, что спуск крут, а
перекатывающиеся под ногами камешки лишают надежной опоры. Выиграв бой за
свои жизни, мы стали привередничать в мелочах. Больше всего боялись
опрокинуть бак, тогда пришлось бы опять тащиться на буровую.

Внизу, пробираясь сквозь заросли невысокой, но густой травы, спугнули
нескольких змей. Торопливо извиваясь, они расползались в разные стороны. Да
тут, оказывается, надо смотреть в оба!

До плота добрались только поздним вечером. Все вещи в лагере были
переворошены, разбросаны по берегу. По следам, оставленным на песке, было
ясно, что резвились волки. Они перетрясли наш багаж не хуже
профессиональных таможенников. В темноте отыскали, что смогли, и решили,
несмотря на ночь, выходить в море. Сбросили груз на плот, оттолкнулись
веслами от берега. Прибоя почти не было. Медленно, словно нехотя, плот
удалялся от обрыва, который светлым, размытым пятном проступал в темноте.
Тело привыкало к уже подзабытым "аксессуарам" морской жизни: поскрипыванию
труб, плавному покачиванию плота, шепоту воды в камерах.

Начинался заключительный, хотелось в это верить, этап плавания. Мы уповали
на попутный ветер, спокойное море и хоть небольшое везение. У нас было
пятнадцать литров пресной воды, кашеобразная пищевая масса в рюкзаке,
получившаяся в результате совместной, нашей и продуктов, поездки в кабине
скрепера и возродившийся оптимизм, подкрепленный сытым урчанием набитых
животов.

Ходовой день - и конец плаванию, был уверен каждый из нас. Нет, ничему не
научил нас печальный опыт предыдущих недель...

Глава 22

После полуночи ветер ослаб. К двум часам стих окончательно. Волны еще
понемногу раскачивали плот, но это было лишь отдаленное эхо вчерашнего
наката. Гребни уплощались, море застывало неподвижной монолитной массой,
как остуженный парафин.

Штиль. Солнце в зените. Паруса висят. Табачный дымок тоненьким сероватым
столбиком неподвижно стоит на тлеющем конце сигареты. Даже чайки, обычно
оживленно снующие возле плота, сегодня, кажется, летают с одышкой, увязая в
воздухе, как в глицерине. Краски вялы, движения замедленны. Ти-и-ик,
та-а-ак - стучат часы.

Время тянется длинно, через силу, как бегун, сошедший с дистанции. Сделает
шаг, покачается, пытаясь сохранить равновесие, снова шагнет на
подгибающихся ногах. Продолжительность секунд становится физически
ощутимой. Самая маленькая, применяемая в быту частичка времени, имеет
начало, развитие, кульминацию и конец! Она вмещает десяток своих нормальных
товарок.

Весь мир застыл. Парусина безнадежно обвисла. Море, как зеркало, в котором
отражается небо, плот, мы. Кажется, брось в воду камень - и не будет
обычного всплеска и расходящихся кругов. Стеклянно звякнет водная
поверхность и разлетится на блестящие осколки. Кровь не бежит в жилах, а
протискивается. Сердце не бьется, а глухо вздыхает в груди. Штиль!

Он, бесспорно, хуже шторма. Он никуда не приближает и ничего не изменяет. В
шторм можно или погибнуть, или спастись. И то и другое - какое-то событие.
Штиль однообразен и бессмыслен, как очередной день заключенного. Во время
него не живешь - ожидаешь жизни. Вот подует ветер - поплывет судно...

Существование моряка в открытом море оправдывает только движение.
Неподвижность равна движению назад. В штиль можно выспаться до одури,
переделать все то, что не успел или не хотел сделать раньше. Можно поиграть
в карты, позубоскалить в узкой компании. Но время все равно остается. Его
излишки не поддаются никакому истреблению. Представьте: вы ехали на юг,
распланировав по дням весь отпуск. Но где-то на станции, название которой
вы раньше слыхом не слыхивали, состав загнали в тупик и, ничего не
объясняя, держат час, сутки, двое. Каково будет ваше самочувствие? Так вот,
в море все обстоит на порядок хуже.

Я вижу берег, от которого уже мы отошли двенадцать часов назад. Он не
настолько близок, чтобы добраться до него вплавь или на веслах, но не
настолько далек, чтобы не хотелось попробовать это сделать. Лучше бы сейчас
бродить по берегу, ища на свою голову приключений, чем валяться здесь, в
ограниченном пространстве плота, как зверь в тесной клетке.

- Надоело! - не выдержала первой Татьяна.

Она нацепила на ноги ласты и плюхнулась в воду. Мы с Сергеем сопроводили ее
падение скучными взглядами.

Войцева заплыла с кормы, уперлась руками в трубы и яростно забултыхала
ногами в воде. Никак, она собралась толкать нас до южного побережья?
Четверть часа Татьяна добросовестно взбаламучивала воду не хуже пушкинского
Балды, вызывающего чертей, наверное, ей казалось, успех предприятия
грандиозен - столько шума и брызг. Но сверху было ясно видно - затея
бессмысленна. Когда счет идет на десятки километров, метры не спасают.

- Ну как? - с надеждой на восторженные отзывы поинтересовалась Татьяна
результатами своей работы.

- Дневной переход чахоточной амебы, - оценил Сергей.

Татьяна не поверила, бросила в воду кусок пенопласта и снова заработала
ногами. По результативности это было то же самое, что толкать руками
железнодорожный состав. Но как большинство людей, Войцева предпочитала
убедиться в своей ошибке путем душевных разочарований. Вначале сделать, а
потом понять, что этого делать не следовало.

Потом мы час обсуждали Танину глупость - тоже развлечение. Потом час лежали
молча, изображая не столько для окружающих, сколько для себя, сон.
Салифанов увидел мальков.

- Мальки, - сказал он и плюнул туда, где в воде метались бойкие, похожие на
сапожные гвозди, рыбки.

Мальки метнулись к месту приводнения салифановского плевка, закружились,
пытаясь отыскать что-нибудь съедобное. Как всякие растущие организмы, их
больше всего волновал вопрос питания.

- Если их наловить две-три сотни, можно сварить неплохую уху, - просто так,
от скуки сказал Салифанов.

Откуда он мог знать, что мы с Татьяной воспримем его сумасшедшую идею
серьезно. Мы не собирались при помощи рыбалки разнообразить наше скудное
меню названиями рыбных блюд. Мы готовились бороться со скукой, а тут любые
приемы позволительны.

Чем ловить? Крючки не годились. Любой, самый маленький был больше малька
раза в два. Даже если бы нашелся рыбный млад