конечно, не проснется, и это
развяжет мне руки, я смогу перейти к более действенным мерам. Хорошо бы
пощекотать у него в носу травинкой. Вот была бы потеха! Но где взять
травинку в море? Хотя здесь и на берегу можно отыскать разве что колючки. А
если залезть Сергею внос колючкой...

Я представил, как подкрадываюсь к спящему Салифанову с огромным кактусом в
руке. Проснуться то он проснется, но вот последствия... Ладно, можно просто
брызнуть в него водой, тем более на нехватку ее пожаловаться нельзя. Наберу
полную горсть и плесну в лицо. Он весь сморщится и, конечно, втянется
глубже в спальник. Ага, не нравится! Тогда я выжду минутку, откину одеяло и
заору:

- Юнга Салифанов! Подъем по полной форме! Он заворочается и приоткроет
глаза.

- Ты чего вопишь? Пожар, что ли? - недовольно спросит.

И тут я сообщу страшную новость, от которой у Сергея похолодеет в желудке и
непременно прояснится в голове. Заговорщицким шепотом я скажу ему, что за
борт смыло сгущенку и конфеты. Зная его безумную любовь к сладкому, я
уверен - он незамедлительно вынырнет из спальника и бросится к продуктовым
мешкам подсчитывать и оплакивать потери.

А в это время я, не мешкая, займу его нагретое место. План - блеск!
Конечно, нехорошо его обманывать, но это ложь во спасение. Я прямо весь
сгораю от желания скорее привести свой план в жизнь. Но эта проклятая
стрелка не разделяет моего нетерпения.

- Ну, давай, торопись! - подталкиваю я ее. Если бы я мог взглядом
передвигать предметы, как это делают некоторые умельцы-экстрасенсы.
Минутная стрелка крутилась бы у меня, как пластинка на проигрывателе на
скорости 78. А может, попробовать?

"Совсем с ума спятил! - сам себе удивляюсь я. - В телепаты решил податься!
Но, с другой стороны, кто увидит? - инстинктивно я оглядываюсь по сторонам.
- Кретин, ты что, на танцах? Тут до ближайшего постороннего человека, как
до Марса пешком. Ладно, отпуск мой добыт самым законным путем. Чем хочу,
тем и занимаюсь! Нравится сходить с ума - буду! Каждый развлекается как
хочет. Точка. Занимаюсь телекинезом! С чего они начинают? Кажется,
аккумулируют волю на решение предстоящей задачи?! Попробую".

Я собираю свою жизненную энергию в комок. Сосредотачиваю электрический
заряд возле глаз, становлюсь большим конденсатором неведомых энергетических
полей. Напрягаюсь! Еще напрягаюсь! И еще немного. Надо подготовить разряд.
Так, заныло в животе. Вот те, здрасьте, что же, у меня воля в животе
помещается, что ли? Впериваюсь взглядом в стрелку. Какая-то она облезлая и
погнутая чуть. Давно пора часы заменить.

"Не отвлекайся!" - одергиваю я себя.

Пытаюсь представить, как, зацепившись ступнями за выступающие на циферблате
цифры, я упираюсь плечом в стрелку и что есть силы давлю ее вперед. Я даже
кряхчу от напряжения. По лицу стекает пот, ноги мелко дрожат. Сейчас к-а-к
сзади по затылку секундной стрелкой врежет... Я пугаюсь и дергаюсь головой
вниз. Но тут же, расхохотавшись, теряю надуманный образ. Опыт передвижения
неодушевленных предметов на расстоянии потерпел фиаско.

"Сейчас возьму и подведу стрелки обычным способом - пальцем, - мелькает
озорная мысль. - А свалю все на экстрасенсов. На них все валят, что
объяснить не могут. А одушевленный предмет, то бишь Салифанова, я
как-нибудь умудрюсь передвинуть поближе к рулю без помощи потусторонних
сил. На это у меня таланта хватит".

Снова всматриваюсь в часы, и вдруг до меня доходит, на что указывают
стрелки. Я даже теряюсь от неожиданности. Время-то! Зателепатился! Пять
минут пересидел! Кошмар!

- Вахте к заступлению! - ору я, забыв о всех своих режиссерских
разработках. - Подъем!

- Никуда не пойдем, - не соглашается Салифанов. Видно, ему со сна
померещилось, что я его на тур вальса приглашаю.

- Вылезай! - настаиваю я.

Но Сергей ни в какую не хочет покидать теплую спальную берлогу.

- Ты курс сверь, что ли, - предлагает он.

- Давай, я и так пять минут лишних оттарабанил, - тороплю я его.

- А у тебя часы наверняка спешат, - бормочет он, тщетно пытаясь удержать
ускользающие сновидения. - Ты их по приемнику проверь. А я...

Дальнейшие слова заглушает протяжный, сочный, как свежевзрезанная дыня,
зевок.

- В общем, давай действуй, - благословляет он меня. Мне становится обидно,
особенно за просроченные минуты, которые я никак не могу вписать в свой
дебет.

- Серега, не борзей! - предупреждаю я и отправляю свою руку внутрь
спальника на поиски салифановской головы. Быстро нащупываю что-то теплое и
жарко дышащее, не иначе как нос.

- Попался, голубчик! - с удовольствием говорю я и цепко сжимаю пальцы. -
Иди-ка ко мне, - тяну я руку на себя, справедливо полагая, что за носом
должен показаться и его хозяин.

- Отпусти нос! - сдавленно мычит Войцева. - Это не он, это я!

- Да я это, я, - успокаивает меня Сергей. - Это Танька балуется. Валяй,
тяни сколько хочешь! Я не против.

- Извини, Таня. Это случайно вышло, - тушуюсь я и с новыми силами продолжаю
поиски.

Но салифановская голова никак не находится. Что он - ее снимает, что ли, на
ночь? Приходится менять тактику.

- Сережа, - ласково прошу я. - Ну вылезай!

- Двойная пайка сахара, - бубнит из одеял Сергей. - Клянись!

- Да черт с тобой, - соглашаюсь я вслух. "Дождешься ты у меня сахара. Держи
карман шире!" - думаю про себя.

На поверхности показывается взлохмаченная салифановская голова.

- А ты знаешь, какой сон ты мне не дал досмотреть? - укоризненно вопрошает
он.

Я ничего не отвечаю, готовлюсь к передаче вахты: уточняю курс, заполняю
судовой журнал, отвязываю страховочный пояс. Я спешу, предвкушая уют теплой
постели.

- А снилась мне вот такая палка колбасы, - продолжает делиться со мной
наболевшим Сергей. - Н-е-ет, в-о-от такая! - Он широко разводит руки в
стороны - Толстая, розовая...

- Ливерная, - в тон ему добавляет Валера, он, оказывается, не спит. -
Вонючая, которую для собак делают.

- Ну вот, - расстраивается Сергей, - взял и опошлил такой
высокохудожественный сон Ильичев, я не могу заступать в таком
разволнованном состоянии на ответственный пост, коим является место
рулевого, - витиевато формулирует свою мысль Сергей и, как улитка,
втягивает голову обратно в одеяла.

- Ты это брось! - не на шутку начинаю тревожиться я - Давай вылезай,
пожиратель собачьих сосисок.

- Грубые, черствые люди, - не столько возмущается, сколько удивляется
нашему поведению Сергей. - Я не могу больше быть с вами рядом. Я ухожу. Где
там руль? Я возьму его в свои твердые руки.

Еще минут десять мы ворочаемся, смеемся, оживленные собственными шуточками.
Хорошо! Ночь, море, тишина и шесть часов сна в перспективе. Я чувствую
горячее плечо Валеры, упирающееся мне в бок, слышу, как спокойно дышат
Наташа и Татьяна.

Сергей шумно ползает по корме, сгребает под себя рюкзаки с вещами,
устраивается основательно, со вкусом. Мне даже становится обидно, я всю
вахту промаялся, сидя на собственных поджатых ногах, а он чуть ли не
паланкин выстраивает.

- Слушай, Ильичев, - стучит он мне в затылок пальцем, - там огонь какой-то.
Кажись, красный.

Я приподнимаю голову. Точно. Слева, градусов сорок от курса, над водой
светится ярко-красная звездочка.

- Маяк, наверное, или буй, - предполагаю я.

- А чего он в стороне от курса? - удивляется Сергей. - Может, это огонь с
корабля?

Можно попытаться решить этот кроссворд, но для этого надо выползать из
теплой постели, взбираться на верхнюю перекладину мачты и уже оттуда, с
пятиметровой высоты, качаясь из стороны в сторону, долго шарить по
горизонту глазами, разыскивая дополнительные ориентиры. А на высоте ветер.
Бр-р-р!

- Ты, Серега, плюнь на этот огонь и чеши себе по курсу, - советую я и с
чувством исполненного долга роняю голову на рюкзак. В ухо больно впивается
металлическая пряжка. Я сползаю ниже, нахожу место помягче и замираю,
прислушиваясь к ощущению тихого блаженства, охватившего меня Сочная южная
ночь и острые локти и колени моих товарищей окружили меня со всех сторон.
Если сейчас убрать любой из этих компонентов, чувство комфорта исчезнет.

Южная ночь посередине моря, вдалеке от людей - удовольствие ниже среднего.
Валеркины локотки, вдавливающиеся в кожу, - наказание. Вроде бы два минуса,
а при сложении дают плюс. От окружения моря, неба - мне хорошо От лежащего
рядом и уже, кстати, похрапывающего остроугольного тела мне спокойно. А
"хорошо", за которое не надо платить страхом, - это уже счастье. Счастье
конкретного момента.

Если в эту минуту плавание прекратится, уже можно считать, что оно
окупилось в моральном плане на все сто процентов. Я полон впечатлений.
Взять хотя бы звезды. Где еще я мог их увидеть такими? На берегу? Точно
нет. На берегу мы сухопутные жители, и все наше внимание занимает земля и
связанные с ней заботы. Суша диктует свои законы. Надо смотреть под ноги,
чтобы не споткнуться, а не задирать голову к небу. Если же рассматривать
что-то, так предпочтительнее экран телевизора или лицо сидящего напротив
человека, стараясь уяснить, насколько ты ему интересен. Когда ложишься,
самое занимательное, за чем можно наблюдать, - это пятна на плохо
побеленном потолке или узор на обоях. Тоска. Я закатов видел за всю жизнь -
по пальцам можно пересчитать. Городские, когда солнце валится с небес за
ближайшую девятиэтажку, я в расчет не беру. Какой это закат? Смех один. А
уж восходов... На небо смотрим, только чтобы узнать - идет дождь или нет.

А здесь - море. Здесь устав нашего монастыря не действует. Что тут может
значить наша каждодневная мышиная возня на суше. Здесь каждая минута -
вечность. Она была такой сто тысяч лет назад и будет такой еще через сто.
Минута, тянущаяся тысячелетия! Что в сравнении с ней вся моя жизнь? Я не
говорю уж о каких-то неприятностях, приключившихся в ней.

Я лежу под огромной полусферой неба. Звезды, со всеми своими спутниками,
планетными системами и жизнями на них, приблизились ко мне на расстояние
вытянутой руки. Я замер, боясь потерять это сверхъестественное ощущение. Из
всего моего тела живыми остались только глаза. Я перестал быть земным
жителем. Я не чувствую под собой опоры, потому что она, эта опора,
движется, колеблется. Она зыбка, неощутима. Я не вижу ничего, потому что
вокруг ничего нет. В море отражаются звезды. Небо сверху, с боков, снизу.
Но что верх, а что низ? Что право, что лево? Звезды вокруг меня, я плыву в
пространстве как одинокий космический корабль. Конечно, как и в любом
механизме, в моем космолете случаются неполадки. Вот, например, что-то
чешется в движительном комплексе, по-моему, в пяточном блоке. Засорился
ввод аппарата кислородного обеспечения. Но это просто технические
неполадки, вполне устранимые. Главное - корабль летит, движется вперед,
преодолевая парсеки. Я улетаю глазами ввысь, протыкаю земную атмосферу, на
сверхсветовых скоростях уношусь в необъятную пустоту Вселенной. Как
раскаленная спица масло, пронизываю галактики и туманности.

Я бесконечен в пространстве, а значит, бесконечен во времени. Я вечен и
всепроникающ! Я сам - Вселенная! Я могу все! Все!

"Если ты такой всемогущий, повысь себе зарплату хотя бы рублей на
двадцать", - ехидно предлагает мое трезвомыслящее, практичное сознание. Я
начинаю мягко планировать назад, к земле. Ну что это такое! Тут парсеки,
Вселенная, биллионы световых лет и вдруг - рупь! Сто копеек! Сто бренчащих
кругляшек! Я форсирую двигатели своего космолета, пытаюсь набрать утерянную
скорость. Уйти. Вырваться. Но земное притяжение тянет обратно. Планирование
переходит в штопор...

Я уже лежу на плоту, головой на грязном рюкзаке. Рядом на басах храпит
Васеньев, аж сетка настила трясется. Надо мной звезды, но это уже светлые
точки, служащие для определения своего местоположения и еще чего-то в этом
роде. Затекла левая нога.

- Ну ты концерты выдаешь! - восторженно шепчет Салифанов. Он бросил руль и
приблизил ко мне свое лицо. - Только уснул и давай горланить: мол, пустите
меня! Я все эти галактики с туманностями на шампуры навздеваю. Не держите
меня! Просто космический хулиган. И еще какими-то секами грозил.

- Парсеками, - подсказал я, чувствуя, как у меня тоскливо засосало под
ложечкой, - единица такая космическая.

- Вот-вот. Орал, дайте мне парсек в руку. Дайте только... Потом замолк,
наверное, нахальства набирался, и как ляпнешь: "Я - Космос!" Ни меньше,
значит, ни больше. - Сергей веселился вовсю. - Ну ты, Андрюха, даешь. Не
умрешь от скромности.

Я накинул на голову одеяло, чтобы не слышать бубнящий голос Сергея. Еще
несколько минут он хихикал, икал, хрюкал от удовольствия, вкусно обсасывая
подробности происшедшего. Он был безумно рад неожиданному и потому вдвойне
приятному развлечению.

Я закрыл глаза и попытался уснуть. Окружающее было реально до противности:
море мокрое, небо обычное - черно-холодное, соседские локти остры, как
хорошо заточенные карандаши. И все из-за этого дурацкого рубля. Или, может,
из-за Салифанова? Ведь это он меня разбудил, больше некому. Неужели все это
был сон? Я же, помню, вначале даже глаз не закрывал...

Засыпал я, до краев заполненный обидой. На Сергея, на себя, на Валеру, на
море и на все на свете. Я был зол и недоволен жизнью, как и все реально
мыслящие люди.

Глава 4

Пробуждение было премерзким. Так, наверное, бывает, когда человек,
отправившись на прогулку в лес, разморится на солнце, приляжет в тенечке и
уснет, окруженный зноем, стрекотом кузнечиков и сумасшедшими запахами
лесного разнотравья, а когда проснется, будет моросить мелкий занудливый
дождик, с земли тянуть сыростью, а из темного леса шибать в нос запахом
прели.

Примерно такой же перепад настроения случился у меня в тот раз. Уже во сне
что-то не понравилось в окружающем мире. Я даже попытался вновь нырнуть в
благодатный мир сновидений, но действительность цепко ухватила меня за уши
и вытянула на поверхность. Вокруг гудело. Даже не открывая глаз, можно было
понять, что исходил этот звук не из васеньевской глотки. При всем моем
уважении к его таланту, было очевидно: так храпеть он не может. Близкая
артиллерийская канонада также исключалась (хотя и было похоже). Значит,
оставалось одно - море. Я присел и откинул одеяло вместе с наброшенным на
него полиэтиленом. Тысячи звуков осами вонзились в мои уши. Они безжалостно
трепали, мяли, давили тоненькие пленочки барабанных перепонок.

Штормило изрядно, хотя сравнивать было не с чем, шторм-то первый. Волны
мелкие, но злые, как сорвавшиеся с цепи собаки, наскакивали на плот, бухали
в борт, осыпая настил крупными тяжелыми брызгами. После каждого удара плот
конвульсивно дергался, жалобно скрипели трубы во втулках, сильно ухало
между баллонами. Салифанов стоял, упершись в настил широко расставленными
ногами, и со страшным напряжением ворочал рулем. Рядом с ним, сжавшись в
комок, укрывшись куском полиэтилена, сидела Войцева. Она тревожно
вслушивалась в шторм и сильно вздрагивала каждый раз, когда набегала
особенно звучная волна.

"Дождались!" - с тоской подумал я и потянулся к спасательному жилету. Потом
долго всматривался в горизонт, но наблюдения ничего не прояснили. Море было
неразличимо, только белые барашки неожиданно выскакивали из темноты, на
секунду замирали перед прыжком, словно выискивая, куда бы сподручнее
ударить, и, ощерившись гребнем, рушились на настил.

- Где мы? - задал я беспокоивший меня вопрос.

- На Аральском море, - честно ответил Сергей. Он снова взглянул на компас
и, навалившись на румпель, попытался выровнять плот.

- Куда ты его вертишь? - раздраженно заорал Васеньев. - На маяки держи!

- Валера, я иду по курсу, и ты мне лучше не указывай. Не доводи до греха, -
огрызнулся Сергей.

Похоже, все уже давно не спали, даже успели разругаться.

- О каком курсе ты говоришь? Вон же Полярка! - махнул Валера в сторону.

- Ты плохо изучал астрономию, - посочувствовал Салифанов. - С каких пор
Полярная звезда стала светить на востоке?

- Ты разуй глаза! Вон ковш, вон Малая Медведица, - горячился Валера.

Разобраться в их споре было трудно. Все небо было исчерчено полосами
облаков. Где-то звезды прямо кишели, а где-то чернели бездонные провалы.
Небесную карту приходилось изрядно дорисовывать при помощи воображения.

На некоторое время Валера смолк. Сергей, ухватившись руками за румпель, изо
всех сил потянул его на себя. Но руль был неподвижен.

- Таня! - сдавленно крикнул Салифанов. Войцева встрепенулась, подняла
испуганные глаза. - Помоги!

Хрустя полиэтиленом, Татьяна на коленях поползла на помощь. Уперлась в
румпель плечом.

- Ну! - скомандовал Сергей. Разом дернули. Руль сдвинулся с мертвой точки,
плавно повернулся. Курс выровнялся до нормы. Я перекатился на бок, стал
отвязывать от бортовой растяжки кеды.

- Лежи, сам справлюсь! - остановил меня Сергей. Подкравшись, сверху
шлепнулась волна, сорвала полиэтилен, окатила меня каскадом брызг. Спальник
мгновенно набух водой. Суетясь, я ухватил пленку, накинул, подоткнул под
себя. Но было поздно. Морская вода, пробив ткань мешка, стала впитываться в
одежду, потекла тонкими струйками по телу. Я пододвинулся ближе к
Васеньеву, но он точно на такое же расстояние отполз от меня. Валера
оберегал свою "сухость".

Минуту я лежал неподвижно, усыпляя его бдительность, потом аккуратно
пододвинул ноги, за ними, чуть обождав, туловище. Я наползал на Васеньева,
как огромный мокрый и холодный слизняк. Уверен, что в тот момент он
воспринимал меня именно так. Я нагло захватывал необходимое мне жизненное
пространство. Конечно, это было изрядное свинство - взгромождаться на чужую
постель в мокрой одежде, но заставить себя спать в луже я не мог. Я
продвинулся еще на несколько сантиметров и наткнулся на остро выставленный
весеньевский локоть. Надавил на него, но локоть стоял твердо, как
забетонированный. Я попытался обтечь его, но не тут-то было. Оборона была
налажена по всем правилам военного искусства. Единственно, что мне удалось,
так это протолкнуть куда-то в сухое и теплое ноги. Выгонять меня не стали.
И на том спасибо.

Лежали молча. А что еще оставалось делать? Вахтил Салифанов. Ему, по
непонятной причине, помогала Войцева. Четыре руки на один румпель - это
даже с избытком. Тереться возле руля впятером смешно и глупо. Разговаривать
тоже не о чем. Вернее, найти тему можно, но светский треп в нашем положении
был бы по меньшей мере странен. Вот и лежим молчком, навострив уши. На слух
кажется, что стихия не только не утихает, но даже набирает силу. Кругом все
ревет, шипит, бухает, создавая такие невероятные комбинации шумов, описать
которые я не в состоянии.

Звуки, один страшнее другого, заползают через уши в мозг и, не поддаваясь
расшифровке, порождают смятение и панику. Мне страшно! Я лежу, напряженно
стискивая кулаки, хотя в данный момент они мне не защита. Я стараюсь тихо
дышать, сильно зажмуривая глаза, и все это только для того, чтобы лучше
слышать. В этой какофонии звуков мне надо уловить одну-единственную,
смертельно опасную для меня ноту. Я не знаю, что это будет: скрежет
разламываемого металла, звонкий взрыв лопнувших автомобильных камер или
что-то еще. Но, услышав его, я смогу наконец действовать, а это всегда
легче ожидания.

Пассивность подавляет, так как лишает возможности защищаться. Каждую
секунду я жду, что плот не выдержит натиска и развалится на мельчайшие
кусочки. А трубы, из которых он собран, к сожалению, плавают ничуть не
лучше своих металлических собратьев-топоров. У тех хоть топорище есть.

Хорошо если при дележе плавсредств мне достанется автомобильная камера...

Крутая волна с рычанием толкается в борт, по инерции пробегает по настилу,
рассыпается на полиэтилене, в который я завернут. Сейчас наверняка налетит
еще одна. Я уже заметил закономерность: крупная волна никогда не приходит
одна, только со своими подружками. Три-четыре крупных, потом мелюзга и
снова три-четыре переростка. Еще один сильный удар сотрясает корпус. Что-то
звякает в корме, противно и бесконечно долго скрежещет. Резко вскакивает
Валера. Неужели разлам