Вода не скрывала даже
щиколотки.

- Теперь нам крышка, - обреченно сказал Салифанов, со злостью пнул одну из
камер, - и на некролог рассчитывать не приходится. Нашим родственникам
выдадут справочку, где вместо красиво-загадочного "летальный исход" будет
написано сомнительное "пропал без вести".

Но до этого наши синеватые портреты с полгода покрасуются на стендах "Их
разыскивает милиция".

Прогноз был достаточно реалистичен. Может быть, Сергей и сгустил краски, но
ненамного. Тем не менее я счел своим долгом ему возразить. Я сказал что-то
про ветер, везение, надежду и вознаграждающееся упорство.

- Не надо меня успокаивать, доктор, - скривился Сергей, изобразив
многоопытного пациента, сознающего, что его свалил очередной неизлечимый
недуг, - лучше позаботьтесь об организации гражданской панихиды.

- Не шути так, - попросил я.

- Если это шутка, то она может стать последней в моей жизни, - заметил
Сергей.

Я взял весло, попытался, используя его как лопату, подкопаться под плот. Но
моя затея была не перспективнее труда Сизифа. Каждая десятисантиметровая
волнешка заполняла песком выкопанную мною яму быстрее, чем я успевал
прокопать такую же с другой стороны. Единственно, чего я добился - это
сравнять плот с уровнем дна. Для того чтобы углубиться в дно, необходимо
было вначале возвести осушительную дамбу. Я отбросил бесполезное весло и
взглянул на Сергея. Он понимающе кивнул головой, словно говоря: "Вот-вот,
это я и имел в виду".

Вытолкать плот на воду, как мы это делали ранее, мы тоже не могли. Впятером
еле-еле справлялись. Теперь, когда убыли две человеческие силы, такая
процедура стала и вовсе нереальной. Бросить бы плот, набить рюкзаки
остатками воды и продовольствия и пешочком двинуться на поиски людей.
Может, и выскочили бы. Но все признаки указывали на то, что лежащая перед
нами земля - остров. А что делать людям на новорожденном острове? В общем,
попали в переплет, как Робинзон Крузо. Только у того был островок - мечтать
можно: пальмы, звери, почва - удобрений не надо. А у нас голый песок
вперемешку с высохшим ракушечником. И главное ни на реки, ни на родники, ни
на лужи рассчитывать не приходится.

- Будем пилить киль! - наконец решился я. Для плота моя идея была
гибельная. Без киля он становился неуправляемым - игрушка в руках ветра.
Куда дунет, туда плывет. Но иного выхода нет. С острова надо выбираться.
Паромы здесь не ходят. А при уменьшенной осадке, если ветер ненароком
поменяет направление, быть может, выскочим с мели. Все-таки шанс!

Килевые штанги спилил под самые основания. Освобожденный от оков песка,
плот стал чуть подрагивать на прибое. Дернули раз, другой, но он, несмотря
на наши усилия, сдвинулся едва ли на дюжину сантиметров. Перебрали вещи,
выкинули все, что было возможно и частично то, что выкидывать не следовало.
Мы избавлялись от излишков веса, как теряющий высоту аэростат. За пять
часов изнурительной работы отодвинулись от берега метров на двести, не
более. А мель, как установила пешая разведка, тянулась в море километров на
пять, может, и дальше, у нас просто не хватило сил и упорства это
проверить.

Впряглись в плот, обвязавшись через плечо веревочными лямками. Рывками
потянули его к глубине. До конца дня осилили чуть больше километра. От
постоянно пребывания в воде и отсутствия горячей, а можно сказать, и всякой
другой пищи, мы тряслись в ознобе, хотя температура воздуха держалась возле
двадцати пяти градусов. Уже в темноте разожгли костер. Бензина для примусов
тоже осталось немного. Сухой узловатый саксаул горел жарко и быстро, словно
прессованный порох. На вкопанном в песок весле висела кастрюля. В ней
булькала и парила морская вода, варилось немного - горсти полторы - крупы
перловки. Мы тоскливо сидели возле костра, перебирали в головах унылые
мысли. Сегодняшний день вымотал нас физически и морально. Положение было
неопределенно. Где мы - неизвестно, что будет завтра - невозможно даже
предполагать.

- Пайка на сегодня, - Сергей положил каждому на ладонь по четыре сухаря
размером со спичечный коробок и пять кусков сахара. Разлил, выливая через
край кастрюли, кашу по мискам. От перловки резко пахло йодом. Я долго
ковырялся в каше ложкой, заставляя себя глотать это горько-соленое месиво.
Лучше бы не есть совсем, но завтра с утра предстояло впрягаться в бурлацкую
лямку. Много бы я наработал на пустой желудок.

- Поели, - протяжно вздохнул Сергей, тщательно облизывая ложку.

Таня молча собрала грязные миски, бросила их в кастрюлю и пошла к берегу.
Драить посуду было ее обязанностью. Салифанов откинулся на песок, лежал,
уставившись неподвижными глазами в высыпавшие на небе звезды. Костер
потрескивал, совсем как дома в тайге, разбрасывал по сторонам искры. Порывы
ветра подхватывали их, поднимали высоко, тащили над островом. Иногда из
огня выбрасывало небольшие красные угольки. Влекомые все тем же ветром, они
катились по песку, долго-долго горели вдали.

- Неужели не выберемся, Серега? - неожиданно спросил я.

Сергей выпрямился, пошевелил ногой высунувшуюся из костра ветку.

- Ты бы что полегче спросил, - ответил наконец. И так и остался сидеть,
обхватив руками колени, глядя в затухающий костер. Подошла Татьяна,
звякнула посудой, но ничего не сказала, уселась чуть в стороне. Долго
молчали...

Спать легли на берегу, выкопав небольшую ямку в песке. Вещи сложили в
изголовье. Ветер шевелил брошенный костер, раздувал уголья. Неожиданно
дохнул сильным порывом, разворошил головешки, выстрелил далеко в глубь
острова огненную дорожку.

- Влипли, как мухи в навоз! - вздохнул Сергей, додумав какую-то свою мысль.

Он тоже не спал, одолевала тоска. Наташа с Валеркой поди уже дома чаи
гоняют, посмеиваются над нашим упрямством.

- Живым отсюда выберусь - на море ни ногой! - грозно пообещал Сергей.

Песок шуршал, перекатывался через нас, но мы на это внимания уже не
обращали. К утру погода не изменилась. Норд дул ровно и устойчиво, явно не
намереваясь менять направление. Плот покачивался в прибое. Позавтракали
всухомятку: сжевали несколько сухарей, даже не запили водой. Было еще
нежарко, решили потерпеть сколько возможно. Морской водой злоупотреблять
небезопасно. Не хватало еще нам привести домой хронические хвори.

Я усмехнулся своей мысли. Нет, помирать я не собираюсь, раз думаю о дальних
последствиях сегодняшнего дня. Мне вспомнился анекдот про самоубийцу,
который объяснял свои неудачные попытки повеситься тем, что задыхается.
Чем-то похоже.

Встали по расписанным еще с вечера местам. Я на корме возле самого руля.
Сергей с подветренного борта у мачты. Татьяна с наветренного. Подняли
паруса. Сергей удерживал плот от сноса, фактически исполняя функции
утраченного киля. Он уравновешивал силы парусов, направленные в сторону, но
не препятствовал движению вперед. Моей задачей было как можно выше задирать
корму, чтобы руль не цеплялся за дно. Согнувшись в три погибели, я тянул
тяжесть плота к груди, как тяжелоатлет штангу в жиме. От однообразия позы
ныла поясница. От чрезмерных нагрузок сводило мышцы рук. Болели порезанные
о донный ракушечник ноги. Теперь наученные горьким опытом, мы не снимали
обувь, но от боли это не избавляло. Морская вода разъедала старые ранки,
они беспрерывно саднили. Шаги у меня выходили маленькие, семенящие. Я как
бы мелко пританцовывал на месте. Иногда, не выдержав, на секунду опускал
корму. Руль углублялся в песок. Плот почти останавливался. Сергей
оборачивал ко мне недовольное лицо. Я делал глубокий вдох и вновь,
напрягаясь всеми мышцами тела, втаскивал кормовые трубы на живот. Голова
уже кружилась от перенапряжения. Если бы я был один, давно бросил бы это
занятие, предпочел бы тихо загнуться, чем так истязать себя.

Еще шажок и еще. В минуте сто шажков, чуть больше тридцати метров. За час,
если без перекуров - один и восемь десятых километра. А сколько их впереди?

Дышу неглубоко, хрипло втягивая через стиснутые зубы теплый воздух. Ноги
заплетаются. Перед глазами бегают разноцветные круги.

- Стоп, - прошу я и бросаю плот.

Сажусь прямо в воду, отдыхаю, поводя бессмысленными глазами по сторонам.
Подходит Сергей, садится рядом.

- Махнемся местами? - предлагает. Согласно киваю. Поднимаюсь, бреду к
центру плота. Ноги в коленках дрожат.

- Поехали! Раз-два! - кричит сзади Сергей. Мы одновременно дергаем плот
вперед. Он нехотя, скребя камерами дно, сдвигается с мертвой точки. Под
ногами у меня оживает песок. Он ползет вбок, лишая меня опоры. Плот
наваливается на меня всей тяжестью стоящих поперек ветрового потока
парусов. Я не успеваю справиться с неожиданными нагрузками, отступаю на
шаг. Плот правой скулой напирает на меня, я делаю еще шаг, и на мою правую,
выставленную вперед ногу, наползает камера. Она упруго вдавливает стопу в
песок, подламывает ногу вниз. Падаю спиной на воду. Пытаюсь, отталкиваясь
левой ногой, вытянуть правую. Но она зажата, как в капкане. Плот продолжает
вползать на меня, подминая под днище. Я скребусь хребтом о ракушечник, и
мне становится жутко. Сейчас плот влезет на меня своей массой и если не
раздавит, то утопит наверняка, несмотря на пятнадцатисантиметровую глубину.
Сергей бросает корму и, разбрызгивая воду, подбегает ко мне. Упирается
обеими руками в каркас.

- Тяни! - кричит он.

Я упираюсь что есть силы, а от страха их заметно прибавилось, и выдергиваю
ногу из-под камеры. Плот, предоставленный сам себе, на закрепленном руле
разворачивается носом к берегу. Приходится вновь возвращать его на место.
Теперь я иду, сильно наклонив корпус вперед, почти параллельно воде. Руками
упираюсь в основание мачты. Я никогда не мог предположить, какой мощью
обладает ветер. Сегодня он едва дотягивает до трех баллов, а я с трудом
удерживаю плот на месте. Мои ступни вдавливает в дно, словно оно не
песчаное, а состоит из пластилина. Руки, вытянутые на корме, теперь вжимает
обратно в плечи. Мне кажется, они становятся короче и толще от таких
специфических нагрузок. Не конечности, а трехрядная гармошка: то
растягивает меха во всю ширь, то сжимает до упора. По-настоящему неприятно
то, что такая работа выжимает из организма воду. Усталость - пустяк,
отдохнем - и вновь как огурчики. А выделенный пот обратно не вольешь.
Дудки!

Не отрывая рук от труб, я наклоняю голову к воде, окунаю лицо,
прополаскиваю рот. Становится немного легче. Мельком смотрю на Татьяну. Она
идет с отрешенным лицом, откинувшись корпусом назад. Тянет плот на себя.
Интересно, каково приходится ей? Все-таки не мужик - так-то упираться! Но
избавить ее от атлетических занятий мы не можем. Тут о джентльменстве
приходится забыть.

Вновь опускаю глаза к воде и шагаю, шагаю, шагаю. Уже ни о чем не думаю.
Тупо слушаю боль в теле. Кровь гулко стучит в висках. И на каждый удар в
глазах, раздуваясь, лопается розовый блестящий пузырь. Иногда закрываю веки
и, кажется, даже задремываю на мгновение.

- Перекур, - тормозит движение Сергей. Падает животом на плот, шумно
отдувается. Я встаю на дно коленями. Отдыхаем минуты три. Солнце уже в
зените и печет нещадно. Прислушиваюсь к своему пульсу. Больше ста тридцати
точно! Но это, может быть, от нагрузок.

- Татьяна, как самочувствие? - стараясь держать бодрый тон, спрашиваю я.

- Тошнит, - жалуется она. Свои недуги мы, по общему уговору, не скрываем.

Пропустить из-за чувства гордости или еще чего-нибудь болезнь - это значит
подвести всех. Видно, придется распечатывать НЗ. Деваться некуда. Который
день уже сидим на морской воде. Как бы беды не вышло. Поймав салифановский
взгляд, я молча указываю глазами на бак с водой. Сергей недолго раздумывает
и согласно кивает. Достаем из аптечки стограммовую мензурку. Сергей
шоферским способом подсасывает из бака воду, сливает ее в кружку. Вскрываем
банку сгущенки. Из всех имеющихся у нас продуктов, молоко быстрее всего
перерабатывается организмом в энергию. Банку пускаем по кругу. Каждый
делает по глотку. Вылизывать банку досталось Войцевой, но она отказалась от
своего права в пользу Сергея. Татьяна не любит сгущенку, пить молоко ее
заставляют только чрезвычайные обстоятельства. Делим воду - каждому по
семьдесят пять граммов. Тонкой струйкой заполняем мензурку. Сергей
разбавляет свою долю наполовину морской водой. А я не могу удержаться от
желания выпить просто воды, без примесей.

Делаю микроскопический глоток, катаю водяную каплю во рту, выжимаю из нее
невероятную вкусовую гамму. Вода, как пришлось убедиться здесь, тоже не
одинакова. Ее можно дегустировать, раскладывая на составные части, выделяя
десятки оттенков, и каждым наслаждаться особо. Дома это мешают делать
бездонные водопроводные краны. Количество - враг истинного удовольствия.
Объевшись, трудно оценить нюансы поданного кушанья. Наверное, поэтому
истинные гурманы редко страдают тучностью. Толстеют обжоры. Гурманы едят
долго, со вкусом, но немного. Я не могу себе позволить хлопнуть залпом свои
семьдесят пять граммов, я цежу их по капле, от каждой получая максимум
удовольствия. Я закрываю глаза, чтобы лучше ощущать воду. Конечно, я не
могу не заметить грубых привкусов металла и затхлости. Но кроме этого, я
улавливаю тонкий запах земли, сквозь которую прошла эта вода, пустынных
растений, корни которых она омывала, и что-то еще очень важное, что я не
могу выразить словами. Капля истончается, и я, боясь, что она затеряется
вовсе, сглатываю ее. Она уходит по пищеводу, смачивая его ссохшиеся стенки,
на которых, кажется, осела толстым шуршащим слоем морская соль. Теперь,
после первого глотка, мне приходится сдерживать себя. Меня обуяла жадность.
Я хочу пить много и разом. Если передо мной поставить ведро, я бы не отошел
от него, не осушив до дна. "Ну, давай скорее, пей!" - требует, торопит меня
желудок. Ему нужна вода как физиологическая потребность, а не удовольствие.
Но я сдерживаюсь, растягиваю мизерную свою пайку во времени бесконечно.
Последние капли задерживаю во рту особенно долго. Страшно их глотать - они
последние! Больше не будет! Все! Я плотоядно смотрю на бак, ведь там еще
много такой же воды, и если себя не ограничивать, то можно пить, пить и
пить и, наверное, напиться до бочкообразного состояния, если одному и если
ничего не оставлять на завтра.

Но так поступать нельзя, пока нельзя. Что будет через неделю, когда
организм почувствует смертельную угрозу своему существованию, я не знаю. Не
хочу себя бить в грудь кулаком и кричать: "Я не способен на это!" В памяти
десятки примеров, когда человек, считая себя непогрешимым, совершал самые
отвратительные поступки. Голословно отвергать что-то - значит приближать
неминуемую, нежелательную развязку. Это я тоже понял благодаря критическим
условиям, в которых оказался. Поэтому я не даю зароков, но говорю: "Я
сделаю все возможное, чтобы этого не случилось!" Мысль, допущенная мною, -
настораживающий признак. Необходимо удвоить бдительность! Организм,
настроившись на самосохранение, начинает искать лазейки в моей
нравственности. Скоро он начнет доказывать, почему именно я и именно в
данных ситуациях имею право на поступок, который ранее, в нормальной жизни,
бескомпромиссно осуждал.

С трудом отрываю взгляд от поблескивающего оцинкованной жестью бака. "Это
не мое!" - одергиваю себя. Сергей, запрокинув голову, держит над открытым
ртом наклоненную кружку, ждет, когда ему на язык упадет последняя и потому
самая желанная капля. Но этой капли просто нет, она давно испарилась.
Сергей забавляется собственными иллюзиями.

- Ни поесть, ни попить, - опустив кружку, непонятно кому жалуется
Салифанов, как будто это не он первым предложил лимитировать воду и
продукты.

Снова впрягаемся в лямку. Теперь я иду с кормы - коренником, если применять
гужевую терминологию. Сергей с Татьяной - пристяжными. Не хватает только
оглобли и колокольчика с малиновым звоном.

- Трогай, родимыя, - неуклюже шучу я. Но мой висельный юмор не проходит.
Работаем мрачно, без энтузиазма, как крепостные на барщине. Не до веселья.

День тянулся по минутам, медленно приближался вечер. После шестнадцати
часов пошли долгожданные глубины. Как высокопарно - глубины! В жизни это
обозначало, что вода стала иногда дотягиваться до колена. Теперь работа с
кормы заметно облегчилась. Много труднее стало удерживать плот от сноса.
Его неудержимо разворачивало вокруг собственной оси. Приходилось упираться
в каркас вдвоем. Татьяна подруливала.

- Ты ничего... - на выдохе, хрипло сказал начало фразы Сергей. На следующем
выдохе докончил, - не замечаешь?

Вывернув шею, я быстро осмотрелся. Никаких изменений не обнаружил, тот же
низкий грязно-серый в лучах заходящего солнца берег. Те же мелкие частые
волны, тянущиеся рябью далеко в море.

- А что? - все же забеспокоился я.

- Боюсь, - пауза, шаг, - дело - табак. Я еще раз обозрел горизонт в надежде
увидеть что-то угрожающее нам.

- Объясни! - потребовал я.

Сергей отрицательно мотнул головой.

- Буду уверен, скажу.

Снова шагали, раздвигая воду ногами. Местами натыкались на донные ямы.
Тогда идущий впереди Сергей, охнув от неожиданности, проваливался по пояс,
выжимался на руках, вползал животом на плот. Я, успев среагировать,
вскакивал на каркас. Плот утаскивало боком к земле, пока уменьшающиеся
глубины вновь не позволяли сойти с него. Если смотреть сверху, наш курс был
совершенно лишен логики. Он состоял из плавных полудуг и резких, под прямым
углом, поворотов. На каждый прямой отрезок пути мы умудрялись наматывать
тройное расстояние.

Во время очередного дрейфа, стаскивающего нас вбок и назад, Татьяна,
выпрямившись в полный рост, ткнула рукой в далекий горизонт.

- За тем мысом, кажется, открытое море, - сказала она неуверенно.

Действительно, за песчаным мысом вода темнела синевой. Так выглядят только
глубины. Я почувствовал, как мой пульс застучал сильнее. Я напряг глаза,
силясь разглядеть больше, чем увидела Таня. Но мыс быстро продвигался в
поле зрения влево, закрывая обзор. Нас подтаскивало к самому берегу. В
результате, описав полукруг, мы оказались недалеко от места, с которого
взяли старт. Прошли километр, продвинулись вперед на сто метров. Но это не
угнетало. Мы жили мелькнувшей впереди надеждой. Зашагали бодрее,
обмениваясь предположениями.

- Может, это просто отблеск неба, - выдвигал гипотезы я, - или скопления
водорослей?

Но внутри меня все заранее радовалось и торжествовало.

- Море. Точно море! И ветер какой надо. Считанные дни - и материк. Конец
мукам!

Я дрожал от нетерпения сделать острову ручкой, уйти из-под его жесткой
опеки. Уже сегодня будем в море! Живем, славяне!

Даже если мы предполагали ошибки вслух, наши улыбчивые лица выражали
безмятежное довольство. В худшее мы не верили - это было бы несправедливо.
Мы успели перетерпеть и пережить столько, что это с лихвой компенсировало
все наши "детские" провинности перед морем. Мы заслужили снисхождение.

- Выйдем сегодня в море, закачу роскошный ужин! - пообещал расщедрившийся
Салифанов.

Порой от нетерпения мы переходили почти на бег, если, конечно, позволяли
глубины. Но наш оптимизм все равно обгонял нас. Он давно уже, обогнув
оконечность острова, резвился и плескался на чистой воде.

Мыс приближался, раздавался в стороны и слегка подрастал в высоту. Можно
было уже различить чаек, густо облепивших его оконечность. Мы взяли курс
мористее, так как обычно от мысов далеко в море тянутся подводные песчаные
косы. Припоминая карту Арала, я начал рассчитывать в уме градусы нашего
нового курса. Быстрее всего достичь берега можно было на юго-западе. Я
попытался прикинуть время, необходимое на остаток пути, но было неизвестно
даже приблизительно местоположение острова-западни.

- Бог с ним, доплывем без счисления, - махнул я рукой на расчеты.

С мыса шумно снялись чайки. Они вспыхнули на фоне неба разом, как белый
фейерверк. Поднялись плотным облаком, рассосались на высоте. За час мы
обнесли плот вокруг мелководной косы. В наивысшей точке, разделяющей две
глубины - прибрежную и морскую, мы на минуту притормозили, чтобы
оглядеть