- это не ущербность, а  достоинство.  Тем
более что окуплено оно сторицей. И так же, как ты не  можешь  понять  людей,
людям не дано понять тебя. Раньше ты пользовался этим. Теперь из-за этого ты
умрешь. Все честно, Зверь. Все разумно. И в лабиринт  ты  загнал  себя  сам.
Понять хотел? Может быть, действительно хотел снова стать человеком? Дурак.
   Впрочем, ругать себя уже поздно. Разве ты мало  прожил?  Одиннадцать  лет
полноценной, насыщенной жизни. Кто из  людей,  даже  доживших  до  старости,
может этим похвастаться? И впереди еще день или два А может быть, даже  три.
Целых три дня жизни! Расслабься, Зверь. Постарайся получить удовольствие.

***

   Вечер. Солнца уже не видно, но по небу над горами,  словно  акварелью  по
влажной бумаге, растекаются все оттенки красного с переходами в сиреневые  и
ярко-желтые тона.
   Лагерь как вымер. Люди спят. А домов почти не осталось. Цеха разобраны  и
перевезены. Рейхстага  нет.  Лаборатория  превратилась  в  аккуратный  набор
строительных блоков и лежит себе, ожидая погрузки. Ула еще днем  перебралась
на новое место, теперь даже поговорить не с кем. Пустует немецкая скамейка.
   Перед самым отбоем  Готу  почудилось,  что  он  слышит  Зверя.  Отчаянная
мольба: "Не убивай так!"
   Странно, ведь за делами майор почти забыл...
   Ладно, не забыл. Просто старался не думать.  Интересно,  это  подсознание
выкидывает дурацкие шутки или Зверь  действительно  сумел  дотянуться?  Нет,
вряд ли. На него не похоже. Он  бы,  выпади  такая  возможность,  не  просил
быстрой смерти. Зверь приказал бы освободить его. А Гот,  скорее  всего,  не
смог бы ослушаться.
   Убить быстро?
   Может быть, лучше  взорвать  его  прямо  сейчас?  Вместе  со  всем  жилым
корпусом? Ну да, а потом объясняться с, мягко говоря,  удивленными  бойцами.
Здесь семь человек, шесть, за вычетом сидящего на губе Пижона. И  каждый  из
этих шестерых очень долго находился под влиянием Зверя. Вряд  ли  кто-то  из
них склонен будет прислушиваться к разумным доводам. И  авторитет  командира
Готу не поможет. Ведь речь-то пойдет о Звере, который для всех здесь даже не
командир - хозяин. Любимый и обожаемый.
   Да к тому же, кто знает, может, взрыв его и не убьет. Если  вспомнить,  с
чего начался скандал с "русским  ковеном",  когда  глава  этой  сатанистской
шайки остался жив после того, как взорвались навешанные на  него  тротиловые
шашки.
   Человек, который "создал" Зверя. Его не было в списке имен, перечисляемых
призраком, но Зверь сказал, что убил своего создателя.
   А после старта болида плато превратится в ад. Здесь камень сплавится, что
уж говорить о хрупкой человеческой  плоти?  Или  не  человеческой.  В  любом
случае от Зверя не останется даже пепла.
   Пижон прав насчет "русского ковена". У него  профессиональная  память  на
имена и лица. У Гота такой памяти не было, но кое-кого запомнил и он. А лицо
у Зверя  действительно  менялось.  Непонятно,  как  это  получалось,  но  он
становился похож, очень похож на каждого из людей, чьи имена произносила  та
девушка.
   Ждать смерти страшнее, чем умирать.  Зверь  наверняка  знал  об  этом,  а
теперь на собственной шкуре прочувствует. Уже  прочувствовал.  Он  ведь  сам
любил убивать медленно, так что вполне справедливо...
   "Пожалуйста! Сделай это быстро..."
   К черту справедливость. Не в ней дело. Просто нельзя рисковать. И  жалеть
нельзя, но как жаль его! А Пижон, мразь, даже не  понимает,  что  именно  он
сделал. Что он сделал со Зверем. И с  Готом.  Пижона  стоило  бы  убить.  Но
именно его убивать не за что.
   Сейчас он  сидит  на  губе  и  боится.  Всего  боится.  На  каждый  шорох
дергается. Есть такая пытка, вполне безболезненная, она  прямой  и  даже  не
очень длинной дорогой ведет к безумию. Человеку не  дают  спать.  Просто  не
дают спать. Пижон сидит сейчас перед дюжиной погашенных лампочек  и  смотрит
на них, почти не мигая. Держит палец на кнопке дистанционного взрывателя. Он
знает, что отсек Зверя заминирован. Он думает, что, когда  Зверь  попытается
выбраться, лампочки загорятся. И тогда нужно будет нажать на кнопку.  А  еще
он думает, что Зверь чует его. Что Зверь узнает о том, что Пижон заснул  или
хотя бы отвернулся. И он не заснет. Не отвернется. Он даже поесть или попить
не рискнет, не говоря уж о том, чтобы дойти до туалета Пижон  будет  сидеть,
смотреть на лампочки, держать палец на кнопке... Конечно, если он нажмет  на
нее случайно, ничего не произойдет. Но бедный Пижон уже вполне способен  сам
себе нафантазировать взрыв. Он услышит его
   Так же, как Гот услышал мольбу Зверя.
   Воображение - страшная штука.
   У Пижона есть еще два дня, чтобы в полной мере насладиться бессонницей.
   А днем во время доклада Джокер, как о само собой разумеющемся, сказал:
   - Зверя нельзя убивать. Мы все должны ему жизни. Зверь не желает нам зла,
но если он умрет, наш долг перейдет к самой Смерти.
   - Он не умрет, - ответил Гот.
   Джокер умней, чем кажется. Он понял. Он сказал:
   - Ты убьешь его. Ты станешь должпиком за всех?
   - Да, - не задумываясь пообещал майор.
   - За что? - В голосе было не любопытство, скорее, грусть. - Он готов  был
умереть за нас, даже за меня, разве он не заслужил жизнь?
   - Нет, - отрезал Гот.
   И Джокер отключился.
   Ну и команда подобралась на Цирцее! Маньяк-убийца, сумасшедший журналист,
пигмей с сушеными головами. Кажется, бойцов в десант отбирают в клиниках для
душевнобольных. А  кто  в  таком  случае  их  командир?  Главный  врач?  Или
предводитель психов?
   Слава богу, послезавтра старт.  Добраться  до  Земли.  Вернуться  сюда  с
помощью. И забыть. Навсегда.
   Нет, забыть,  конечно,  не  получится.  Зато  получится  вспоминать  лишь
изредка. Как страшный сон или забавную байку, которую уместно рассказать  во
время пьянки с другими пилотами...
   Ни один из которых никогда не сможет сравняться со Зверем.
   Апатия  Странная  душевная  усталость,  замешенная  на  чуть  сумасшедшем
веселье. Эх, Зверь-Зверь "Браво,  парень,  ты  становишься  волком".  Волком
стал. Волком стать легко. Куда труднее выбраться из волчьей шкуры. Зачем? Да
незачем. Глупо это. Маринка правильно сказала: Зверем быть легче.
   А четверо лучше, чем один. Теперь понятно, откуда  что  взялось.  Сначала
целью стало не убивать,  а  выжить.  Потом  изменилось  отношение  к  людям,
которые из еды превратились в инструменты. Каждого из них  пришлось  изучать
отдельно. В каждом нужно было обнаружить что-то полезное.  К  каждому  найти
подход. Ты, Зверь, начал воспринимать их как неживое. А к неживому ты всегда
относился трепетно и нежно.
   Ну а Гот оказался последней каплей.
   В какой момент ты, идиот, поверил, что  невозможного  нет?  Магистр  ведь
говорил тебе, что любой "хороший" или  "плохой"  человек  обязан  уничтожить
"очень плохого". Он был прав. Он вообще часто оказывался прав. А  Гот  повел
себя странно Не стал убивать. И ты купился. Ты, Зверь,  поверил  в  то,  что
имеешь право на жизнь! Поверил, что можешь стать человеком. Сам отдал себя в
руки людей. Можно ли быть таким кретином? Да за  одно  это  тебя  стоило  бы
прикончить. Собственно, это ты себя и убил.
   Ну что, легче ждать смерти, разложив все по полочкам?
   Да черт его знает?
   Страх, по  крайней  мере,  больше  не  возвращается.  Время  ползет  себе
неспешно.  Ночь.  Утро.  Полдень.  Лагерь  уже   почти   разобран.   Вот-вот
демонтируют генератор, и тогда станет темно. Только зеленые глаза хронометра
будут задумчиво таращиться из темноты. Хронометру плевать  на  генератор,  у
него батарейки почти вечные. Один день из трех закончился.  Начался  второй.
Жизнь прекрасна. На Земле ни разу не случилось внепланового отпуска. Задания
неожиданные бывали, когда приказ магистра выдергивал из логова: убей! А  вот
чтобы наоборот - никогда.
   Три  дня  отдыха.  Отпуск.  Не  считая  дороги...  Как  же  там  было,  в
оригинале?

   Три дня, не считая дороги...
   Кажется, так и было.
   И тебе остается три выхода: сдохнуть или встать на крыло
   Или просто считать, что нынче ты в отпуске...

   Милая песенка, из тех, что нравятся романтикам. Темным  романтикам  вроде
Гота. Вот у кого сейчас три выхода. Причем первый и второй равно возможны. А
ведь он улетит. Он сможет. С Готом ничего не случится  в  небе,  пусть  даже
уходить в небо придется "прыжком".
   Гот - в небо. Зверь - в пепел. Смешно.

   Обойди периметр, закрой ворота на  ржавый  замок,  Отыщи  того,  кто  еще
способен, отдай ему ключ. Не вини себя в том, что все так плохо, ты  сделал,
что смог...

   А кого винить? Доброго боженьку? Сделал,  что  смог,  -  это  точно.  Все
возможное сделал, чтобы себя закопать. Живьем.
   Живьем, мать твою, Зверь. Ты ведь живой еще! Хрена  ли  ты  разлагаешься,
пока не умер? Что ты сделал, что ты смог  сделать,  убийца?  Прижать  уши  и
глаза закрыть - вот он я, хотите режьте, хотите - вешайте.  Браво!  Поступок
самый что ни на есть человеческий. Сдохнуть легко. Это легче всего - взять и
умереть. Быстро, медленно, как угодно.  Тебя  этому  учили?  Умирать?  Тебя,
сволочь, жить учили. Десять лет учили жить. Ну так живи,  скотина,  пока  не
умер.
   То ли песня, то ли злость вскинула на  ноги.  Бесполезные,  бессмысленные
круги по отсеку. Изученному уже до  тошноты.  Знакомому  каждым  сантиметром
стен и потолка, каждой трещинкой в пластике...
   Трещины. Дверь.
   Это смерть.
   Но если не ломать... Ведь не обязательно ломать  дверь,  чтобы  выйти  на
свободу. События последних дней доказывают,  что  как  раз  через  сломанную
дверь и не выйти. Дверной щит перекосило - в зазор между  дверью  и  косяком
проходит ладонь, и еще остается место. Мать-мать-мать! Рычаг. Позарез  нужен
рычаг. Что-нибудь не очень широкое и достаточно прочное.
   Ну нет же в отсеке ничего похожего. Нету.  И  ты  Зверь  об  этом  знаешь
прекрасно... А столешница как  раз  нужной  толщины.  Хорошая  пластикатовая
столешница. Твердая, зараза. И прочная. Они же типовые,  столы  эти.  Что  в
цехах, что в жилых отсеках... Вот что,  убийца,  твоя  задача  найти  способ
распилить пластикат на полосы. Инструменты? Ты с  ума  сошел?  У  тебя  даже
карандаша нет, потому  что  карандашом  при  случае  человека  убить  -  как
"здрасьте" сказать, чего уж говорить о более пригодных для убийства цацках.
   А  что  есть?  Прочного,  лучше  металлического.  И   чтобы   края   хоть
сколько-нибудь острые.
   Медальон? Нет. Не то. Медальон - на крайний случай, чтобы на его  цепочке
удавиться тихонько.
   Ремень!
   Зверь, прости пожалуйста всех "кретинов", "идиотов" и... да, еще, кажется
были "сволочь" и "скотина". И матюги тоже прости.  Ты  гений,  Зверь.  Прочь
сомнения. Если даже не получится выбраться, теперь  есть  за  чем  скоротать
время до взрыва.

***

   Он работал со светлой отрешенностью японского мастера, шлифующего  крышку
шкатулки, шлифующего для того, чтобы сын покрыл ее первой сотней слоев лака,
а внук - второй. И только правнук, может быть, завершит работу.
   Плоскость пряжки снова и  снова  скрипела  по  пластику,  прочерчивая  на
твердой поверхности почти незаметную полоску. Время  уже  не  ползло.  Время
летело.
   Буддистского самоотречения, впрочем, не было и в помине. Был  непонятный,
непривычный азарт. Убить хотите? Ну так  хрен  вам!  И  было  понимание:  не
успеть. Уже не успеть.
   Ну и пусть!
   Скрипит пластик под металлом.
   А за стенами что-то делали люди. Пока  еще  живые.  Взлетали  и  садились
вертолеты. Иногда Зверь вычислял среди прочих Гота, слышал его азарт, чем-то
похожий на собственный. Они двое, убийца и пилот,  оба  двигались  сейчас  к
смерти. Каждый к своей. И каждый собирался выжить.
   Это было смешно.
   Скрипит пластик.
   День. Вечер. Времени так мало. Но все-таки еще не ночь.
   Сдуть  пыль  со  столешницы.  Кончики  пальцев   скользят   по   надпилу.
Достаточно? Или нужно еще? Или?..
   Есть. Если ударить здесь и вот здесь... Так  ломают  стекло,  шаркнув  по
нему  режущей  алмазной  гранью.  Стекло,  Не  пластик.  Но  длинная  полоса
пластиката отломилась от столешницы, едва не порезав пальцы острыми  гранями
на спиле.
   Зверь хмыкнул довольно. Прислушался к людям  снаружи.  Бросил  взгляд  на
хронометр. Ничего себе! Пять часов ушло на то, чтобы отпилить одну полосу. А
нужно как минимум две. Лучше - три. Пластикат - хрупкий  материал.  Будь  он
чуть более вязким, и фокус бы не удался, но  именно  в  силу  его  хрупкости
рычаг получится не самый подходящий. Ладно. Чего тут думать-то? Пилить надо.
   И снова скрипит пластик.
   Когда погас свет, Зверь только фыркнул с легкой досадой. Темнота  ему  не
мешала - вполне хватало зеленых огоньков хронометра, но отключенная  энергия
означала, что ветряк уже разобрали. Это плохо. Времени совсем мало.
   Пускай.
   Скрип пластика.
   Ночь. Сколько людей осталось в лагере? Гот... Где-то еще Пижон. Это  двое
Башка...  Синий...  И  Петля  с  Гадом.  Шестеро.  Они,  похоже,  собираются
ночевать. Восемь ночных часов - уйма времени. Надо полагать,  периметр  пока
не разобран. Им займутся завтра. Это еще минимум на час работы. Да два часа,
чтобы Готу добраться до болида. И часа три на то, чтобы тот, кто  полетит  с
ним, перегнал вертолет в новый лагерь.
   Сдуть пыль. Найти точки напряжения...
   Есть.
   Две пластины. Теперь помолиться, чтобы их  хватило.  Потому  что  сделать
третью уже не успеть.
   Кому будешь молиться, Зверь? Ему? Ну, вперед! Только непонятно,  зачем  в
таком случае нужна была вся эта маета с пластикатом.
   А вообще, жизнь страшно веселая штука!
   Зверь повертел в руках первую отпиленную полосу, перехватил ее  поудобнее
и подошел к дверям.

***

   Периметр демонтировали  уже  совсем  вяло.  Устали  люди.  Даже  утренняя
разминка не помогала, голова оставалась тяжелой, и двигаться было лень.  Гот
умаялся не меньше других, но кто-то должен был подавать пример, так что  ему
приходилось работать за двоих. Спешить, конечно, особо некуда, но каждый час
промедления - это лишний час жизни для Зверя. Если  тот  делает  что-то  для
своего спасения, лучше не оставить  ему  времени.  Если  он  ждет  смерти...
незачем затягивать ожидание. Капельку милосердия убийца заслужил.
   Жилой корпус, в котором был заперт сержант, оставили нетронутым. В  новом
лагере уже собрали другой такой же, так что места хватит. А  этот  разбирать
себе дороже. Бойцы, кажется, понимали, что происходит. Но вопросов не  было.
Опять же спасибо Зверю - он с первых минут  пребывания  на  Цирцее  наглядно
продемонстрировал, что бывает с людьми, которые излишне любопытствуют.
   С периметром провозились до обеда.
   Потом прилетел Ми-40,  началась  маета  с  погрузкой,  неизбежные  мелкие
проблемы,  пробуксовки,  почти  незаметные,  но  раздражающие  до  зубовного
скрежета. Время. Время. Чем ближе был момент старта, тем сильнее становилось
нетерпение. Скорее бы! Готу казалось иногда, что он слышит сигнал  "к  бою",
тот, что звучал на войне. Пронзительная,  тревожная  до  звездной  звонкости
мелодия. Всего несколько так-тов.
   Если бы небо могло петь, оно пело бы именно так.
   "По машинам!". Летное поле пружинит под ногами. Воздух  дрожит  от  жара.
Или это струны вибрируют? Серебряные струны. Взлетающие болиды,  как  пальцы
музыканта, рвут серебро, и отзывается чуткое небо.
   Бой впереди. Бой и победа.
   Ритуал - действо грязное, хоть и не лишенное своеобразной красоты. Бывали
моменты, когда окровавленный скальпель, скользнув в жировой прослойке, вдруг
отблескивал сияюше-чистой  плоскостью  лезвия.  Всего  мгновение,  но  такое
неожиданное.
   Красиво.
   Гот сейчас  напоминал  сверкающую  сталь  в  груде  вздрагивающего  мяса.
Напряженный, звонкий, колющий взгляд, бликами пляшущий у  острия.  Он  знал,
что делал. Остальные - умирающая плоть - делали то, что приказывал Гот.
   Зверь улыбнулся. Прикрыл глаза. Майор фон  Нарбэ  научился  относиться  к
людям как к инструментам?
   Нет, конечно. Это у него временное помрачение. Перед боем.
   Дверь поддавалась. Медленно. По миллиметру.  Поворачивалась  со  страшным
скрипом, пластиковая крошка сыпалась на руки, припорашивала волосы.
   Медленно.
   Силы уже не те. Поесть бы. А в идеале - убить кого-нибудь.  Тогда...  нет
уж. Тогда дверной щит можно было бы  вынести  одним  ударом  и  благополучно
взорваться. Это не лучшая идея. Хотя, конечно, неделю  назад  даже  сдвинуть
дверь было намного проще. Уж, во всяком  случае,  не  ныли  бы  так  усталые
мускулы. Прервешься на секунду, чтобы чуть  передохнуть,  а  руки  дрожат  и
колени подламываются. Даже стыдно  становится!  Кто  бы  мог  подумать,  что
доведется дожить до такого?
   Открывание   двери   до   смешного   напоминало    процесс    дефлорации.
Ненасильственной.  В  смысле,  по  обоюдному  согласию.  Действовать   нужно
осторожно, но настойчиво, нежно, прилагая усилия. Дверь-то, она ведь  совсем
не против открывания. Однако попробуй только повести себя  грубо  -  тут  же
либо взрывчатка детонирует, либо рычаг сломается. И у девочки на  всю  жизнь
психологическая травма, и тебе... хм...
   Зверь осознал всю красоту метафоры и, хрюкнув от смеха, сполз по  косяку.
Заниматься любовью с дверями раньше не приходилось.
   - Ты вторая девственница в моей жизни, - сообщил он дверному щиту.
   Смеяться сил не было. Встать,  кажется,  тоже.  Пальцы  свело  на  полосе
пластиката - не разжать. Вот сейчас бы взрыв!  Славно  подохнуть  в  хорошем
настроении!
   Зверь заставил себя отцепиться  от  рычага,  кое-как  поднялся  на  ноги,
глянул на хронометр и принялся разминать затекшие мускулы. Двадцать два часа
назад он начал пилить столешницу. За двенадцать часов удалось сдвинуть дверь
на десять  сантиметров.  Почти  сутки  непрерывной  работы.  Всего  сутки...
Значит, так и живут люди? Каких-то двадцать часов, и сил не остается даже на
простенькую разминку. Рехнуться можно! Воды уже не было. А жаль. Горячий душ
не помешал бы.

***

   Первый рычаг сломался, когда заканчивалась  погрузка.  То  есть  сломался
полуметровый остаток полосы. Хрупкий пластикат за ночь раскалывался  трижды,
пока не остался совсем короткий хвостик.
   "Не так уж плохо", - утешил себя Зверь, оценив  проделанную  работу.  Еще
чуть-чуть и... Не успеть, конечно, но все-таки приятно.
   И снова медленное, скрежещущее,  едва  заметное  шевеление  двери.  Снова
сыплется сверху пластиковая пыль. Жилы натягиваются, едва не рвутся. Это  не
дыба какая-нибудь, мать ее так! Это человек работает. Волки, попав в капкан,
говорят, лапы себе отгрызают, чтобы освободиться. Хорошо  волкам.  Зверь  бы
сейчас что угодно себе отгрыз, если бы это хоть как-то помочь могло.
   За скрипом  и  скрежетом  он  не  слышал,  что  происходило  снаружи.  Но
вертолеты чуял. "Мурену" все эти дни не трогали, но если раньше  это  грело,
то с тех пор, как понял Зверь, что его оставили умирать, начало  беспокоить.
Одну из легких машин уже давно перевели на новое место.  Вторая  оставалась,
потому что на ней должен был улететь в кратер Гот. А "Мурена"? Не  могут  же
ее оставить на плато. Она нужна. Она... она ведь позволяет  летать  на  себе
кому угодно, не только Зверю. В смысле, если кому-то придет в голову... А уж
когда Зверь умрет, проблем вообще не возникнет.
   Или наоборот?
   Да кто ж его знает? Раньше умирать не приходилось  Нет,  не  может  быть,
чтобы с ней так поступили.  Однако  вот  снялся  с  места  Ми-40.  В  лагере
остались только  Гот  и  Пижон.  Два  человека.  И  два  вертолета.  Значит,
все-таки...
   - Ее-то за что?!  -  рявкнул  Зверь  в  полный  голос.  Пластикат  громко
треснул, но не сломался. Дверь  подалась  сразу  на  полсантиметра.  А  там,
снаружи, Гот уже готовил к старту один из вертолетов.
   Уже?
   Осталось всего пять часов.
   Но если "Мурена"... Значит, умирать нельзя. Никак нельзя.  Нужно  успеть,
обязательно нужно успеть  открыть  дверь  до  взрыва,  до  того,  как  плато
превратится в в