ь, бросил: молчать!
   Пижон замолчал. В конце концов его дело было телячье. Гот главный,  пусть
он и думает, что теперь делать.
   Майор сидел, откинувшись на спинку кресла, на  экран  смотрел  рассеянно,
слушал, похоже, не очень внимательно. И уж, конечно,  на  него  увиденное  и
услышанное не производило ни малейшего  впечатления.  Пижон  и  рад  был  бы
думать, что он преувеличил  опасность,  что  напугал  себя  сам,  додумал  и
дофантазировал то, чего на самом деле и близко не было. Но, к сожалению,  он
так не умел. Пять лет учебы  вбили  аж  в  мозжечок  привычку  относиться  к
информации с крайней осторожностью. Лучше недоговорить, чем сказать  лишнее.
Может, и здесь лучше было недоговорить?
   Нет. Здесь нельзя. Не та ситуация. А Гот? О чем он  знал  раньше,  а  что
узнает только сейчас? Было ли ему известно, что Азамат мертв?  Что  Зверь...
Нет, в голове не  укладывается,  но  эта  девушка,  она  перечисляла  людей,
которых он убил. Она сказала, что он их убил. А Зверь не спорил. Больше  ста
человек. Господи помилуй! Больше ста!  Пижон  пытался  считать,  но  сбился,
когда услышал среди перечисленных  Азамата  Рахматуллина.  Вот  тогда  он  и
кинулся к коммутатору. Потому что... потому что ничего уже не понимал.

***

   А она права была, эта девушка.  Первая  из  убитых  Зверем.  Из  ее  слов
явствует, что в первый раз он совершил убийство, когда ему еще и  пятнадцати
не исполнилось... Не важно.
   Не это важно. Она права. Он действительно начал становиться человеком. Но
это тоже не важно. Человеком Зверь не станет. Не успеет.
   Смотреть было жутко.  Молодая  женщина  вполголоса,  спокойно  и  ласково
перечисляла имена. Имена, имена,  имена...  без  конца.  Сто  два  человека.
Убитых. Убитых вот этим красивым, хоть и отощавшим изрядно,  совсем  молодым
парнем. Когда он успел? Ему  не  больше  двадцати  пяти  лет...  И  сто  два
человека... В голове не укладывается. Не важно.
   Только одно имя из этой сотни имеет значение. Резчик. Зверь убил Резчика.
Он убил внутри команды, начал охоту среди своих. На всех остальных, будь  их
хоть сто, хоть двести, хоть тысяча, Готу было наплевать. Не важно, что делал
Зверь на Земле, не важно, кем он был там.  Здесь  он  спасал  людей,  спасал
этих, не умеющих убивать детишек, которые волей  судьбы  оказались  от  него
зависимы.
   Он кормовую базу для  себя  сохранял...  И  сам  лишил  себя  возможности
убивать? Именно так все и получается.
   Что Зверь сказал тогда, в ту далекую, дождливую ночь?
   "Рано  или  поздно  я  стану  настолько  другим,   что   вы   испугаетесь
по-настоящему. И ты убьешь меня".
   Он знал?
   Нет. Зверю в голову не могло прийти, что он станет человеком. Он полагал,
что Гот будет убивать нелюдя. И у нелюдя был бы шанс выжить.  У  человека  -
нет.
   Не хочется. Господи, до чего же не хочется! Но есть ситуации,  в  которых
личные отношения уже не играют роли. Убийство среди своих карается  смертью.
Так нужно. И так должно. И, значит, Зверь умрет.
   - Русский ковен, - прошелестело сбоку.  Гот  отвел  взгляд  от  монитора.
Обернулся к Пижону. Тот, словно почуял что-то, зачастил:
   - Я их помню. У меня на имена память. И  на  лица.  Профессиональная.  Их
показывали... сорок человек. У  него  лицо  меняется,  ты  видел.  Он  похож
становится. На каждого... Это он, Гот. Это палач. Ты...
   Пижон подавился словами. И  зубами.  Как  сидел,  так  и  полетел  назад,
перевернув кресло. Гот потер костяшки. Он очень редко бил руками. Пилоту без
рук не взлететь.
   И Зверь тоже всегда берег пальцы...
   - Это все, что у тебя есть? - холодно поинтересовался майор,  показав  на
чипы с записями.
   Пижон молча кивнул. Он сидел рядом с упавшим креслом, выплевывал  выбитые
зубы и, кажется, ждал, что его будут бить дальше.
   - Встать! - рявкнул Гот.
   Боец вскочил на ноги. Вытянулся. Из разбитого рта текла кровь.
   - Где были установлены камеры? Отвечай!
   - Сначала в цехе, в лаборатории, в рейхстаге и у тебя. - Кровь капала  на
форму, растекалась темными пятнами. - Потом я  переставил  одну  от  тебя  к
Зверю. А из лаборатории - к Уле,
   - Сука, - прошептал Гот по-русски, прекрасно понимая, что это за "потом",
о котором говорит Пижон, - трое суток гауптвахты. Пошел!
   -  Есть!  -  Пижон  счастливый,  что  легко  отделался,  развернулся   и,
пошатываясь, отправился к выходу.
   Гот снова потер костяшки пальцев. Рука ныла.  Не  сильно,  но  достаточно
противно. Надо было хоть перчатки надеть, что ли
   Ладно, Пижон. Зверь умрет. По твоей милости умрет, спасибо  тебе  за  это
огромное. Но и ты эти трое суток на всю жизнь запомнишь. Мало не покажется.
   Майор перебрал аккуратно пронумерованные и надписанные чипы. Все так, как
сказал Пижон. Записи из цеха. Из лаборатории. Из жилых отсеков..  Журналист.
Тварь продажная. Не побоялся ведь в настоящую армию пойти,  лишь  бы  только
выслужиться там, у своих.
   С Фюрером все ясно. Он действительно повел себя не правильно. И на  месте
Зверя Гот, пожалуй,  поступил  бы  так  же.  Разве  что  не  шею  сломал,  а
пристрелил, но это дело вкуса. Костыль был списан со счетов сразу. По  сути,
Зверь получил на него добро. Но Резчик... то, что случилось с ним, иначе как
убийством назвать нельзя. И еще эта мертвая девушка сказала,  что  Зверь  не
может не убивать, если у него в запасе нет хотя бы  двух  жизней.  Сейчас  в
запасе у Зверя жизней нет вообще.
   Это и к лучшему. Он умрет быстро. Он сам рассчитывал площадь повреждений,
которые причинит взрыв. От лагеря на плато не останется ничего. Даже  пепла.
Достаточно не выпускать Зверя из его тюрьмы. Просто не выпускать.
   Он поймет. Он уже завтра поймет, что происходит.  Гот  бросил  взгляд  на
часы. Четыре утра. Значит, уже сегодня. Что ж, Зверю предстоят два  или  три
не самых приятных дня. Но Резчику было хуже. Да и всем  другим,  кого  Зверь
убил, пришлось не  сладко.  Три  дня  в  ожидании  неизбежной  смерти  стоят
нескольких часов под ножом или целой ночи, заполненной черным ужасом. Что же
он сделал с Резчиком? И как он это сделал?
   Не важно.

ЗА КАДРОМ

   ... Сделав несколько глубоких вздохов, генерал толкнул дверь, открывая ее
как можно шире. Щелкнул кнопкой фонарика - свет в  ангаре  не  включался  из
принципа: это запомнилось по предыдущему посещению. И  не  удивился  Николай
Степанович тому,  что  осветительные  панели  ожили  в  тот  миг,  когда  он
переступил порог. Ожидал чего-то подобного. Сначала замок, теперь вот  свет,
как-то оно получится с болидом?
   Воздух внутри был затхлым - ангар не открывали  с  позапрошлой  весны,  а
сейчас уже буянила над Москвой метельная зима.
   Оглянувшись на пустынный  зал,  дабы  убедиться  в  отсутствии  нечаянных
свидетелей, генерал вошел и закрыл за собой дверь.
   Болид выглядел странно. Весин видел его всего один  раз,  все  тогда  же,
весной, когда еще жива была надежда на то, что  поиски  Зверя  не  затянутся
надолго.  И  в  прошлое  посещение  ангара  Николай  Степанович   не   особо
присматривался  к  машине.  Тогда,  помнится,  отметили,  что  баки   болида
заполнены горючим, аптечка укомплектована  и,  судя  по  всему,  никогда  не
использовалась, в крохотном багажном отсеке не нашли ничего, кроме чертежной
папки с листами ватмана и пары карандашей. Скукота. Сняли отпечатки пальцев,
убедились, что  они  совпадают  с  теми,  что  получены  в  недоброй  памяти
пентхаузе, и на этом успокоились.
   Сейчас  Весин  разглядывал  болид  внимательно   и   чуть   настороженно.
Разумеется, он не ожидал,  что  "Тристан-14"  окажется  хоть  сколько-нибудь
похож на "Альбатроса" - надежную семейную  модель  с  просторным  салоном  и
огромным багажником. Именно "Альбатрос" приобрела  когда-то  семья  Весиных,
планируя на нем совершать поездки  к  разлетевшимся  в  разные  уголки  мира
дочкам.  Спортивная  модель,  вне  всяких  сомнений,  должна  отличаться  от
кругленькой лодочки, рассчитанной на нескольких пассажиров, может быть, даже
детей. Должна. Но не настолько же!
   Николай Степанович не был страстным авиалюбителем и не испытывал интереса
к многочисленным журналам с красочными фотографиями болидов, уж тем более не
привлекали его скучные цифры различных ТТХ. А если бы и  занимался  он  этим
более-менее серьезно, все равно четырнадцатый "Тристан" разительно отличался
от любых фотографий.
   Во-первых, он был маленьким. Очень маленьким. Прямо-таки  крохотным.  Два
кресла, стоящих одно за другим, по идее должны были  вмещать  двух  человек.
Весин вспомнил рассказ Игоря Юрьевича о полете до  Владивостока  и  от  души
посочувствовал злосчастному магистру. Втиснуться в тесный  салон  "Тристана"
вдвоем казалось невозможным. Понятно, что внутри машина чуть просторнее, чем
представляется снаружи. Но не  настолько,  чтобы  пассажир  чувствовал  себя
комфортно.
   Во-вторых, болид был... не был  болидом.  Узкий,  хищный,  чуть  выгнутый
вверх, "Тристан", вопреки расхожему мнению, не походил ни на рыбу, ни уж тем
более на птицу. Он вообще ни на что не был похож. Разве  что  сам  на  себя.
Крылья какие-то кургузые, нелепые, цыплячьи.  А  колпак,  наоборот,  слишком
большой. Не объемом, если бы так!  Плексигласа  многовато.  Слишком  уж  все
прозрачно. Когда сидишь  внутри,  чувствуешь  себя,  наверное,  так,  словно
взлетел в небо без машины.
   В общем же впечатление создавалось самое неприятное.
   Если бы не безмолвная надежда,  до  комка  в  горле  напоминающая  взгляд
ребенка. Доверчивый. Чуть испуганный. Открытый.
   - Ну что? - мягко спросил  Николай  Степанович.  Думал,  что  собственный
голос прозвучит гулко и неуместно, как бывает, когда говоришь сам  с  собой.
Нет. Вышло вполне естественно. - Ну  что,  малыш,  соскучился?  Ты  меня  не
бойся...
   Неожиданно для себя Весин провел ладонью по пыльной дюрали корпуса.
   - Не бойся, - повторил, уже сам себе поверив. -  Давай-ка  поищем  твоего
хозяина вместе. Согласен?
   Ответа он не услышал. Он его... понял. Да, наверное,  так.  Понял.  Живая
машина. Действительно живая! Господи, уму непостижимо! Значит,  это  правда.
Правда. Так бывает!
   Не брезгуя толстым слоем  пыли,  Николай  Степанович  забрался  в  кабину
болида,  закрыл  колпак.  Пробежал  взглядом  мешанину  приборов,  датчиков,
рычажков, переключателей, кнопок... Как на этом летают, скажите на милость?!
   А двигатели уже гудели едва слышно, системы  тестировали  сами  себя,  не
дожидаясь приказа. Генерал разбирался  потихоньку  в  приборной  доске,  что
протянулась длинной дугой чуть  не  до  спинки  пилотского  кресла.  Сколько
всего! Впрочем, нагромождение это вполне доступно для понимания.  В  прошлый
раз из памяти бортового  компьютера  не  удалось  добыть  ни  единого  байта
информации. Пусто там было Чистенько. Как будто с нуля машина.
   А сейчас?
   Небольшой  монитор  простодушно  и  честно  взялся  пролистывать   карты.
Нормальные воздушные карты с выверенными маршрутами, с налетанными трассами,
с посадочными площадками и заправками - от самых больших до крохотных  -  на
четыре-пять машин.
   - Это все я знаю и так, - прошептал Николай Степанович. Сердце билось  то
ли от восторга, то ли от умиления. - Работает! Господи помилуй, работает!  -
Это я знаю А ты? Куда летал ты? Куда летал твой хозяин, малыш?
   И когда замелькали на экране карты, одна за другой,  одна  за  другой,  в
бешеном темпе - не уследить, Весин вспомнил, сколько времени Зверь  проводил
в небе. И поправил себя:
   - В мае... нет, подожди. - Генерал выдвинул крохотную клавиатуру и набрал
даты: майские месяцы за пять прошедших лет.  В  прошлом  году  Зверь  вообще
никуда не летал, потому что прятался. Но пять лет до этого весь  май  убийца
проводил в Казахстане.
   Ввод.
   Карта открылась. Одна. С четкой ниточкой маршрута.
   Сделав приближение максимальным, Николай Степанович разглядывал  квадраты
домов, занесенный песком асфальт, умершие деревья. Если  верить  компьютеру,
Зверь садился прямо во дворе. В принципе это было возможно.  В  принципе.  О
"Тристанах", особенно четырнадцатой модели, о только не рассказывали. Уж  на
что Весин никогда не интересовался болидами, но об этих, на  которых  летали
только самоубийцы, слышал даже он.
   Вертикальный взлет - это еще туда-сюда. Николай Степанович мог поспорить,
что отсюда, из ангаров на крыше, почти  все  владельцы  болидов  улетали  не
пользуясь катапультой. У пилотов свой шик.
   Но вертикальная посадка!
   Это, пожалуй, перебор. Место для пробега необходимо. Хоть сколько-нибудь.
   Весин проверил, есть ли в памяти компьютера тот домишко на  берегу  моря.
Нашел. Там, кстати, отыскалась вполне пригодная для посадки площадка. Оно  и
понятно, в крохотном дворике болид бы не поместился. Даже "Тристан-14".
   "А еще там змеи", -  вспомнил  Николай  Степанович.  Без  всякого  страха
вспомнил, скорее, с удовольствием. Это было бы интересным - пожить  в  таком
окружении. Интересным и... да, это было бы приятно.  А  еще,  без  сомнения,
очень полезно.
   Вот прямо сейчас вывести болид из ангара.  Взяться  за  штурвал.  Машина,
легкая как вздох, взлетит сама. Подняться в небо на ней - совсем не то,  что
водить грузный "Альбатрос". На "Тристане-14" можно летать.
   Нет. Не сейчас. Нужно заехать домой, взять хотя  бы  необходимый  минимум
вещей, оставить еды удавчику и пауку  -  ведь  неизвестно,  сколько  времени
придется провести на побережье.
   - Я вернусь, - пообещал Николай Степанович болиду, - я скоро.
   Он постоял немного рядом с  открытой  дверью.  Сквозь  стеклянные  стены,
довольно-таки замызганные, но все-таки прозрачные, был виден  зимний  город,
искрящийся в свете собственных  огней,  как  свежевыпавший  снег.  Красивый,
огромный, сумасшедший город. Интересно, когда Зверь смотрел на него из  окон
своего дома, с высоты, от которой захватывает дух,  чувствовал  ли  он  себя
хозяином этого сияющего великолепия? Думал ли о  том,  что  можно  выйти  на
улицу и легко, непринужденно, абсолютно безнаказанно убить любого  человека?
Убить. Сделать своим рабом. Или, наоборот, облагодетельствовать. Или... боже
мой, да он мог сделать все, что угодно. Понимал ли это Зверь?
   Да, наверняка.
   Наслаждался он этим пониманием?
   Вряд ли. Зверь не любит людей. И не любит думать о них. А  всемогущество,
оно ведь было для него  привычным  состоянием  Таким  же  естественным,  как
дыхание. Много ли людей задумываются о том, как это прекрасно - дышать!
   "Почему "было"? - спросил Николай Степанович у своих мыслей.
   И в самом деле, почему "было", ведь Зверь жив, он прячется где-то, меняет
облики, привычки, убежища. Убежище - от "убегать"? Бежать. Зверь боится.  Он
ничего не может сейчас. Его власть закончилась, его сила уходит на то, чтобы
прятаться, Зверя больше нет. Где-то на Земле существует  сейчас  запуганное,
озлобленное, бессильное нечто. Ничто. Ничтожество. Найти его -  лишь  вопрос
времени.
   "Ну что, генерал, ты все еще хочешь научиться быть Зверем?"
   Да. Да! Тем Зверем, каким он был во  времена  своего  могущества.  Понять
его, прочесть  его  мысли,  найти  его  и  уничтожить.  Нет,  не  физически,
полезность  Зверя  не  подлежит  сомнению.  Есть   много   разных   способов
уничтожения. Людей или Зверей - не важно.

***

   Заряды взрывчатки на искореженную дверь, на стены, по внешнему  периметру
жилого отсека. Взрыв будет направлен внутрь.  Гот  устанавливал  датчики  на
определенную  амплитуду  колебаний  щитов  пластика.  Если  Зверь   вздумает
повторить свой фокус с выбиванием двери, его просто разорвет на куски.
   Внутри отсека было тихо. Гот представил себе, как Зверь прислушивается  к
тому, что происходит  снаружи.  Он  ведь  помнит,  что  сегодня  его  должны
выпустить.
   Или не выпустить.
   Не правильно и правильно. Зверь так и не смог поверить в то, что  Гот  не
собирается его убивать. Значит, он учитывает оба варианта. И что, интересно,
у него заготовлено на случай, если дверь сегодня не откроют? Насколько можно
предположить из их беседы с призраком, Зверь умеет подчинять себе людей "без
взаимного визуального контакта". Скорее  всего,  он  попытается  предпринять
что-либо в этом направлении. Ладно. Пусть  пытается.  Гот  почти  ничего  не
понимал  в  гипнозе,  или  как  там  называется  подчинение  людей,  но  ему
приходилось  слышать,  что  без  команды  голосом  внушение  не   действует.
Подходить к дверям отсека по-прежнему  строго  запрещено.  Отключить  еще  и
коммутатор, а лучше не отключить, а обрезать, и все. Связи с внешним миром у
Зверя не будет.
   Могут возникнуть вопросы?
   Не  страшно.  Люди  загружены  работой,  они  с  радостью  оставляют   на
начальство все, что не касается их  напрямую.  Если  кто-то  поинтересуется,
например, Ула, достаточно будет сказать, что Зверя выпускать еще  рано.  Что
Гот освободит его непосредственно перед стартом. Ула поверит. Ей в голову не
придет... мать-перемать, то, что происходит  на  самом  деле,  не  придет  в
голову никому, кроме самого Зверя. Но это же хорошо Да. Хорошо. Это  снимает
чертову прорву проблем.

***

   Такое с ним было второй раз в жизни. Да и то  впервые  это  состояние  он
пережил так давно, что почти ничего не  помнил.  А  сейчас  лежал,  бездумно
скользя взглядом по плитам потолка, и понимал, что выжил.
   Слабость. О том, чтобы пошевелиться, думать не хочется. Вообще ни  о  чем
думать не хочется. Да и не получается.
   Живой.
   Потолок белый.
   Не болит ничего.
   Живой.
   Спать.
   Чего-то  не  хватало.  Едва  заметно,  почти   неощутимо.   Так,   легкое
раздражение на самом краю сознания. Словно в мозаике,  состоящей  из  тысячи
деталей, один крохотный кусочек выпал. Общая картина не изменилась, но...
   Очень хотелось заснуть.
   Зверь тяжело вздохнул и, закрыв глаза, принялся мысленно обшаривать жилой
отсек. Сломанная дверь. Да. Непорядок Дискомфорт. Но к  этому  непорядку  он
уже привык. Что еще?
   Доброжелательная прочность стен чуть поколеблена трещинами,  что  змеятся
по пластику рядом с дверным проемом. Нет. Не то.
   Спокойно, без спешки, детально он  исследовал  свое  жилище.  И  даже  не
удивился, поняв, что дело  в  коммутаторе.  Тот  был  отрезан  от  сети.  Не
мертвый, но и не живой - от этого и возникало ощущение не правильности.
   - Ну наконец-то, - улыбнулся Зверь.
   Гот перестал миндальничать. То ли дверь его убедила. То ли осознал майор,
как нужно поступать с такими, как его штатный пилот. Дверь не открыть. Связь
не работает. Сиди, сержант. Жди.
   Чего?
   Стряхивая  сонливость,   Зверь   продолжил   обследование   комнаты.   За
исключением  коммутатора  все  в  порядке.  Все  вроде  бы  как  всегда.   И
осветительные панели еще работают.
   Энергию пока не отключили, надо полагать,  за  пять  Дней  с  лагерем  не
управились и в блоке еще живут люди... Стоп. А это что?
   Что-то лишнее,  ненужное,  совсем  крохотное  между  световой  панелью  и
потолком. Закрыв глаза, Зверь  поднялся  на  ноги,  протянул  руку,  нащупал
пальцами маленький, с булавочную головку, шарик... Камера. Мини-камера.
   - Сучий потрох, - пробормотал сержант.
   Глазастая крохотулька беспардонно тянула  энергию  из  осветителя.  Можно
было бы выдернуть ее, оборвав ниточки проводов, но делать камере  больно  ни
за что ни про что не хотелось.  Она-то  не  виновата  в  том,  что  ее  сюда
поставили. Кто, кстати?
   Ох, Зверь, совсем поглупел, пока болел. Ну кто  мог  поставить  камеру  в
жилой отсек? Пижон, конечно. Профессионал, чтоб ему пусто было. Понять  его,
впрочем, можно. Можно было бы, если забыть,  что  клятые  мини-камеры  видят
призраков и привидения  намного  лучше,  чем  их  родственники,  фиксирующие
изображение  на  магнитной  ленте.  А  вот  и  микрофон.   Чудесно!   Просто
замечательно! "Если неприятность может случиться, она  случается",  кажется,
именно так звучала великая истина. От возможных  неприятностей  Зверь  сразу
подстраховался  и  с  самого  начала  обшарил   ж