смерти. И боится огня. Для Олега огонь и смерть -  синонимы.  Я
пытался вылечить его от этого, но не смог. Хуже того, он почти убедил меня в
том, что его страх обоснован. Я понимаю: на самом деле это не так, но в этом
вопросе мой мальчик оказался упрям, как целое стадо ослов. И у него есть  на
то основания.
   После смерти Марины Чавдаровой... Кстати, у меня много  времени  ушло  на
то, чтобы научить Олега говорить именно так: "смерти", а не  убийства.  Увы,
говорит он одно, а думает совсем другое. М-да. В общем, после ее смерти  мой
мальчик был в совершенно  невменяемом  состоянии  и  меньше  всего  готов  к
контактам с кем бы то ни было. А тут, извольте видеть, приезжает  человек  -
живая легенда, непосредственное начальство того самого  мастера,  который  и
втянул Олежку во всю эту грязь. Как он мог на меня  отреагировать?  Убить  -
нереально. Остается не замечать. Совсем.
   Должен сказать, что мастера Олег винил во всем в  последнюю  очередь.  Он
понимал прекрасно, что сделал все сам и спрос в первую голову с него же.  Во
всяком случае, он спрашивал именно с себя. И только когда я сумел наладить с
мальчиком контакт, когда я рассказал ему обо всей  подоплеке,  о  закулисной
стороне того, что случилось, Олежка нашел в себе силы хотя бы  выглянуть  из
ямы, в которую сам себя загнал. Там даже не яма была - могила.
   Я отдал ему мастера и не ошибся. Подарив этому зверенышу чужую  жизнь,  я
купил его душу. Это была честная сделка, добровольная и, главное,  прошедшая
без всякого принуждения.
   А потом нам пришлось бежать.
   Олега увозили из города на  машине.  Воспользоваться  услугами  аэрофлота
показалось мне слишком уж рискованным.  Как  выяснилось,  я  был  совершенно
прав. Потому что машина перевернулась и взорвалась. Согласитесь,  что  взрыв
автомобиля не так бросается в глаза, как взрыв пассажирского лайнера. С чего
я взял, что самолет тоже мог взорваться? Дело в том, что машина,  в  которой
везли Олега,  потеряла  управление  в  тот  самый  момент,  когда  загорелся
интернат, где он жил и где, как предполагалось,  он  должен  был  находиться
этой ночью.  Во  всяком  случае,  сам  Олег  утверждал,  что  это  произошло
одновременно  или  почти  одновременно.  Погиб  водитель.  Погиб   охранник,
которого я приставил к мальчику. А Олежка остался жив.
   Он рассказывал мне потом, что "забрал жизнь" охранника и  шофера.  И  оба
они умерли в нем второй раз.  А  сам  он,  точнее,  его  собственная  жизнь,
осталась нетронута. Представьте себе мое тогдашнее  состояние.  Я  ведь  был
скептиком, как большинство людей моего поколения. Но мальчик...  на  нем  не
оказалось ни царапины.
   Но это практическая сторона дела. А есть еще лирика. К моему глубочайшему
сожалению,  без  нее  не  обошлось.  Какое-то  время  Олег  провел  в  огне,
придавленный трупом телохранителя - здоровенного парня весом  килограмм  под
девяносто. Труп горел. Машина горела. Все вокруг полыхало.  И  только  когда
тело  охранника  выгорело  достаточно,  чтобы   из-под   него   можно   было
выбраться... я не знаю, сколько прошло времени.
   Мы ехали следом, но мне пришлось задержаться в  городе,  так  что  разрыв
получился солидный. Когда моя машина  подъехала  к  месту  катастрофы,  Олег
сидел на обочине и смотрел на огонь. Помню, он совершенно спокойно дождался,
когда я открою дверь, забрался в машину и сказал мне:
   - Я не умер. Больше никогда не делайте так.
   У меня, знаете ли, годы ушли на то, чтобы привыкнуть к странностям  моего
мальчика. А к тому моменту мы знали друг друга от силы полтора дня. В общем,
мне потребовалось немало времени, чтобы понять  -  взрыв  автомобиля  Олежка
напрямую связывает с пожаром в интернате. Я хотел инсценировать его  смерть,
и в итоге он едва не погиб  по-настоящему.  В  огне.  Так  же,  как  все  те
детишки, что остались в детдоме. Все  бы  ничего,  но  есть  одна  маленькая
деталь: я ничего не говорил Олегу об этой  инсценировке.  Откуда  он  узнал,
скажите на милость? Вот и я не знаю.
   Однако вполне понятно, почему мальчик  вбил  себе  в  голову:  смерть  не
успела тогда, но она наверстает упущенное. И  это  будет  именно  огонь.  Он
считает, что живет... взаймы, если можно так выразиться.  Незаконно.  Против
правил. Как вам будет угодно. Разубедить его, повторюсь, у  меня  так  и  не
получилось.  Думаю,  что  уже  и  не  получится.  Впрочем,  убежденность   в
незаконности собственного существования Олегу не слишком мешает.  Он  просто
взял за правило всегда держать в запасе не меньше  двух  жизней.  На  всякий
случай.
   Дело в том, что во время той злосчастной катастрофы жизнь  водителя  ушла
на то, чтобы спасти Олега от смерти, а жизнь охранника - на  лечение.  Тогда
он сделал это бессознательно. И было это пять лет назад. За  прошедшие  годы
мальчик многому научился.
   Он отнюдь не бессмертен. К сожалению. Олежка утверждает,  что  бессмертие
невозможно. Просто его жизнь сродни старым  компьютерным  играм.  Если  Олег
успевает сделать запас, он становится  практически  неуязвимым.  Разумеется,
можно рубить его топором с интервалом в полминуты и рано или  поздно  отнять
последнюю жизнь. Но это, сами понимаете, никому в голову  прийти  не  может.
Тем более что в большинстве случаев посмертные дары дают себя  знать  совсем
не так явно. Они гарантируют везение. Просто. Очень. Как в сказке. С  каждым
из нас такое хоть раз в жизни да случалось.
   Знаете, наверное, как это бывает. Скажем, шли вы вдоль стены дома,  вдруг
сделали шаг в сторону, ни зачем, даже не особенно задумываясь,  а  сверху  -
сосулька метра на полтора. Знакомая ситуация, не так ли? Хотя бы потому, что
такие моменты обычно не забываются. Мистика ведь! Чудо, можно сказать. Да, а
для Олежки это вполне объяснимая физика.
   На него однажды съехал с моста автобус. С пассажирами. Дело  было  зимой,
за  городом.  Вечер,  снегопад  -  видимость  почти  нулевая.  Автобус  снес
ограждение моста и рухнул вниз. Вы знаете, он упал не на трассу внизу,  а  в
сугроб на обочине. Туда сгребли снег, а вывезти еще  не  успели.  Пассажиры,
по-моему, всем  кагалом  в  ближайшую  церковь  отправились  -  Богу  свечки
ставить. Ну... я их понимаю, еще бы не  понять.  А  Олег  до  дома  добрался
только благодаря тому, что машина, на которой он  ехал,  была  проснувшаяся,
живая, если вам угодно.
   Я его видел на следующий день - мальчик шевелился с трудом. Его от  стены
к стене мотало. Я в ближайшем зоомагазине купил сразу  два  десятка  морских
свинок, привез к Олегу  и  всех  убил.  Олежке  на  глазах  полегчало,  хотя
убийства он не  одобрил.  Морские  свинки  ему  симпатичны.  Вот  мышей  или
кроликов - это пожалуйста. Но не нашел я кроликов.
   Смешно? А мне вот тогда не до смеха было.
   Весь запас посмертных даров и немалая толика собственных сил ушли на  то,
чтобы автобус не накрыл его автомобиль. Он и не накрыл, как я уже говорил  -
в сугроб упал. И получилось, что вместо  одной-единственной,  своей,  жизни,
Олежка спас что-то порядка, сорока человек. Упади автобус чуть в стороне  от
снежной горы, и эти сорок жизней мальчик забрал бы себе. А так...
   Он,  кстати,  обычно  не  делает  большого  запаса.  Два,  максимум   три
посмертных дара. А все сверх того расходует очень щедро.  Чужие  жизни  ведь
годятся не только на то, чтобы тратить их вместо своей. Чужие  жизни  -  это
еще и сила. Энергия, если хотите.
   Если жить так, как живут обычные люди: спать по восемь часов, ну или хотя
бы по шесть, не перенапрягаться, помнить о смене дня и ночи, тогда и  одной,
своей  собственной  жизни  хватает  надолго.  Но  у  Олега  бывают   периоды
увлеченности  чем-либо,  когда  он   забывает   о   времени   и   окружающей
действительности. Сейчас ему девятнадцать,  и  я  боюсь  даже  предположить,
сколько высших образований он успел получить к этому возрасту.
   Мальчик дорвался до учебы, как голодный до хлеба. А  потом  появился  его
первый болид. И Олежка заболел небом. Это  серьезно.  Мне  кажется,  это  не
менее серьезно, чем убийства. Я, правда, еще не  решил,  каким  образом  это
можно использовать. Но, полагаю, рано или поздно что-нибудь придумается.

***

   Утренняя разминка - затягивающая штука. Первое время тело сопротивляется,
да и разум, надо сказать, тоже не в восторге. Это  мужчинам  хорошо:  всякие
там отжимания-приседания и прочие дурацкие забавы, а женщинам ни к чему  все
эти глупости.  Особенно  если  женщина  даже  на  аэробику  всегда  смотрела
пренебрежительно, а тренажерные залы посещала исключительно перед полетом на
планету с иным, чем на Земле, уровнем гравитации.
   Кто-то может сказать, что конкретной женщине,  пренебрегающей  аэробикой,
лучше было бы пренебрегать сладостями. И будет этот кто-то не  прав.  Потому
что избыточной полноты у этой женщины не наблюдается, а то,  что  комплекция
ее далека от наркоманской худобы  манекенщиц-полумальчиков,  так  это  слава
богу. Потому что окружность бедер в девяносто восемь сантиметров при талии в
шестьдесят куда лучше,  чем  дурацкие  90-60-90,  когда  не  разберешь,  где
заканчивается шея и откуда начинаются ноги.
   И все-таки утренняя разминка -  затягивающая  штука.  Пусть  даже  тяжело
поначалу.  Пусть  Зверь  ругается  матом  и   грозится   устроить   кое-кому
персонально пробежку по пересеченной местности наперегонки с крысозаврами...
за что, спрашивается? За скептическое выражение лица!  Да-да,  так  он  свою
угрозу и мотивировал. Это все не важно. Важно,  что  утром  уже  не  хочется
поспать лишний часок. Головой-то ты понимаешь, что славно было бы не  бежать
на плац, а остаться в теплой постели, но пока голова думает, тело все делает
само. Без участия разума.
   Унизительное положение для доктора наук!
   Зато после часа занятий, после душа контрастного жизнь становится  не  то
что прекрасной. Изумительной она становится! И даже ящерята, которых  Джокер
приволок в качестве лабораторных  образцов,  кажутся  симпатичными.  Хоть  и
воняют. Хоть и шипят омерзительно.
   Кстати о  лаборатории.  Гота  нужно  перехватить  сразу  после  разминки,
где-нибудь на свежем воздухе, подальше от  всякой  там  следящей  и  пишущей
аппаратуры.

***

   - Отпечатки пальцев Зверя не совпадают с теми, что находятся в его личном
деле.
   - То есть? - Гот, еще  не  переключившийся  с  физических  упражнений  на
умственные, помотал головой, - Как это так?
   - Давай сядем. Ты высокий, а мне  ужасно  неудобно  разговаривать,  глядя
снизу вверх. - Ула потянула Гота к камбузу, на немецкую скамейку.
   - Не совпадают, - повторила она, усевшись, и тут же  подогнула  под  себя
одну  ногу.  -  Данные  на  каждого  из  десантников  внесены  в   компьютер
посадочного модуля. Я просматривала их еще в самом начале, когда у нас  была
всего одна машина, ну и, разумеется, про Азамата Рахматуллина запомнила все,
что нашла.
   - Зачем?
   - Затем, что мужчины его типа мне нравятся, тем более  что  я  никогда  в
жизни таких не видела. Даже в кино.
   - Зачем ты снимала отпечатки пальцев?
   - Бог ты мой, Дитрих! - Ула хлопнула себя по коленке.  -  Ну  что  значит
зачем? Мне нужно успеть собрать о нем как можно больше данных.  Это  не  так
просто, поскольку добровольно Зверь на такое  дело  не  пойдет,  так  что  я
хватаюсь за любую возможность. Что получается, то и делаю.
   - Но зачем?
   - Ты сегодня не выспался?
   - Я выспался. Я просто хочу понять, что ты ищешь?
   - Ничего я не ищу. Видишь ли, перед полетом  всем  прививали  "SPL",  это
делается перед каждым рейсом. Зверь прививку миновать не мог. Но "SPI" в его
крови нет.
   - Чего нет?
   -  Синцитиально-продуцированных  лейкоцитов,  -  терпеливо   расшифровала
биолог.
   - Ага. - Гот глубокомысленно кивнул. - А до крови его ты как добралась?
   - Слушай, я же не просто доктор наук, в  конце-то  концов  я  -  женщина.
Могут у меня быть свои маленькие тайны?
   - Не здесь и не от меня.
   - Я его поцарапала, - сообщила Ула, глядя прямо в глаза командиру,  -  до
крови. В процессе полового акта. Неоднократно. За мной это  вообще  водится.
Может быть, потому,  то  я  на  одну  шестнадцатую  француженка.  Только  не
спрашивай меня, зачем я его царапала...
   - Не буду, - пообещал слегка ошалевший Гот.
   - ...помимо того, подобное поведение для меня  является  естественным,  -
невозмутимо продолжила биолог. - Так  вот,  согласись,  что  Зверь  обладает
чем-то, что принято уклончиво называть паранормальными способностями.
   - Соглашусь.
   - Мне было интересно, отличается ли он от обычных  людей  только  по  тем
параметрам, что лежат в области метафизики, или в  его  биологии  тоже  есть
отклонения от нормы. Нет, разумеется, папиллярные  линии  не  имеют  прямого
отношения к вопросам, которые я перед собой ставила...
   - Ладно, давай ближе к делу. - Гот слушал вполуха, размышляя  над  самыми
первыми словами Улы. Расхождения с данными, которые внесены в  личное  дело,
разве возможно такое? И если да, то каким образом так получилось?
   - Отклонения есть. - Ула уселась на скамейке  в  позе  Мефистофеля,  если
только бывают Мефистофели со столь  вызывающими  округлостями  и  впадинами,
которые армейский комбинезон не скрывает, а, наоборот,  подчеркивает.  -  Но
тебе не это должно быть интересно.
   - А группа крови? - поинтересовался Гот, - Группа крови совпадает с  той,
что в личном деле?
   - Да. Но обрати внимание: группа крови - это  единственное,  что  реально
может  быть  проверено.  Все  остальные  данные  снимаются  один  раз:   при
поступлении на службу. И больше к ним  никто  никогда  не  возвращается.  Во
всяком случае, в этих войсках, где ничего важного или секретного нет и  быть
не может.
   - Хочешь сказать, - Гот прищурился на солнце, - Зверь  не  тот,  за  кого
себя выдает?
   - Это возможно.
   - Боишься?
   - Нет. - Ула покачала головой. - Его я не боюсь. А вот  за  него,  честно
говоря, побаиваюсь. Видишь ли, Азамат  Рахматуллин  близкий  друг  Пижона  и
Пенделя. Друг детства. Либо нас обманывают все трое, либо Зверь обманывает в
первую очередь этих двоих. Обманывает-то он всех, но Пендель и Пижон,  узнав
об этом, могут очень сильно расстроиться.
   - Первый вариант кажется мне более вероятным, - заметил  Гот  не  столько
для Улы, сколько размышляя вслух.
   - А мне нет, - возразила биолог. - Слишком сложно и нерационально было бы
придумывать легенду, уходящую аж в самое детство. Если предположить, что  мы
имеем дело  с  преступниками,  скрывающимися  от  закона,  так  им  логичнее
прятаться поодиночке.
   - Ты допускаешь мысль, что Зверь способен долгое время выдавать  себя  за
человека, которого эти двое хорошо знают?
   - Я знаю его дольше, чем ты, - напомнила Ула, - и могу  сказать,  что  на
"Покровителе" был совсем другой человек. Он изменился уже здесь, на  Цирцее,
изменился очень резко.  В  какой-то  мере,  конечно,  это  было  обусловлено
ситуацией. Но, знаешь, Тихого никто и никогда не назвал бы  Зверем.  Ни  при
каких обстоятельствах. А когда он передал власть тебе, он  изменился  снова,
так что сейчас я наблюдаю уже  третий  образ.  Причем,  заметь,  все  три  в
принципе друг другу  не  противоречат.  Перемены  легко  объясняются  сменой
условий. Все вроде бы гладко, и придраться не к чему. Ты  заметил,  как  его
все любят?
   - Зверя?
   - Да. Его просто обожают. И ты тоже, ведь так? Он  каждого  сумел  чем-то
купить. И только Джокер Зверя терпеть не может. Джокер - еще один уникум. Он
чувствует что-то, но  не  может  объяснить.  Не  умеет.  В  обычных  языках,
наверное, просто нет таких слов, чтобы Джокер или Зверь могли точно выразить
свои ощущения.
   - В случае  этих  двоих  инициатива  исходит  от  Джокера.  Ула  согласно
опустила глаза:
   - Верно. И я никак не могу понять  почему.  Зверь  о  Джокере  отзывается
подчеркнуто нейтрально, а вот Джокер только и твердит: он злой, он злой.  Не
хочется верить.
   - А ты веришь?
   - Систему на компьютере много  раз  переустанавливали,  -  вместо  ответа
сказала Ула, - и база данных, где были личные  дела,  оказалась  непоправимо
испорчена. Это сделал Кинг. Случайно. Если бы я  сознательно  не  запоминала
все, что есть на Азамата, сравнить сейчас было бы не с чем.
   - У меня есть способ получить кое-какую информацию...  -  "...я  не  умею
врать, когда летаю, майор. Небо не терпит лжи..."
   Гот резко поднялся. - А что ты сама думаешь о Звере? Не надо  фактов,  на
этой планете фактами оперируют только смертники. Что ты чувствуешь?
   - Он добр ко мне, - задумчиво и негромко  ответила  Ула,  -  он  сильный,
удивительно сильный, он угадывает мои мысли... даже не мысли, я  не  успеваю
задуматься. Он знает, что мне нужно еще до того, как я сама понимаю  это.  И
речь не только о сексе. Нет, в первую очередь не о сексе.  А  еще  иногда...
очень редко... Дитрих, я не знаю, как назвать это. Слово  "неуверенность"  к
Зверю неприменимо. Он словно пытается понять, что происходит. С ним. Ну, как
будто никогда раньше ему не приходилось иметь дело с женщиной.  Нет.  Не  то
что-то. Не умею я объяснять. Да, еще он огня боится. Это я давно заметила.
   - Проще пристрелить, чем разобраться, - угрюмо буркнул майор.
   - Я рассказала все тебе только потому, что ты на него  похож,  -  сказала
Ула, - или он становится похож на тебя Когда  вы  летаете.  Может  быть,  ты
сумеешь понять, кто он, что и насколько опасен. И, может быть,  стрелять  не
понадобится. А если понадобится... ты единственный, кто, возможно, не станет
этого делать.
   - Лестная  оценка.  -  Гот  мрачно  изучал  пыльную  взвесь,  пляшущую  в
солнечном свете.
   - Уж какая есть. - Ула тоже встала. - Я пойду,  у  меня  дел  хватает.  А
Зверь теперь твоя забота, командир.
   Гот молча кивнул. Заботой больше, заботой меньше...
   "Он каждого сумел чем-то купить..."
   Да будь ты хоть лучшим в мире психологом,  аналитиком,  актером,  тварью,
способной втереться  в  доверие  к  кому  угодно,  летать  ты  от  этого  не
научишься. А Зверь летал. И не умел лгать, пока был в небе. Если только  это
утверждение само по себе не было ложью.

***

   После завтрака Гот  распределил  задания  на  день.  Два  отделения  были
отправлены на зачистку района  вокруг  шахты,  оставшиеся  занялись  текущей
работой. Их не хватало, оставшихся. Но людей  вообще  не  хватало,  к  этому
успели привыкнуть и  просто  держали  темп,  заданный  еще  на  буровой,  не
задумываясь о том, надолго ли хватит сил при таком-то напряжении.
   Пока хватало. И сил, и энтузиазма. А рано или поздно  должно  было  стать
легче.
   - Зверь, на тебе сейчас оба цеха? - уточнил Гот.
   - Да. И всего шесть человек под рукой.
   - Не плачь. Они у тебя за дюжину работают. Сдай дела  Лонгу  и  ступай  в
ангар, полетим к "Покровителю",  -  Дитрих  хмыкнул,  -  поработаешь  личным
шофером.
   - Твоим?
   - Да.
   - Понял. - Тон ответу явно противоречил.
   Строго говоря, летать полагалось по двое. Пилот и штурман.  Или  пилот  и
стрелок - в зависимости от ситуации. Но ввиду острой нехватки рабочих рук...
летали все равно  по  двое.  Очень  обидно  было  бы  потерять  и  машину  и
неосторожного пилота  только  из-за  того,  что  не  соблюдены  элементарные
правила. Летали вдвоем. Все, кроме Гота. И Зверя. Так уж повелось  с  самого
начала.
   - Что-то не так? - поинтересовался майор.
   - Да ты вроде и сам вертолет водить умеешь.
   - А это тебя сержант Рахматуллин, волновать не должно.
   - Понял, - повторил Зверь совсем с другой  интонацией.  Отыскал  взглядом
Лонга, подозвал его, и оба направились к цехам. Гот некоторое время провожал
обоих взглядом. Лонг -  длинный,  как  ему  и  положено.  Выше,  чем  Зверь.
Двигается с расхлябанным изяществом,  правда  не  столь  вызывающим,  как  у
Кинга. Резкий контраст со зверской собранностью: этот не идет,  он  скользит
над землей. Не отвлекается, но видит,  слышит  и  знает  все,  что  делается
вокруг. Сейчас, со спины, кажется, что Лонг  раза  в  полт