сицу. - Среди поколений благородных предков у меня  не  затесалось  ни
одного мота. Даже странно. Вроде все военные.
   - Какой он? - выдохнул Зверь. - Расскажи. Картинку,  -  он  требовательно
щелкнул пальцами, - дай картинку. Какой?
   - Э-э... - Гот задумался. - Ну, обычный. Замок. Камень уже  зеленый,  мох
там всякий, водоросли из рва. Мы никак не можем решить, чистить его или  так
оставить. Я думаю, лучше чистить, отец вроде тоже, но мать против. А  с  ней
не поспоришь. Да, стоит на холме.  Даже,  я  бы  сказал,  на  скале,  только
мохнатой. Кое-где деревья есть, а кое-где нет. Ориентирован  на  юго-восток.
Пять башен, не считая донжона... - Майор чуть грустно улыбнулся. - Знаешь, я
могу тебе рассказать о  Нарбэ  нормальным  языком,  каким  доклады  разведки
составляются. И ты поймешь, и мне проще, но... не хочется. Это дом все-таки.
А человеческих слов, - он развел руками, - не нахожу.
   - Поколения благородных предков. -  Язвительности  в  голосе  Зверя  явно
недоставало, хотя, видит бог, он старался. - У вас что-то вроде клана?
   - Угу, - кивнул Гот. -  Все  вместе  в  одном  огромном  доме.  В  том  и
преимущество больших помещений,  что  можно  спокойно  уживаться  вместе  со
старшими родственниками. Правда, Людвиг так не считает. Он, видишь ли,  имел
наглость пренебречь военной стезей... Не то чтобы отец был сильно против, но
такой выходки от братца никто не ожидал. Дед пришел поначалу в ярость. Но...
в общем, семейный совет постановил,  что  авиаконструктор  это  все-таки  не
окончательное предательство семейных интересов.
   - Так вы что, все пилоты?
   - С конца прошлого века. Уже позапрошлого. В ангаре  еще  стоит  прадедов
биплан.
   - М-мать, - только и сказал Зверь. Грустно так сказал.
   - Мне первый болид в десять лет подарили. - Серые  глаза  Гота  заволокла
мечтательная дымка. - Гражданскую модель, понятно. Я даже представить боюсь,
каких трудов стоило пилотское кресло  под  мой  тогдашний  рост  переделать.
Людвиг постарался. А потом братец  сбился  с  пути  истинного.  И  меня,  во
избежание, запихали в кадетский  корпус.  Нет,  я  не  против,  -  он  пожал
плечами, - четырнадцать лет, по-моему, самый лучший возраст, чтобы уехать из
дома.  Отношение  к  родителям  не  успевает  измениться.  Они  просто  чуть
отдаляются,   конфликты   сглаживаются...   Переломный   момент.    Проходит
болезненно, зато не отражается на семейных взаимоотношениях.
   - А жениться тебе из-за службы не пришлось? Гот бросил быстрый взгляд  на
руки. Улыбнулся:
   - Не совсем. Я собирался, по возвращении. Сейчас особенно остро  понимаю,
как мне с ней повезло. Не в смысле, что я не вернусь, а... Знаешь, Берта  из
тех потрясающих женщин, которые умеют быть  женами  военных.  Мать  говорит:
"Ничего удивительного, девочка из очень хорошей  семьи...".  -  Гот  чопорно
поджал губы, копируя не только интонации матери, но и выражение ее лица.  Не
выдержал и рассмеялся.
   - Родители тобой гордятся, да? - с непонятным интересом спросил Зверь.
   - С учетом Людвига, - хмыкнул Гот, - что им еще остается? Хотя,  конечно,
майор в двадцать три года... А матери ведь даже не объяснишь, что мне просто
повезло. Да и отец... он пыжится, конечно,  мол,  всегда  можно  лучше.  Дед
единственный, кто сказал, что майор это не полковник. Ну,  так  и  мне  пока
двадцать пять... - Он помолчал. - Ладно, полковником мне уже не бывать. Зато
здесь я себя хоть генералом могу назначить. Возражать никто не будет.
   - Не будет, - согласился Зверь. - Как ты майором-то стать умудрился?
   - Воевал.
   - Где?
   - В разных местах. - Гот уставился в свою тарелку. - Войны разные бывают,
и далеко не обо всех на каждом углу кричат. М-да. Дослужился  до  майора  и,
знаешь, понял, что мало. Карьера в армии - не самоцель, а  летать  только  в
атмосфере, в пределах одной планеты... - Он невесело рассмеялся.  -  Кто  бы
говорил, да? В общем, в космос захотелось. Всегда можно лучше, и все  такое.
Фирменный знак, чтоб ему.
   - Такое впечатление, - осторожно  проговорил  Зверь,  -  что  ты...  м-м,
слегка разочарован?
   Майор молча кивнул. Поднял задумчиво брови:
   - Есть немного. Здесь... не на  Цирцее,  а  в  космических  войсках,  все
иначе, чем в армии. Люди другие. Меня не оставляет ощущение, что, если  дело
дойдет до войны, они не  смогут  стрелять.  То  есть  будут,  конечно,  куда
деваться, все когда-то убивают в первый раз, но...  Я  заканчивал  академию,
уже зная, что буду воевать за свою страну, за свою землю,  за  честь  семьи,
что ли... Смешно?
   -  Нет.  -  Голос  у  Зверя  странный,  и  непонятно,  что  тлеет  тускло
обсидиановой прозрачности монгольских глаз.
   - А по-моему, смешно, - словно доказывая собственные слова, Гот кривовато
улыбнулся, - здесь, во всяком случае. Воевать. Летать. Летать,  понятно,  но
за что они воюют? То есть почему называются армией? Мне все  время  кажется,
что вокруг меня дети, понимаешь? Беззащитные, беспомощные.  Ты  убил  своего
командира, потому что он повел себя не правильно. Даже, пожалуй, потому, что
ты решил, что он ведет себя не правильно. Такое впечатление, будто ты учился
и жил в мире, похожем на мой. А остальные, в большинстве своем, словно и  не
жили вовсе. Так, произрастали в теплицах. Теплицы  разбились,  но  растениям
все равно требуется уход, внимание,  забота.  Черт!  За  них  даже  отвечать
нужно, как за детей. Знаю, что это глупо, а сделать ничего не могу.  Слишком
резкий контраст с теми парнями, которыми я командовал на Земле.  Мне  иногда
кажется, что, если бы на "Покровителе" со мной было то крыло, мы  выжили  бы
все. А так, как видишь, посадил машину только я.
   - Как вы вообще выбрались с корабля?
   - По боевому расписанию. После выхода в "подвал" нужно какое-то время  на
то, чтобы отладить системы наблюдения.  Идеальная  ситуация  для  нападения.
Поэтому,  пока  идет  отладка,  наружное   наблюдение   осуществляет   звено
истребителей. А остальные находятся в состоянии готовности номер один. Когда
десятисекундный отсчет пошел, мы все уже были по машинам. Тут-то  у  меня  и
включилось... ты это чутьем называешь.
   - И ты приказал взлетать?
   - Да. - Гот усмехнулся. - Веришь, даже о  том,  как  буду  объясняться  с
капитаном за выведенные из строя шлюзы, я  подумал  уже  снаружи.  Бездарная
операция. Дерьмо. Полное и законченное дерьмо, Зверь. Я потерял  всех  своих
людей за несколько минут, понимаешь? Я... офицеры из-за меньшего пулю в  лоб
пускали. А я машину сажал. Дурь какая-то. Люди погибли, а  мне  болид  жалко
было.
   - Останься вы на "Покровителе",  все  погибли  бы,  даже  не  попытавшись
спастись.
   - Знаешь, сколько раз на дню я себе это объясняю? - Гот поморщился. - Эти
мальчики не смогли посадить машины. Просто посадить. Никакие тренажеры не  в
состоянии воссоздать реалии экстренной посадки, но... черт  побери,  чему-то
же их учили! На Земле. В летных училищах. Этому  учат,  понимаешь?  И  я  не
верю, что этому учат только у нас, в Германии, и только тех, кто  собирается
служить в армии. Это моя ошибка. - Он хмуро взглянул на Зверя, отвел  глаза.
- Я не сделал того, что должен был. М-мать, я до сих пор не знаю, что  можно
было сделать в тех условиях, но... Это не оправдание.
   - Твои люди погибли, теперь ты не можешь позволить погибнуть нам, да?
   - Не знаю. Нет. Может быть. Зверь, я не думал об этом.
   - Ты? - Зверь непонятно улыбнулся. - Мне казалось, ты всегда думаешь, что
и зачем делаешь.
   Злость  на  самого  себя  и  болезненное   воспоминание   о   собственной
беспомощности стремительно таяли. Как снежинка на коже. Миг - и только капля
воды, еще мгновение, и даже эта капля испарилась. Осталось  лишь  утомление.
Безразличное. Без  примеси  чувств  или  эмоций.  Как  будто  кто-то  забрал
способность их испытывать.
   Ну да Забрал Кому нужно это дерьмо? Смесь боли и  бессилия...  Ты  просто
устал, майор.
   - Спать пора. - Гот зевнул и поднялся со  стула.  -  И,  кстати,  военным
думать не положено. Ты это запомни. Вдруг офицером станешь.

ЗА КАДРОМ

   Его  портрет,  составленный  по  описаниям  членов   Ордена,   производит
впечатление. Непонятно лишь, как с такой приметной внешностью можно  было  в
течение десяти лет совершать преступления и не быть пойманным.  Да  за  один
только взгляд Зверя должны были  останавливать  на  улицах  все  полицейские
патрули. Это ж не глаза, это дула винтовочные. Что там  говорил  магистр  об
артистизме и искусстве перевоплощений? Врал бессовестно.  Это,  то,  что  на
портрете, перевоплотиться не может. Ни во  что.  Ну  разве  что  в  ракетную
установку стратегического назначения. Почему? Да исключительно  потому,  что
ничего более убойного еще не придумали.
   Хотя, конечно, врать магистру смысла не было. Он мог  слегка  приукрасить
товар, чтобы откупиться от наказания за  собственные  преступления,  но  при
этом факт остается фактом - Зверь десять лет творил, что  хотел.  Он  убивал
минимум по четыре  человека  в  год.  Со  своими  жертвами  перед  убийством
контактировал довольно близко. Если верить магистру, орденский палач  больше
всего любил убивать людей, которые становились его друзьями. Он был  вхож  в
любые слои общества. В любые. Смольников пересказал список из трех  десятков
фамилий - люди, убивать которых Зверь  отказался  наотрез  после  того,  как
познакомился с  ними  поближе.  Последним  в  списке  стояло  имя  нынешнего
президента.  Экзекутор  общался  с  ним  месяца   за   полтора   до   своего
исчезновения.
   Обнаружив собственное сердце где-то  в  области  солнечного  сплетения  -
причем сердце было каким-то очень уж холодным,  -  Весин,  впервые  в  жизни
прибегнул  к  помощи  успокоительного,  чем  немало  перепугал  собственного
секретаря. Тот мужик бывалый, видал  генерала  в  разных  ситуациях:  и  под
огнем, и на ковре у начальства, и в потоках грязи, выливаемых  журналистами.
Пятнадцать лет вместе прослужили - всякое бывало. Но валерьянка - никогда!
   Успокоившись, Николай Степанович  перетряхнул  архивы  СБ.  Действительно
перетряхнул, хотя, видит бог, это стоило ему нервов едва ли не  больше,  чем
обнаружение фамилии президента в списке смертников Конкуренция  двух  служб:
МВД и Госбезопасности на высшем уровне  проявлялась  куда  активнее,  чем  в
низах. Однако овчинка стоила выделки. Зверь был на видеозаписях.
   Весин не узнал его сразу. И  не  сразу  не  узнал.  Записи  просматривали
медленно,   очень   медленно,   потом   пролистывали   покадрово...   Нашли.
Аристократичный, импозантный красавец-блондин с живыми, огненными глазами  и
открытой улыбкой был  до  изумления  обаятелен,  располагал  к  себе  каждым
жестом, а если уж он говорил о чем-то, невозможно было не  прислушиваться  к
нему со всем вниманием. Генерал и так прислушивался  -  понять  пытался,  за
кого же Зверь выдавал себя. Честно говоря, не понял. Но сомнений в том,  что
этот человек имел полное право находиться рядом с президентом, у  Весина  не
возникло. А ведь Николай Степанович знал  прекрасно,  что  уж  кому-кому,  а
профессиональному  убийце  совсем  не  место  в  ближайшем  окружении  главы
государства. И не только потому, что там и без него убийц хватает.
   Какова наглость!
   Полностью оправданная. Зверь мог себе позволить выделываться как угодно и
где угодно. Весин сравнивал два портрета: рисованный и отснятый  -  сходство
было несомненным. Одно лицо. И два разных  человека.  Если  брать  отдельные
детали - сходство несомненное. Стоит взглянуть не на детали, а на портреты -
ничего общего.
   Что за чертовщина?
   Как сказал бы покойный магистр: "именно что чертовщина".
   Итак, чтобы поймать Зверя, нужно стать Зверем.
   Аналитики сходили с ума. Не  могли  понять,  кого  же  они  ищут.  Личные
аналитики Николая Степановича, его люди, верные и надежные, как  собственные
руки. Они знали о Звере. Увы, Весин не мог  позволить  себе  роскоши  искать
экзекутора в одиночку. Это магистру все преподнесли на блюдечке. Что бы  там
ни рассказывал Игорь Юрьевич о сложностях в воспитании Зверя,  у  него  было
главное - сам Зверь.  Воспитать  -  ерунда.  Николай  Степанович  готов  был
воспитывать кого угодно, только дайте. Дайте, к чему силы приложить.
   Никто ведь не даст. Те, кто знает о Звере, - найти его не  могут.  А  те,
кто не знает, но, возможно, общается с ним сейчас, - им знать и не положено.
   Стать психопатом без патологий, обаятельным  убийцей,  стать  художником,
техником,   актером,   музыкантом,   режиссером,    психологом,    хирургом,
дрессировщиком, палачом.
   Пилотом.
   Картины заполонили кабинет:  стояли  на  полу,  висели  на  стенах,  были
расставлены на диване и креслах. На всех полотнах было небо. Весин  начал  с
самых понятных работ, с тех, о которых с первого взгляда можно сказать - это
небо. Таким увидит его любой человек, кто не поленится просто поднять  глаза
и взглянуть, что же там, наверху. Сырые, беременные дождями тучи; острая  до
боли в глазах,  бездонная  синева;  заспанные  взгляды  звезд  сквозь  кисею
вечерних сумерек; небо над городом, небо над морем, небо в горах, в лесу,  в
степи. Небо севера и небо юга. Небо, небо, небо...
   Потом Николай Степанович разглядел небо изнутри.
   - Это бред какой-то, - покачал головой один из  психологов,  когда  Весин
показал ему картины, - причем, знаете, бред даже  не  шизофренический.  Хотя
впечатляет. Очень. Я не специалист, но... Впрочем, вас ведь  интересует  мое
профессиональное мнение, так я повторю: тот, кто писал это, наверняка болен.
   Поначалу генерал готов был согласиться.
   Одно из полотен не давало покоя. Непонятное, дикое, оно с первого взгляда
даже ассоциаций четких не  вызывало,  где  уж  там  разобраться,  что  хотел
написать художник. Черное. Сизое. Синее. Белое. Еще какие-то цвета,  точнее,
оттенки  -  Весин  и  названий  им  не  знал.  Они  были  звонкими,  ясными,
прозрачными, ледяными. Сердце, стоит взглянуть один раз, екает и  обрывается
в пустоту. Дух захватывает. А отчего - непонятно.
   Будь у Зверя хоть  малейшая  склонность  к  абстракционизму,  генерал  не
задумываясь отнес бы картину в этот разряд. Но ведь не было. Экзекутор писал
то, что  видел  своими  глазами.  За  исключением  убитой  девочки,  которая
взрослела и менялась лишь в его воображении.
   А полотно - мгновенный яростный просверк слепящего света. Небо, хохочущее
в лицо раскатами грома. Гроза.
   ... Он летает в грозовом фронте. Так-то вот...
   - Так-то вот, - повторил генерал-майор, не поняв еще, что начинает видеть
и понимать так, как никогда раньше не  умел  и  даже  не  думал,  что  такое
возможно.
   Он всего лишь хотел стать Зверем. Чтобы знать,  где  и  как  искать  его.
Найти убийцу - это ведь так естественно для главного полицейского страны.

***

   Неловкости в отношениях, вполне объяснимой после неожиданного откровения,
не возникло. Что было, впрочем, понятно. Откуда бы ей  взяться,  неловкости,
когда человеку, с которым был откровенен, раз по сто на дню жизнь доверяешь?
   Кое-что, правда, изменилось. Дитрих отметил, что Зверь начал называть его
Готом, вместо безличного "майор", которым обходился с самого начала.
   Подумалось с легкой насмешкой, что его наконец-то признали  за  человека,
перестали считать машиной для принятия решений. Прогресс  налицо.  Знать  бы
еще, с чего вдруг такая милость?
   После первой сброшенной бомбы, которая - ох не  рассчитали  с  зарядом  -
выгрызла в одном из островов не предусмотренную природой лагуну, вылетели аж
четыре бластофита. Причем вылетели,  мерзавцы,  все  разом.  Надо  полагать,
встретились в условленном месте. У самих бластофитов на такое в жизни мозгов
не хватило бы, если у них вообще были мозги, но, принимая во внимание теорию
Зверя относительно разумности всей планеты,  чего-то  подобного  можно  было
ожидать.
   Хотя, откровенно говоря, не ждали.
   Даже одного бластофита убить - это не игрушки. А уж четырех!
   В общем, в этот день решили больше не летать. Заодно и выспались. Гот  не
мог ручаться, но ему казалось, что бой против  четырех  "веретенок"  вымотал
даже Зверя. Если он вообще умеет уставать. Должен по  идее-то.  Не  железный
ведь в самом деле.
   А Зверь опасался нового нападения на буровую.  Пресловутое  чутье  ничего
ему не говорило, но сержант маялся бездельем, спать явно не собирался и даже
обрычал по связи Лонга, оставленного Готом на плато  в  качестве  временного
командира. Тот имел неосторожность вместе с докладом передать для  господина
сержанта персональный привет от Улы. Лонг, кажется, слегка испугался. Раньше
Зверь никогда и ни на кого не рычал. Не по делу, во всяком случае, не рычал.
   - Как думаешь, - спросил его Гот, выслушав доклад Лонга и отключившись, -
пара сотен отжиманий пойдет тебе на пользу?
   - Произвол, - неуверенно пробормотал Зверь.
   - Это и есть служба, сынок, - наставительно заметил Дитрих.
   Зверь сообщил, что теперь ему есть над чем подумать, и убрался на верхнюю
палубу. К вертолетам поближе, надо полагать. Или от начальства подальше. Кто
его разберет?

***

   Вышка  покачивалась  едва  заметно.  Здесь,  наверху,  это   можно   было
почувствовать. При  желании.  Так  качаются  высотные  дома.  Если  жить  на
последнем этаже - это  ощущаешь  постоянно.  Привыкаешь,  впрочем,  довольно
быстро. И только вернувшись  домой  после  долгой  отлучки,  какое-то  время
чувствуешь себя странно.
   Домой.
   Один  из  домов  как  раз  и  занимал  два  верхних   этажа   стометровой
башни-небоскреба. Другой, терем-теремок в лесу, сгорел.  Третий  дом  был  у
моря. Маленький. Из белого камня. Там хорошо было рисовать. Волны шумели так
же, как здесь. Еще был  пустой  поселок,  потерявшийся  в  казахской  степи.
Грустное место. Люди жили там когда-то, а потом уехали.  Дома  тосковали  по
хозяевам, плакали по ночам. Зверь любил убивать там. Но делал это не  часто.
Только в годовщину смерти Маринки.
   Смерти. Ха!
   Сначала он убивал рыбаков, пастухов  и  охотников.  Убивал  и  скармливал
волкам. Потом... начал меняться. Научился сам становиться волком.  Это  было
интересно. И весело. А серые  бродили  за  ним,  как  ласковые  собачонки...
Сколько же людей погибло в том санатории? Не считал. Может быть, зря.
   Жаль, что слушались его только теплокровные. Здесь, на  Цирцее,  было  бы
намного проще, умей он приказывать насекомым или рептилиям. Ну да, а уж  как
хорошо было бы, если б их жизни годились в пищу!
   Джокер  как-то  управляется  с  джунглями.  Он   договаривается,   а   не
приказывает, может, поэтому у него получается? Нет, вряд ли.  Джокер  просто
другой. Совсем. Он Зверю полярен. Интересно, если отдать ему чужую боль, что
получится?
   Волны шумели внизу. Небо стало  низким,  белым,  потом  потемнело.  Стена
дождя, вроде бы далекая, вдруг  оказалась  совсем  близко.  Еще  было  время
убраться в ангар, к "Мурене", но Зверь пренебрег. Ничего  опасного  дождевая
вода с собой не принесла,  ни  тебе  кислоты,  ни  хотя  бы  бактерий  каких
болезнетворных, так отчего прятаться? Он остался сидеть  на  палубе,  только
поежился слегка, когда тугие капли радостно и громко забарабанили по  плечам
и спине, разлетаясь брызгами от  пластинок  легкой  брони.  Посидев  немного
просто так, радуясь уже оттого, что может себе  позволить  сидеть  и  ровным
счетом ничего не делать, да еще и промокнуть при этом, Зверь встал и пошел к
перилам.
   Холодная вода брызнула за воротник.  Почти  забытое  ощущение.  Зябко.  И
чуточку смешно.
   Море из синего стало серым. Волны  бились  об  опоры.  Красиво.  Было  бы
славно нарисовать все это, но... Чего  Тихий  не  умел,  так  это  рисовать.
Значит, нельзя. От образа  уже  почти  ничего  не  осталось,  но  увлекаться
переменами не стоит.
   Зверь представил себе реакцию Пенделя или Пижона на сообщение о том,  что
он не имеет к Азамату  никакого  отношения...  Нет,  нельзя  сказать,  чтобы
совсем никакого, - все-таки он убил Тихого.