мягком, обнимающем, как живое, кресле.
   И первый удар - по легкой тележке с блюдами, отец Алексий нанес ногами.
   Дальше пошло само.
   Зверь качнулся в сторону. Быстрый парень, быстрее, чем может  показаться,
пока не видишь его в деле. Тележка, что должна была ударить, если не в  пах,
то хотя бы где-то близко, заставить нагнуться, прокатилась к дверям.  А  вот
струя одеколона попала в  глаза.  Зверь  зашипел  от  боли.  Он  должен  был
схватиться за лицо. Поднять руки.  Естественный  человеческий  жест.  Вместо
этого убийца ударил. Вслепую. И в первый раз  он  не  попал.  Твердый  кулак
просвистел, едва-едва коснувшись скулы отца Алексия. А  священник  уже  бил.
Снизу, в область между носом и верхней губой. Он ни на секунду не задумался,
что так людей убивают. И он-то не промахнулся. Только вот  Зверь  словно  не
почувствовал удара.
   Мир вокруг взорвался. Полыхнуло алым и потемнело  в  глазах.  Потом  было
тихое жужжание за пределами видимости, холодная влажная  ткань  на  лице,  и
ныла челюсть.
   Отец Алексий коснулся языком зубов. Нет. Не  шатались.  А  казалось,  что
сейчас выпадут все.
   Он лежал на диване, и Зверь, сидящий рядом, улыбался:
   - И все-таки, почему христианин?
   Ударить бы сейчас, но тело отказывалось повиноваться.
   Губы... губы Зверя и вообще вся область, куда пришелся удар, должны  были
превратиться в кровавую кашу. Да что там, вообще все  вышло  наоборот.  Ведь
это Зверю положено было лежать. А ему, отцу Алексию, если оставлять все  как
есть, полагалось бы сидеть рядом с ним, обрабатывая раны. Но на лице  убийцы
не осталось ни следа. Словно и не  случилось  только  что  короткой  бешеной
стычки.
   Священник одними глазами проследил,  как  Зверь  смочил  чем-то  марлевый
тампон. И снова ласковая прохлада на скулящей от боли челюсти.
   - Ах да! -  Убийца  поморщился  досадливо,  заглянул  в  глаза  пленнику,
глубоко заглянул, словно в душу пытался проникнуть:
   - Вы можете говорить.
   - Разве что с  трудом,  -  осторожно  произнес  отец  Алексий,  мимоходом
удивляясь странному чувству, словно говорить ему и вправду позволили  только
сейчас. И стоит ли говорить? Разговаривать с этим... Впрочем, найти  в  себе
ненависти или хотя бы презрения не получалось. И  надо  бы  порадоваться,  -
ведь действительно не подобает христианину, тем более священнику, ненавидеть
или презирать своих врагов, но  вместо  радости  было  смутное  недовольство
собой. - Чтобы понять, нужно верить. - Он вспомнил наконец о вопросе  Зверя.
- В того единственного Бога, который создал нас и весь мир. В Бога,  который
всех нас любит и хочет, чтобы мы были достойны этой любви.
   - Угу. - Зверь кивнул и сменил тампон, - Убедительно. Бога не выбирают.
   Боль понемногу отступала. Стихло и жужжание. Открылась и тихо затворилась
дверь.
   - Пылесос, - объяснил убийца. -  Ковер  чистил.  М-да,  а  меню  придется
пересмотреть: жевать вы теперь вряд ли сможете. Значит, так, святой отец,  я
полагаю, вам совсем не  интересно  будет  провести  оставшееся  время,  лежа
пластом. Да и кормить вас с ложечки кажется мне не самой удачной идеей.  Так
что после моего ухода вы снова сможете двигаться. Но поверьте, лучше бы  вам
не повторять своих рискованных фокусов. Я знаю, что вы  хороший  боец,  и  я
знаю, что я лучше, понимаете?
   - Понимаю, -  произнес  отец  Алексий.  Что-то  брезжило  на  самом  краю
сознания. Какая-то мысль... ухватить ее не  получалось.  Двигаться...  снова
сможете двигаться... И руки. Чуткие, гибкие, очень красивые руки... - Мы уже
начали разговаривать, так, может, стоит продолжить?  Заглядывайте  в  гости.
Этак по-соседски. У меня ведь здесь даже книг нет.
   - Хотите что-нибудь почитать? - предупредительно поинтересовался Зверь.
   - Я предпочел бы с кем-нибудь побеседовать. Поскольку выбирать  особо  не
приходится, единственным собеседником можете стать вы.
   - Если это вас развлечет. - Убийца пожал плечами. - В любом случае сейчас
я принесу вам поесть, потом рекомендую отдохнуть. Синяка быть не должно,  но
к вечеру снова может разболеться.
   - Уж поверьте, что наличие или  отсутствие  синяка  волнует  меня  меньше
всего.
   - Ну да. Под бородой не видно.
   Когда Зверь вышел, священник вздохнул и попытался сесть.
   У него получилось.
   День уступил место вечеру. Как и предсказывал Зверь, челюсть снова начала
болеть. Так что вместе с  ужином  обаятельный  убийца  принес  отцу  Алексию
какое-то зелье в бутылочке и несколько марлевых тампонов.
   - Подержите с полчасика. Это снимет боль. Иначе не заснете.
   Его заботливость изумляла. Так же, как и спокойное дружелюбие.
   - Я правильно понял, что вы собираетесь меня убить? - спросил  священник,
осторожно  прихлебывая  горячий,  крепкий   чай.   Зверь   сидел   напротив,
разглядывал небо сквозь узкое окошко.
   - Правильно.
   - В таком случае к чему это? - Отец Алексий показал на бутылочку.  -  Так
ли важно мое самочувствие, если жить мне осталось два дня?
   - Конечно, важно, - убийца перевел взгляд на собеседника. - Мне  хотелось
бы видеть вас бодрым и полным  сил.  Слабая  жертва  очень  быстро  сдается.
Покоряется. Прекращает борьбу. Это плохо. Смерть должна приходить  медленно,
неспешно, страшно. Вы будете драться до конца, отдавая себя по  капле,  и  в
каждой этой капле будет вдесятеро больше силы, чем  в  разом  отнятой  жизни
какого-нибудь перепуганного ничтожества.
   - Значит ли это, - спокойно произнес  священник,  -  что  вы  собираетесь
убивать меня медленно?
   - Значит,  -  кивнул  Зверь.  -  Есть  определенный  набор  правил,  и  я
придерживаюсь их по возможности. Ваша смерть затянется на  несколько  часов.
Полагаю, вы пройдете, умирая,  все  стадии  от  ненависти  до  отчаяния,  от
сопротивления до рабской покорности. В конце концов, вы разуверитесь даже  в
своем Боге.
   - Неужели?
   - Мне нравится ваша ирония, - черные глаза убийцы  потеплели,  -  и  ваша
вежливость. Но, помнится, даже Христос незадолго до смерти  упрекал  Бога  в
том, что тот оставил его. Жаль, не было  на  Голгофе  никого,  кто  смог  бы
оценить это.
   Отец Алексий покачал головой:
   Нынче немодно богохульствовать.
   - Убивать священников тоже не в моде. Но ведь кто-то должен.
   - Зачем?
   - Зачем священников или зачем именно вас?
   - Ну, на меня, полагаю, выбор пал совершенно случайно.
   - Случайно ничего не делается. - Зверь разглядывал своего собеседника так
же внимательно, как утром. - Я же сказал, что  вы  жертва.  Жертва  моя,  но
убить вас я собираюсь по приказу того, кому служу.
   - Сатана! - Отец Алексий откинулся в кресле. Рассмеялся  чуть  слышно.  -
Подумать только, а я спрашивал, кто ваш хозяин! Как  вы  сказали  тогда?  Он
далеко, и я вряд ли с ним встречусь?  Ну  конечно.  Теперь  понятно,  почему
священники. И прозвище ваше... Послушайте, но это же  детство.  Сколько  вам
лет, Зверь?
   - Конечно, детство, - спокойно улыбнулся Зверь. - Дьяволу все равно, кого
убивают, как убивают и убивают ли вообще. Но многие  верят,  что  ему  нужны
смерти, особенно смерти тех, кто служит тому, другому.  А  я,  уж  поверьте,
получаю свой маленький кусочек радости от хорошо выполненного убийства.
   - Обыкновенный садизм, - понимающе  кивнул  священник.  -  Взращенный  на
почве какого-нибудь застарелого комплекса.
   - Надо полагать, - легко согласился Зверь, -  Я  иногда  пытаюсь  понять,
откуда что взялось. Но, знаете, это довольно слабая зарядка для ума.  Слабее
даже, чем устный счет.
   - Не боитесь?
   - Чего?
   -  Вы  признаете  существование  Сатаны,   следовательно,   признаете   и
существование ада. Что ждет вас после смерти?
   - Да уж не то, что вас. - Зверь задумчиво опустил взгляд. -  И,  конечно,
если бы все жертвы были такими шустрыми,  как  вы,  святой  отец,  я  бы  не
зажился. Однако мне везет. Просто безобразно везет, и вы сегодня столкнулись
с этим на практике, не так ли? Так что проживу я  еще  долго.  И  достаточно
счастливо.
   - А потом придется платить.
   - Так ведь потом. Какое чудное  средневековье  получается,  не  находите?
Христианский священник пугает ужасами загробной жизни  погрязшего  в  грехах
сатаниста.
   - Большинство грехов - это  соблазны.  -  Отец  Алексий  поставил  пустую
чашку. - И вполне понятно, что люди не находят в себе  ни  сил,  ни  желания
противостоять им. Однако убийство - это не то, что может  привлекать,  и  не
то, без чего трудно обойтись.
   - Слаб человек, - вздохнул Зверь, - А смерть, своя или чужая,  это  самый
большой соблазн, какой только  есть  в  мире.  И  если  уж  прощает  церковь
самоубийства...
   - Простите? - Священник чуть приподнялся в кресле, но  тут  же  опустился
обратно. - Что значит прощает самоубийства?
   - А разве не самоубийство совершил наш финансовый  патриарх?  -  невинным
тоном поинтересовался Зверь. Он словно и не заметил движения  отца  Алексия,
как сидел, так и остался сидеть, - Сам выбрал день и час своей смерти и умер
в срок. А вы, как я понимаю, отпустили ему все грехи. По неведению, конечно,
но отпустили ведь. И похоронят самоубийцу на освященной земле, ведь  так?  И
попадет он в рай... хотя в этом я сомневаюсь, но в любом случае, если  и  не
пустят его на небеса, то уж не за такую ерунду,  как  добровольный  уход  из
жизни.
   - Вы хотите сказать, этот человек...
   - Испортил собственные системы жизнеобеспечения. Да. Именно так.
   - Я не знал об этом, - отец Алексий чуть скривился, - и  отпустил  грехи.
Обмануть священника легко - он  всего  лишь  человек,  -  но  Бога  обмануть
невозможно. А покаяние совершается именно перед...
   - Я вас перебью, простите. - Зверь поднялся. - Время позднее. Спать пора.
Что же до грехов и соблазнов, вспомните лучше, что и вы сами когда-то готовы
были убивать. Да еще как убивать. Ничуть не хуже, чем делаю это я. И сдается
мне, не умерла  в  вас  эта  готовность,  а  просто  затаилась  до  времени.
Спокойной ночи.
   Темно в комнате. Тусклые лунные  лучи  белесыми  потоками  льются  сквозь
узкие окна. Закрыта дверь. Отец Алексий задумчиво  посмотрел  на  скрытый  в
резьбе выключатель. Спать пора. И вправду поздно уже.

***

   Вразуми, Господи!
   Вертится мысль на самом краю сознания. Осознание. Знание. Вот  оно,  тут,
рядом, поймать бы только. Но как тень, что ловится на  пределе  видимости  и
исчезает, стоит присмотреться, как тень мысли...
   Нет ничего. Но ведь было. Поблазнилось?
   Привиделось?
   Вразуми! Господи!

***

   А утро ясное и свежее. Жить интересно и весело. Даже  в  одной  клетке  с
хищным и опасным животным. С человеком. Он тоже мог бы назваться Зверем. Или
его могли так назвать. Что снилось ночью? А что хорошего  могло  присниться,
если этот, там, наверху, взывал  к  своему  Богу  с  отчаянной  страстностью
первохристиан? Убить такого - дело чести, если бы была честь  у  экзекутора.
Дело принципа, если бы были у  него  принципы.  Убить  такого  интересно.  И
полезно. Во всех отношениях.
   Немалая доля отнятой у трех позавчерашних покойников  силы  ушла  на  то,
чтобы устоять на ногах после того удара.  И  еще  больше  на  то,  чтобы  за
несколько секунд залечить разбитые губы. Молодец священник.  Это  додуматься
надо - одеколоном в глаза брызнуть. Впредь тебе, господин палач,  наука.  Не
расслабляйся. Самому-то и в голову  не  пришло,  что  безобидные,  мягкие  и
легкие бутылочки могут быть опасны. Все-то ты расцениваешь  с  точки  зрения
грубой силы.
   Олег закончил разминку. Вымылся.  Позавтракал.  Настроение,  несмотря  на
дрянные сны, было прекрасным. Прожить  сегодня.  А  завтра  вечером  -  все.
Хорошая жертва будет хорошо умирать. И щенки из  "Черного  Ритуала"  пачками
станут валиться в обморок от  страха.  А  те,  кто  не  упадет,  кто  сумеет
почувствовать и принять из его рук чудесный дар чужой смерти,  из  них  люди
вырастут. И новое убийство через месяц. Большое  и  красивое,  как  то,  что
предстоит завтра. А там до дня Всех Святых можно будет  оставаться  в  небе,
сил от двух  церемоний  хватит  надолго.  Если,  конечно,  не  поступит  еще
какой-нибудь внеочередной заказ от магистра... магистр.  Нет,  плохо  пахнет
это дело. Разумом не понять, чутье звериное, Звериное, покою не дает.
   Но ведь как раз в этом и дело.
   Испугаешься сейчас, так и  останешься  на  всю  жизнь  человеком.  Будут,
конечно, бояться. И нуждаться в тебе отчаянно тоже будут. Но  при  всем  при
том будут и знать, что ты, экзекутор, так  же  слаб,  как  все  другие.  Что
сердце у тебя есть и душа какая никакая.
   Пройти Посвящение, что  ли?  Продаться  с  потрохами.  Интересно,  сам-то
магистр верит во все эти  глупости  с  продажей  души?  Верит  не  верит,  а
уговорить пытается. Зачем, интересно? Хочет, чтобы убийца его  прикормленный
ручным стал? Нет уж. Много чести. Понять магистр не может,  что  палачу  без
него так же, как и ему без палача, не прожить.
   Смерти нужны. Кровь нужна. Четырежды в году - это как минимум, а  сколько
еще убийств промежуточных, быстрых, почти незаметных.  И  еще,  нередкие  во
время  церемоний  смерти  тех,  кто  приходил  в  Орден,  чтобы   разнюхать,
разведать, рассмотреть и рассказать не там, где  следует,  и  не  тем,  кому
стоит знать слишком много. Не так-то легко будет  утолять  голод,  когда  не
окажется к услугам экзекутора всего прекрасно отлаженного механизма  Ордена.
Без сети "нор", без смены машин, без надежного прикрытия, долго ли  проживет
такой наркоман?
   Долго. Положа руку на сердце - достаточно  долго.  Потому  что  есть  уже
свое. Не столь могучее, не столь широко раскинутое, но есть.  Однако  лениво
ведь. Лениво.

***

   Утро ясное и свежее. Голова почти не болит. И челюсть как новая.  А  ведь
Зверю ничего  не  стоило  переломать  ему  все  кости.  Интересно,  кто  это
придумал,  что  большой  парень  всегда  уделает  маленького  парня?  Шутник
какой-то, не иначе.
   Сатанист.  Глупо-то  как.  И  как  страшно.  Отец  Алексий  знал,  что  в
большинстве случаев сатанизм - забава для детей. Многие проходят через  это,
но почти все излечиваются рано или поздно. Есть вещи куда  более  серьезные,
интересы куда более  жизненные.  Разумеется,  встречаются  люди  больные,  с
насквозь прогнившей душой, находящие  какое-то  извращенное  удовольствие  в
служении злу.
   В изуверских убийствах.
   И, конечно, были, есть и будут люди, которые строят свое благополучие  на
чужой искренней вере. Люди, отбивающие хлеб у церкви.
   Отец Алексий закончил  отжиматься  и  отправился  по  комнате  на  руках,
машинально считая шаги. Если быть честным с самим собой,  то  действительно,
церковь занималась примерно тем же самым. Так повелось от века.  Православие
жило за счет подаяния и милостыни. Но церковь  и  отдавала  сторицей.  И  не
только в трудные для Отечества годы. Сколько пожертвований  получили  школы,
больницы, дома престарелых и детские приюты...
   Приюты...
   "Оправдываешься?" - ехидно поинтересовался священник сам у себя.
   И мысль ускользнула. Так же, как ускользала всю ночь.
   Убийство. Убийство... Господи, он ведь  действительно  готов  был  убить.
Тело действовало само, без проблеска  мысли.  Делал,  как  учили.  И  сейчас
холодными мурашками по телу запоздалый страх. А  если  бы  убил?!  Как  быть
тогда?
   О том, что его самого смерть ждала буквально на следующий день, священник
не забывал ни на миг. Спасти себя было необходимо, но не ценой чужой  жизни,
пусть и жизни убийцы Смерть -  таинство  страшное  и  великое,  и  не  людям
решать, когда и к кому придет она.

***

   В  положенное  время  появился  Зверь.  Привез  завтрак.  Поинтересовался
самочувствием. Спокойный и вежливый, как вчера.
   Отец  Алексий  убедился  уже,  что  в  ванной  не  осталось  ничего  хоть
сколько-нибудь опасного. Кран, да. Кран был поставлен на место  и  прикручен
так, что снять его без инструментов было невозможно.
   - Задним умом медведь умен, - пробормотал  отец  Алексий  вместо  "доброе
утро".
   - Да толку в нем, - вздохнув, продолжил Зверь. - Вы наверняка  придумаете
что-нибудь еще. Целый день впереди. Попробуйте порвать простыни на  веревку.
Если переставить вон то кресло сюда, к дверям, веревку можно будет  зацепить
за его ножки и протянуть у самого пола.
   - Чтобы натянуть, когда вы войдете?
   - Ну да.
   - Ничего не выйдет. Я думал об этом. От моего кресла до того  места,  где
вы  споткнетесь,  слишком  далеко.  А  вчерашняя   моя   попытка   нападения
убедительно доказывает бесполезность прямой атаки даже  с  расстояния,  куда
более близкого. Кстати, ведь я вас ударил. Как же получилось, что на вас  ни
царапины?
   Зверь покачал головой:
   - Все разговоры после ужина. Вам принести что-нибудь почитать?
   - Не хочу показаться банальным, но, может быть,  здесь  найдется  Библия?
Или вы таких книг не держите из принципа?
   - Отец  Алексий,  -  укоризненно  протянул  Зверь.  -  За  кого  вы  меня
принимаете? Не могу сказать, что священное писание - моя  настольная  книга,
но уж для вас-то найдется экземпляр. Правда, без обложки. Очень она  твердая
и тяжелая. Это ничего?
   - Без обложки, это не страшно,  -  в  тон  убийце  ответил  священник,  -
главное, чтобы без порнографических картинок между страницами.
   - Хм... - Зверь, уже стоящий в дверях, задумался. -  Удивительно,  почему
Библия с порнографией пришла в голову вам, а не  мне?  Ладно,  принесу.  Без
обложки и без картинок.

***

   Ветхий завет выучен уже, казалось бы, наизусть. Сколько же  можно  читать
его и перечитывать, пытаясь открыть для себя что-то новое? До бесконечности,
наверное. Особенно сейчас, когда  горячим  нетерпением  налито  тело.  Когда
хочется бить и убивать... как это страшно все-таки. Непривычно,  но  кажется
почему-то таким естественным.
   Очень важно понять, как случилось, что удар, который должен был  если  не
убить, то хотя бы оглушить надолго, не нанес ни малейшего вреда.
   И не менее важно найти оправдание  этой  своей  готовности  лишить  жизни
другого человека.
   "Око за око".
   Были  времена,  когда  священники  сражались,  как  солдаты.  Погибали  и
убивали. Значит ли это, что сейчас,  здесь,  спасая  свою  жизнь,  он,  отец
Алексий, может убить, чтобы выжить?
   В общем, да. Допустимо убийство ради спасения близких или себя самого. Но
невозможно служить после пролития крови.  Литургия  -  важнейшая  из  служб,
становится недоступна.
   И, по правде сказать, убивать конкретного человека, этого  самого  Зверя,
спокойного, обаятельного, дружелюбного, не хотелось  совсем.  Это  нежелание
исчезнет, как только вновь дойдет до дела. В бою  очень  легко  забыть,  кто
перед тобой - друг или враг. В бою есть противник, и ты должен победить, или
победят тебя. Должен убить, или тебя убьют.
   Что же смущает?
   За что так упорно цепляется разум, что за мысль не дает покоя?
   Неприметная внешность.
   Не столь уж и неприметная, если приглядеться внимательно. Очертания  рта:
короткая,  словно  срезанная  верхняя  губа.  И  четко  очерченная   нижняя.
Подбородок выпирает вперед, вызывающий, но не тяжелый, тонкая  переносица...
Где он видел это?
   Позабыв о книге, отец Алексий сорвался с места и влетел в ванную комнату.
   Зеркала. Пластиковые, намертво впаянные в стены. Их не разбить, а значит,
нельзя использовать как оружие. Но не оружие нужно было сейчас священнику.
   Выворачивая шею, скашивая глаза, он пытался разглядеть  себя  в  профиль.
Потом сообразил, открыл зеркальную дверцу шкафчика и встал так, чтобы видеть
свое отраженное лицо в большом зеркале на стене.
   Борода мешала, конечно. Борода и усы. Но не настолько мешали  они,  чтобы
не разобрать те же самые очертания губ, почти такой  же  подбородок  и  нос.
Типичные. Вызывающе-монголоидные.
   - И руки, - усевшись на теплый пол ванной, пробормотал отец Алексий.
   Тонкая кость, характерная для семитов, некоторых  африканских  народов  и
монголоидов. В Звере не было ярко выраженных семитских черт.