ки. И стрелок он классный. А Пижон  утверждает,  что
на гражданке Зверь был гениальным математиком. И командир  из  него  хороший
мог бы получиться... Многовато для одного человека. А уж  для  десантника  и
вовсе перебор.
   И Ула на Зверя смотрит странно. Точнее, Зверь себя странно ведет,  и  это
Улу, кажется, ставит в тупик. А сержант на буровую сбежал.  Можно  подумать,
это ему поможет. Вообще непонятно, чего он отбивается? Верность своей... как
ее там? Альфия? Что-то вроде. В общем, женщине своей  верность  хранит?  Так
глупо это. В экстремальных условиях и мораль  экстремальная.  Как  говаривал
шекспировский Ромео:  "Успокойся,  Джули,  все  поймут".  Все  действительно
поймут. Все и ведут себя так, словно Ула и  Зверь  -  единственно  возможная
пара
   М-да. Что она в нем нашла, интересно?
   Ну, ладно, в начале, когда на Звере  все  держалось,  когда  он  отряд  с
"Покровителя" вытащил, на планету в целости посадил и через джунгли  провел.
Женщинам в критических ситуациях свойственно выбирать мужчину, который может
обеспечить максимальную безопасность, и вцепляться в него руками  и  ногами.
Но сейчас-то ситуация нормализовалась. Зверь уже не командир. И не делает он
ничего особенного. Занимается скучнейшей работой на буровой,  с  Улой  ведет
себя так, словно она и вправду такой же боец, как другие, и  ни  намеком  не
дает ей понять, что она существо другого пола.
   Так ведь и Ула о своей женственности словно бы и не помнит. Но все, кроме
Зверя, почему-то понимают, что в лагере не двадцать бойцов, а  девятнадцать.
И  одна  женщина,  рыжая,  милая,  всеми  любимая,   строгая,   язвительная,
заботливая.  Все,  кроме  Зверя.  Ч-черт,  человеческие  взаимоотношения   -
область, в которой кто угодно сломает ногу. Сломит, в смысле. Уле же и самой
ничего от Зверя не надо. Вернее, она  так  думает.  Даже  нет,  она  не  так
думает. Она о нем никак  не  думает.  Она  знать  ничего  не  знает,  а  вот
стороннему наблюдателю видно многое. Может, дело во внешности. Женщины падки
на странности, и от Зверя с его тевтонско-монгольской рожей они просто с ума
должны  сходить.  Блондин  черноглазый,  сверхъестественный.   Классификация
такая.
   "Может быть, - Гот  ухмыльнулся,  -  сержант  интересен  Уле  в  силу  ее
профессии? Непредсказуемость генов, сочетание  рецессивного  и  доминантного
признаков в одном флаконе, зависимость проявления шестого чувства от чистоты
крови. Фу, майор. Стыдно должно быть. Из Зверя  вышел  бы  не  самый  худший
ариец, но Азия улыбается из его глаз слишком уж вызывающе".
   Незадолго перед закатом прибыл  грузовик  с  буровой.  Высадил  умотанных
донельзя строителей, забрал сменщиков и снова взлетел, направляясь обратно к
морю. Два грузовых и три легких вертолета  на  двадцать  человек.  Роскошная
жизнь! А еще боевой болид Гота, который, как только  появилась  возможность,
перетащили из джунглей на плато, заправили и поставили в  ангаре  до  лучших
времен.
   Один Ми-40 перевели на постоянное жительство в  ангаре  вышки.  Дважды  в
сутки он курсировал от моря  к  лагерю,  перевозя  строительные  бригады,  а
остальное время активно использовался  на  строительстве.  Второй  грузовик,
собранный, заправленный, готовый к вылету, пока оставался на  плато.  Летать
на нем было некому и некуда, но оставлять машину в виде набора  деталей  Гот
счел непозволительным. Готовый грузовик под рукой лучше  бесполезного  груза
под ногами. Ка-190 без дела не стояли,  обшаривали  хребет,  делали  снимки,
брали пробы для анализов. Чудная наука биология. По состоянию  растений  Ула
делала выводы, никак к растениям не привязанные. Она первая сказала, что под
шельфом залежи нефти. Геологические зонды лишь подтвердили эту информацию  и
указали более точное место. Точно так же отыскались в горах рудные залежи, а
в джунглях к западу от  хребта,  далековато,  правда,  дальше,  чем  морское
побережье, еще  один  нефтяной  пласт.  Впрочем,  вряд  ли  он  когда-нибудь
понадобится.
   Третий вертолет, собственно "Мурену" - так теперь называли только  ее,  -
Зверь уволок на буровую. Точнее, это "Мурена" уволокла Зверя. Началось все с
того, что с вышкой прервалась вдруг связь. Гот отправил  своего  заместителя
выяснить, что случилось. Зверь улетел. Связь наладилась сама по себе -  Кинг
сказал потом, что  мешали  атмосферные  помехи.  А  ожившая  рация  сообщила
голосом Пенделя, что "Азамат здесь останется, мы кое-что придумали".
   Зверь не вернулся. И вертолет не вернулся.  Пусть.  Не  оставлять  же,  в
самом деле, пилота без машины. Из десантника, конечно,  в  жизни  пилота  не
сделать,  но  у  этого  должность  официальная  так  называется.   Гот   сам
распорядился. Никто за язык не тянул.
   Сержант, легок на помине,  вышел  на  связь  почти  сразу  после  отбытия
грузовика Будничным голосом сообщил.
   - Майор, завтра с утра буровая начнет работать. Запуск в пять часов.  Так
что можешь строительную группу переназначать на другие задания.
   - Яволь, - Гот кивнул, как будто Зверь мог его видеть. - Завтра с утра  я
буду на вышке.
   - Да, сэр, - ответил сержант с легким удивлением. Явно  не  понял,  зачем
командиру  срываться  из  лагеря  и  лететь  за  три  сотни  километров   на
автоматическую буровую. Да и где ему понять? Это  для  Гота  нефть  означает
возможность летать. А для остальных здесь она  просто  продукт,  необходимый
для человеческой жизнедеятельности. Каждому свое. Но лучше быть  на  буровой
во время запуска. Самому увидеть, лично убедиться в том, что  все  идет  как
нужно.
   Суеверия?
   Почему бы нет? Да к тому же давненько не появлялось  повода  подняться  в
небо. Дел и на земле хватало.

***

   Если на буровой работа шла  круглосуточно,  то  на  плато  придерживались
нормального режима. Так что утром, когда  майор  вышел  из  жилого  корпуса,
лагерь был непривычно безлюден.
   Лишь двое часовых откозыряли сонно, даже  не  пытаясь  сделать  вид,  что
сохраняют бдительность. Начальство заметили - уже хорошо. Пятый час  утра  -
поганое время. Спать хочется до дрожи в коленках, и нельзя. Охранять надо.
   Джокер давно уже научился безошибочно предсказывать, когда  именно  будет
нападение. С тех пор  Гот  время  от  времени  испытывал  желание  придушить
пигмея. Все остальное время он боролся с настоятельной потребностью  удавить
Зверя. Эти двое с ослиным упрямством отказывались объяснять,  откуда  и  как
получают информацию. Душить или  давить,  что  того,  что  другого  было,  к
сожалению,  нельзя.  Пока  они  живы,  люди  в  лагере  чувствуют   себя   в
относительной безопасности. А со смертью того же  Джокера  ситуация  здорово
осложнится. Во-первых, неизвестно будет,  когда  и  куда  можно  соваться  в
джунглях. Во-вторых, непредсказуемыми станут атаки  на  плато.  В-третьих...
в-третьих, мертвый Джокер, да и Зверь, если уж на то пошло, совершенно точно
не смогут объяснить что бы то ни было.
   Обидно.
   В  ближайшие  три  дня  нападений  не  ожидалось,   но   охрану   лагеря,
естественно, никто не отменял.
   Гот, стараясь придать  сонному  взгляду  хоть  сколько-нибудь  строгости,
ответил на приветствие часовых. Не удержался и зевнул.
   Еще и зябко... Тропики, называется. Роса на камнях мерзкая - лягушки и те
бы замерзли.
   Зверь, мать его так! Не мог он, что ли, передвинуть запуск хотя бы  часов
на девять утра?
   Не мог, конечно. Все спешит, торопится куда-то.
   Башка, которому пришлось проснуться еще раньше, уже подготовил  к  полету
одну из машин и, кажется, даже успел проснуться. Во всяком случае,  выглядел
он бодрее, чем часовые. Обритый наголо череп в свете  прожекторов  вызывающе
светился.
   - Все готово! - радостно отрапортовал он, едва майор появился на поле.
   - Свободен.  -  Дитрих  поморщился.  Энтузиазм  Башки,  вопреки  здравому
смыслу, нагонял сонливость, - Можешь идти досыпать.
   - Слушаюсь! - Солдат  исчез  раньше,  чем  Гот  успел  пожалеть  о  своей
доброте. Может, стоило отправить его на кухню? Там наверняка нашлось бы  чем
заняться. На любой кухне всегда есть что делать. Это закон  такой.  Мерзкий.
Как большинство аксиом.
   Майор забрался в кабину. Зевнул снова. И помотал головой, стряхивая  сон.
Боевой режим - во всяком случае,  Дитрих  для  себя  называл  это  состояние
именно так - включился, едва  захлопнулась  бронированная  дверь.  Плоскости
земли и неба слились в сферу, сердце сбилось на миг, переходя  на  особенный
"полетный" ритм, и показания приборов превратились в паутину  дополнительных
чувств. Шестое, седьмое, десятое... Что там спрашивал Зверь? Летаешь ли  ты,
майор, только по приборам? Да. Пожалуй, что да.
   А объяснить это пехотинцу ты сможешь?
   Да не поймет пехотинец. Любой другой пилот и то не понял бы.
   Вот то-то же. Стоит ли, в таком случае, ожидать  понятных  объяснений  от
Джокера или того же Зверя? У них свой боевой режим.
   Ладно. Пора.
   Прямо с места, без разбега, вертолет рванулся в небо.
   Прежде, чем направиться навстречу солнцу, Гот сделал  круг  над  лагерем.
Без особой необходимости,  просто,  чтобы  взглянуть  сверху  и  лишний  раз
удостовериться, что все сделано правильно и смотрится хорошо. Горный хребет,
протянувшийся почти строго с юга на север, к далекому морю, с  такой  высоты
трудно было воспринять как единое целое. Скалы подавляли: хотелось подняться
выше, чтобы не чувствовать себя  слишком  уж  маленьким,  а  свою  машину  -
хрупкой и нелепой. Раньше почти не приходилось летать на малых высотах, и уж
тем более не приходилось летать между скал, зданий, стен каньонов.  Болид  -
не вертолет. Болиду место нужно. В небо повыше, а того лучше - в космос. Там
просторно, есть где развернуться. Там и скорости не те,  что  здесь,  внизу.
Ладно. И на вертолетах люди летают.
   Два жилых корпуса, между которыми скромно вклинился камбуз, стояли  вдоль
ровной скальной стены, настолько близко к ней, насколько это было возможно.
   Лис  блеснул  геологическим  образованием,   незаконченным,   но   вполне
достаточным, чтобы знать, что делаешь, и заверил: рядом  со  скалами  вполне
безопасно. В смысле, сверху ничего не свалится, камнепада не случится, и  от
перепадов  температур  горы  в  самый  неподходящий  момент  не  расколются.
Безопасно так безопасно. С точки  зрения  обороны  лагеря  место  для  жилых
корпусов было идеальным.
   Под прямым углом к одному из них примыкала лаборатория, где  обосновалась
Ула. Короткий шлюз  между  двумя  зданиями  был  обычно  перекрыт.  Желающих
сунуться в него все равно  не  находилось.  Заглядывать  к  Уле  без  особой
необходимости народ избегал - кто ее знает, что она там у себя  делает?  Еще
надышишься  ядом  каким  или  заразу  подхватишь.  Биологи,   они   же   все
ненормальные. Им только дай повод для  эксперимента  -  мигом  из  бойцов  в
образцы определят.
   В смежный с лабораторией корпус лазарета  тем  более  не  совались.  Пока
Резчик был жив, к нему забегали, разумеется, а  вот  после  того,  как  умер
парень... Нечего теперь там делать. И чем дольше так будет, тем лучше.
   Свет прожекторов скорее сгущал утренние сумерки, чем рассеивал их, и  Гот
прищурился, пытаясь разглядеть возле камбуза немецкую скамейку. У них с Улой
стало доброй традицией ужинать там вдвоем. На пленэре, так сказать. С  видом
на плац.
   Пижон вид оценил и заявил, что скамейка однозначно немецкая,  потому  что
никто, кроме немцев, плацем любоваться не может. Пижону много не надо, чтобы
название прилепить Он, кажется, без названий жить не  может  То,  что  Зверь
иногда разделял с Готом и Улой вечернюю трапезу, и Зверь-то немцем  не  был,
Азата ничуть не смутило. А что его, скажите на милость,  может  смутить?  Он
ведь журналист. Скажет как отрежет.
   Ладно, административный корпус, переименованный в рейхстаг, это еще  куда
ни шло. Но обозвать жилой отсек командира "рейхсканцелярией"... И ведь  даже
бить мерзавца бесполезно. Прилипли названия - теперь не отмоешь.
   Гот хмыкнул. Улыбнулся задумчиво.
   Окаймленный с двух сторон корпусами цехов, а  с  третьей  -  неприступной
стеной скал, лагерь выглядел... уютно. Да,  именно  так.  Кому-то,  конечно,
такой  уют  сомнительным  покажется,  но  на  взгляд  Дитриха,  четкость   и
стройность линий, продуманная оборона и, что немаловажно, стерильная чистота
гладкого камня были для уюта необходимыми составляющими. Здесь.  На  Цирцее.
Дома, конечно, можно позволить себе что-нибудь  менее  однообразное.  А  тут
развлечений хватает за пределами периметра.
   Что ж, все хорошо. Пока. Все пока в порядке. И можно подняться выше.  Над
горами. Над планетой. Оторваться от нее хотя бы ненадолго. Не  место  пилоту
на земле, да только куда с нее, проклятой, денешься?

...Утром на плоскости ляжет роса,
   Грянет время "Ч", а пока
   Аэродромная колбаса
   Наполняет ветром бока.
   Ты будешь вторым, ты всегда хотел
   Быть с курносым небом на "ты",
   Твой самолет все летел, летел
   И обломал о звезды винты...

   Хорошо здесь. Ветер. Совсем не такой, как в горах. Море шумит. Алая лента
бликов стелется под солнечный шар. Ни облачка в небе, погода самая что ни на
есть летная, и вместо буйных красок восхода  четкая,  будто  в  мультфильме,
картинка. Небо - синее. Солнце - алое. Только  вода  позволяет  себе  играть
всеми оттенками - от кармина до темной зелени, - то тут то там накладывая на
бегущие волны стремительные, тут же исчезающие мазки красок.
   - Буровая к запуску готова, - доложил Зверь.
   - Очень хорошо. - Гот попытался не улыбнуться, но так просторно  и  свежо
было здесь, между морем и небом, что попытка успехом не  увенчалась.  Пятеро
бойцов старательно хмурились, глядя на довольного командира. Им без  команды
радоваться не полагалось. А хотелось. Вкалывали всю ночь, не жалея ни  себя,
ни строительных роботов. Зверь с самого начала задал совершенно дикие темпы,
в которые укладывались едва-едва,  каждый  день  и  каждую  ночь  подходя  к
пределу, но так и  не  миновав  его,  а  уж  сегодня,  когда  дело  пошло  к
завершению,  сержант  сам  на  своих  людей  диву  давался.  Их  не  то  что
поторапливать не приходилось - их останавливать было впору.
   Нет, он не останавливал. Зачем?
   - Вольно, - негромко скомандовал Гот. Посмотрел на Зверя,  единственного,
кто был сейчас чужд любых эмоций. - Вы отлично поработали, сержант.
   - Благодарю.
   - Запускайте буровую.
   - Есть!
   С вертолетной площадки по узким гремящим лесенкам - в аппаратную, где все
еще пахло сваркой, и этот запах странным образом накладывался на запах ветра
и моря. Мониторы по стенам, вид из камер  наружного  наблюдения,  показатели
приборов, мерно помигивающие столбцы чисел.
   - Вообще-то она автоматическая, - Зверь проследил  на  правление  взгляда
командира, - но эти данные лишними  не  будут.  Кинг  тут  помудрил,  теперь
четырежды в сутки на плато будет приходить отчет о работе систем.  Если  что
не так, станция пошлет экстренный вызов.
   - М-да, - вздохнул Гот, снова оглядев мониторы. Он чувствовал себя старым
генералом, перед  которым  отчитываются  о  работе  нового  боевого  болида.
Доводилось видеть таких начальников. В глазах внимание, в душе  -  смятение.
Ничего из объяснений старый хрыч не понимает, но положение обязывает. И ведь
не виноват генерал в том, что он старый,  что  в  его  время  совсем  другие
машины  были,   а   все   равно   молодежь   между   собой   переглядывается
многозначительно: совсем, мол, дед плохой стал, зачем лезет не в свое  дело,
ведь не летать же ему больше.
   Что-то ухнуло негромко, прервав неприятные размышления, и загудело ровно,
монотонно, слышимое не столько ушами,  сколько  всей  кожей,  сквозь  легкую
пилотскую броню.
   Буровая  начала  работу.  Заметались  по  мониторам  цифровые  сообщения,
запрыгали, переливаясь с десятков в тысячи, с сотен - в единицы. Симпатичные
такие зеленые значки на ровном черном фоне. Ничего не пищит  предупреждающе,
нигде не мигает противный красный сигнал, никто не докладывает о неполадках.
   Получилось. Неужели все-таки получилось?
   - М-мать! - тоскливо произнес Зверь.
   И Гот обернулся к нему, чувствуя, как  подкатывает  к  горлу  ярость.  Не
виноват был  Зверь  в  том,  что  случилось  уже  или  должно  было  вот-вот
случиться, он свою работу сделал,  все  сделали,  что  могли:  из  безумного
ассорти деталей  собрали  нефтяную  вышку,  построили  ее,  запустили...  Не
виноват Зверь, если что-то пошло не так. Но почему он не  промолчал  сейчас?
Честное слово, для него это было бы лучше.
   - Нужно уходить, - сержант смотрел на  один  из  обзорных  мониторов,  на
котором было море, только море, - что-то идет сюда. Оно убьет всех.
   - Уходить, - повторил майор.
   Зверь кивнул молча, все так же не отрывая взгляда от монитора.
   - Проклятая планета...
   - Эвакуация, Гот. Не тяни.
   - Когда оно будет здесь?
   - Скоро. Двадцать минут, может  быть,  полчаса.  Джокер  мог  бы  сказать
точнее.
   - А буровая?
   Глядя на блестящие волны, Зверь пожал плечами.
   - Пойдем, - приказал Гот.
   В грузовой вертолет усаживались быстро, но без суматохи. Радости  уже  не
было, не было и злости, только усталость.  Потом  люди  поймут,  что  восемь
недель адской работы не дали результата.  Потом  осознают,  что  драгоценное
топливо на исходе и неоткуда его пополнять. Потом... Все потом.
   Ми-40 оторвался от площадки и пошел в сторону гор, тяжело набирая высоту.
   Гот сидел в своей машине,  бездумно  касаясь  пальцами  штурвала.  Он  не
спешил взлетать. Он не собирался уходить,  пока  не  увидит  своими  глазами
"это", тварь или что там придет, чтобы убивать.
   Зверь стоял около "Мурены". Молча. Смотрел на море.
   - Ты-то чего ждешь? - спросил Дитрих.
   - Тебя, - сержант не обернулся.
   - Лети на плато.
   - Оно большое, - вместо уставного "слушаюсь", произнес Зверь, - оно такое
большое, что не сможет плыть здесь. Значит,  оно  придет  по  воздуху.  Надо
уходить, майор. Пока не поздно. Пока мы не увидели его.
   - Увидим и уйдем. Думаешь, оно, чем бы оно ни было, догонит вертолет?
   В первый раз за все время разговора  Зверь  посмотрел  на  командира.  И,
кажется, улыбнулся:
   - Разве в этом дело?
   Все-то он понимал, скотина. Лучше, чем сам Гот понимал. Но откуда? Откуда
ему знать, как чувствует себя лишенная крыльев птица?
   Сержант подошел  к  орудийной  установке,  прильнул  глазами  к  прицелу.
Щелкнул пальцами, подзывая Дитриха. Тот выругался по-немецки, но подошел.
   - Смотри, - сказал Зверь, уступая место.
   Гот посмотрел. И увидел.
   Далеко  в  небе,  высоко  над  морем,  кажущееся  на   таком   расстоянии
неподвижным,  висело  веретено.  Или  очень  длинная  сигара.  Длинная?  Гот
посчитал - в "сигаре" получалось не меньше полусотни метров. Может, прав был
Зверь и стоило улететь. Пока еще можно было Пока еще...
   Уже нельзя. Глупая какая смерть. Но  лучше  уж  так,  чем  оставаться  на
земле, задыхаясь от недостижимости неба.
   - Уходите на  плато,  сержант,  -  приказал  Гот,  направляясь  к  своему
вертолету.
   - Леденящее "Вы", - насмешливо прокомментировал Зверь, и ухмыльнулся:
   - нет. Не впечатляет.
   - Пойдешь ведомым. -  Дитрих  уселся  в  кресло,  надел  шлем,  захлопнул
бронированную дверь.
   Он видел, как Зверь молча кивнул и забрался в "Мурену". Два  сумасшедших.
Один-то ладно, пилот, какой с него спрос? Но второй! Зачем ему это?!
   Вертолеты сорвались с башни.

   Ты не гляди, не гляди назад,
   Покидая сей хмурый край.
   Утро встает, ты его солдат,
   Твое дело - "Drum links, zwei, drei".
   Пусть только пыль и тлен впереди
   Да пустые шкуры гадюк,
   Но там рожденные, чтоб ползти,
   Косяками летят на юг.

   Две пули, идущие в цель. Стремительные, злые,  неотвратимые.  Две  хищные
твари. Воздух расступался испуганно давал дорогу  и,  со  вздохом,  смыкался
позади Вертолеты неслись сквозь покорное небо.
   А тварь впереди это небо проламывала. И солнечные лучи отражались  от