ли с таким нетерпением, что даже переспросили:
     -- ЭТО ТОЧНО вы?
     --  Да,  это  я, "Кобра",-- перешел с  цифрового  позывного на условное
обозначение   группы  подполковник.--  У   нас  один   "двухсотый"   и  один
"трехсотый".   Срочно   нужна   медицинская  помощь.  Высылайте   немедленно
"вертушку" в квадрат двадцать один.
     -- Повторите квадрат. -- Двадцать один.
     -- Далеко ушли.  Господи, при  чем  здесь  далеко или близко! Ушли  так
ушли, радовались бы, а не удивлялись!
     --  Вас понял,--  словно  почувствовав  раздражение командира  "Кобры",
заторопилась  с  конкретикой  Москва.-- Собирайтесь все вместе,  вас заберут
сразу всех. Собирайтесь вместе.
     Хорошо. Ждем. ...
     Командира вертолетного полка звонок из
     штаба  армии  застал  за  "пулькой".  Расписывали  вдвоем  с  комбригом
спецназа.  Собственно,  тот,  прибывший в  Чечню совсем  недавно,  и  научил
вертолетчика игре в  преферанс.  Впервые за вечер летчик вел  в счете,  и на
зуммер рации оглянулся недовольно.
     Еще более  недовольно  выслушал приказ. Да, наверняка отдавался приказ,
потому  что  полковник отвечал  "есть",  а  затем впился взглядом  в  карту,
всунутую  в  планшетку.  Квадрат,  который  требовался,  находился  на самом
изгибе, в стороне от  основного  района  боевых действий, и это тоже вызвало
недовольство вертолетчика.
     -- Есть, -- в  последний раз подтвердил он штабу, что задание  принято.
Спецназовец начал вставать из-за раздвижного походного стола,  но  полковник
умоляюще  попросил  его  не  трогать  колоду и  записи: --  Я  только  отдам
указания.
     -- Кто вспомнил и по какому поводу?
     -- Помнишь,  после обеда летали на так  называемую  похоронную  команду
милиции, искали наемников? Снова объявились.
     --  Живучие,  шакалы. Вы  же  их так  колошматили, что  у  нас ложки  в
котелках звенели.
     --  Вроде один ранен,  один убит. А  сейчас  по-  лучили радиоперехват,
смогли установить  точку базирования. Одним словом,  этот удар должен  стать
для них последним.
     --  Бросили бы лучше нас. Таких сволочей надо не просто уничтожать.  Их
надо  ловить  и выставлять  напоказ. Чтобы видели  семьи,  соседи, знакомые.
Чтобы...
     Вертолетчик не принял напора и эмоций спецназовца, прервал перечисление
кар:
     -- Дети и семья здесь ни при чем! За что они должны страдать, если отцы
пошли  зарабатывать  деньги на чужих  смертях и  предательстве? Нет,  только
расстреливать  и сразу. Чтобы потом не  на-  шлось какого-нибудь миротворца,
который превратит подлецов в  героев.  Мало ли случаев  на  нашем  чеченском
веку?
     Монолог для полковника  оказался  слишком долог, для него  естественнее
выглядело отвечать "есть". Но  затянувшаяся чеченская  война, все еще лукаво
называемая   политиками   наведением  конституционного  порядка,  заставляла
офицеров все чаще размышлять, в каком деле они участвуют.
     Спецназовцу подобные разговоры были пока еще в диковинку, он хотел даже
что-то возразить, но выгоревший комбез летчика  выдавал  давнего вояку,  что
позволяло иметь собственное мнение.
     -- Ладно, нам ли здесь спорить. Пойду подниму пару, а потом доиграем.
     Что ж, так случалось во все времена, офицеры играют в карты, а война --
в их судьбы.
     Вертолеты  уже  спали.  Полковник,  однако,  одним  словом заставил  их
задышать, завертеть  лопасти над головами.  Потом  они  сонно,  набычившись,
наверняка  думая  -- "а почему именно нас?", стали взбираться в темное небо.
Вверху  оно,  конечно, всегда посветлее, чем при  взгляде  с земли,  зато  и
прохладнее.  Это,  однако, не могло  послужить  оправданием для возврата,  и
вертолетам  оставалось одно  --  побыстрее слетать  на  задание и  вернуться
обратно, под бочок продолжающим спать собратьям.
     Вынюхав направление,  где  их ждет  работа,  две птицы, притушив  огни,
зашумели  туда. Холодный воздух и высота все же пробудили  их  окончательно,
взбодрили,  и  когда  подлетели  к  нужному квадрату,--  подобрались,  сжали
мускулы под крылья- ми. Стеклянным носом потыркались по кустам  у предгорья,
выискивая  людей, а  они,  глупые, еще и  сами махнули рукой  --  мы  здесь.
Наглость! Но раз вы похоронная команда, то и хороните сами себя. Разбираться
некогда: командир мечет "пульку", а мы хотим спать.
     -- Видишь? -- Вижу.
     -- Заходим. Подняв для удобства хвост, воткнули в землю  снаряды -- так
плотник высшего разряда одним ударом вгоняет гвозди. А выстрелили даже не  в
землю, а в  поднятую руку одного из  "похоронщиков". Зазывает шакал. Думает,
что в небе лопухи летают,
     Привет тебе  с  небес!  Огонь  и  пыль накрыли,  поглотили  сразу троих
"похоронщиков". Отметив вальсирующим кругом-разворотом начало удачной охоты,
машины  вновь  устремились к земле. Где-то рядышком, наверняка за  соседними
кустами, прятались остальные наемники.  Что, захотели подзаработать? А какая
будет вам цена после того, как полетят по кустам ошметки ваших тел? Конечно,
убивать  самому  куда приятнее, чем сидеть под  чужим огнем. Но -- как легли
карты. Сегодня, например, командиру "пулька" пишется просто прекрасно. Он  и
победит.
     Обрабатывали,  вспахивали предгорье самым  добросовестным  образом.  На
третьем  заходе,  правда, кто-то  открыл  по ним автоматный огонь, несколько
пуль даже достали до стального  брюха машин. Но что могут такие чирки -- так
в детстве били камень о камень, высекая искру. И -- никогда огонь.
     -- Заметил, откуда? -- спросил ведомый у напарника.
     Справа кустики.
     Заходим.
     Зашли. Не  самолеты -- сбавили скорость, обрели  устойчивость, спокойно
нацелились издалека и выпустили весь гнев и презрение в того,  кто попытался
достать рогатку и сбить птицу.
     -- Ну, что? -- переговорились птицы, забравшись повыше и пытаясь оттуда
рассмотреть результаты своей работы.
     Никакого движения, если не считать двух скачущих  по предгорью лошадей.
А лошадей трогать нельзя. На войне требуется убивать людей, а не животных...
     --  Давай  домой.  --  С  удовольствием. Пока  долетели  до  аэродрома,
успокоились,  отключились  от  всего  лишнего.  Коснувшись  лапами  бетонки,
тихонько  подкатили  на свои  прежние  места,  сложили  на  спине  лопасти и
замерли, торопясь доспать остаток ночи. Кто знает, что начнется с утра?..
     --  Ты  что-нибудь  понял,  командир?  Ты  чьи  вертолеты  вызывал?  --
Волонихин задавал вопросы без злобы, надрыва, не требуя ответов. Слы- шались
лишь  недоумение  и  растерянность  --  ощущения  человека,   попавшего   на
необитаемый   остров,   где  никто  помочь  не  в  силах,   а  неожиданности
подстерегают на каждом шагу.
     -- Они  били  по нам,-- тихо произнес роковую фразу  Туманов.  Об  этом
догадывались, это становилось  яснее луны в  морозную ночь, но поверить, а к
тому же произнести вслух...-- Что за задание у нас, Алексей?
     Обращаясь к командиру по имени, пограничник снимал  всю  подчиненность.
Отныне они задание не выполняют, а вместе выбираются из него.
     Подполковник подтянул  сумку,  достал  пакет с  содержимым  сейфа.  Две
магнитофонные кассеты наверняка  с записями  каких-то переговоров. Накладные
на погрузку  стройматериалов для восстановления разрушенного и строительства
в  Чечне,  на   железнодорожные   перевозки.   Обязательства,  доверенности,
расписки,  счета.  Без  специалиста  или  бутылки спирта  не разобраться, но
наверняка двойная бухгалтерия каких-то тайных сделок.
     Из-за этого? -- Он дал посмотреть  бумажки товарищам. Спецназовцы также
ничего   не  поняли:  это   в   незнакомой  мине   можно  запал   найти  или
разобрать-собрать по интуиции неизвестный автомат. А бухгалтерия другое дело
-- тут учиться надо. Но только эта сумка могла служить источником опасности.
Она  послужила  причиной  гибели  Марины,  Чачуха  и  открывшего   огонь  по
вертолетам, таким  образом обнаружившего себя Работяжева. Из-за нее  снаряды
вновь искромсали тело уже убитого Дождевика,
     Все  четверо спецназовцев лежали,  прикрытые  освобожденным  от  жердей
брезентом. Живые почему-то прячут лица погибших, словно испытывая перед ними
вину за то, что сами остались живы. Правда, Иван время от времени подходил к
Марине,  приподнимал  край  брезента   и  молча  всматривался  в  темноте  в
умиротворенное  женское  лицо.   Именно  Марина   подняла  руку,   показывая
вертолетам, где они находятся. И в нее, в эту руку...
     -- Пора,-- сообщил  Заремба. Небольшая могила -- сколько  хватило сил и
времени  ножами  углубить  случайную  канавку  --  готова была  принять тела
спецназовцев. Их и начали укладывать  в той последовательности,  в какой они
лежали  на брезенте -- вначале Чачуха, потом Работяжева.  Над  телом  Семена
подполковник возился  чуть  дольше -- прощаясь с  прапорщиком и давая лишнюю
минуту Ивану побыть с Мариной. Наконец легла с краешку и она.
     -- Надо запомнить  место. Очень хорошо запомнить  место и  после  войны
перезахоронить их дома,-- повторил Заремба уже говорившееся.
     --  Не прощу,-- прошептал Волонихин.-- Жизнь положу  на  то,  чтобы все
узнать.
     "Сначала надо выбраться",-- про себя отметил подполковник. Если в самом
деле их  попытались уничтожить  -- при всей абсурдности  подобного -- капкан
захлопывают с двух сторон: и со своей и с чеченской.
     Первым  сдвинул  вниз  землю,  только что  поднятую наверх.  Теперь  ее
понадобится меньше.  На объем четырех  человек. Именно поэтому  над могилами
вырастают холмики.  На четыре  человека на  земле  стало  меньше.  На четыре
больше -- в
     -- земле. Однако холмик не стали  делать --  побоялись надругательства.
Наоборот,  прикрыли  могилу  жухлой  травой,  ветками  --  на  войне и места
захоронения порой нужно прятать. Луна была ясная,  и подсвечивать фонариками
не пришлось. Ненормально это -- хоронить друзей под фонарики.
     После  всех приготовлений  Заремба снял  с  плеча автомат. Любые  слова
изначально  ничего  не могли выразить,  да  и перед кем говорить? Здесь  нет
людей,  которым  надо объяснять заслуги и человеческие качества  погибших --
все они до- статочно хорошо узнали друг друга за это время. И убеждать живых
в своей любви и преданности к
     -ушедшим -- слишком дешево. Юра Работяжев мечтал сделать салюты на  все
случаи  жизни, и  даже "Печальный салют" Не успел. Поэтому они  отдадут дань
уважения салютом армейским. Это может  погубить оставшихся,  навести на след
Одинокого  Волка  и  его  стаю,  но  не  дать   залп  над   могилой  --   не
по-человечески. Не по- офицерски.
     Заряжай,-- подал негромкую команду подполковник. Что заряжать оружие на
войне -- надо только передернуть затвор.
     Огонь!
     Три патрона по  три раза. В небо, откуда прилетели вертолеты. В звезды,
которые легли очень скверно и не спасли, не прикрыли. В прошлое.
     -- Прощайте. Мы за вами вернемся. На костылях, слепыми,  без  рук -- но
приползем  и заберем вас отсюда,-- пообещал Заремба. Наклонился, взял горсть
земли  и высыпал ее прямо на кассеты, накладные, забившиеся в угол сумки как
нашкодившие котята. Волонихин стал перед замаскированной могилой на колени и
прошептал еле слышно:
     Прости.

     -- Пойдем, -- тронул его за плечо Заремба. -- Надо уходить. Пусть лучше
идут за нами, чем притащатся  к  их могиле. Оглядываясь, пошли в горы. Карта
обещала,  что они  небольшие,  лесистые.  И уже  за ними -- Ингушетия, вроде
мирная жизнь. Единственное, во что нельзя было никак поверить; -- что прошло
всего двое суток с момента начала операции...


Глава 9. Точку ставит пуля



     Под утро выдохлись. Горы, даже если на карте обозначены  как небольшие,
для человека пешего  остаются горами. К тому же в пути  быстро вспоминается,
когда и чем подкреплялся перед дорогой. Спецназовцы же с  утра не держали во
рту маковой росинки -- только бежали и отбивались.
     Приметив укромное местечко за елками, боязливо  жмущимися  друг к другу
среди  громадин- сосен,  подкатились  под них. В хвойной толчее тем не менее
оказалось  посвободнее,  смогли  выпрямиться.  Хотя  мечталось  о  другом --
вытянуться на земле, положив гудящие ноги на рюкзаки.
     Сверились еще раз с  картой и компасом в  отвинченной рукоятке  "Короля
джунглей". Шли вроде  правильно. Имейся сила, одного дневного рывка  хватило
бы, чтобы дойти до границы. Но ее не было,  и спецназовцев подстегивало лишь
сознание,  что  ни  боевики,  ни  собственные "вертушки" не  оставят попыток
обнаружить группу. Воюй -- не хочу.
     -- Одии спит,  двое  охраняют,-- предложил Заремба. Такая арифметика --
не в пользу сна. Зато она давала надежду, что их не возьмут спящими.
     --  Я  спать,-- попросил  Волонихин.  Да нет, конечно  же, не спать. Он
хотел остаться один, со своими мыслями. А предрекалось, говорилось: "Не бери
грех на душу".
     Взял  дурак... -- Постелимся,--  Заремба  первым  подступился со  своим
тесаком к укрывшим их  елкам, выбирая ветки  попушистее. Кто укрывает, тот и
страдает. Кто  ближе  --  тому  и больней. Извечное противоречие  природы  и
человеческих отношений.
     --  Не хотел бы  я  оказаться на месте Ивана,--  проговорил  и Туманов,
когда остались одни.
     -- Каких мужиков потеряли,-- вроде о другом, а на самом деле все  о том
же проговорил Заремба.-- Знать бы, за что.
     Когда  подобные  вопросы  задает командир,  подчиненным остается только
пожалеть себя.
     -- Авантюра, конечно,-- грустно усмехнулся  Туманов.-- С самого начала,
когда пошел  разговор о деньгах  и подборе отслуживших в органах или в армии
офицерах, лично  мне  стало ясно,  что  втягиваюсь  в большую  игру.  А  вот
отказаться не смог. Подловили, сволочи, в самый острый момент.
     Заремба  вспомнил слова Вениамина  Витальевича о  Марине,  тоже  крайне
нуждавшейся в деньгах на жилье. Попытался узнать у  пограничника причину его
согласия на участие в операции.
     --  Банальность вообще-то. Заставу мою бывшую перекинули из Армении под
Псков. Лес, палатки, а в области, на чью  шею посадили  моих солдат  и семьи
офицеров,  нулевой бюджет. Перспектив,  соответственно,  никаких  --  охотно
объяснил  капитан свои  проблемы.-- Подумал: заимею вдруг деньги  -- закуплю
продуктов,  фруктов детишкам и солдатам, привезу  на заставу. Представляешь?
Мне,  оказывается, совсем  не  безразлично,  с каким настроением мои бойцы и
офицеры продолжат службу.  Идиоты мы, наверное. Все  верим,  что на нас свет
клином сошелся.
     --   Сошелся,   Василий.   Поверь,    сошелся,--    не   согласился   с
пессимистическим  настроением Туманова  подполковник.-- Страна  не  выживет,
если люди перестанут считать себя центром Вселенной.
     Сказал  и припомнил свою судьбу. Казалось тоже, что  без  него спецназ,
если и  не  рассыпется,  то утратит свою боеготовность. Первое время грешным
делом все ждал: вот позвонят, позовут, извинятся и попросят:
     -- Все, Тимофеевич, поискрили -- и довольно. Давай, принимайся за дело.
     Не  позвали. Значит, обходятся. Зато  вместо начальства  объявилась эта
темная лошадка  Вениамин  Витальевич,  непонятный  мафиози  из Кремля.  Стал
всучивать  деньги.  По  большому счету,  лично ему, Зарембе, они  и даром не
нужны.  Если  Марина  заглядывалась на  квартиру,  Волонихин строит какой-то
памятник, Туманов о заставе  думает,  Юра Работяжев о салютах  мечтал, то за
что пошел  снова на войну он,  подполковник, навоевавшийся  по горло? Именно
потому, что не позвали и хотел доказать, как они ошиблись?
     Но кому доказать? Зачем?
     Про Чачуха и Дождевика,  правда,  тоже ничего  не узнал.  И  теперь  не
узнает никогда, нужда или отчаяние  подвигло их на встречу  с представителем
Кремля.
     -- Вернусь -- пойду на юридический,-- помечтал о будущем пограничник.--
Судьей стану. Хоть где-то выводить подлецов на чистую воду. А ты?
     Кем станет он, командир спецназа? Где его  ждут на "гражданке"? Неужели
только там, где нужно убивать? Горькое прозрение...
     --  Не  знаю, Василий.  Пока  не  вижу себя нигде.  Наверное, потому  и
согласился лететь. А теперь каюсь: может, будь иной командир, проскочили бы.
Может, все остались бы живы...
     --  Прекрати!  --  обрывая командира,  Туманов  даже сжал ему  локоть и
повысил голос.-- Сам знаешь, что ерунду порешь.
     -- Ерунда, а ребят нету.
     -- Война без слез не воюется.
     -- Количество слез зависит от командира.
     --  Если   его  не  предают  вместе  со  всеми,--  похоже,  пограничник
окончательно утвердился в мысли, что Москва решила уничтожить группу.
     --  Ладно,  замолкаем. Все эти  разговоры, скорее  всего,  от голода.--
Заремба сам перешел с высших материй на реальности.
     --  Когда   закупишь  свою  гуманитарную  помощь  для  заставы,  выдели
что-нибудь и нам. И мы втроем навернем с таким аппетитом...
     -- Да уж  закупили бы и навернули,-- согласился капитан. Зря заговорили
и о  еде.  Огляделись по сторонам, словно вокруг ломились столы  от яств,  и
только проблема оставалась разыскать в темноте закуску.
     --  Утром  что-нибудь поищем,-- дал срок Заремба.  -- Травку,  корешки,
живность...



     Совсем на иной поиск получал утром задачу командир спецназа. Он стоял с
полковником- вертолетчиком перед одним из заместителей командарма, и тот уже
не  на  армейском,  а на  приблатненном  чеченском  сленге,  что должно было
выдавать в нем прожженного вояку, давал указания:
     -- Короче, осмотреть то, что  обработали вчера. Найти трупы,  даже если
они закопаны. Пересчитать, сколько их. Прикол? Но такая уж наша доля.
     -- Трупы вывозить? -- попросил уточнения вертолетчик.
     -- Зачем? --  вскинул в  недоумении руку  генерал. Указательный палец у
него не гнулся, мизинец тоже  отставился --  ни дать ни  взять  жест крутого
"нового русского" -- Шакалам тоже хочется кушать. Короче, Москве и мне нужно
знать  количество  трупов.  Если  меньше семи, то  готовьтесь  порыскать  по
окрестностям, но довести их количество именно  до такой цифры. Полный вперед
и карт-бланш во всем.
     Группы спецназа, уже  поднятые  командиром  "в  ружье", вертелись  друг
перед  другом  как  спешащие  на  свидание  женщины  --  но не  красуясь,  а
заправляясь  и подтягиваясь перед боем и  походом. Война -- рулетка: пойдешь
считать чужие трупы, а оставишь свои. Такое свидание может получиться...
     -- По машинам! -- посмотрев на часы, пре- рвал суету комбриг. Горбясь и
виляя задами под тяжестью рюкзаков и оружия, спецназовцы цепочками, как гуси
к кормушке, потянулись к вертолетам.
     -- Люблю  десант,--  с  восхищением  глядя  на  подчиненных,  признался
комбриг.
     Полковник  искоса взглянул  на  него, не  поддерживая  восторга:  не на
учениях  и  не на показных  занятиях  --  с  реальными  патронами  идут  его
подчиненные. Восторгаются  не до боя,  а после его результатов.  Мало пробыл
комбриг на войне, только и успел, что научить его офицеров игре в преферанс.
Истинные ценности, к сожалению, придут после первых потерь.
     -- Я с  тобой,-- комбриг, возбужденный  больше  обычного, направился  к
машине командира полка.
     Однако полковник кивнул ему на соседнюю
     -- Под один удар две  головы не  подставляют. Ох, совсем мало  пробыл в
Чечне спецназовец.
     А  судя по  орденским планкам, где красиво,  под оргалитом, но читались
одни  юбилейные медали, то и до  звания  подполковника сумел дослужиться, ни
разу не попав на войну. А уж их-то с началом перестройки народилось столько,
что  другие желающие  и не блатные навоевались к таким  звездам и должностям
под завязку.
     --  Земли  касаться  не  станем, десантируйтесь  с  высоты,--  напомнил
вертолетчик и пошел к своей машине.  Та, вместе с солнечным бликом скосив на
него стеклянный глаз, поняла, что  вновь обречена лететь под  пули, и нехотя
за-  стрекотала лопастями.  Хозяина  еще подпустила  к себе, а все остальное
начала  отшвыривать,  закручивая  в  пыльный вихрь.  С  таким настроением  и
поднялась  в воздух  --  сердитая  на весь  белый  с