бо,-- метнулся к  телефонам начальник. Безошибочно  выбрал  ту
трубку, по которой мог соединиться с далекой Чечней. Махнул рукой секретарше
-- свободны.-- Алло, вы меня слышите?

     --  Да,  --  ответил  подполковник  с  экзотической  фамилией. Кажется,
Заремба.
     -- У вас все  в норме? -- Да,-- вновь немногословно отозвалась Чечня.--
Завтра-послезавтра  планируем  быть  там,  откуда  пришли,--   намекнула  на
Пятигорск.
     -- Отлично. Вы сможете выйти на меня ровно через час?
     --  Могу. -- До связи. Тут же нажал  селекторную связь,  и  в  динамике
послышался голос Вениамина Витальевича:
     --  Я  слушаю  вас.  --  Зайди  срочно. Кого  понесут  ноги  к  снятому
начальнику, тем  более  что  это  может  не  остаться  назамеченным другими?
Вениамин  Витальевич  уже  пожалел,  что  не  пошел  в   столовую,  а  начал
поглядывать  на за- лежи своих документов.  Да уже только для того, чтобы не
заниматься  ими,  его  нельзя снимать  с  должности.  Другой  вовек  ведь не
разберется...
     В знакомом кабинете прошел в угол, не дожидаясь, когда шеф  припрет его
туда сам.
     --  Через  час  твой  Заремба,--  усиленно  продолжал  тот  привязывать
подчиненного  к  "Кобре",--  выйдет  на связь.  Нужно  его  запеленговать  и
направить  туда "вертушки",  штурмовики -- все что угодно, но чтобы то место
перемешалось с землей. Действуйте, словно  там находится воскресший Дудаев и
вам светит  минимум  Герой  России. Осталось  пятьдесят  две минуты.  Давай,
подключай все генштабовские связи.
     -- Есть, -- по-военному ответил Вениамин  Витальевич. В приемной второй
раз прощаться не  стал -- день  еще  не  кончился и,  похоже, мог затянуться
надолго...


     Зато  Заремба с сожалением отмечал, как уходит время. Судя по всему, до
темноты из Чечни им  выбраться не светило, поэтому  требовалось хотя бы уйти
как можно дальше от стоянки Волка.
     -- Хрен ли он еще скажет? -- посмотрел на спутниковый  приемник, имея в
виду абонента в Москве.

     2б
     -- Премию выписывают. Хотят узнать, какую сумму запросим,-- предположил
Волонихин.
     -- Нет, конечно же нет,-- разошелся даже обычно сдержанный Туманов.-- В
каком-нибудь Гондурасе нужно опять что-нибудь стащить,  так что в эти минуты
выясняют: с возвратом домой нас туда перебросить, или прямиком отсюда.
     Ты что,  на самолет намекаешь?  Размечтался. Потопаем своими ножками,--
поддержал  именно эту идею  Чачух.  Настроение в  группе  витало отличное, и
эмоции даже не пытались  сдерживать. Двигались вперед медленно, но скорее не
из-за  осторожности,  а больше от  ожидания  новой связи с Москвой: вдруг  в
самом  деле придется мекать направление движения? Или вертолет подошлют. Они
и появились  невдалеке, барражируют, словно тоже ждут  команду. Случилось бы
прекрасное, приземлись они рядышком и  забери с собой. Глядишь, и ботинки бы
меньше истоптали .
     А Москва принялась спрашивать всякую ерунду -- про погоду,  настроение,
самочувствие, опять про погоду,  но вчерашнего дня.  И так до тех пор,  пока
вертолеты и в самом деле не нависли почти над головой. Может, и в самом деле
подберут? Не будь  операции столь  секретной, можно  было  бы самим выйти на
связь с  "вертушками" и договориться, а  так лучше спрятаться -- сверху поди
разбери, свой или чужой бродит по чеченским лесам.
     --  Всем  укрыться,--  отдал Заремба  команду  подчиненным. И  вовремя.
Потому что в тот же миг "вертушки" двинулись, и Змей  Горыныч, засевший в их
подкрылках, выплюнул на землю огонь. Листья деревьев не смогли удержать его,
и, может быть, счастье  их было умерен сразу  и  без мук. Потому что снаряды
принялись так перемалывать внутренности  рощи,  что  даже зубы  застонали  и
задрожали всеми своими оставшимися листочками.
     -- Уберите "вертушки". Уберите из района вертолеты,--  прокричал в эфир
Заремба.
     -- Вас не слышно, повторите,-- попросила Москва.
     -- Уберите из квадрата "вертушки". Кажется, голос услышала не Москва, а
летчики --  шквал  огня и грохота  с  очередного  захода  прошел над  самыми
головами упавших, зарывающихся в листву, мох, землю спецназовцев.
     --  Держите  связь,-- просила  Москва  над  ухом у  Зарембы. А он  сам,
закатившись  под  поросший  мхом,  сто  лет  назад   упавший  дуб,  не  смел
пошевелиться. Осколки свистели раздраженно и зло, не находя никого живого на
пути,  срубали ветки,  впивались в стволы.  Кое-где запылал огонь,  и в  это
месиво и крошево все так же продолжал низвергаться сверху смерч.
     -- Держите связь.
     -- Суки,-- прошептал то ли абоненту, то ли летчикам Заремба.
     -- Вас плохо слышно.
     Конечно,  плохо.   Москва,  власть  с  самого  начала  чеченской  войны
наверняка не слышала ее грохота, воя и визга.  Она не  нюхала  копоть, гарь,
гной, пот, теплую кровь. Она не видела или не желала видеть обрубленные тела
своих солдат и черные платки чеченских матерей. Она наводила конституционный
порядок, сама тысячекратно нарушая Конституцию  и человеческую мораль. Более
гибкого,  умного,  хитрого  в  конце концов  придумать  не  сподобилась.  Не
захотела  или не смогла,  что,  впрочем, две стороны одной медали, известной
как "Недальновидность". Далеко власть, очень далеко от чеченской войны. И не
только  географически. Плевать ей  на  страдания людей.  Ее  заботит  только
мнение о себе самой...
     --  Раненые  есть? --  прокричал  по сторонам Заремба  перед  очередным
заходом вертолетов.
     -- Вроде нет,-- по очереди откликнулись подчиненные из разных концов,
     -- Никому не шевелиться. Замереть.
     Последний  удар  с  воздуха  получился послабее:,  скорее всего,  вышли
боеприпасы,  и "вертушки", ушли в сторону. Но группа получила лишь небольшой
глоток передышки перед очередным  ударом. Теперь  уже артиллерии. И  детской
трещоткой показался  спецназовцам  предыдущий  обстрел. Снаряды тоже шли  со
свистом, но тяжелым, уверенным  в себе.  Им не требовалось осколками  искать
цель  -- они  полагались на свой  объем и массу. Артиллерия  не убивает, она
крушит, вгоняет в  землю, рассеивает  по  ветру, накрывает и  хоронит.  Один
недостаток  --  слышен  звук,  самого  выстрела.  И  вскоре  после  первого,
казалось, нескончаемого грохочущего обвала Заремба определил, что от момента
выстрела до разрыва снаряда проходит  около двадцати секунд. Обозначились  и
промежутки -- совершенно мирные, спокойные, тихие мгновения, когда ничего не
летит.
     -- Будем уходить,--  прокричал  он.--  Строго на  запад  .Он  не  знал,
просчитаны ли секундные затишья подчиненными, и взял инициативу полностью на
себя.
     -- По моей команде, все вместе и сразу.
     Нашел промежуток в стрельбе, подхватился: -- Рывок!
     Выбегать под снаряды хоть и из  убогого, но все же прикрытия -- занятие
не из  приятных.  Но  подполковник по  прошедшим войнам знал и другое:  если
накрывают  площадь, да еще так плотно  и  согласованно с земли и  воздуха --
значит, федералам нужен результат.  Любой ценой.  Не  исключено,  что  через
несколько  минут  сюда  подтянутся  самолеты,  и  тогда  уже  артиллерийская
канонада покажется трещоткой. От авиабомб не спастись. Они ставят точку...
     Но что  за точку наметили  здесь  федеральные войска?  Может, Одинокого
Волка  пытаются  на-  крыть  после  нападения  на  поезд?  Но тогда, братцы,
недолет. И существенный.
     Рывок.
     Еще бежишь, а  уже смотришь,  куда  зарываться. Правда, с  каждым таким
подъемом все больше  разрывов  оставалось за спиной, и теперь главное  -- не
нарваться на какого-нибудь обалдуя-артиллериста, который стреляет не в цель,
а в  белый  свет как в  копеечку  и может  запустить снаряд  куда угодно вне
всякой логики.
     А на запад бежали  потому, что в памяти Зарембы остался изгиб тех самых
топографических коричневых линий,  которые на  местности образу- ют  овраги.
Скатишься в них -- и наполовину больше шансов уцелеть.
     -- Самолеты,-- Чачух, как бывший летчик, сумел различить  то, чего пока
только опасался Заремба.
     Да, артиллерия постепенно  заканчивала свою черновую работу, а в вышине
рос  и надвигался гул  бомбардировщиков. Треск сучьев  под  ногами  бегущего
спецназа   пока   заглушал  его,  прерывистое  дыхание  каждого  отталкивало
приближение смерти, но кто справится с часовой стрелкой? Или даже секундной?
Неизбежность всесильна.
     Кто  сам горохом, кого взрывной волной как куль -- но с первым разрывом
авиабомбы спецназ уложился  по оврагу. Какая  там точка  --  восклицательный
знак,  множество  восклицательных знаков воткнулось в землю и,  обессиленную
предыдущими  терзаниями, ее все равно заставили .вздрогнуть так, что она  не
смогла удержать и уронила несколько деревьев.
     Там  же,  откуда только  что вырвался спецназ,  началось невообразимое:
взрывными  волнами  и взметнувшейся  землей гасились старые пожары  и тут же
раздувались новые, падающие деревья пытались цепляться кронами за воздух, но
небо оказалось  враждебным и не дано  опоры  и поддержки. И  тогда дубы, уже
убитые и не имеющие сил увернуться, падали и подминали под себя  маленьких и
молодых  своих  собратьев,  столько лет лелеянных,  прикрываемых  от  лишних
дождей и  лишнего солнца.  Несколько пригоршней  камней  и  осколков  взрывы
бросили и вдогонку исчезающей за обрывом группе, но не успели, не хватило им
каких-то секунд, чтобы исполнить предназначенную им роль.
     --  Живы?  --  переждав  гул,  принялся  собирать  на голос подчиненных
подполковник.
     Вместо  ответов спецназовцы стали подтягиваться к нему сами. Лица, руки
у всех кровоточи- ли, недавно еще новенькие  "пятнашки" изодрались в клочья,
словно воевали они в Чечне не  первую  неделю. Но главное -- все живы, сумка
на ремне. Остальной разбор -- потом.
     --  Уходим дальше,--  не  дал передышки Заремба и первым побежал  вдоль
ручья.
     Но  Работяжев  и  Дождевик даже  и здесь  остались  верны  себе, обошли
Зарембу на  дистанции, выставляя себя  в качестве  танковых катков от  мин и
бронежилетов от пуль.  А  сзади  рвалось,  рушилось,  обрывалось,  исчезало,
клубилось и переворачивалось. Полученные  в аванс сорок процентов гонорара и
ожидаемые  на Чкаловском  остальные шестьдесят  могли пойти коту  под  хвост
из-за вечной солдатской рулетки --  попасть под огонь собственных войск? Кто
крутит волчок? Кто крупье?
     Убежали. Вскочили в последний  вагон, уходящий из ада. Он и довез их до
очередного привала, где Волонихин процитировал Лермонтова, тем самым веруя в
окончание кошмара:
     Тогда считать мы стали раны,
     Товарищей считать.
     Товарищи  лежали  все  рядом,  глядя   на  Зарембу,  молчаливо  выражая
восхищение  его провидением и благодаря  за  спасение.  Подполковник  же  не
отрывал взгляда от двух кусков карты, в какой-то момент разорванной и теперь
на весу соединен- ной. По  случайности разрыва почти вся Чечня оторвалась от
России,  и даже несмотря  на то, что командир достаточно быстро соединил все
линии, черта оставалась. Можно забросить чеченский  кусок к чертовой матери,
если бы они сами не находились в нем.
     -- Что  дальше? -- негромко  спросил Туманов, выкроив минуту, когда все
вроде бы занялись своими ссадинами  и занозами. Он выражал готовность помочь
в принятии решения, что-то посоветовать, просто  давал понять командиру, что
тот не один и может рассчитывать на поддержку.
     Ответить командир не  успел: невдалеке послышался  шум мотора.  То, что
они  подошли к опушке  леса, подполковник знал, а теперь подтверждалось, что
там проходит дорога. Но кто едет?
     "ум замер на одной ноте -- машина остановилась: мол, хотнте посмотреть?
Дождевик не от- казался, глянул на командира.
     -- Только осторожнее,-- попросил Заремба, отпуская его в разведку.
     Неслышно   передернув  затвор  автомата,  прапорщик  растворился  среди
листвы. Оставшиеся  замерли в  томлении, невольно наставив оружие  в сторону
машины. Автоматная очередь,  если вдруг прозвучит, будет страшнее только что
пережитого, потому что коснется конкретно Семена.
     Но  он  появился сам, и, ни слова  не  говоря, рукой показал -- уходим,
быстрее.  Уходить приходилось обратно  в  пекло, а  из оврага выбираться тем
более не  хотелось. Однако  догадаться, что чеченцы станут искать  их  после
авианалета именно там -- для этого не нужно служить в спецназе и иметь грудь
в орденах.
     Пробежав все-таки несколько метров назад вдоль  ручья,  подполковник по
первой  же  тропке  вырвался  наверх, повел  автоматом  по сторонам, готовый
изрешетить любую цель. Но преследователи шли, видимо, достаточно осторожно и
порядком отстали.
     -- "Таблетка". Та, что стояла в лагере. Человек семь,-- на ходу сообщил
прапорщик.
     Разворачивались  в  цепь.  Если  есть  загонщики -- кто-то стоит  и  на
номерах.  Закон охоты.  Где  же  промашка?  В  чем?  Почему  их  так  быстро
обнаружили и  накрыли?  Откуда  синхрон  в действиях  федералов  и боевиков?
Наряду  с  этими  мучительными  мыслями  Заремба  просчитывал  и  дальнейшие
действия.  Отряд Волка  постарается запереть  его в  роще, которую к тому же
бомбят  федеральные  войска  --  здесь вопросов  нет.  Наверняка  на подмогу
прикатят со своими отрядами другие  полевые командиры.  Охотники  постепенно
превращаются в мишени...
     --   Идем  к  селу,--  подполковник  безошибочно  выбрал   направление.
Доставать  и  соединять  рваные края карты ни  времени, ни  особой нужды  не
имелось: переложить ее  знаки на реальную местность для человека военного --
что ребенку в игрушечном самолете ощутить себя летчиком.
     Зверь  загнанный  забивается в углы и чащи, человек думающий вырывается
на   простор   до   того,  как   окажется   среди   погибельных   стен   или
флажков-ограждений. Село если и  станут проверять, то в последнюю очередь. А
группе  и  нужно-то  --  перевести  дыхание. Набравший  воздуха  обязательно
сделает следующий шаг.
     Вышли  почти  точно.  Полусело,  полугородок,  над  которым  поднимался
черными столбами дым от самодельных нефтезаводиков, тянулся вдоль трассы. По
ее обочинам, далеко за окраину, выходили  загнанные обстрелом в бомбоубежища
продавцы  с  огромными  бутылями  желтого самодельного  бензина.  На кошаре,
высившейся на  пригорке, виднелась огромная, читаемая  даже издали  надпись:
"Ельцин -- свиноматка. Хайль Джохар  Дудаев". Вот где требовалась  ювелирная
точность  артиллерии  и авиации,  а  не в  стрельбе  по  своим.  Если  такие
транспаранты для командования российских войск стали привычными и у них  нет
никакого желания разнести кошару в пыль, то войну можно считать проигранной.
     Под эту нетронутую  никем надпись, как под самое надежное прикрытие,  и
решил вести группу Заремба:
     чтобы Семену присвоили офицерское звание. Он подключит всех  знакомых в
кадрах,  если   надо,   от-  кажется   от  своей  доли,  попросит  Вениамина
Витальевича:  если  тот  может заказывать военные  самолеты для  вывоза  его
группы  в любую  точку  страны, все остальное для  него  --  семечки.  Семен
заслужил  офицерские погоны.  И особенно сейчас, когда  из  армии все бегут.
Такие, как Дождевик, помогут сохранить ее хребет, каркас, основу.
     -- Василий,--  послал пограничника в  помощь прапорщику  Заремба.  И не
только в помощь, а заставляя Туманова больше двигаться и согреваться.
     Те  поползли по ложбине,  и  через какое-то время вслед  за  ними пошла
следующая пара -- ~ Марина и Волонихин. Прикрывать отход назначил  Чачуха, а
себя  и  Работяжева подполковник  определил в  середину. В боевой обстановке
принцип один: сбереги  голову, а она  постарается  уберечь руки и ноги, -- и
пусть это никому не покажется обидным.
     Впрочем, на войне сильно обидчивым делать нечего, не отдых в пансионате
благородных девиц и не вечеринка  в Союзе театральных  деятелей.:  Награды и
проклятия -- после войны. Все после . войны.
     Ну и в-влезли,-- прошептал сапер, утюжа землю справа от командира.
     -- Ч-чеетно говоря, ~ п-проклял все.
     Выберемся.
     -- Н-надо бы.
     -- Пробираемся к кошаре.
     Дождевик -- труженик, дозорный войны, вновь взял поудобнее  автомат.  И
Заремба неожиданно дал себе зарок: по возвращении сделает все,
     -- Что  дома-то  оставил?  --  впервые поинтересовался  Заремба  личной
жизнью сапера.
     Погорячился он насчет переноса всех проблем на  послевоенное время. Под
огнем тоже  нужно  ~,  жить, не  подличая  и не забывая  о других.  Особенно
командиру. К тому же подчиненные готовы
     раскрываться и говорить о себе: -- Н-ничего. Это и обидно, оказывается.
Вернусь -- п-пиротехником  стану.  С-салюты  делать. С-специальные,  на  все
случаи  жизни.  В  честь  р-  рождения девочки, н-например. Н-на  серебряную
свадьбу. Н-на похороны даже -- "П-печальный салют". Пойдет?
     Сам придумал?
     А что т-тут думать? З-знаешь,-- он  впервые назвал командира на "ты", и
это  стало  высшей степенью откровенности и искренности,--  раньше,  к-когда
служил в НИИ  и  создавал н-новые мины, в качестве о-образцов  брали сначала
п-протезы, а  потом  п-привязывали  овец рядом с изделиями.  И  п-подрывали.
С-смотрели,  сколько  животное  к-крови п-потеряет  или  к-как  р-разворотит
ногу-протез. Н-насмотрелся и решил -- уйду делать с-салюты.
     Считай, что у тебя есть первый покупатель.
     Идет. П-пойдешь со скидкой.
     -- Но сначала доползти бы до кошары.
     -- Д-доползем. Юра оказался  прав  -- доползли. И что  за  человеческая
натура: только молили всех  святых помочь остаться в живых, а чуть полегчало
-- принялись зализывать царапины.
     Сама кошара представляла собой огромный кирпичный сарай с забитым сеном
чердаком. По  сухому настилу определили, что отары пасутся в поле и  на ночь
их  вряд  ли  пригоняют.  Этот  кусочек  мирной  жизни  почему-то  удивил  и
взволновал подполковника  больше,  чем  погоня Одинокого  Волка: а ведь и  в
самом деле  люди  продолжают жить. И наверняка  не  все чеченцы  жаждут ото-
рваться от  России, не  все взяли  в  руки  оружие. А  даже  тем,  кто взял,
спецназовец вдруг  оставил право на защиту. От войск. После танкового штурма
Грозного Чечня из задиры мгновенно превратилась в жертву.  И теперь, что  бы
ни  делала,  окажется  права.  Почему ей дали такой козырь?  Кто  подтолкнул
Россию  к крупнейшему  проигрышу? Кто  положил  солдатам пальцы на спусковые
крючки?  Кто  ставит  армию в  ситуацию, когда  думать нельзя,  не  остается
времени: замешкавшийся  первым и получает пулю.  Поэтому стрелять, стрелять,
стрелять...
     Когда забрались на чердак,  Заремба  лично, утопая в сене,  добрался до
каждого  спецназовца  и  осмотрел сектора  обстрелов.  Вроде перекрыли  все,
круговая  оборона -- не  приведи Господь! -- пусть уж лучше  круговой обзор,
так вот этот обзор замкнулся.
     --   Семен,  кофейку  не  осталось?  --  подал  голос  из  своего  угла
Волонихин.-- Вернемся, две чашки выставлю.
     Прапорщик промолчал.  Спроси  кофе  кто-то -иной, а не ухажер Марины,--
еще  можно  бросить  пустую флягу и посмотреть, как ее станут вытряхивать. А
так вроде не шутка, а подкол...
     -- Командир, может, с  Москвой договорить?  Как  они себе  представляют
помощь нам? --  перевел  разговор  Чачух. Заремба и сам уже несколько  минут
поглядывал на  приемник. Помощи, конечно, ждать не следует: их как забросили
тайно, так безымянно и без  отметок  они должны вернуться в Балашиху. Другое
дело -- закрыть на время район для авиации или втянуть отряд Волка хотя бы в
мелкую разборку, попытавшись таким образом отвлечь погоню.
     Принять решение не успел.
     -- Едут,-- совершенно спокойно, словно в его секторе обстрела появилась
безобидная свадебная процессия,  сообщил Туманов. И чтобы никто не дергался,
дал полный расклад: -- "Таблетка". В ней четыре... нет, пять человек.
     Впервые  за последние годы, насыщенные  вой- нами в самых разных точках
бывшего Союза, Заремба  испугался.  Не  противника, нет. А того, что ошибся.
Волк перехитрил  его!  У че