ся подобных  друзей-начальников,  но  старые дела  и
новые деньги связывали, оказывается, покрепче дружеских или служебных уз.
     -- С вашего позволения.
     -- Входи, входи.
     Шеф сидел за  элегантным полукруглым столом уверенно и  привычно, будто
проработал в этом кресле и с компьютерами всю предыдущую жизнь. На новеньких
папках, лежавших  на краю стола, золотом вытиснены его имя и  название новой
должности, гора бумаг на подпись. Как всегда, идеально чистая пепельница. На
этот  раз, правда,  из малахита.  Конечно же,  неизменный кофейный уголок на
фоне  фотообоев   с   березовой  рощей.  Шторы-жалюзи.  Ничего   дубового  и
массивного, а поди ж ты, все равно впечатляет.
     Кремль из  окна не виден, но ведь кукловоды дергают свои ниточки только
из темноты или из-за ширмы.
     -- Ты знаешь, можно жить  и здесь. Не говоря о том, что чувствуешь себя
гораздо спокойнее,-- первым делом поделился открытием шеф.
     Неужели это  он  еще  вчера  был  похож на  треснувший, с  обвалившейся
краской,  деформированный памятник? За ночь кто-то  искусный  вылепил точную
копию  первого  монумента -- из  свежего  материала,  без  единой зазубрины,
окалины,  скола.  На  новом  месте ему сиделось  намного уютнее,  он  больше
гармонировал  с интерьером,  а искусная рука мастера сумела нанести  и новые
оттенки  на  выражение лица. А  точнее, убрала  старые  --  настороженность,
подозрительность, усталость. Да и что говорить, если  с порога он завел речь
не о работе и чеченских делах, а о себе! Это ли  не показатель благополучия?
"Я  тоже так  хочу",-- неожиданно признался себе Вениамин  Витальевич,  хотя
предложи хозяин перейти к нему на работу сейчас, наверняка бы задергался:
     еще труднее, чем от денег, оторваться  от власти. А Вениамин Витальевич
находился с ней  рядом... Да и не предложат  ему ничего. Шефу важнее держать
заполненной своим человеком клеточку около администрации Президента.
     --  Итак,  ты  мне  принес  новые  известия.  И,  судя  по  настроению,
неплохие,-- перешел все же к делу хозяин.
     -- Да.  По крайней  мере  хоть какая-то определенность по  "Кобре".  Из
группы осталось два человека -- сам Заремба и пограничник капитан Туманов.
     Хозяин встрепенулся, попытался даже вытянуть  шею  --  настолько важным
оказалось сообщение:
     -- Откуда сведения?
     -- Они вышли на блокпост. Начальник принял радиограмму об их задержании
позже, когда они сами захватили у него заложников.
     -- Заложников? Они применили оружие?
     -- Да, шел бой.
     -- Прекрасно.  Чудесно! Совершенно очаровательно.  Теперь  у нас есть и
все  юридические  основания для поиска,-- лукавил, конечно,  хозяин: никаких
юридических   прав  тайная  засылка  группы  не  давала,  но  тем  не  менее
переступленная Зарембой черта принесла радость в кабинет.-- Так-так,  и  что
дальше?



     -- После боя Заремба и Туманов ушли в лесополосу.
     -- Район оцеплен?
     -- Так  точно,--  перешел на военный язык Вениамин Витальевич.-- Скорее
всего, они движутся на Назрань или Моздок.
     -- Предупредите МВД  Северной Осетии, Ингушетии и Кабардино-Балкарии...
Хотя нет, никакого шума, а то ведь могут и в самом деле еще поймать. Усилить
поиск в самой Чечне, так еще можно стрелять без разбора. А в Моздок, Нальчик
и  Назрань  приготовьте  группы  по  два-три  человека  с  самыми   широкими
полномочиями по аресту Зарембы и Туманова.
     Прекрасен  командир,  уверенно  отдающий  приказы! Который сам берет на
себя ответственность. Нет, с ним можно поработать, можно...
     -- Слушай, а  неплохую группу, черт побери, ты сколотил, а?! Молодец,--
неожиданно похвалил и оценил  сделанное неделю назад хозяин.-- Свершись чуть
попозже мое снятие -- и все прошло бы спокойным образом. Жалко... Эти ребята
могли бы нам потом пригодиться. И не раз.
     --  Могли бы,-- согласился  польщенный Вениамин  Витальевич. И еще  раз
напомнил о себе: -- Группа собралась очень толковая.
     -- Снявши голову, по волосам не плачут. Все внимание отныне нацелить на
поиск связей Зарембы и Туманова в России и, может быть, СНГ.
     -- Они, собственно, одиноки. Как и приказывали...
     -- Полностью  одиноких не бывает. Значит, ищите женщину. Шерше ля  фам.
Надеюсь, у них нормальная половая ориентация?
     -- Офицеры. А у них с этим делом вроде нормально.
     -- Что с журналистом?
     --  Закрыт. Сегодня утром улетел  на  Курилы. Репортажи с крайних точек
России. Через неделю там лягут туманы, так что вырвется не раньше, чем через
месяц. А сегодня,--  Вениамин Витальевич раскрыл зубчатую пасть крокодиловой
папки.-- Вот, в журнальчике перед отлетом успел тиснуть.
     -- "Женский  пляж",-- прочел  название рассказа  на указанной  странице
хозяин.-- О ком и о чем?
     -- Надо думать, о Зарембе. Подходит он.-- Хозяин кабинета склонился над
публикацией, забыв предложить гостю  стул.  Тот так и  стоял,  переминаясь с
ноги на ногу, пока рассказ хоть и бегло, но не был прочитан до конца.
     -- Забавно.  Если эта тетя Нина вспомнилась ему перед отлетом, а  после
этих воспоминаний других женщин у него не было...
     -- Они сидели  безвылазно  на  полигоне,  не было,--  успокоил Вениамин
Витальевич.
     --  Значит, она и сейчас у него  может  сидеть  в мозгах.  Разыщите  на
всякий  случай санаторий,  подружек тети Нины  и ее  саму.  Взять под особый
контроль.  Как  и прежнее  место  службы.  Всех разведенок,  вдовушек и тому
подобное.
     --  Уже  кое-что  сделано,--  с  улыбкой  фокусника  произнес  Вениамин
Витальевич.--  Санаторий министерства обороны  найден.  Найдена  и сама тетя
Нина! --  Дождавшись  восхищенного  удивления  начальника, закончил: --  Она
вернулась от мужа, работает на старом месте.
     -- Превосходно!  -- Шеф произносил в новом кабинете только  возвышенные
слова. И наконец-то соизволил  пригласить гостя в "березовую рощу".-- Не так
все плохо  в этой жизни,  а, Вениамин Витальевич! И чеченские поезда  -- фу,
какая малость!  Это все  равно что мелочь  по карманам  тырить.  Неужель  не
найдем более прибыльного занятия в той же Чечне?
     Сказал так, что Вениамин Витальевич понял:оно уже найдено. Напрягся.
     -- Да если позволить  ей победить,-- шепотом закончил шеф,--  там такие
финансовые перспективы открываются...-- И громко,  весело: -- По  пять грамм
коньячку?
     -- Мне на работу.
     -- Успокойся!  Уж что-что,  а кремлевские кабинеты запаха  перегара  не
боятся.-- Сам наполнил рюмки.-- За все хорошее. Быть удаче.
     --  Быть,--  сдался  Вениамин Витальевич.  И,  странное  дело,  впервые
вспотел не до, а после выпивки.
     -- Быть добру,--  почти в это же  время подняли  свой тост и Заремба  с
Тумановым.
     Пили  спирт,  оставленный  санинструктором  Костей.  Туманов  --  из-за
таблеток -- нацедил себе один грамм, подполковник почти полную мензурку.
     -- А теперь спи.
     Капитан уже не  сопротивлялся,  послушно прикрыл тяжелые  даже  на  вид
веки, и, похоже, сразу забылся в полудреме.
     --  Спи,--  повторил  Заремба, собираясь  с  мыслями. Убежище  себе они
устроили  под обвалившейся  плитой,  с обратной стороны которой  карандашом,
извлеченным  из неистощимой рукоятки  волшебного  ножа, было начертано слово
"Мины". А развалины на окраине поселка  он приметил, когда проскочили его на
бронетранспортере. Для конспирации  проехали  еще с  километр. Затем Заремба
приказал остановиться около лесополосы, уходящей от дороги в степь.
     Вытащил на броню солдатские автоматы, быстро разобрал их и бросил части
внутрь машины.
     -- Все, возвращайтесь на пост.
     -- И без шуток,-- предупредил и Туманов, хотя говорил скорее ради того,
чтобы поддержать самого себя хоть в каком-то транспортабельном состоянии.
     -- Пошел,-- одновременно хлопнули по броне, словно по крупу лошади.
     БТР  потоптался,  разворачиваясь,  и  затем  с  места  взял  в  карьер.
Спецназовцы побежали  к лесополосе, но как только бронетранспортер исчез  из
виду, пригнулись и свернули к овражку, воровато пробиравшемуся к  развалинам
поселка. Не  менее  воровато  крались  к  домам и  спецназов-цы. Собственно,
крался Заремба, а  Туманов, совсем никакой, машинально повторял его движения
-- полз, откидывался, замирал, пробовал делать  перебежки. А  когда спросил,
далеко ли еще, подполковник понял: он ничего и не видит.
     -- Крепись, Василий. Нам еще держать  границу.  Неизвестно где и какую,
но держать,-- убежденно шептал подполковник,  не боясь  пафоса  и подтягивал
под себя земное  покрывало.--  Не  может  страна  без границ перед  врагом и
всякой тварью.
     --   Да,--   слабо  соглашался  пограничник.  И   спрашивал  неизменное
спасительное для себя: -- Скоро?
     -- Рядышком. Мы уже на нейтральной полосе. Заляжем  под бочком теперь у
чеченцев, пока доблестные федеральные  войска не  прочешут  все  лесополосы.
Отоспимся зато. Как насчет поспать?
     -- Хоть сейчас.
     -- Сейчас нельзя. Кто ж нам позволит-то такую наглость  -- белым днем в
чистом поле животы греть. Не пляж.
     Последняя  фраза  неожиданно  напомнила про  Нину. Почему-то захотелось
заговорить о ней, и зашел издали:
     -- Как, ты говоришь, однажды назвал свою судью? Какая-то светлость...
     -- Ваша светлость.
     -- Красиво. Вернемся, возьмем твою "Вашу светлость" и махнем на один из
черноморских  пляжей.  А то лето пройдет -- и  кроме как в  грязь, никуда не
окунемся.
     -- Заметано,-- опять слабо согласился капитан.
     А Заремба, себе удивляясь, говорил и говорил, лишь бы Туманов продолжал
идти и бороться за себя. И даже когда заползли  под развороченные авиабомбой
плиты разрушенного дома, не сразу уложил больного, а разлил остатки спирта:
     -- За ребят. И быть добру.
     Хотя добро  впереди и  не  просматривалось.  Вениамина  Витальевича он,
конечно, попытается разыскать. И не ради того, чтобы посмотреть ему  в глаза
-- от сентиментальности тому ни холодно,  ни жарко. Он заставит,  во-первых,
его раскошелиться,  и не теми  копейками,  что  нарисовал  в  Чкаловском  --
памятники на могилы нынче не дешевы, а ребятам он их поставит в полный рост.
     А во-вторых, и главных,--  узнает,  кто  и почему дал  команду  войскам
бомбить группу.
     Никуда Вениамин Витальевич не денется, скажет, хотя бы в обмен на сумку
с документами. А нет -- можно попробовать самому разобраться в магнитофонных
записях и накладных-обязательствах. И потом оценить и решить, кого заставить
плясать  уже   под  свою  дудку.  Танец  не  кончился,  господа.  Он  только
начинается.  И  вы пока  не знаете,  что  музыкантов  перекупили  и  мелодия
польется не та, что заказывали вы...
     Туманов постанывал, беспокойно  ворочался,  и подполковник подсунул ему
под  бока   рюкзаки.  Сам  принялся   внимательно  осматривать   место,  где
планировалось пробыть минимум суток трое. Вынужденно пропел:
     -- Ничего,  ничего, ничего хорошего.  Поселок пострадал  от  авианалета
где-то год назад, потому что развалины уже покорно зарастали  бурьяном. Вещи
из-под  обломков  давно  выбрали:  одежду  на  тряпки,  мебель на  растопку.
Ближайший  жилой дом стоял метрах в ста, на  счастье разведчиков огороженный
высоким бетонным забором.  Невдалеке  шуршала под колесами машин дорога,  но
руины могли привлечь водителей лишь возможностью использовать их как туалет.
В поселке, надо полагать, ни мира ни войны.  И никто никогда  не признается,
за кого он -- за дудаевцев или за федералов.  Потому как ни те, ни другие не
могут обеспечить защиту и безопасность. На гражданских войнах люди выживают,
если стоят сами за себя.
     --  Только  бы  никого  нелегкая  не  принесла,--  продолжал размышлять
Заремба. В то же время успокаивая себя: -- А что здесь ловить, что искать?
     Глянул   на  рюкзак  под  спиной  у  пограничника.  Потянулся  к  нему,
намереваясь достать пару гранат и приготовить их под растяжки для прикрытия.
Но поразмыслил и отказался: бродячая собака побежит или кошка, заденет лапой
-- и греметь взрывам. А зачем лишнее внимание? Чай, не женщины...
     Пристроился  рядом  с капитаном,  положил  голову на  один из рюкзаков.
Солнышко дотягивалось  до ног,  припекало.  Захотелось  снять ботинки, чтобы
лучи коснулись  натруженных и потных ног, но лень оказалась сильнее. Сильнее
желания  двигаться, шевелиться, даже думать. Как много значило прикосновение
головы   к   подушке!   Слабость    расплылась   мгновенно,   пугая   темпом
распространения и жесткой хваткой.
     -- Нет,-- отринул дрему подполковник.  Сел, огляделся еще раз. Вокруг в
природе полуденная дрема,  ничего тревожного и  подозрительного.  Может, и в
самом деле минуту прикорнуть сейчас, а ночью посторожить?
     Еще не разрешил себе подобного, но мысль сама по себе оказалась сильнее
приказа. Снова  устроил голову на рюкзаке и  прикрыл глаза. Под спину  попал
камешек, но сил хватило только  на то,  чтобы на ощупь проверить около  себя
автомат. Мысленно представил циферблат часов, вгляделся в самый низ, в цифру
"б" -- проснуться в это время.
     И сразу уснул.
     ...Проснулся чуть раньше,  и скорее оттого, что камешек доконал спину и
она устала с ним бороться. Раскрывая  веки,  сразу же схватился за оружие --
на  месте. После секундного страха пришло чувство недовольства собой: все же
поддался слабости, уснул. Неужель чувства принялись командовать, а не разум?
     После сна, давшего силы, он мог  задать,  наверное, и такой  вопрос. Но
попытался оправдаться и перед самим собой,  хотя никто  не  требовал ответа:
да,  прикорнул.  А что  могло  случиться?  Вернее,  случиться  могло все что
угодно,  но почему именно  сейчас и  здесь?  Не надо  думать,  что  мы центр
Вселенной или  пуп  Земли.  Лежали  развалины  никому не нужными год  и  еще
столько  же пролежат,  пока  полностью  не  зарастут  бурьяном. Единственное
успокоение и  благо, что Василий  продолжал спать. Подполковник  поправил на
нем куртку Вахи  и "Крону",  а  когда пограничник попытался пробиться сквозь
пелену и проснуться, успокоительно положил руку на грудь:
     -- Спи. Все в порядке, спи.
     Прислушался к дороге  -- движение почти  смолкло. Конечно, кто на  ночь
глядя осмелится  выехать в пасть волку? Зато шумом постепенно наполнялся сам
поселок.   Звенели   ведра:  видать,   неподалеку   находился   родник   или
водопроводная  колонка.  Урчали трактора, блеяли овцы, мычали коровы.  Много
детских  голосов  -- ребятня  то  ли  в  футбол  сражалась,  то ли боролась.
Нормальная мирная жизнь, если не глядеть на развалины. Руины чьей-то некогда
возможно счастливой поры.
     -- Что? -- проснулся-таки Туманов.
     -- Вроде тихо.  Как самочувствие?  -- первым  делом  дотронулся до  лба
капитана.
     Тот, видимо, сам хотел услышать о  температуре, так как успел утратить,
забыл критерий, по которому определяется нормальный уровень здоровья.
     -- Есть еще,-- сообщил подполковник.
     -- Поламывает.  Точнее, грызет бедра внутри.  И грудь  давит,-- добавил
штрихи к нарисованной картине пограничник.
     -- Семь  дней,-- напомнил Заремба срок, который Туманов сам и определил
для болезни.
     Попил бы,--  облизал  губы  пограничник.  Заремба взвесил  фляжки. Одна
пустая,  во второй меньше половины. Правда,  ведра гремят  совсем  недалеко,
можно попробовать и добраться до воды.
     Два   глотка.   Под  таблетку,--  разрешил   капитану.  Тот  припал   к
металлическому  горлышку,  но оторваться  все  же  смог  сам,  хотя  Заремба
сдержался и не стал отбирать фляжку.
     -- Извини.
     -- Я все же порыскаю, может, тряпье какое найду. Отдыхай.
     Грустное это занятие -- копаться в  остатках и ошметках чьего-то былого
уюта и счастья. Мало-мальски пригодное для жизни оказалось давно растащенным
или истлевшим, поэтому вернулся подполковник почти ни с чем, если не считать
нескольких кусочков фанеры:  все не  на бетоне  лежать.  Вот  и денег  вроде
полно, а не купишь на них ни свободы, ни тепла, ни здоровья. Угораздило.
     Туманов  лежал, прикрыв  глаза. По шагам  определив, кто идет,  не стал
тратить силы, чтобы удостовериться в догадке.
     -- Сейчас  сотворим  спальные апартаменты,-- пообещал Заремба.-- Мы еще
здесь так заживем, что и уходить не  захочется.-- Вдруг заметил, что говорит
с пограничником как  с маленьким:  больные, оказывается, невольно заставляют
менять тональность разговора с ними. Ну и шут  с ним, с детсадовским  тоном,
лишь бы шло на  пользу.  А  делать  и поступать нужно так,  как подсказывает
душа. Солнце садилось медленно -- летние вечера столь же длинны, как и день.
Поэтому Заремба успел еще немного поползать среди камней и приволочь обрывки
проволоки,  погнутую алюминиевую  кружку,  полуистлевший, тронутый  с  одной
стороны огнем клок ваты и стекло. Применение им  еще не виделось, но хороший
хозяин несет в дом, а не из дома.
     -- Пей, ночью сползаю к колонке,-- протянул остатки воды капитану.
     Тот с готовностью отпил несколько глотков.
     -- Сам хлебни,-- протянул остатки командиру. Заремба больше сделал вид,
что пьет, но губы  и горло тем не менее смочил.  Принять решение -- это лишь
полдела. До воды нужно еще добраться.
     И не ошибся в своих опасениях.
     Когда стемнело, и подполковник в последний раз мысленно прокладывал при
угасающем свете дорожку  к трассе и затем к колонке-роднику, как раз там, на
другом   краю   увидел   тени.   Крались,   оглядываясь   по   сторонам    и
глуповато-счастливо похихикивая,  парень и девушка. За  первыми  развалинами
они  присели, принялись исступленно целоваться. Насытившись первыми глотками
любви,  привычно, наверное бывали здесь не раз, заскользили дальше, глубже в
развалины  --  еще   дальше  от  людей,  поселка.  Но  ближе  к  затаившимся
спецназовцам.
     Туманов,  впервые за день приподнявшийся, тронул автомат. Им с Зарембой
прятаться места не оставалось. Наоборот, самое укромное прибежище могло быть
притягательным и для влюбленных. Целуясь, ласкаясь,  они и приближались к их
устрашающей, но не для не видящих надписи "Мины".
     Не увидели предупреждения. Ничего не замечали, кроме друг друга. Уже не
таясь,  не  оглядываясь  воровато,  как  раз  напротив  разведчиков  сцепили
объятия,  зашептали горячие слова.  Но уединение  требовалось совсем  не для
этого.  Торопливо  и  нетерпеливо,  не  отрываясь  губами от  губ, принялись
расстегивать друг на друге одежды.
     Бледно  заблестели  оголившиеся  плечи,  и  парень  припал к  небольшим
остреньким  грудкам  подруги.  Девушка  в  истоме отбросила  голову назад и,
скорее  всего, прикрыла  глаза,  потому  что не  увидеть  стоявших напротив,
прижатых неожиданностью случившегося спецназовцев мог  и в самом деле только
слепой. Или, как теперь стало ясно, и влюбленный.
     "Шариат шариатом, а чувства чувствами,-- подумал Заремба.  И усмехнулся
над мужчинами-чеченцами: -- Даже если наденете на своих женщин паранджу, все
равно ведь потом снимать ее придется. Зачем тогда лицемерить?"
     Отвернуться  бы, а  еще  лучше -- уйти, оставить влюбленных наедине, но
любой шорох спугнет  голубков,  а  вслед за  ними  поднимется  стая воронья,
закаркает,  накличет беду. Поэтому приходилось держать парочку  на контроле,
смотреть любовные игры молодых вплотную к дрожавшим девичьим плечам.
     Девушка сама  направила губы парня  вниз, к животу,  и  тот послушно  и
желаемо  принялся  стаскивать  юбку,  открывая   разведчикам   дрожавшую   в
нетерпении и страсти фигурку. Развалины не только похоронили чье-то счастье.
Они рождали в своих пределах и новое...
     И  тут, оставшись  голенькой,  ожидая,  когда и парень  сорвет  с  себя
остатки одежд, девушка открыла  глаза и вскрикнула от страха, увидев наконец
глядящих на нее русских офицеров. Свернулась калачиком, закрываясь, и парень
тоже глянул  снизу вверх, переведя взгляд  от только что сброшенных на землю
брюк и юбки на офицеров. Будь он одетым, попытался бы, наверное, отскочить в
сторону, но голый человек беззащитнее ребенка.