вавшей  ее  великолепные
ноги.
   - А ты? - спросил он.
   Благодаря ДС-8 компании "Тай  Интернешнл"  он  вместе  с  Синтией  за
несколько часов мог оказаться в местах,  о  которых  можно  было  только
мечтать: в Гонконге, Пенанге, Бали или даже Катманду...  Он  на  секунду
представил себя летящим над Гималаями на запад  в  самолете  "Трансэйшн"
компании  "Скандинавией  Эйрлайнз".  А  рядом  с  собой   -   гордую   и
таинственную Синтию.
   Но голос молодой женщины уничтожил его грезы, словно нож гильотины:
   - Я остаюсь.
   - Почему?
   Она легонько пожала плечами.
   - Мне и здесь неплохо. Пока, по крайней мере. Она взглянула на Малко,
недосягаемая и загадочная, как настоящая азиатка. Ему даже не  верилось,
что совсем недавно она прижималась к нему с такой страстью.  Сейчас  она
казалась холодной, далекой, отсутствующей.
   - Ты меня не любишь больше? - спросил он игривым тоном.
   Взгляд Синтии потемнел.
   - Кто тебе это сказал? Я просто не люблю пустой болтовни. Если в один
прекрасный день ты снова окажешься во Вьентьяне, приходи прямо сюда.
   Малко ничего не ответил. Синтия встала, подошла к нему,  обвила  руки
вокруг его шеи и прижалась губами к его губам.
   - Я была очень счастлива узнать тебя.  И  надеюсь  когда-нибудь  тебя
снова увидеть. А может быть, и нет. Но не  приходи  сегодня  в  "Красный
дельфин". Я предпочитаю попрощаться здесь.
   Она еще раз прижалась  к  нему  и  отстранилась.  Глаза  ее  блестели
сильнее обычного.
   - А теперь уходи.
   Поколебавшись секунду, Малко направился к двери. Прежде  чем  закрыть
дверь, он еще раз взглянул на  Синтию,  которая  раскладывала  на  столе
карты для нового гадания. И ему почудилось, что глаза ее полны слез.
   Но она не подняла головы.

***

   -  Вы  хотите  отправиться  в  Токио,  а   оттуда   вылететь   прямым
трансполярным рейсом в Копенгаген или через Москву  транссибирским?  Или
вы предпочитаете вернуться в Копенгаген рейсом "Трансэйшн" из  Бангкока?
Я не советовал бы вам выбирать южную дорогу, она значительно длиннее...
   Агент компании "Скандинавией Эйрлайнз" во Вьентьяне  знал  расписание
всех рейсов наизусть.
   Малко заколебался. Это  безрассудное  предприятие  вымотало  все  его
силы,  и  рейс  "Трансэйшн"  через  Ташкент  был   для   него   наиболее
привлекательным.   Он   всегда    старался    пользоваться    самолетами
"Скандинавией Эйрлайнз" при перелетах из  Европы  на  Дальний  Восток  и
обратно, потому  что  это  давало  существенную  экономию  в  количестве
посадок и во времени.
   Но он хотел остановиться  в  Копенгагене,  чтобы  купить  кое-что  из
старого серебра. А в Токио его привлекали изумительные броше,  вытканные
для самых модных  кимоно,  которые  могли  бы  послужить  ему  отличными
занавесями в маленьком салоне замка в Лицене. Он здорово потратится,  но
Александра будет без ума от радости...
   - Я лечу трансполярным рейсом, - сказал он.  Токио,  Копенгаген  -  у
него будет всего две посадки. И нет никакого желания  останавливаться  в
Москве. К тому же он чувствовал себя измотанным, и ему хотелось поскорее
оказаться в мягчайших креслах ДС-8 компании "Скандинавией". И все же  он
любил длинные перелеты на линии "Трансэйшн". Там о пассажирах заботятся,
балуют их, обеспечивают, что называется, абсолютный отдых. Он взял билет
и вышел. Генерал Хаммуан ждал его в Центре национальной документации.

***

   В кабинет лаосского  генерала  его  ввели  без  промедления.  Хаммуан
горячо пожал ему руку.
   - Нет ли новостей о Ло-Шине? - спросил Малко.
   Генерал покачал головой.
   - Нет. Мы трижды произвели у него обыск. И ничего не нашли. Все,  кто
точно знал о его преступлениях, мертвы. Жаль, что в тот день его не было
в Хуайсае.
   Об этом же подумал и Малко. Китаец, извлекавший наибольшую выгоду  из
торговли наркотиками,  ускользал  от  заслуженного  наказания.  Конечно,
разрушение лаборатории явится для него тяжелым ударом, но  опиумный  мак
будет расти и в следующем году. Кроме того, во Вьентьяне не будет Малко,
чтобы направить на новую лабораторию Б-52.
   - Так, значит, Лом-Сават умер, - сказал Малко.
   - Да. Его хоронят сегодня  во  второй  половине  дня.  Не  хотите  ли
присутствовать на церемонии?
   Малко не имел никакого  желания  провожать  в  последний  путь  этого
любвеобильного и развратного принца.
   - Зачем мне туда идти?
   Генерал Хаммуан многозначительно улыбнулся.
   - Ло-Шин будет там наверняка. Если вы захотите его увидеть...
   Это меняло дело. Вопреки здравому смыслу Малко подумал, что  у  него,
может быть, хватит смелости влепить пулю в голову китайца...
   - От чего он умер?
   Лаосец многозначительно помолчал.
   - Я не знаю точно. Позавчера я говорил с его врачом, который  заверил
меня, что принц выздоравливает. Он начал даже говорить. Вчера,  когда  я
вернулся в город, его слуги сообщили мне, что он был  перевезен  в  свою
резиденцию в Луангпрабанге. Даже если он умер  от  того  курса  лечения,
который вы с ним провели, Ло-Шин в любом случае не простит ему измены...
   - Я готов сопровождать вас, - согласился Малко.

***

   Почетные гости, усаженные в три ряда на  железных  стульях  и  слегка
прикрытые  от  солнца  навесом  из  зеленой   ткани,   обильно   потели.
Большинство из них были з пиджаках и при галстуках, что граничило в этих
условиях с бесчеловечной пыткой.
   Весь Вьентьян присутствовал на похоронах принца Лом-Савата, включая и
членов Национального собрания. Церемония проходила во дворе пагоды. Гроб
из черного дерева, украшенный массивными серебряными ручками, стоял  уже
на приготовленной для костра кладке дров.
   - Смотрите-ка, это очень странно, - заметил генерал Хаммуан, - обычно
тело заворачивают в оранжевую ткань, а не укладывают в гроб.
   Между  приглашенными  мелькали  девочки,  разносившие   бутылочки   с
пепси-колой. Малко и генерал Хаммуан, стоя  в  задних  рядах  толпы,  не
спускали глаз с уродливого черепа  Ло-Шина.  Важный  и  сосредоточенный,
китаец сидел в первом ряду, затянутый в белый костюм.  Вокруг  гроба  на
специальных подставках было разложено множество венков. Самый пышный  из
них был от Ло-Шина.
   Бонза  с  бритым  черепом,  одетый  в   богатый   шафрановый   халат,
приблизился к гробу, неся в руке факел. На дрова было уже  вылито  около
двухсот литров бензина. По обычаю сожжение длится лишь несколько  минут.
Бонза произнес ритуальные слова, повернулся  к  толпе,  поднял  факел  и
бросил  его  под  гроб.  Послышался  мощный   "хлопок".   Желтое   пламя
взметнулось на десять метров, поглотив шикарный гроб.
   В течение нескольких минут доски гроба пылали, весело потрескивая  на
глазах у сосредоточенно молчавшей толпы.  Бонза  отступил  на  несколько
шагов, сторонясь вырывавшихся  из  костра  языков  пламени,  и  принялся
читать молитву. Наиболее почетные гости, сидящие в первом  ряду,  начали
потеть еще сильнее под обжигающим жаром, идущим от костра.
   Вдруг гроб с шумом треснул, и горящие  доски  отлетели  на  несколько
метров.  В  толпе  послышались  крики.  В  пламени  виднелись  очертания
гигантского белого слитка, изготовленного по размерам гроба, - и никаких
следов тела.
   Хаммуан выругался и ринулся к  костру.  Бонза,  словно  завороженный,
смотрел на маленькие блестящие ручейки, которые начали стекать из  гроба
в костер.
   -  Но  это  же  серебро,  -  воскликнул  генерал,  потрясенный  таким
расточительством.
   Хаммуан и Малко смотрели на это зрелище, онемев от изумления.
   - Это самый большой слиток серебра, который  я  когда-либо  видел,  -
сказал лаосец.
   Пламя бушевало все сильнее. И теперь  гигантский,  чудовищный  слиток
серебра походил на огромный кусок тающего мороженого. Мороженого ценой в
несколько миллионов.
   Серебро текло, покрывая землю  блестящими  плашками,  которые  быстро
застывали. Все присутствующие встали,  стараясь  получше  разглядеть,  а
более всего готовясь к финальному броску, когда  серебро  чуть  остынет.
Ведь серебро, как и деньги, не пахнет...
   Внезапно толпа дружно взревела, а затем тоненько закричал бонза.
   Из расплавленного серебра показалась рука. По мере того,  как  металл
стекал вниз,  на  костре  сквозь  дым  и  пламя  вырисовывались  контуры
человеческого тела. В передней части  гроба  отвалился  массивный  кусок
металла, и на долю секунды Малко явственно различил  грушевидную  голову
принца Лом-Савата. Под воздействием жара рука мертвеца вдруг  поднялась,
и толпа с криком отхлынула  от  костра.  Казалось,  Лом-Сават  попытался
вырваться из своей серебряной оболочки. Еще  через  несколько  мгновений
стекающий металл открыл огромный живот покойного... И  стал  ясно  виден
воткнутый  в  него  по  рукоять  кинжал.  Принц  Лом-Сават  умер  не  от
сердечного приступа.
   Вокруг  костра  распространился  тошнотворный  запах  горящего  мяса.
Расплавленный металл продолжал стекать, но теперь  к  нему  примешивался
человеческий жир. Генерал Хаммуан нагнулся к Малко.
   - Посмотрите на Ло-Шина.
   Скрестив руки  на  животе  и  полуприкрыв  глаза,  китаец  безотрывно
смотрел на костер. Похоже, он наслаждался спектаклем.
   - Ло-Шин никогда не любил предателей, - заметил Хаммуан.  -  Вот  вам
пример, который навсегда запомнят мео...
   Пораженный увиденным, Малко продолжал наблюдать,  как  триста  фунтов
тела принца Лом-Савата исчезают в желтоватой магме.



   Жерар ДЕ ВИЛЬЕ
   АНГЕЛ ИЗ МОНТЕВИДЕО

Перевод В. Каспарова. OCR Денис


Глава 1

   На крыльце своей виллы Рон  Барбер  остановился.  Утром,  прежде  чем
отправиться в унылую контору на улице  И,  на  первом  этаже  префектуры
полиции, он любил несколько секунд глядеть на Рио-де-ла-Плату.
   Улица Мар Антарктике за  деревьями  парка  Виргилио  возвышалась  над
Плайя Верде. Спокойная, с жилыми кварталами и без единого магазина улица
шла параллельно набережной.
   Пока Рон дышал кислородом,  его  шофер,  уругваец,  вышел  из  синего
"бьюика" и открыл заднюю дверцу.  Американец  глотнул  свежего  воздуха,
поправил черные очки, привычным жестом проверил, на месте  ли  в  кобуре
небольшой кольт марки "кобра", и сошел с крыльца.
   Он  осторожно  разместил  свое   стодевяностосантиметровое   тело   в
"бьюике", ставшем  вдруг  таким  крошечным.  Покосился  на  часы.  Ровно
восемь. Деннис О'Харе, политический эксперт посольства, запаздывал.  Его
машина была неисправна, и он попросил Рона  Барбера  подбросить  его  до
работы.
   С легкой досадой Барбер повернулся поглядеть, не идет ли  О'Харе,  но
увидел только "додж",  старую  развалюху,  в  которую  набились  четверо
уругвайских полицейских в штатском. Его охрана. По крайней  мере  раз  в
неделю  Рон  Барбер  находил  среди  почты   свой   смертный   приговор,
подписанный: "Движение за национальное освобождение".
   Коллеги Рона в американском посольстве в  Монтевидео  были,  увы,  не
единственными,  кто  знал,  что  он  является  резидентом   Центрального
Разведывательного Управления.
   Боевикам, тупамарос, которые делали в  Монтевидео  что  хотели,  было
известно, что их самый главный враг - гринго из  107  отдела  префектуры
полиции. Официально отдела советников, располагавшегося в унылой комнате
семи метров высотой без кондиционеров. На самом деле они представляли  в
уругвайской полиции американские спецслужбы.
   В задачу отдела входило уничтожение  тупамарос,  что  не  мешало  тем
становиться все более дерзкими. Причисляя себя к  сторонникам  покойного
Че  Гевары  и  Мао,  они  ставили  себе  целью   ликвидацию   продажного
демократического режима в Уругвае. Две главные партии страны -  "Бланке"
и "Колорадо", -  объединившись,  предали  их  анафеме.  И  обратились  с
просьбой к ЦРУ избавить их от боевиков.
   Рон Барбер зевнул. Он сегодня не выспался.  Накануне  был  вместе  со
своей женой Морин на коктейле  в  парагвайском  посольстве.  Выпили  они
хорошо. Рон очнулся на диване в прихожей в четыре часа утра и обнаружил,
что в парадной рубашке занимается с женой любовью - что было  до  этого,
он не помнил. После восьми лет совместной жизни он все еще был  без  ума
от Морин.
   Послышался звук шагов. Деннис О'Харе бежал к ним, размахивая  тяжелым
черным портфелем. Он осторожно втиснулся рядом со своим  начальником,  и
они обменялись рукопожатием. У молодого эксперта было веснушчатое  лицо,
ясные голубые глаза и вздернутый нос гавроша.
   - Я пробовал дозвониться, - начал оправдываться О'Харе.
   Рон только пожал плечами.
   - Я уже давно не пользуюсь телефоном.
   Телефонная  служба  была  одним  из  позорищ  Уругвая  и   раздражала
донельзя.
   "Бьюик"  плавно  тронулся  с  места.  Рон   непроизвольно   обернулся
посмотреть, едет ли за ними "додж". Старая  машина  двигалась  толчками,
мотор работал с мучительными перебоями.  Монтевидео  -  настоящий  музей
автомобилей.  После  тридцати  лет  галопирующей  гиперинфляции   машины
продавались на вес золота. Владельцы автомобилей держали их до тех  пор,
пока те не рассыпались в прах. Улицы кишели "фордами"  старого  образца,
которые с важным видом тащились со скоростью сорок километров в час.  На
годовщину свадьбы Рон подарил  самому  себе  небесно-голубой  "кадиллак"
выпуска 1925 года, который в США стоил, как десять новых "кадиллаков".
   Шофер обернулся.
   - В полицейское управление?
   - Сначала по набережной.
   Рон всегда проезжал по этой бесконечной набережной.
   Извилистой, ухабистой и грязной. Он рос в Аризоне и теперь  задыхался
в этом провинциальном городишке, желто-красном, дряхлом, с  обветшавшими
раньше времени зданиями.
   Чтобы добраться до набережной, вьющейся вдоль  Монтевидео  до  самого
порта, шофер нырнул в шедшую под уклон улочку.  Американское  посольство
находилось чуть в глубине, в центре пустыря, и фасадом выходило на Плайя
Рамирес. Настоящий бетонный блиндаж на сваях,  практически  без  окон  и
дверей,  чтобы   легче   было   защищаться.   Построенный   по   образцу
сайгонского...
   "Бьюик" обогнал совершенно невероятную  колымагу,  которая  в  испуге
подалась в сторону. В любой другой стране  она  заделалась  бы  музейной
редкостью.
   Чуть   поодаль   три   десятка   автомобилей   образовали   хвост   у
бензозаправочной станции.
   - Что такое стряслось? - спросил О'Харе.
   Рон Барбер уныло покачал головой.
   - С завтрашнего дня бензин подорожает на 100%. Они хотят  урвать  его
еще по старой цене.
   Так продолжалось до  конца  войны.  Уругвай  -  эта  южноамериканская
Швейцария - бодро превращался в слаборазвитую страну,  виной  чему  была
закостенелая внутренняя политика. У песо уже давно был плавающий курс. И
плыл он книзу, на самое дно.
   Каждые шесть месяцев  жалованье  повышали  на  30%,  но  и  этого  не
хватало. Государственные служащие больше не выходили на пенсию, чтобы не
умереть с  голоду.  Бензозаправочная  станция  исчезла  из  поля  зрения
Барбера.  Американец  тревожился.  Он  уже  начал  любить  эту   страну.
Уругвайцы  -  народ  славный,  добрый,  безобидный.  Если  не   обуздать
тупамарос в самое ближайшее время, начнется полная анархия. Но  если  их
уничтожить, страна будет по-прежнему тихо увязать  во  взяточничестве  и
нищете.
   Болезненная дилемма.
   Но Рон Барбер приехал сюда не для того, чтобы ее решать. Его задача -
сломать хребет боевикам.
   Деннис О'Харе блуждал взглядом по Рио-де-ла-Плате, тянущейся слева от
набережной.
   - Можно подумать, она ржавая, - расстроенно заметил он.
   Это  было  одно  из  его  самых  больших  разочарований.  Он   всегда
представлял себе серебристую гладь воды, а оказалось,  что  это  илистое
желтоватое  бесконечное  водное  пространство.  Еще  одно   жульничество
слаборазвитой страны.
   Рон Барбер не ответил.  Подпрыгивая  на  ухабах,  он  пытался  читать
скучное лживое донесение, которое наводило его на новый след  -  ложный,
разумеется, - на след человека, который вот уже шесть месяцев  ускользал
у него между пальцами.
   "Либертад". Глава тупамарос. Эта кличка - все, что Рон Барбер  о  нем
знал.  Несмотря  на  постоянно  ошибочные  "предположения"   уругвайцев.
Страдальчески взвизгнули шины, и Рон Барбер вздрогнул.
   Сзади "додж" со страшно стершимися шинами как раз делал поворот.  Эта
бросающаяся всем в глаза сомнительная охрана выводила  Рона  Барбера  из
себя. Она, конечно же, ни в коей мере не  оправдывалась  его  должностью
"советника" при уругвайской полиции.
   Афишируя  себя  таким  образом,  он  не  доберется  до  таинственного
Либертада. В  городе  поговаривали,  что  тот  видный  член  "ростры"  -
уругвайской олигархии. Но никто не знал, кто именно скрывается под  этой
кличкой.
   Рон Барбер закрыл папку. Придет время,  и  он  дознается,  кто  такой
Либертад, и тогда с тупамарос будет покончено.
   Деннис О'Харе незаметно почесал шею. Он робел перед  Роном  Барбером.
Столько всяких слухов ходило об этом молчаливом благодушном великане.
   - Сдохнуть можно от жары, - молвил О'Харе.
   Был конец декабря, разгар лета,  и  слева  от  них  Плайя  Почитос  -
"маленькая  Копакабана",  как  называли  его   уругвайцы,   испытывавшие
комплекс неполноценности перед своим  мощным  северным  соседом,  -  уже
кишел людьми.
   Старые  колымаги  парковались  елочкой  посреди  набережной.   "Додж"
тащился  метрах  в  ста  позади  "бьюика".  Шофер  Рона  Барбера   очень
радовался, когда ему удавалось оторваться от коллег.
   Но тут он, ругнувшись, резко затормозил. С полдюжины  монахинь  вышли
на  "зебру"  -  размеченный  на  шоссе  пешеходный  переход,  -  которую
уругвайские водители чтили  с  почти  маниакальным  упорством.  Впрочем,
пешеходы постоянно злоупотребляли этим своим правом, хладнокровно  ныряя
прямо под колеса.
   Время от времени какой-нибудь драндулет без тормозов собирал  у  себя
на капоте целую гроздь пешеходов.
   Монахини не спеша переходили улицу.
   - Целый пансион, - заметил Деннис О'Харе.
   Рон Барбер даже не поднял головы. Религия  его  не  интересовала.  Он
вновь погрузился в содержимое папки "Либертад". Вдруг последняя монахиня
повернула голову к "бьюику",  оторвалась  от  группы  и  пошла  прямо  к
машине. Молодой эксперт увидел  волевое,  но  миловидное  лицо,  большие
черные глаза, чувственный рот. "Какая красивая, черт возьми!  -  подумал
он. - Жаль, что на ней эта проклятая форма".
   И тут раздался визг  шин.  Американцы  обернулись.  Машина  тридцатых
годов с откидным верхом выехала со стоянки елочкой прямо перед  носом  у
охраны в "додже". Метрах в тридцати от  них.  Мотор  тут  же  заглох,  и
водитель, выйдя  из  машины,  пытался  теперь  завести  его  вручную.  С
виноватой  улыбкой  для   притупивших   бдительность   полицейских.   Те
подремывали, сморенные жарким уже солнцем.
   Монахиня прошла вдоль "бьюика"  и  в  тот  момент,  когда  шофер  уже
нажимал на газ, постучала по стеклу левой задней дверцы.
   Монахиня улыбалась.
   Рон Барбер вздрогнул и машинально  ответил  дежурной  улыбкой.  После
секундного замешательства он открыл окно.
   - Секундочку, - сказал он водителю.
   Одно из неукоснительных правил агентов ЦРУ, работающих за границей, -
держаться дружелюбно с местным населением.
   Красивая монахиня наклонила  свое  волевое  лицо  и  певучим  голосом
спросила:
   - Вы не  могли  бы  подвезти  меня  к  монастырю  доминиканок,  улица
генерала Риверы?
   Как все уругвайцы, она говорила "улиха". Рон Барбер улыбнулся, словно
прося его извинить.
   - Это правительственная машина, мисс. Мне очень жаль.
   Монахиня продолжала стоять, словно не поняла. Деннис О'Харе  внезапно
заметил, как странно неподвижен ее  взгляд.  Как  будто  она  накурилась
марихуаны.
   У него  не  хватило  времени  обдумать  это  предположение.  Монахиня
взмахнула рукавом, и из-под  сине-серой  материи  блеснул  металлический
предмет.  "Смит-и-вессон"  38  калибра,  пятизарядный,  с   двухдюймовым
стволом.
   В боевом положении, наведенный в висок Рона Барбера  с  расстояния  в
несколько сантиметров. Улыбка