л он на Зелинского, словно решая, стоит ли затевать
неловкий разговор, потом решился.
- Товарищ капитан, чем малец-то не угодил вам?
- Он подчеркнуто назвал капитана на "вы".
Чего это ты так официально,  а,  Федорыч?  Мы же одни... Или обиделся на
что?  - поморщился Зелинский, не сразу поняв причину недовольства стари-
ка.  Но,  не получив ответа,  догадался.  - Та-а-ак... Видно, задел тебя
этот Говорков...  - проговорил он ехидно,  но не выдержал и  вспылил:  -
Твой малец выше меня на голову!  Малец! Гонору в нем много!.. Старших не
уважает...
- Вот оно что?  - подхватил прапорщик.  - Не уважает, значит, старших? А
за что? За что, спрашиваю, он должен уважать старших, нас, стало быть?..
За что?  Погодь,  не перебивай!  - оборвал  он  капитана,  попытавшегося
что-то возразить.  - Это что ж с людьми-то деется?  Убей, не пойму: чуть
слово - на дыбы! Чуть не по-нашему - в загривок! Ты, Александр, морду-то
не вороти:  я поболе прожил... Век, считай, доживаю... И ты меня не пер-
вый год знаешь...  Вспомни,  когда ты пришел сюда! Пуганый-перепуганный,
хош и майором был... Кто тебе посочувствовал?
- Ты,  Федорыч, ты, - смутился Зелинский. - И тебе я очень благодарен за
то... но...
- То-то и оно,  что "но"!  Грешно говорить,  но я только на старости лет
задумываться начал!  - проговорил он тихо,  словно по секрету. - Во как!
За-думы-вать-ся!  - проговорил по складам,  как на  диктанте.  -  Может,
спросишь,  почему только сейчас,  кады одной ногой в могиле? А я отвечу!
Читать начал...  Раньше,  кады одна брехня писалась,  я с той бумагой  в
сортир ходил...  Ты вон погляди,  что творилось-то? Ведь башка пухнет от
узнаваний!  Там реабилитация,  там коррупция, там мильены сворованы, там
мафия всякая, а там и еще что почище...
- Чего же ты хочешь?  Рыба-то с головы гниет! - с грустью усмехнулся Зе-
линский.
- Во-во! Удобно сваливать на них: я, мол, человек махонький, убогонький,
куды мне...  Но нас-то мильены! Мильены!!! Куды ж глядели-то? Малец, ви-
дишь, ему не приглянулся... Не уважил его...
- Что ж, целоваться с ним, что ли? Может, и валютой я его заставил зани-
маться?
- Валютой? - искренне удивился прапорщик. - Он сидит по валюте? Я думал,
за разбой аль порешил кого... - Он задумался. - Тады скажи, откуда у не-
го огнестрельное ранение?
- В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, - брезг-
ливо поморщился Зелинский.
- Он сам говорил...
- Огнестрельное,  точно говорю!..  Я в госпитале навидался  таких,  знаю
точно!  По всему,  в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А
за него ты не сумлевайся... Чо молчишь?
- Так... Думаю...
- Думать нужно...  Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конеч-
но.  Говорил, вы в Афганистане много дров наломали... Тоже, видать, жжет
изнутри?..  То-то и оно!  А я рапорт подал: не могу боле... На днях, ве-
ришь, в городском автобусе людей обыскивать начал... Пьяный был, показа-
лось, что на "шмоне" стою... Естественно, мне и врезали мужики!
- Вот откуда у тебя синяки были! - не удержавшись, рассмеялся капитан.
- Смешно тебе... Во как! На ридну Украйну пидамси...
Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет,
но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что
он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памя-
ти.  Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыха-
ние, не давая спокойно жить... Это напоминало открытую рану, с виду вро-
де  начавшую  заживать,  но при малейшем прикосновении снова саднящую...
Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..
Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу, посту-
пил в МГУ,  на юридический факультет, окончил тоже с отличием, распреде-
лился в прокуратуру...  И там показал себя в нашумевших делах... Военная
академия...  А  потом неожиданное предложение:  в Афганистан...  Вначале
вроде бы все складывалось,  но...  Опять сакраментальное "но"! Зелинский
криво усмехнулся...  Он попросту бежал оттуда!..  Самым настоящим прими-
тивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А что он
мог сделать?  Стоило ему только заикнуться,  что комдив связан с контра-
бандистами,  продает оружие душманам, продает врагу, который потом стре-
ляет в наших ребят,  как моментально был отозван в Москву. Еще неизвест-
но,  чем бы это кончилось,  не подай он рапорт об отставке "по состоянию
здоровья", благо приятель имелся среди врачей...
Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Говорко-
ва огнестрельное ранение...


Митяй

Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника,  тащил по длинному ко-
ридору изолятора тележку,  нагруженную  огромными  кастрюлями  с  жидкой
пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чаш-
ке были сложены десятка два таких же алюминиевых,  как и миски,  ложек с
обломанными черенками.
Лоб и голову Митяя украшали свежие,  с еще не снятыми швами, рваные шра-
мы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса:
- Специально водой, что ли, разбавил, сучка?
- Базар шлифуй? - огрызался Митяй.
- Тебя бы накормить этим пойлом!
- Я ее готовлю,  что ли?  - буркнул Митяй,  сунув  последнюю  миску,  со
злостью  захлопнул "кормушку амбразуру" и двинулся дальше.  Приблизясь к
камере под номером три,  бросил косой взгляд  на  дежурного  прапорщика:
азербайджанец лениво листал какой-то журнал и не смотрел в его сторону.
Митяй невозмутимо подошел к нужной камере, откинул "кормушку".
- Девять?  - Заглянув в камеру, посчитал сидевших, потом отсчитал девять
мисок, поставил у кастрюли, налил в одну черпак каши и, подавая ее, тихо
позвал в "кормушку": - Савелий!
- Говори! - сразу же отозвался тот, присев перед "кормушкой". Увидев Ми-
тяя, выругался: - Псы вонючие! Как разукрасили!
- Ты их тоже разделал, дай бог! - восхищенно прошептал тот, не прекращая
подавать миски с кашей. - Двое до сих пор в санчасти, а Аршин...
- Видел его на днях...
- Да?  Всех к куму таскали...  с машины, базарят, упали... во время пог-
рузки!  - увлекшись, Митяй рассмеялся и не заметил, как прапорщик на цы-
почках подкрался к нему сзади.
В последнюю миску Митяй бросил кусок мяса, сверху - черпак каши...
- Это - тебе! - сказал он, протягивая миску Савелию.
Савелий хотел  было взять ее,  но прапорщик ударил по руке Митяя,  мяска
упала,  загремев на цементном полу,  и довольный азербайджанец  наступил
сапогом на мясо.
- Эшо одын раз - зыдэс ыдош!  - ехидно ухмыльнулся они, посвистывая, по-
шел к себе в дежурку...


Савелий - Зелинский

Пятнадцатый день  отсидки  в  ШИЗО  тянулся  для Савелия особенно долго.
Во-первых,  этот день был "летным" (так зеки называли дни в ШИЗО, когда,
кроме кипятка и уменьшенной пайки хлеба,  ничего не давали, были в "про-
лете"),  во-вторых,  ослабленный от довольно скудного  питания  организм
требовал покоя,  а нервы Савелия были настолько возбуждены, что сна-то и
не было.  Он вспоминал всевозможные способы расслабления, пытаясь приме-
нить их, но взбунтовавшийся организм не поддавался.
И вдруг  незадолго  до конца отсидки Савелий крепко уснул,  да настолько
крепко, что не слышал ни скрежета ржавых петель дверей камеры, ни голоса
дежурного прапорщика,  несколько раз выкрикнувшего его фамилию.  Очнулся
только тогда, когда кто-то из зеков толкнул его в плечо.
- Чего спишь до отбоя? Может, добавить еще пятнашку за нарушение режима?
- сердито проговорил дежурный прапорщик.
Савелий, не совсем проснувшийся, ничего не ответил, и, видимо, это спас-
ло от добавки.
- Ладно, пошли! - миролюбиво бросил тот и закрыл за ним камеру. - Телега
здесь?
- Нет, в секции...
- Подморозило...  Ничего, добежишь... Черт, журнал-то на вахте! Придется
с тобой идти:  расписаться же тебе надо...  - Он напялил на себя шинель,
открыл входную дверь, но выйти они не успели: вошел капитан Зелинский.
- А ты куда, Савкин?
- За журналом...  товарищ капитан,  дежурный помощник начальника колонии
зачем-то забрал, а ему расписаться нужно...
- Вот что,  Савкин,  ты сбегай за журналом,  а мне  нужно  поговорить  с
ним... Можешь не торопиться!
Кивнув, тот вышел,  и капитан предложил Савелию пройти в дежурную комна-
ту.
- Что же ты,  Говорков,  то кулаками машешь, то грубишь? - спросил капи-
тан, усаживаясь за стол. - Думаешь, не знаю, что произошло тогда ночью в
отряде?
- Дятлов и тех,  кто за заварку готовы мать продать,  много... - ухмыль-
нулся Савелий.
- Так-а-ак... - не ожидая таких откровений, капитан явно не сразу нашел-
ся. - Сам-то какой раз сидишь?
- Пятый!  - спокойно сказал Савелий, не понимая, почему капитана так ин-
тересует его биография, что уже дважды спрашивает одно и то же.
- И когда только успел?!
- Так с малолетки! - усмехнулся Савелий, а сам подумал: "Надо же, повто-
ряет те же самые вопросы"
- А родители чем занимаются?
- Во Внешторге пашут! - он уже с трудом удерживается, чтобы не засмеять-
ся.
- Понятно, - устало вздыхает капитан. - Джинсы, доллары, тряпки...
- ..."маде ин оттуда",  одним словом, фарца... - перебивая, подхватывает
Савелий.  - А теперь поговорим за "рабочие руки",  "всюду нужны"... - Он
неожиданно рассердился.  - У вас, что, капитан, это обычный "разговор по
душам с проклятыми зеками", так?
Зелинский поднял глаза на Савелия и поморщился:  нехорошо  получилось...
Как же он забыл,  что еще при его появлении разговаривал с ним? Нехорошо
получилось...
- Небось,  подумал,  что проверяю тебя? - со вздохом спросил он, а потом
вдруг признался: - Не проверяю: заработался, да и память подвела...
- Почему-то память не подвела,  когда пытались выяснить о том, что ночью
произошло, - разозлился Савелий.
- Что делать, работа такая... Нужно же знать, что в зоне творится...
- Ой ли? Ты что, начальник, - кум, режим?
- Я замещаю сейчас дежурного помощника начальника колонии... Слова Саве-
лия почему-то задели его, и ему вдруг захотелось оправдаться. - А дежур-
ный помощник и кум, и режим, и хозяин...
- И швец,  и жнец, и на дуде игрец! Кем бы ни работать, лишь бы не рабо-
тать, так, что ли?
Зелинский вскинул на него глаза,  несколько секунд смотрел,  перебарывая
нахлынувшую злобу. - Эх, Говорков, Говорков, что ты...
Его перебил вернувшийся прапорщик, дежурный по ШИЗО:
- Вас Чернышев зовет!
- Хорошо! - Зелинский встал, взглянул на Савелия и быстро вышел.
- Вот здесь распишись!  - Прапорщик ткнул в журнал, потирая закоченевшие
руки. - Холодновато...


Савелий

На улице действительно было морозно, а Савелий был в одной нательной ру-
башке. Хлопая себя по бокам, он во всю прыть побежал к своему бараку.
- Говорок! - окликнул его Кешка. Савелий остановился, поджидая его.
- Одевай скорее:  простудишься! - Набросил на него шапку, помог накинуть
телогрейку. - В отряд к тебе забегал... Стою, жду-жду, а тебя все нет!
- Зелинский беседу проводил...  - стуча зубами,  выдавил Савелий. - Кто?
Да что? Да кем?
- Брось,  не бери в голову! Идем ко мне: кое-что собрал для твоего выхо-
да... Оголодал, небось?..
- Есть немного, - кивнул Савелий. Телогрейка и валенки быстро согрели, и
он почувствовал себя человеком...
После выхода из ШИЗО Савелий еще больше замкнулся, почти ни с кем не об-
щался, не разговаривал.
Никакие лагерные события не могли ни встряхнуть его,  ни расшевелить.  И
если раньше он всегда вставал на сторону слабого,  обижаемого, то сейчас
демонстративно отворачивался в сторону...  Однажды буквально на его гла-
зах пырнули парня ножом,  и Савелий, зная, что тот совершенно невиновен,
более того, беззащитен перед нападавшими, даже пальцем не шевельнул. Это
безразличие к злу,  совершаемому на его глазах,  полная апатия ко всему,
что его не касалось лично, было страшнее всего.
Холода постепенно отступили.  Яркое  весеннее  солнце  настолько  сильно
пригрело землю, что она моментально откликнулась на это тепло: то здесь,
то там пробивались ярко-зеленые расточки травы,  а на единственном дере-
ве,  неизвестно как сохраненном, а может, и посаженном какой-то заботли-
вой рукой посреди рабочей зоны,  поселилось несколько грачей.  Они  были
настолько шумливы, что невольно привлекали всеобщее внимание. При первой
же возможности,  во время перекура или обеда,  зеки рассаживались вокруг
дерева на специально сооруженные скамейки.  Сидели тихие,  задумчивые, с
какой-то необъяснимой тоской вслушиваясь в стрекот посланцев того  мира,
которого они лишились на разные сроки...
Савелий не любил эти посиделки... Для него весна в неволе была первой, и
он старался избегать всего,  что хоть немного напоминало о другом, воль-
ном мире, начинавшемся за колючим забором.
Савелий с удивлением открывал для себя,  что, находясь на свободе, чело-
век совершенно не обращает внимания на цветы,  магазины,  транспорт,  не
ценит такую возможность, как пойти куда глаза глядят...
Савелий понял, что самое ужасное при наказании лишением свободы - ощуще-
ние безысходности,  ощущение того,  что ты - ненужная песчинка в челове-
ческом море:  выдернули тебя из массы,  и ничего там не изменилось,  все
идет своим чередом,  словно тебя там и не было... Лишний, никому не нуж-
ный - это преследует в заключении повсюду:  в жилой зоне и на работе,  в
столовой и на улице,  везде.  Если кто-то вдруг забудет об этом,  то ему
моментально напомнят: "Знай свое стойло и не пырхайся!"
Первые дни пребывания в зоне Савелия более всего угнетала бирка,  приши-
тая на груди,  с указанием фамилии,  отряда, бригады. Эта бирка жгла ему
грудь,  хотелось сорвать ее! Она, словно ошейник у собаки, держала чело-
века сильнее,  чем цепь...  И, конечно, законы! Нет, не те законы, напи-
санные в правилах содержания осужденных в тюрьмах и лагерях, а свои, зе-
ковские,  неписаные - законы!  Эти законы исполнялись гораздо более неу-
коснительно, чем официальные, государственные, ибо их невыполнение кара-
лось моментально, на месте, как говорится, без всякого следствия и суда.
Каждому  сидящему  за колючей проволокой нужно было постоянно следить за
своими словами,  мыслями и особенно действиями. Случайно сказанное слово
могло  привести  к печальным последствиям.  Никакие обиды или промахи не
прощались:  обида, оставленная без внимания, без "разбора", признавалась
трусостью,  а труса мог задеть,  обидеть всякий. Не участвуешь в травле,
слабого, значит, рано или поздно начнут травить и тебя. А самое гнусное,
что в травле принимал участие и тот,  кого ты пытался пощадить или защи-
тить своим невмешательством...
Подобные размышления заводили Савелия в тупик:  получалось, что человек,
попавший в места лишения свободы случайно или по неосторожности,  вскоре
должен был утратить такие качества, как честность, порядочность, состра-
дание к слабому,  нетерпимость к наглости и хамству,  веру в человека...
Для такого человека оставалось одно из двух:  стать безжалостным и  при-
нять позицию силы или оставаться самим собой,  но войти в число угнетае-
мых.  В полную меру оправдывался закон:  "Либо всех грызи,  либо живи  в
грязи!"
Вместе с  тем Савелий безоговорочно принимал правило:  отвечай за каждое
произносимое слово.  Казалось бы,  что ужасного,  когда один  другому  в
сердцах выкрикнул:  "Дурак же ты" - или что-нибудь подобное.  На свободе
это кажется мелочью, не достойной внимания, и особой обиды не возникает,
а если и возникает,  то быстро проходит.  В зоне же каждое произнесенное
слово обретает особую значимость.  За каждое слово, произнесенное вслух,
говоривший несет особую,  жесткую ответственность.  Как ни странно,  это
давало положительные результаты:  особое  уважительное  отношение  между
людьми. Исключая, конечно, стрессовые и враждебные ситуации, когда не до
слов,  когда дело доходило до новых преступлений... Однако и в такие мо-
менты каждый старался следить за своими словесными "выплескиваниями"...
Конечно же,  Савелий прекрасно понимал, что все отношения здесь замешаны
на страхе.  Лишенные так многого, люди понимали, что могут к тому же ли-
шиться еще и здоровья, а то и самой жизни...
Говоркову, конечно, повезло во многом: и в том, что умел постоять за се-
бя, и в том, что здесь оказались Митяй и Кешка, и в том, что Король решил
вдруг занять нейтралитет... Короче говоря. Господин Случай! Не будь это-
го,  никакое умение не спасло бы его от расправы. Возможностей отправить
в зоне на тот свет сколько угодно: можно "случайно" попасть под циркуля-
ку или под пресс,  либо,  так же "случайно",  придавить чем-нибудь, или,
чего проще,  ночью во сне, подошел кто и ткнул штырем... и проснуться не
успеешь....
А сейчас Савелия побаиваются:  вон чуть повысил голос на драчунов, сразу
и утихли...
Так, за работой, за размышлениями о своей жизни и о жизни вообще, проле-
тало время...  Уходили,  освобождаясь, те, кто отсидел свое, на их место
приходили новые, но Савелия ничто не интересовало, и он никогда не ходил
встречать новые этапы... Да и новенькие довольно быстро узвавали о нем и
старались  не  задевать  угрюмого и странного парня по кличке Бешеный...
Возможно,  так бы потихоньку,  помаленьку и отсидел Говорков свой  срок,
притерся бы, привык, но судьбе было угодно распорядиться по-своему...
Одним из последних этапов в зону пришли двое парней. Они были приятелями
по воле, и про них ходили различные слухи. Оба "принесли" большие сроки,
хотя  и  по разным статьям:  невзрачный,  худенький,  с нервно бегающими
глазками,  туберкулезного типа парень лет тридцати пяти - пятнадцать лет
за убийство. У него была странная кличка - Тихоня. Второй, полная проти-
воположность своему приятелю: косая сажень в плечах, скуластый, с огром-
ными,  пудовыми кулаками,  да и кличка под стать - Угрюмый,  тринадцать
лет за разбой, видно, с тяжелыми последствиями, если судить по сроку. Их
видели всегда вместе,  что у всех вызывало недоумение,  уж явно они были
разными и неподходящими друг другу...
Именно этим двум приятелям и суждено было вмешаться в судьбу Савелия Го-
воркова...
Июнь выдался жаркий, солнечный и душный. В цехе, несмотря на распахнутые
двери и окна, работать было трудно, к духоте еще добавлялись и всяческие
испарения от клеевой основы для шпона.
Последние недели Савелия перекидывали с одной работы на другую:  полуго-
довой план стоял под угрозой потому,  что погода не располагала к работе
и,  несмотря  на постоянные наказания,  многие предпочитали "отдыхать" в
ШИЗО,  чем вкалывать в такой духоте.  Как-то Савелию пришлось  подменить
Шаркова, упрятанного в ШИЗО за невыполнение нормы большого пресса.
Работа на прессе считалась одной из самых трудоемких,  и Савелий, совер-
шенно взмокший не только от работы, но и от пара, идущего от раскаленных
плит  пресса,  заложил последнюю заготовку и включил рубильник.  Натужно
зашипев,  железные полки начали сдвигаться,  сдавливая уложенные на  них
заготовки из ДСП с пропитанным клеем шпоном.  Дышать было совершенно не-
чем,  от едкого дыма слезились глаза,  и Савелий отошел в сторону, опус-
тился на цементный пол и откинулся на стопку готовых деталей стенки сто-
ла...
Последние дни он был настолько измотан,  задерган, что моментально взры-
вался  от любой мелочи.  И не только от того,  что его пихали с места на
место... Несколько дней назад он, пересилив волнение, отправился на при-
ем к замполиту,  отправился сготовим заявлением, в котором просил разре-
шить свидание с человеком, с самым любимым для него человеком! И что же?
Савелий зло сплюнул, будто еще раз услышал слова замполита: "Кем она вам
доводится?.. Никем... А свидание разрешается только с близкими родствен-
никами!  С близкими! Уловили?.." А если у Савелия никого нет на всем бе-
лом свете?  Если эта женщина нужна ему сейчас?  Ведь только ей он  может
довериться!  Прошли все сроки, мыслимые и немыслимые! За это время можно
было узнать,  что с ним,  где он находится. А она молчит и молчит... Мо-
жет,  с ней случилось что?..  Хотя бы строчку!  Хоть бы одно словечко!..
Когда же все началось? С Ялты? Нет, Ялта как следствие... Все началось с
того дня,