перекрестке  впереди,  резко  вырулил  на   левую,
свободную полосу.
   Нечаев, то и дело бросая в зеркальце заднего  вида  быстрые  взгляды,
выжимал из "форда" все, на что  тот  был  способен:  стрелка  спидометра
приблизилась к  отметке  сто  сорок  километров  в  час.  Он  мчался  со
включенной аварийкой, то и дело нажимая на клаксон, -  встречные  машины
слева испуганно шарахались в сторону.
   Вероятно, давно, а может быть, и никогда на Кутузовском не было такой
гонки!
   "Бьюик" с дипломатическим номером вроде бы отстал, и Нечаев  вздохнул
облегченно. Светофоры давали "зеленую волну", и это  облегчало  бегство.
Через  несколько  перекрестков  можно  сбросить   скорость,   попытаться
перестроиться в плотном потоке машин направо и свернуть на  какую-нибудь
тихую улицу. Бросить машину, попробовать  поймать  частника:  продолжать
эту гонку на "форде" нет смысла - машина засвечена. Да и менты наверняка
сообщили по рации о водителе, создающем аварийную ситуацию.
   Впереди  замаячил  задок  белого  "фольксвагена".  Обгон  слева,   по
встречной полосе, исключался - там катила вереница снегоуборочных машин.
Максим судорожно дернул рычажок включения дальнего света, однако впереди
идущий автомобиль никак не среагировал на просьбу уступить дорогу, а все
так же неторопливо продолжил движение по крайней левой полосе.
   Тогда водитель "форда"  решился  на  единственный  разумный  в  такой
ситуации маневр: обогнать неожиданно возникшую преграду  справа,  слегка
сбросив  скорость.  Но  в  тот  миг,  как  он  вывернул  руль,  водитель
"фольксвагена" начал перестраиваться в правый ряд,  прижимая  нечаевский
"форд" к невесть откуда взявшемуся троллейбусу.
   Нажав на тормоз что было сил. Лютый судорожно  вывернул  руль  влево,
попав колесами  правой  стороны  в  наледь  на  асфальте,  -  автомобиль
перестал подчиняться управлению и перешел из прямолинейного  движения  в
беспорядочное вальсирующее вращение.  Водитель  впереди  идущей  машины,
услышав позади себя пронзительный визг резины, резко  сбросил  скорость.
На одном из  витков  "форд",  ударившись  боком  о  корпус  троллейбуса,
саданулся бампером в задок "фольксвагена", перевернулся  набок  и  резво
вылетел  на  тротуар.   Испуганные   крики   прохожих   заглушили   звон
разбиваемого стекла и скрежет металла.
   В глазах Нечаева поплыли огромные радужные круги, и он  на  мгновение
потерял сознание. Когда Лютый пришел в себя,  то  обнаружил,  что  лежит
локтем на дверце, - "форд" завалился на левую сторону.
   Гонка была  проиграна  вчистую  -  после  аварии  машину  можно  было
отправлять на  свалку.  А  ведь  преследователи  наверняка  были  где-то
неподалеку.
   Лобовое стекло вывалилось в салон хрустким пластом,  покрытым  густой
паутиной трещинок. Из порванного радиатора с шипением выбивалась  ржавая
вода.
   Осколки фар прозрачными льдинками  плавали  в  коричнево-черной  луже
масла. На смятом в стиральную доску капоте с тихим  треском  лопалась  и
отслаивалась краска. Максим попытался было оттолкнуть  от  себя  тяжелый
пласт стекла, подняться, покинуть салон,  однако  острая  боль  в  груди
заставила его тихо застонать: видимо, при  аварии  он  сильно  ушибся  о
руль. Несколько безуспешных попыток подняться  -  и  Лютый  окончательно
потерял сознание...
   А   изувеченный   автомобиль   уже   обступали   первые   любопытные,
сочувственно  цокали  языками,  вздыхали,  удивлялись,  шутили,   кто-то
злорадствовал, кто-то предполагал, что водитель пьян,  кто-то  предлагал
вызвать милицию.
   Меньше чем через минуту у обочины остановился длинный белый "бьюик" с
дипломатическими номерами. Передние дверцы машины раскрылись  синхронно,
как по команде, и из салона вылетели двое  мужчин  -  при  их  появлении
редкая толпа невольно расступилась.
   Подскочив к лежащему на боку "форду", Савелий и  Андрей  без  особого
труда перевернули  его  на  колеса.  Воронов  быстро  извлек  из  кобуры
пистолет, направив его в сторону водителя. Праздные  зеваки,  заметив  в
руках Андрея оружие, поспешили покинуть место происшествия. Однако Лютый
не реагировал на наставленный ствол - его окровавленная голова лежала на
руле. Тем временем Говорков  уже  вытаскивал  безжизненное  тело  своего
врага из салона. Положил его на асфальт, наклонился,  потрогал  пульс  и
прислушался.
   - Жив, - удовлетворенно произнес он.
   Еще  минуту  назад,  в  пылу  погони,  он  был  готов  не  раздумывая
пристрелить этого человека. Лютый был  прежде  всего  врагом  -  хитрым,
сильным и опытным.
   Однако именно эти качества внушали Савелию невольное уважение.  Но  -
странная вещь! - Говорков ловил себя на мысли:  погибни  Нечаев  в  этой
гонке, он. Бешеный, наверняка бы испытывал нечто похожее на сожаление.
   - С минуты на минуту должна появиться опергруппа с Лубянки, -  бросил
Воронов, вытаскивая из автомобиля тело миллеровского киллера, -  ничего,
в "двадцатке" их быстро приведут в чувство...

***

   Городская больница номер двадцать, или, как ее называют, "двадцатка",
знаменита в московском криминальном мире не меньше, чем любая из  тюрем.
Сюда на верхний, забранный стальными дверями этаж со всей столицы свозят
раненых бандитов, где их по мере возможностей вылечивают,  выхаживают  и
сдают в тюрьму, а в отдельных случаях и братве для последующих похорон.
   Бешеный деловито обыскал карманы Нечаева. Извлек мобильник, бумажник,
два пистолета, несколько стеклянных ампул, упаковку одноразовых шприцев,
носовой платок... В кармане пиджака он обнаружил небольшую коробочку  из
черной пластмассы, с алым  глазком  светоиндикатора  и  плоской  кнопкой
желтого цвета.
   - Что это? - взглянув на коробочку, полюбопытствовал Воронов.
   - По-моему,  дистанционный  пульт  взрывателя,  -  произнес  Говорков
немного растерянно. - На брелок не похоже.
   - Сам вижу, что не похоже. Очень  любопытно:  кого  же  он  собирался
взорвать?
   - Не знаю. - В голосе Бешеного сквозило искреннее  недоумение.  -  Во
всяком случае, если человек возит  с  собой  пульт  взрывателя,  значит,
заряд где-то уже заложен.
   - Где?
   - Об этом знает лишь он один. - Савелий кивнул в  сторону  неподвижно
лежавшего Лютого и, еще раз осмотрев пульт, предположил несмело:
   - Может быть, нас с тобой?
   - Почему же тогда он этого не сделал? - резонно спросил Андрей.
   "И действительно, почему?.." Савелий проговорил этот вопрос про себя,
а сам взглянул на поверженного... врага? А может,  друга?  Почему-то  он
никак не мог ответить на этот вопрос. Он еще раз взглянул на лицо Лютого
и  увидел,  как  оно  начало  вытягиваться,  а  в  его  выражении  стала
появляться некая умиротворенность... Савелий понял, что Лютый отходит  в
мир иной, но не знал, что делать: с одной  стороны,  ощущая  симпатию  к
нему, с другой - сильную злость.
   Трудно понять, до  чего  бы  он  додумался,  но  в  этот  момент  ему
послышался голос Учителя:
   "СЛИШКОМ РАНО ЕЩЕ ЕМУ УХОДИТЬ!.. Следующая фраза была направлена явно
Лютому:
   - ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ И ТВОРИТЬ ДОБРО НА ЗЕМЛЕ!.. - И  снова  обращение  к
нему, Савелию:
   - ПОМОГИ ЕМУ. БРАТ МОЙ!.."
   Савелий понял, что нельзя  терять  ни  секунды:  что-то  внутри  него
шевельнулось: жалость, сострадание, а может быть, и то и другое. Савелию
вдруг и самому, независимо от  указания  Учителя,  захотелось  облегчить
страдания соперника и конечно же спасти от смерти: он  сосредоточил  все
свои силы, всю энергетику и положил руку на грудь лежащему...

Глава девятнадцатая

Почему?

   "Почему? Почему я должен умереть раньше отпущенного мне срока? Почему
я, а не Немец? Ведь я был лишь рядовым  исполнителем,  наемником,  а  не
организатором! Я был руками, а он мозгом. Но ведь доказать мою вину куда
проще,  чем  Миллера!"  Именно  так  размышлял   Серебрянский,   "Черный
трибунал" - 2.
   Третьи сутки  Анатолий  Ильич  Серебрянский  сидел  в  тесной  камере
Лефортовского следственного изолятора. Вот уже третьи сутки  он  задавал
себе одни и те же вопросы и ответов на них не находил.
   Опергруппа ФСБ прибыла на Кутузовский проспект  спустя  десять  минут
после того, как "форд", перевернувшись набок, вылетел на тротуар.  Придя
в себя, Серебрянский обнаружил, что лежит на грязном  асфальте,  в  луже
машинного масла.
   Над  головой,  заслоняя  огни  уличных  фонарей,  мелькали  пятнистые
камуфляжи, появлялись и исчезали чьи-то лица, скрытые  черными  вязаными
масками, и топот рифленых ботинок гулко отдавался в висках.
   Синий свет проблескового маячка на крыше одной из машин выхватывал из
полутьмы силуэты людей, фонарных столбов и автомобилей,  делая  их  тени
причудливыми  и  расплывчатыми,  и  от  этого  зрелища  Анатолию  Ильичу
сделалось не по себе.
   Какие-то люди в масках грубо подхватили  его  под  руки,  потащили  к
машине. Втолкнули на заднее сиденье, ножом перерезали  галстук,  который
тугим  узлом  схватывал  за  спиной  руки  пленника.  Но  это  не   было
освобождением: спустя несколько секунд в салон машины сели двое  мужчин,
одетых не в пятнистые  камуфляжи,  а  в  одинаковые  серые  костюмы.  На
запястьях Серебрянского  защелкнулись  вороненые  наручники,  и  пленник
ощутил, что вновь проваливается в бездонную черную яму беспамятства.
   Очнулся он в небольшой  белой  комнатке,  со  стенами,  заставленными
медицинскими шкафчиками, и с  окнами,  забранными  массивными  стальными
прутьями.
   Знакомый запах йода, густой  и  немного  терпкий,  неприятно  щекотал
бывшему военврачу ноздри. Пленник сидел на табуретке, и пожилая  врачиха
перевязывала ему голову. В дверях стояли двое амбалов в серых  костюмах,
с неуловимо похожим выражением глаз - несомненно, это были те самые люди
из  машины.  Йод  жег  рану  на  голове,  и  Серебрянский,  инстинктивно
дернувшись, боковым зрением заметил, что один страж демонстративно сунул
руку под полу пиджака, а второй быстро шагнул от дверного проема.
   - Без резких движений! - угрожающе скомандовал он. - Где я? - замирая
от ужаса неизвестности, спросил Серебрянский.
   - Известно где... В  "Лефортове",  -  после  непродолжительной  паузы
ответил один из сторожей.
   Необходимые формальности заполнение бланков, медосмотр, дактилоскопия
- заняли минут двадцать. И незадолго до полуночи тюремный вертухай отвел
нового постояльца в камеру на втором этаже.
   Камера эта, рассчитанная,  судя  по  количеству  шконок,  на  четырех
человек, пустовала - то ли арестантов в этой  знаменитой  тюрьме  теперь
было немного, то ли серьезный статус нового  постояльца  исключал  любые
контакты.
   События минувшего дня и особенно  резкая  перемена  в  его  положении
полностью деморализовали Анатолия Ильича, однако навалившаяся  усталость
дала о себе знать - спустя несколько минут после  того,  как  конвоир  с
грохотом закрыл металлическую дверь, арестант уже спал.
   В первую тюремную ночь  бывшему  военврачу  приснился  жуткий  сон  -
настоящий кошмар. Ему снилось, что он лежит на кушетке в своей  пыточной
камере, лежит прикованный наручниками, в ожидании  смерти.  Вокруг  него
толпятся шатающиеся обезображенные трупы  всех  пленных  азербайджанцев,
которых он прикончил, - настоящие зомби, со вспоротыми животами, вбитыми
в глаза гвоздями, отрубленными руками и ногами, все в крови. Они страшно
стучат зубами и готовятся резать его заживо.
   Первый надрез скальпелем распорол ему живот от горла до паха, из  его
тела вынули кишки, сердце, печень, но он почему-то не умирал. Эти  зомби
стали рубить топорами его  руки,  потом  ноги.  Отрубили  голову.  Стали
играть его головой в футбол, распахнули  дверь  камеры  и  стали  гонять
голову по острым камням в ночной тьме. Серебрянский во сне понимал,  что
они  хотят  сбросить  его  голову  в  пропасть.  Так  и  вышло   -   эти
отвратительные зомби пинками гнали его голову  к  пропасти,  и  военврач
успел заметить среди них и свою мать, и опухшего от водки Федора, и того
бизнесмена, которого он убил в присутствии Немца.
   - Не хочу в пропасть, - кричала голова Хирурга, катясь по  камням.  -
Если я туда попаду, то никогда уже из нее не выберусь! Не хочу!
   Но зомби его не слушали.  Наконец  подкатили  голову  к  самому  краю
горного ущелья. Один из мертвецов - это был высокий, стриженный бобриком
грузин,  в  котором  Серебрянский  узнал  застреленного  им  Габунию,  -
разбежался и одним метким ударом послал голову  в  пропасть.  Но  голова
пролетела так далеко, что оказалась  на  другой  стороне  ущелья.  Зомби
глухо завыли от ярости.
   - Ура! - обрадовалась голова Анатолия Ильича. - Не в пропасть,  не  в
пропасть! Значит, мои дела не так уж плохи! Жизнь продолжается!
   - Ты ошибаешься, приятель, - вдруг  услышал  Хирург  спокойный  голос
Немца, который подходил к нему все ближе и ближе. - Твоя жизнь кончена.
   Немец схватил голову Анатолия Ильича и швырнул ее на дно ущелья.
   - А-а-а!..  -  закричал  Серебрянский  и  проснулся  весь  мокрый  от
холодного пота...
   Утром   после   скудного   завтрака,    привезенного    на    тележке
зеком-баландером, Анатолия Ильича выдернули  на  допрос  в  следственный
корпус.
   Следователь, высокий угрюмый мужчина с непроницаемым серым лицом, был
сух, корректен и официально вежлив. Уточнил анкетные данные, напомнил  о
праве подследственного на адвоката, но потом не выдержал:
   - Только маловероятно, что он вам  поможет,  -  как  бы  между  делом
сообщил он. - По факту убийства в ресторане "Саппоро" вам грозит  статья
сто пятая, часть вторая, пункт "з".
   - Что это значит? - заплетающимся языком спросил арестант, не подумав
о том, что подобным вопросом косвенно признает свою вину.
   - "Убийство, совершенное из корыстных побуждений  или  по  найму",  -
пояснил   следователь,   извлекая   из   сейфа   главное    вещественное
доказательство - обрез помпового ружья с  самодельным  глушителем.  -  У
следствия есть все основания подозревать в вас наемного убийцу. А теперь
побеседуем более детально. Только не надо сказок, будто бы  в  "Саппоро"
вы оказались случайно и,  зайдя  в  туалет,  стали  жертвой  бандитского
нападения. Оружие ваше? - Говоривший кивнул на обрез.
   Арестант, совладавший с первым испугом, промолчал.
   - Впрочем, ваше "да"  или  "нет"  -  не  более  чем  формальность,  -
деловито добавил следователь. - На цевье и стволе  обнаружены  отпечатки
пальцев,  экспертизой  установлено,  что  они  принадлежат  вам.  Первый
вопрос: зачем вы пришли в ресторан с обрезом?
   Опустив голову, Анатолий Ильич принялся изучать носки  своих  туфель,
всем видом давая понять:  мол,  спрашивайте  что  угодно,  ни  на  какие
вопросы отвечать не намерен.
   - Ходить по  ресторанам  с  незарегистрированным  оружием  -  занятие
довольно специфическое,  -  продолжал  говоривший,  нимало  не  смущаясь
молчанием  подследственного.  -  Так  ведь?  Ладно,   двинемся   дальше:
приходилось ли вам раньше встречаться с убитым  Амираном  Теймуразовичем
Габунией?
   - Кто это? - Усилием воли арестант поднял взгляд на следователя.
   - Человек, которого  вы  вчера  застрелили.  -  Достав  из  картонной
папочки  с   веревочными   тесемками   несколько   фотографий   Габунии,
следователь аккуратно разложил их перед Серебрянским.
   - Я видел этого человека в ресторане, - деревянным  голосом  произнес
он, прикидывая, пойдет ли дальше разговор о ледяных пулях, которыми было
заряжено ружье, или нет, и, почему-то  подумав,  что  пойдет,  попытался
прикинуть будущую линию защиты.
   Но  Анатолий  Ильич   ошибся;   технология   явно   не   интересовала
следователя.
   Спрятав фотографии убитого, он выложил перед собеседником  новые,  и,
едва взглянув на них, Серебрянский вздрогнул.
   С  глянцевого  снимка  сурово  смотрел  коротко  стриженный  седеющий
мужчина с грубоватыми,  волевыми  чертами  лица  и  маленькими,  глубоко
посаженными глазками.
   Это был Александр Фридрихович Миллер.
   - Следующий вопрос: вы знакомы с этим человеком?
   - Я видел его в "Саппоро",  -  понимая,  что  отрицать  очевидное  по
крайней мере глупо, машинально признал Серебрянский.
   - Мы знаем, что вы его там видели. Но я спрашиваю вас о другом...
   Анатолий Ильич облизал пересохшие от волнения губы и промолчал.
   - Повторяю еще раз: вы встречались когда-нибудь с этим  человеком?  -
напряженно спросил собеседник, пододвигая фотографии ближе.
   - Не помню... не знаю... может быть, и встречался... я  много  с  кем
встречался...
   - Тогда я  вам  напомню:  зовут  его  Александр  Фридрихович  Миллер.
Неужели не знаете? А о "Центре  социальной  помощи  офицерам  "Защитник"
тоже никогда не слыхали? Так вот: мы имеем все  основания  считать,  что
убийство  господина  Габунии  вам  заказал  господин  Миллер.  Вот  что,
Анатолий Ильич, - неожиданно следователь обратился к подследственному по
имени-отчеству, - поймите, чистосердечное признание - единственный  путь
к спасению. Вы обвиняетесь  в  заказном  убийстве,  и  перспективы  ваши
крайне незавидны. Вам грозит до двадцати лет лишения  свободы,  смертная
казнь или пожизненное заключение, - любезно пояснил следователь. - Вижу,
что сегодня вы не намерены со мной беседовать.
   Всего хорошего, Анатолий Ильич, до завтра.  Утром  встретимся  вновь.
Советую до этого времени хорошенько подумать.
   Сложив бумаги, следователь с силой вдавил кнопку вызова.  Появившийся
контролер повел Серебрянского длинными пустынными коридорами в камеру.
   Тяжелая  металлическая  дверь  с  грохотом  затворилась,  и  арестант
остался в камере один. Усевшись на шконку, Анатолий Ильич с силой растер
ладонями виски.
   Естественно,  вспомнились:  дом  в  Мытищах,  в   который   из   этой
лефортовской камеры уже никогда не вернуться,  уютная  тишина  кабинета,
стеллажи с любимыми книгами и аквариум с  рыбками.  Глупые,  пучеглазые,
наверное, и теперь  бьются  лбом  о  стекло,  ища  выход  из  замкнутого
пространства стеклянной тюрьмы.
   Вспоминая своих гуппи, Серебрянский невольно  ощущал  себя  такой  же
беспомощной аквариумной рыбкой...
   И вновь со всей неизбежностью вставал проклятый вопрос: а почему он?
   Сидя на шконке, арестант  обхватил  растопыренными  пальцами  голову,
вспоминал Александра Фридриховича - его самодовольство, его  уверенность
в своих силах, его наглость, раздражаясь от этих воспоминаний все больше
и больше.
   Немец, сволочь, конечно же на свободе - а то зачем следак так дотошно
расспрашивал о нем? И уж наверняка Александр Фридрихович в ближайшие дни
попытается покинуть Россию; за те годы, что  они  были  близко  знакомы,
Анатолий Ильич научился предугадывать его действия.
   Руководить финансовыми спекуляциями не обязательно из Москвы.
   Безукоризненно  исполненные  загранпаспорта  на  липовые   имена,   с
мультивизами и его  фотографиями  у  Немца  есть:  как-то  в  пароксизме
доверия Александр  Фридрихович  показал  в  Мытищах  несколько  штук,  и
предусмотрительный Серебрянский, понимая, что такая информация  дорогого
стоит, постарался запомнить фамилии.
   И вскоре, сидя где-нибудь в Цюрихе или Берлине, Миллер и не вспомнит,
что в его жизни был когда-то человек по фамилии Серебрянский. Что ж, все
правильно: Миллер всегда верил исключительно во взаимную выгоду. А когда
наймит стал ему не нужен... Нечего надеяться, что  Немец  протянет  ему,
Анатолию Ильичу, руку помощи: попробует договориться  со  следователями,
наймет хорошего адвоката, в конце концов, хотя бы передаст в "Лефортово"
какой-нибудь еды! Дудки!
   Так почему же тогда он, Серебрянский, должен молчать о Немце?!
   Пружинисто поднявшись, Анатолий Ильич подбежал к металлической двери,
забарабанил по ней  кулаком.  Коридорный  появился  спустя  минуты  три,
заглянул в глазок, затем опустил "кормушку".
   - В чем дело?
   - Мой следователь еще на месте?
   - Не знаю. А что?
   - Хочу сделать заявление...
   Минут через двадцать арестант вновь переступил  порог  уже  знакомого
кабинета.
   - Хочу сделать чистосердечное признание, - произнес он.