ния.
   Высококлассных убийц  и  диверсантов  обучали  премудростям  активной
разведки и контрразведки, скрытого  аудио-и  видео-наблюдения,  способам
психического воздействия на человека, а также умению приспосабливаться в
любой среде.
   В  спецназовской  части  таланты  Анатолия  Ильича,  помноженные   на
честолюбие человека, желающего быть в своем деле всегда первым, расцвели
в  полной  мере.  Во  время  многочисленных  учений  он  по  собственной
инициативе ставил обширные опыты:  каковы  скрытые  ресурсы  бойца,  как
можно быстро,  а  главное,  незаметно  для  него  самого  отключить  его
сознание. Но главным  для  Серебрянского  стало  искусство  умерщвления,
явного или тайного.
   Военврач мог часами говорить о преимуществе одного  яда  над  другим,
рассказывать, какие кости черепа наиболее  хрупки,  какую  артерию  надо
незаметно пережать, чтобы умертвить человека, как грамотно замаскировать
следы смерти, чтобы ни один  эксперт  не  заподозрил  ее  насильственный
характер. При этих рассказах  слушатели  невольно  подмечали:  в  глазах
Анатолия Ильича появлялся нездоровый блеск.
   Не имея под рукой  человеческого  материала,  офицер  занимался  этим
вопросами исключительно теоретически.  И,  вскрывая  в  морге  очередной
труп,   Анатолий   Ильич   втайне   завидовал    Менгелю,    эсэсовскому
врачу-садисту, ставившему в концлагерях опыты на живых военнопленных.
   Серебрянский не хотел ни новых звезд на погонах, ни званий, ни чинов,
ни даже славы ученого. Его вариант честолюбия требовал лишь одного: быть
первым  в  своем  деле.  Он  давно  перешагнул  грань  профессионального
цинизма; вопросы сохранения жизни пациентов все меньше интересовали его,
а проблемы явного или  тайного  умерщвления  захватывали  все  больше  и
больше.
   Вскоре  у  Серебрянского   появилась   возможность   проверить   свои
теоретические выкладки на практике. Распался Союз, и войска, теперь  уже
не   советские,   а    российские,    спешно    покидали    объединенную
Германию.Уходить на пенсию и искать работу в районной  больнице  или  на
"скорой помощи" не хотелось, а потому Анатолий Ильич принял  предложение
армянских федаинов (то есть защитников) из Степанакерта и отправился  по
контракту в Нагорный Карабах.
   Та война, полная несправедливостей  и  жестокостей  с  обеих  сторон,
стала едва ли не самой яркой страницей в биографии армейского медика.  И
вовсе не потому, что ему много платили: наемники  из  артиллеристов  или
саперов получали куда больше. Да и работы было невпроворот: бесчисленные
операции в военно-полевых условиях, ампутации, обморожения,  невыносимая
вонь гнойных ран...
   Зато не было недостатка в пленных из азербайджанского ОМОНа, и с ними
военный врач-контрактник вытворял все, что хотел. Он наконец дорвался до
осуществления заветного. За  короткое  время  Серебрянский  претворил  в
жизнь все свои опыты. Он мог быстро, а главное,  почти  бескровно  убить
человека чем угодно: спичкой, иголкой, стаканом, даже пальцем...
   Однако  Анатолий   Ильич,   находя   удовольствие   в   мучительстве,
предпочитал   сперва   хорошенько   помучить   жертву.    Дикие    крики
азербайджанцев, истязаемых русским военврачом, заставляли  затыкать  уши
даже армянских федаинов, потерявших на войне всех близких.
   Армяне  видели  только,   с   каким   хорошим   настроением   выходит
Серебрянский  из  своей  пыточной  камеры,  которую  он  собственноручно
оборудовал и никого туда не впускал. На двери этой камеры  всегда  висел
тяжелый замок с цифровым кодом.
   Стены в камере были заляпаны кровью и частицами человеческого  мозга,
которые военврач, ценивший чистоту и стерильность,  поначалу  смывал  из
шланга, а потом увидел в этом своеобразное эстетическое значение.  Пусть
пленные сразу почувствуют атмосферу и поймут, зачем их сюда привели.
   Посреди этой мрачной  комнаты  стояли  устрашающего  вида  Г-образная
дыба, виселица, вместительные корыта для стока крови. Кушетка, с четырех
углов которой  свисали  стальные  наручники.  Рядом  с  ней  возвышалась
стоматологическая бормашина. Длинная,  покрытая  белой  тканью  доска  с
аккуратно разложенными на ней хирургическими инструментами. На одной  из
стен висели пилы, топоры, клинки различной формы. На  покрытом  клеенкой
столике аккуратными стопками лежали медицинские книги и дневник Анатолия
Ильича. Единственное окно было наглухо заколочено  досками  -  никто  не
должен был видеть, чем занимается тут Хирург.
   Обычно он сам доставлял связанного пленника в камеру, включал свет  и
приковывал очередную жертву к кушетке наручниками. Потом садился за стол
и что-то писал в дневнике. Жертва тем  временем  мучилась  от  страха  и
неопределенности. Наконец Серебрянский, облачась в клеенчатый  фартук  и
маску,  кипятил  шприцы,  протирал  спиртом  инструменты.  Потом  только
приступал к делу.
   Он любил вскрыть живого человека. Мог одним ударом острого мясницкого
топора снести человеку полчерепа и с улыбкой  наблюдать  за  мучительной
агонией  умирающего.  Мог  четвертовать,  записывая  в  дневник  реакцию
пленного на отсечение то одной  руки,  то  другой,  то  левой  ноги,  то
правой.  Он  вбивал  гвозди  в  глаза  азербайджанцам.  Протыкал   живот
раскаленным прутом. Впрыскивал разные  вещества  в  вены  несчастных  и,
наблюдая за реакцией, записывал в дневник свои наблюдения:
   "В  15.00  впрыснул  раствор  извести...   Смерть   наступила   через
столько-то минут"...
   Некие свои деяния не рисковал заносить даже в личный  дневник.  Вдруг
его обнаружат? От трупов он избавлялся по ночам, сбрасывая их в глубокую
пропасть.
   Возвращаясь в камеру, он становился под самодельный душ и под  теплой
струей воды бодро напевал какие-нибудь шлягеры.
   Кавказская эпопея в жизни "доброго" доктора закончилась  раньше,  чем
ему бы хотелось: война приобрела затяжной позиционный характер, и услуги
военврача армянам больше не требовались.
   Серебрянский вернулся в Россию...
   Бывшие  сокурсники  и  сослуживцы   давно   поустраивались   кто   на
"гражданке", кто в военных госпиталях. Все они считали  Анатолия  Ильича
честным офицером, талантливым хирургом, но очень уж недалеким человеком.
Что и говорить: к тридцати пяти годам ни денег, ни стабильной работы, ни
крыши над головой!
   Однако сам отставник вовсе не считал себя неудачником. Он  знал:  его
таланты профессионального умертвителя во  все  времена  дорогого  стоят.
Рано или поздно они будут востребованы, рано или поздно удача  придет  к
нему.
   Удача пришла к  Серебрянскюму  дождливым  октябрем  тысяча  девятьсот
девяносто  третьего  года,  когда  на  московской  улице   он   случайно
повстречал бывшего сослуживца по ГСВГ Александра  Фридриховича  Миллера,
ныне удачливого коммерсанта.
   Так  уж  получилось,  что  части,  где  служили   блестящий   штабной
подполковник  и  скромный  воздушно-десантный  медик,  разделялись  лишь
забором.
   Естественно, многие офицеры знали друг друга  в  лицо.  И  не  только
знали, но и, тоскуя в Европе по Родине, нередко впадали  в  классический
коллективный русский запой...
   Анатолий Ильич никогда не пил и не курил - так  же  как  и  Александр
Фридрихович, - в этом они были похожи: оба блюли свое здоровье.  Видимо,
поначалу именно отсутствие  традиционных  для  русских  мужчин  пороков,
нетерпимых для обоих, и сблизило офицеров, а чем  больше  они  общались,
тем  больше  нравились  друг  другу:  они   стали   часто   встречаться,
беседовали, обсуждали наболевшее.
   По-настоящему они никогда не дружили: у Миллера, разделявшего мир  на
"себя" и "всех остальных", не могло быть близких людей.
   Но тогда, в девяносто третьем году, на  дождливой  московской  улице,
встретив случайно бывшего сослуживца, Серебрянский вновь почувствовал  в
нем нечто, похожее на симпатию к себе. Может, Миллеру  еще  с  армейских
времен импонировали  цинизм  военврача,  его  несокрушимая  логика,  его
прагматизм и особенно полное отсутствие сострадания  к  кому  бы  то  ни
было?! А может, уже  в  те  времена  расчетливый  Немец  сообразил,  что
хирург-фанатик может стать  ему  полезным?  Обменявшись  ни  к  чему  не
обязывающими вопросами "где ты теперь?" и номерами телефонов,  отставные
офицеры расстались, как казалось Анатолию Ильичу, уже навсегда.
   Но он ошибся...
   Бывший штабной подполковник отыскал его  спустя  год  в  подмосковном
Калининграде, однако теперь Александр Фридрихович предстал в  совершенно
ином  облике.  Миллер  возглавлял  "Центр  социальной  помощи   офицерам
"Защитник",  одну  из  самых  серьезных  охранных  структур   столичного
региона. А разыскав, не мешкая предложил:
   - Не хочешь у меня работать? Нашему центру очень  нужны  такие  люди,
как ты.
   - А что я, военврач, буду у тебя делать? - последовал вполне резонный
вопрос.
   - Придумаем, -  уклончиво  ответил  Немец.  -  Ты  ведь,  кажется,  в
Карабахе воевал?
   В тот час Серебрянский не ответил ни да  ни  нет,  мол,  пока  работа
есть, в морге работаю, нравится...
   Зашли в кафе, приличия ради заказали по пиву, да так  и  просидели  с
одной кружкой, беседуя целый вечер и сделав всего по несколько глотков.
   Анатолия Ильича, нашедшего наконец, кому излить душу, понесло...
   Он взахлеб рассказывал о работе:  как  интересно  потрошить  трупы  и
готовить препараты, какие удивительные секреты таит в себе  человеческий
организм,  какие  замечательные  опыты  ставил  он  на  военнопленных  в
Степанакерте, а главное, какое увлекательное занятие  сочинять  сценарии
убийств, которые никогда не будут раскрыты.
   - Представь себе, убить человека бесследно очень легко, -  распалялся
он, - большинство знаменитых убийц глупы, потому  что  оставляют  следы.
Самая дорогая вещь на земле - это глупость.  Потому  как  за  нее  всего
дороже приходится платить. А я знаю по крайней мере сто  и  один  способ
ликвидации любого так, что эта смерть никогда не  будет  раскрыта.  Вот,
послушай...
   Фанатизм Серебрянского, его подробные, натуралистические  рассказы  о
сто и одном способе умерщвления явно  заинтересовали  Немца.  Он  слушал
внимательно, не перебивая. И  лишь  в  конце  беседы  как  бы  невзначай
спросил:
   - А тебе много приходилось... убивать?
   - Не знаю, .не считал, - с подкупающей искренностью ответил  Анатолий
Ильич.
   - А скажи, заставить человека сделать то, чего он не хочет...
   Разговорить его, например... Очень сложно?
   - Гарантирую, что расколю любого за пятнадцать минут  максимум.  Даже
тебя...
   Визиты Миллера в Калининград участились. Он присматривался к  бывшему
военврачу, как тренер футбольной команды к дублеру, готовя его на первые
роли в  клубе.  Было  ясно:  Александр  Фридрихович  намерен  предложить
Серебрянскому что-то серьезное. Вскоре такое предложение последовало: по
словам Александра Фридриховича, владелец одной фирмы,  суровый  негодяй,
должен был ему  немалые  деньги,  но  гад  стойкий  оказался:  не  хочет
подписывать дарственные на недвижимость. Так нельзя ли...
   -  Отчего  же  нельзя?  Давай  сюда  своего  фирмача!   -   предложил
Серебрянский,  и  глаза  его  зажглись  фанатичным   блеском:   он   уже
предчувствовал наслаждение, но тем не менее спросил:
   - А что мне перепадет за это?
   - Любой труд должен быть оплачен, - ответил Немец.  -  Половина  моя,
половина твоя...
   - Справедливо...
   - А поприсутствовать можно?
   - Если сфинктер у  тебя  неслабый,  присутствуй,  -  согласно  кивнул
отставной медик.
   Правильно говорят: самая сильная  порука  -  круговая.  Решив  сообща
разобраться с несговорчивым  бизнесменом,  Анатолий  Ильич  и  Александр
Фридрихович связали себя круговой порукой на всю жизнь.  Оба  без  труда
осознали очевидное: обратного пути для них уже не было.
   Немец, сам довольно жестокий человек, был  просто  ошарашен  способом
расправы Серебрянского с должником.  В  заброшенном  гараже  на  окраине
Калининграда,  куда  боевиками  Немца  был  доставлен  пленник,   бывший
военврач  продемонстрировал  все,  на  что  был  способен.  Он  подвесил
провинившегося владельца фирмы на крюк, связав ему руки и ноги,  заткнул
кляпом рот. Бедолага висел над большим корытом, куда вскоре полилась его
кровь.  Анатолий  Ильич,  посмеиваясь,  заживо  вскрыл  этого  человека,
вынимая из его тела то кишки, то печень, то сердце и объясняя Немцу  при
этом, что вскрытие ведется самым обычным способом,  как  всегда.  Только
заживо.
   Немца хоть и мутило от увиденного, но он досмотрел это  страшное  шоу
до конца. В конце концов, его подручные тоже делали людям больно  -  ему
вспомнились казни Мухи, Равиля и братьев Щедриных. А вообще  Миллер  был
доволен - с Серебрянским можно иметь дело. Такой за  деньги  и  мать  бы
выпотрошил, если бы она у него была...
   Понимая, что бывший военврач едва ли не самый ценный  кадр  "охранной
структуры", незаметно  для  окружающих  превратившейся  в  оргпреступную
группировку нового  типа,  Миллер  не  стремился  рекламировать  таланты
Серебрянского. Он даже настоял, чтобы отставник переехал из Калининграда
в Мытищи, расположенные по соседству, - так, на всякий случай.
   Немец купил Анатолию Ильичу дом, открыл счет в  собственном  банке  и
категорически запретил звонить в офис "Защитника".
   Отношение  Миллера   к   отставному   военврачу   приобрело   оттенок
подчеркнутого уважения. Хотя они по-прежнему оставались на "ты",  хозяин
"Защитника" обращался к нему не иначе как по имени-отчеству; то ли желая
подчеркнуть особое  положение  Серебрянского,  то  ли  еще  по  каким-то
причинам...
   К весьма специфическим услугам бывшего сослуживца Немец прибегал лишь
в самых крайних случаях. И такой случай опять настал...
   С  середины  девяностых  годов  среди  московских   бандитов   начали
циркулировать  упорные  слухи  о  какой-то  глубоко   законспирированной
структуре, то ли ментовской, то ли  "конторской",  якобы  созданной  для
физического уничтожения лидеров криминалитета.  Структуру  эту  нарекали
по-разному: "Белая стрела", "Возмездие", "13-й отдел"...
   С этой таинственной организацией связывали едва ли не все  загадочные
громкие  убийства:  Отари  Квантришвили,  "законника"  Юрия  Никифорова,
известного как Калина, даже Владислава Листьева...  Идея  неотвратимости
наказания овладевала криминальными массами, и, когда появился  жуткий  и
загадочный "Черный трибунал", Миллер решил сыграть по-крупному.
   Действительно, если государство перешло к практике расправы без  суда
и  следствия,  почему  бы  под  маркой   государственного   террора   не
ликвидировать конкурентов? Ликвидировать и списать на "Черный трибунал",
наверняка все поверят. Миллер колебался долго, тщательно взвешивая  "за"
и "против".
   Он понимал: заподозри кто его,  он  рискует  нарваться  на  серьезные
неприятности.  Но  соблазн  оказался  слишком  велик.   Да   и   кризис,
разразившийся семнадцатого августа,  подхлестывал  к  более  решительным
действиям.
   О кандидатуре исполнителя можно было  и  не  думать:  Анатолий  Ильич
Серебрянский,  с  его  несомненным  талантом  профессионального  убийцы,
должен  был,  по  замыслу  Александра  Фридриховича,  стать  его  тайным
оружием. Зачем разветвленная организация? Чтобы поставить Москву на уши,
достаточно одного-единственного человека.
   После памятного пожара в "Космосе", где в дыму задохнулись двое людей
Немца, в офис "Защитника" пришел факс от  "Черного  трибунала":  "именем
закона... к высшей мере социальной защиты...".
   Таким образом  Миллер  получил  два  неожиданных  козыря:  во-первых,
готовый текст приговора (как выяснилось потом,  совершенно  типовой),  а
во-вторых,  репутацию  человека,   пострадавшего   от   государственного
террора.
   Мгновенно оценив благоприятность положения, Немец решил: железо  надо
ковать, пока оно горячо.
   Правда, было одно  отличие  от  деяний  государственных  террористов,
позже  подмеченное  "лаврушником"  Габунией:  если   "Черный   трибунал"
действовал по "двойному стандарту" (приговоры предназначались не широким
слоям граждан, а  исключительно  оставшимся  в  живых  мафиози  -  чтобы
неповадно было!), Александр  Фридрихович  сознательно  решил  пренебречь
этим принципом.
   К чему конспирация?
   Террор лишь тогда эффективен, когда о нем знают все...
   Так в лице бывшего военврача Серебрянского появился лжетрибунал. Пока
что на счету  его  была  одна-единственная  жертва  -  "законник"  новой
формации Виктор Лебедевский.  И  сейчас,  поздним  декабрьским  вечером,
Миллер  встретился  с  Анатолием  Ильичом,  чтобы   наметить   очередную
кандидатуру...
   -  А  ты  по-прежнему  скромно  живешь,  Анатолий  Ильич.  Мог  бы  и
пошикарней обстановку завести, - произнес  Миллер,  критически  осмотрев
кабинет, куда хозяин пригласил его для мирной беседы.
   Небольшая комната была на редкость  запущенной.  Старая,  рассохшаяся
мебель, пыль на подоконнике, сор на полу, неприбранные вещи;  надо  всем
этим незримо витал кислый запах одиночества. Обстановку  скрашивал  лишь
аквариум  -  огромный  стеклянный  параллелепипед,  ведер   на   десять,
подкрашивался изнутри мутным электрическим  светом.  Там,  среди  плавно
колыхающихся водорослей, обреченно шевеля усиками, плавали  разноцветные
пучеглазые рыбки.
   Аквариумные  рыбки  были  такой  же   страстью   Серебрянского,   как
каллиграфия у Миллера. Анатолию Ильичу нравилось смотреть, как роскошные
тропические рыбки, вместо того чтобы плавать  в  диких  реках  сказочной
Амазонии,  вяло  парят  в  подсвеченной  тусклой   электролампой   воде,
беспомощно тычутся  своими  пучеглазыми  мордами  в  толстенное  стекло,
раскрывают щели ртов, словно о чем-то неслышно его умоляют.
   Может  быть,  именно  в  минуты  такого  вот  тихого  созерцания   он
чувствовал себя полноправным хозяином жизни: захочет -  корма  не  даст,
захочет - не сменит воду, и подохнут пресноводные,  захочет  -  и  вовсе
выловит всех их, таких красивых, сачком, изжарит в подсолнечном масле  и
будет с довольной улыбкой наблюдать, как они корчатся на сковороде.
   Брезгливо  взглянув  на  разноцветных  рыбок,  Александр  Фридрихович
опустился в продавленное кресло.
   - Не надоело так жить? - поинтересовался он.
   - Каждый живет, как ему нравится, я, например, устал  от  медицинской
чистоты  и  стерильности.  -  Серебрянский  уселся  напротив,  скользнул
взглядом по пучеглазой гуппи и перевел взгляд на собеседника:  мол,  что
на этот раз?
   Но Немец не спешил переходить к главному. Положил ногу на  ногу,  еще
раз осмотрел кабинет.
   - Тебя кризис очень затронул?
   - Всех затронул, - отмахнулся хозяин. - Ты, что ли, разбогател?
   - Есть такой закон физики: если в одном месте что-то убыло, в  другом
обязательно должно прибавиться.
   - Это теория. На практике обычно случается иначе.
   - Главное, проверять теорию практикой. - Наклонившись к  собеседнику,
Александр Фридрихович продолжил деловито:
   - Послушай... Что теперь самый большой дефицит в России?
   - Все дефицит, - ответил Анатолий Ильич не. задумываясь.
   - Нет, не о том я... Чего людям больше всего не хватает?
   - А чего?
   - Денег, - хмыкнул Миллер.
   - Денег не хватает всегда, - философски заметил собеседник.
   - Но теперь особенно. И не хватает всем. Так вот я о чем, о теории  и
практике... Я свои банковские активы в  России  не  держу.  Есть  другие
места:
   Австрия, Германия, Кипр... Швейцария, в конце концов.
   - И что? - вяло поинтересовался Анатолий Ильич, силясь понять, к чему
это Немец завел беседу о своих капиталах.
   - Но теперь, мне кажется, наступило время переводить  деньги  сюда...
То, что в дефиците, - самый ходовой товар, истина общеизвестная.
   - Через биржи и банки собрался прокрутить? Еще один кризис  устроить?
- догадался Серебрянский.
   - Ну, устроить подобие семнадцатого августа не в моих  силах.  А  вот
повторить "черный вторник" двухгодичной давности вполне.
   - Чем я могу тебе помочь?
   - Че