... Но кому это  нужно? Нет, многим нужно, но
не тебе, а  значит, никому! Я  первый раз целиком виновата  сама, только  я.
Меня давит, мне тяжело от собственного мерзкого поступка. Но тебе-то что? Ты
утешишься, оставив меня с моей ношей.
   Мне  сегодня  приснился ребенок: мой,  наш  ребенок,  который  с  моими
глазами  и с твоими волосами, прелестный и капризный, как  Дориан Грей.  И я
была счастлива  почти  всю  ночь! Чтобы проснуться и  увидеть твое  мрачное,
раздраженное лицо, любимое даже в этом случае...
   Надеяться  на твое  милосердие -  ведь это пустая трата времени, не так
ли? Знаю, а пишу. Жду, надеюсь, люблю. Прости, родной, Бородушка! Я погибну,
погибну от всего этого! Ты мне нужен... Скорее бы стать старой, безобразной,
потерять обаяние.  Не нужно мне  все это без тебя. Не  надо  заставлять меня
страдать  слишком  сильно.  Прости,  милый,  родной, единственный.  Как  мне
хочется  плеснуть на  бумагу  кровь  любви  на  бумагу, чтобы она ожила, как
статуя  Пигмалиона...  И  я  разрезала палец  и капаю на  это послание,  как
клятву, как доказательство моей любви. Пусть будет! Прости мелодраматичность
этого жеста, но я  не знаю, что делать. Когда тебя нет, я мечусь по комнате,
как в клетке...
   Люблю. Прости. Люблю. Е.
   P. S.
   Держу пари, у тебя еще не было писем с кровью..."

   Мне очень хотелось поверить Лене, но как только в моей памяти возникала
картинка  их  лобызанья,  начинали  скрежетать  зубы  и  пальцы сжимались  в
кулак...
   Через  месяц мы разошлись.  На прощанье, выйдя из дверей  загса, Лена с
печалью произнесла:
   -  Дурак же ты, Бородушка! Никто тебя не будет  любить  так, как  я! Уж
поверь мне!
   Не знаю,  скажи она нечто другое, ну,  там  счастья пожелай, и у меня о
ней  остались бы  самые  теплые  воспоминания, а  так...  только горечь.  По
крайней мере, в тот момент. А сейчас...
   Прошло несколько лет, боль моя несколько притупилась, я позвонил Лене и
поздравил с каким-то праздником. Просто поздравил... И получаю от нее второе
и последнее письмо:
   "Бородушка мой! Пишу тебе в полной уверенности, что мы никогда более не
увидимся. Несколько  лет тому назад,  расставаясь с тобой,  я думала  то  же
самое,  но  Небу  было  угодно  испытать  меня вторично - я не вынесла этого
испытания: мое слабое сердце снова покорилось знакомому голосу... Ты ведь не
будешь  осуждать  меня за  это,  не правда  ли? Это  письмо  будет вместе  с
прощанием и исповедью.  Я обязана сказать  тебе  все,  что накопилось в моем
сердце с тех пор, как оно тебя любит...
   Я не  стану осуждать  тебя: ты  поступил со  мной так, как  поступил бы
всякий  мужчина.  Ты любил меня как собственность, как  источник радостей  и
печалей. Я это поняла в тот момент, когда принесла тебе горе и когда ты стал
несчастлив.  Я  хотела  пожертвовать  собой,  надеясь,  что  когда-нибудь ты
оценишь мою жертву, что когда-нибудь  ты поймешь  мою  глубокую нежность, не
зависящую ни от  каких условий. Но ты не принял мою жертву. С тех пор прошло
много времени, я  проникла во все тайны души  твоей... и поняла, что то была
надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей, она
потемнела, но не угасла.
   Мы расстаемся  навеки. Однако ты можешь  быть  уверен, что я никогда не
буду любить другого. Любившая  раз тебя не может  без презрения  смотреть на
прочих мужчин  не потому, что ты  лучше их, - о нет! Но в твоей природе есть
что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное.  В
твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая. Никто  не может
так  постоянно  хотеть   быть  любимым,  ни   в  ком  зло   не  бывает   так
привлекательно, ни чей взор не обещает  столько блаженства, никто  не  может
лучше пользоваться своими преимуществами  и никто  не может быть так истинно
несчастлив, как ты. Потому что никто не  старается столь сильно уверить себя
в обратном...
   Самого лучшего тебе, Бородушка!
   Е."
   Надеюсь, что и ты счастлива, Леночка!..

   Шестьдесят  шестой год запомнился и  еще одним событием, которое если и
не  определило мою  судьбу,  то уж точно дало  толчок к тому,  что пряталось
где-то глубоко во мне.  Именно воспоминание  о  "Бородушке"  и подвигло меня
рассказать о том  событии.  Первый раз  в жизни  я  отпустил  бороду. Я  был
деятельным юношей, неугомонным и любознательным. Учебы и занятий спортом мне
было мало, и я, вспомнив Омский драмкружок и опыт поступления во ВГИК, решил
заняться  художественной  самодеятельностью. Благо в  университете это  было
просто.
   Каждый  год  в  МГУ  проводились  смотры  факультетской  художественной
самодеятельности  и ответственное жюри выбирало лучшие коллективы, которые и
выходили в финал. Чаще всего  в финал  попадали  физический  и экономический
факультеты. Помните извечную борьбу между "физиками и лириками"? В годы моей
учебы она  достигла апогея. И  мне  посчастливилось быть в самой  гуще  этой
борьбы, которая, на мой  взгляд, просто  выдумана.  Как можно сейчас всерьез
воспринимать вопрос, занимавший тогда умы самых достойных людей? Кто важнее:
физики или лирики? Для меня этот вопрос не существует!
   Уверен,  что  не профессия определяет суть человека,  а его отношение к
жизни. Даже крупный ученый-физик может по складу  характера вполне оказаться
лириком,  и в  мировой  практике  есть тому многочисленные  примеры. Не надо
далеко ходить -  в моей студенческой юности был весьма впечатляющий пример -
Сергей Никитин.
   В те  годы мы с ним были в разных  "командах": он в команде физического
факультета,   я   -   экономического.   То   мы    становились    лауреатами
университетского   смотра,   то   они.   Всерьез  занявшись   художественной
самодеятельностью, я  постепенно  возглавил  ее  и  организовал  агитбригаду
экономического  факультета.  Имя уже  опыт  работы с бит-группой "Грифы",  я
создал вполне приличный и весьма  мобильный джаз-оркестр, с которым мы много
поколесили по Подмосковью.
   В это время я познакомился с Владимиром Высоцким,  популярным пока  еще
только  у  знатоков.  Готовился  ежегодный  вечер  студентов  экономического
факультета. Составить программу концерта было поручено мне. Наша агитбригада
собралась в помещении профкома, чтобы обсудить и утвердить не только номера,
приготовленные  силами собственной  художественной  самодеятельностью,  но и
решить, кого пригласить на второе отделение концерта. После долгих дискуссий
кто-то подкинул идею пригласить Высоцкого.
   - Ага, сейчас: так он  и побежал к нам!  - подлил  масла в огонь  вечно
сомневающийся  наш  факультетский  профорг.  -   Да  и  денег  осталось  кот
наплакал...
   - Я его сам приглашу! - неожиданно вырвалось у меня.
   Я был влюблен в песни Высоцкого, особенно в его песни о спорте. Услышав
предложение  пригласить его к нам на концерт,  я  настолько  загорелся  этой
идеей, что никто меня бы не остановил.
   Совсем  недавно  я смотрел художественный фильм, посвященный Высоцкому,
кажется,  он  называется  "Страсти  по Владимиру". В  нем  рассказывается  о
переживаниях  номенклатурного  работника,  в  учреждение которого пригласили
Высоцкого. Позднее,  наверное, были такие инциденты, и даже много, но  когда
мы  задумали пригласить его, никакого запрета со стороны властей и партийных
органов, по крайней мере в университете, не ощущалось. Единственное, чего мы
опасались,  так  это  ажиотажа вокруг его имени,  а потому  и держали все  в
тайне,  чтобы   вечер  нашего  факультета   не  превратился  в  вечер  всего
университета.
   Не  помню всех  деталей  добывания  заветного  телефона,  но  вскоре  я
созвонился   с  Высоцким  и  договорился  о  встрече.  Я   обладал  полезной
информацией:  Высоцкий  еще  ни  разу  не  выступал  в  МГУ.  Правда,  потом
выяснилось, что моя  информация была неточной и он уже  выступал на одном из
факультетов.  Моими  самыми  весомыми  доводами  были: "Во-первых,  Высоцкий
никогда не выступал на экономическом  факультете  МГУ, а во-вторых, я  очень
хочу, чтобы он выступил..."
   Высоцкий  сказал,  что  в  тот вечер  уже  выступает  и не  может людей
подвести, -  я отвечал, что прекрасно  его  понимаю:  тоже как  бы артист, а
потому знаю, что  можно спокойно совместить оба выступления. Он: трудно петь
без перерыва. Я: будет перерыв - там он занят в первом отделении, у нас - во
втором. Он: не успею - ехать далеко. Я: пришлем за вами "Волгу".
   Короче  говоря, после долгой  дискуссии я его уболтал,  и мы сошлись на
том, что у нас он будет петь во втором  отделении, но не более чем  полчаса,
за  ним  приедет "Волга". Услышав,  какую  сумму  выделил  нам  профком,  от
гонорара отказался, но сказал то ли в шутку,  то ли всерьез, что без бутылки
водки он петь не будет...
   Когда я  принес эту  весть на факультет,  меня хотели  качать, словно я
стал олимпийским чемпионом. На водку  у нас хватало с лихвой,  с назначенным
им временем  тоже все получалось - в нашей власти было  чуть сдвинуть начало
вечера, но где взять "Волгу"? Идею такси отмели сразу.
   И  меня осенило: Наташа! Она уговорит  своего отца, который ее обожает,
предоставить  для  Высоцкого  "Чайку".  Наташа взяла  с меня слово провести,
кроме нее,  еще трех ее подруг  и  пообещала "уломать" отца. Я гордо объявил
нашему профоргу, что добыл для Высоцкого "Чайку", которая не только привезет
его, но по окончании его выступления доставит туда, куда тот захочет.
   Не знаю  как, но слух о  том, что  на вечере будет Высоцкий, просочился
едва ли не накануне праздничного вечера. Загудел, словно потревоженный улей,
не только  наш факультет, но как  будто  и весь университет. Какие, к черту,
занятия:  все рыскали в поисках  лишнего билетика, а ко мне приставили троих
крепких  ребят,  пресекавших  все   попытки   контакта   со   мной  жаждущих
незнакомцев. В те дни у меня столько появилось  "самых  близких людей",  что
мне спокойно можно было  выдвигать свою  кандидатуру если не на пост первого
секретаря  райкома партии, то  уж на  место  секретаря  парткома факультета.
Сколько же на меня тогда обиделось народу!..
   Несмотря  на   то  что   в  первом  отделении  были   неплохие  номера,
принимавшиеся  всегда  на  "ура",  в   этот   раз  они  получали  "дежурные"
аплодисменты: все ожидали второе отделение, и когда  я объявил  антракт, зал
взорвался такими овациями, словно на сцене появился, скажем, Аркадий Райкин.
   Высоцкий был аристократически точен. Увидев меня, он развел руками:
   - Ну,  старик,  удивил!  Я  и про "Волгу"-то  не  очень верил, но чтобы
"Чайка"...
   - Володя,  а  вы  бы не  смогли  попеть  чуть  побольше...  -  Я  решил
воспользоваться его благодушным настроением, но Высоцкий нахмурился, и я тут
же добавил: - "Чайка" вас будет ждать до конца и отвезет, куда скажете!
   - Да Бог с ней, с "Чайкой", Виктор! - махнул он рукой.
   Я подумал,  что он  не соглашается, и пришла пора напомнить о том,  что
его просьба выполнена:
   - Между прочим, мы и водки прикупили...
   - И много? - с серьезной миной спросил он.
   - Два литра...
   - Два литра? - Он усмехнулся. - Да это ж только на полчаса хватит!
   - А мы "гонца" пошлем! - серьезно вставил я.
   - Господи! - воскликнул Высоцкий. - Да шучу я! Вот стакан, возможно,  я
выпью, для бодрости!
   - Сейчас?
   - Ну!
   Я налил стакан водки, пододвинул к нему бутерброды. Он сделал несколько
глотков, нюхнул бутерброд, потом довольно крякнул и взмахнул рукой:
   - Я готов петь! Объявляй!
   Вместо тридцати минут он пел более двух часов.  Такого трудягу на сцене
я никогда  не видел ни до, ни после. Зал  был забит битком: сидели не только
на дополнительно поставленных стульях, но и на полу в проходах. Каждая песня
сопровождалась  такими  овациями,  что  казалось,  стены  сейчас  рухнут.  А
Высоцкий, словно улавливал дыхание и эмоции зала, и со стороны казалось, что
выступает он играючи. Но мы за кулисами  видели, как пот в буквальном смысле
ручьями лил по его лицу, на глаза  легла усталость, но стоило  ему  выйти на
сцену,  как они  вновь освещались каким-то блеском,  и никто из  зрителей не
замечал этой усталости. Бурная реакция зала его вдохновляла...
   Казалось  бы, наше  общение  было  кратким и деловым: один  разговор до
концерта, второй - перед самым концертом, но в моей душе эти минуты оставили
особый след. Более наши судьбы не пересекались никогда, но еще одна  встреча
была.
   Произошла  она за несколько дней до его смерти. В то время я работал на
картине "Экипаж",  снимавшейся под  названием "Запас  прочности"  режиссером
Александром Миттой. Мы ехали куда-то с директором картины Борисом Криштулом.
Борис Криштул  был легендарной личностью.  На картине  популярна была  такая
присказка: "Криштул оплачет!"
   Зайдет речь о деньгах, которые требуются  для каких-то закупок по смете
картины,  а  в ответ несется  эта  фраза, родившаяся  из  комичной  оговорки
Александра  Митты,  сказавшего  однажды вместо  "оплатит",  "оплачет".  Надо
заметить,  что Криштулу действительно довольно часто  приходилось оплакивать
затраты по картине...
   Так вот,  едем мы по  Садовому кольцу  и останавливаемся у светофора на
площади  Восстания,  у  высотного дома.  Я  сидел  с водителем и  глядел  по
сторонам. С моей стороны рядом с нами остановился "Мерседес" бежевого цвета.
По тем  временам таких  машин  ходило по Москве  не очень много - не то  что
сейчас.  Мне  нравился "Мерседес", и, скользнув  глазами  по машине, я вдруг
увидел за рулем Высоцкого.
   -  Володя,  здравствуй!  -  радостно  закричал  я  и,  растерявшись  от
необычной встречи со своим  кумиром,  не заметил,  что обратился  к  нему на
"ты".
   - Привет!.. - отозвался  он, не очень  уверенно глядя на меня и пытаясь
вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо.
   -  Я  Доценко Виктор, помните свое  выступление  в  МГУ, с "Чайкой"?  -
нисколько не обидевшись, напомнил я.
   -  Два литра водки? - Он улыбнулся.  -  Помню.  Как  дела? - Голос  был
каким-то тусклым, усталым.
   - Нормально. А я слышал, что вы с Мариной во Франции...
   - Не пускают: души рвут и мотают, гады! - со злостью, но очень уставшим
голосом ответил он.
   - Ничего, все образуется... - мне так хотелось поддержать его.
   - Надеюсь...
   - Вы могли бы дать мне автограф?
   - Конечно! - он вытащил свою фотографию, но  в этот момент светофор дал
зеленый свет, он протянул мне фото. - Потом подпишу... как-нибудь!
   Я взял фото и крикнул вдогонку:
   - Спасибо! Удачи вам, Володя!..
   Кто  мог  предположить,  что  вскоре  Владимира  Высоцкого  не  станет?
Почему-то  я  считаю  себя  виноватым перед  этой  сильной и очень одаренной
личностью. Почему я, который очень  часто  предчувствует  в жизни  серьезные
вещи, в  тот  миг  ничего не почувствовал? Мне  кажется, почувствуй я  тогда
грядущую  трагедию, нашел  бы какие-то другие,  более важные слова,  которые
помогли  бы ему совладать  с его проблемами,  вдохнули  бы новые  силы в его
огромную душу и измученное сердце...
   Кабы знать...
   И, конечно же, жалею, что так и не получил его автограф: интересно, что
бы он  мне написал? А этот уникальный снимок: крупный план, улыбающееся лицо
Владимира Высоцкого, он одет в белую рубашку без воротничка, а за его спиной
два жилых здания: над правым плечом - пятиэтажное, над левым - трехэтажное -
я сохраню на всю жизнь и передам своим детям...

   Но  вернемся  в  те  годы,  когда  Владимир  Высоцкий  еще  был  жив  и
только-только начинал восхождение к своей вечной славе...
   Наша   агитбригада   много  выступала  на   выезде.  Наиболее   сильные
впечатления  оставил  город  Белоомут.  В  то  время этот небольшой  городок
прославился тем, что  его  швейная  фабрика выпускала  супермодные  плащи из
ткани  болонья. Ясно,  что большую часть населения составлял прекрасный пол.
Этим Белоомут напоминал Иваново - "город невест".
   Узнав, что на фабрике готовятся отметить какую-то знаменательную дату и
имеют  финансовые  возможности, я связался  с  руководством  и предложил  им
праздничный концерт. Условия показались соблазнительными для обеих сторон, и
в назначенный день и час за нами прибыл автобус.
   Мы ехали  с ночевкой, не подозревая, чем  нас встретит "город  невест".
Представьте  огромный зал,  мест  на  восемьсот,  заполненный  процентов  на
девяносто женщинами!  А в  нашей  бригаде из десяти  человек  - все парни!!!
Сцена была не очень высокой,  и первые ряды находились в паре метров от нее.
Уже  при  первом  моем появлении на  сцене  -  а я  не только  декламировал,
участвовал  в  юмористических  сценках,  но  и  вел  конферанс  -  отчетливо
слышалось, что  зрительницы  меня  разыгрывали,  как  в  лотерею.  Сначала я
подумал,  что  это  шутка,  но  потом  заметил,  что  и   других  участников
аналогичным образом оценивают.
   Когда я  вышел на сцену, чтобы начать концерт, в зале  стоял такой шум,
что, честно говоря, я даже несколько растерялся, не зная, что предпринять, и
несколько  минут стоял,  держа  вынужденную паузу, пока мне на ум  не пришел
неожиданный ход. Во весь голос я обратился к залу:
   - Здравствуйте, дорогие зрители!
   Шум продолжался.
   - Ваш зал похож на настоящий вокзал!
   Шум стал  поменьше: некоторые с  любопытством  прислушались -  а почему
вокзал?
   - Однако есть и очень существенное отличие от вокзала...
   Шум почти прекратился.
   - На вокзале сначала шумит, потом трогается,  а здесь трогаются - потом
шумят!
   Это было с моей стороны, конечно, грубовато - намекнуть прелестницам на
то, что у них, похоже, с головками не все в порядке, но  я крепко разозлился
и  приготовился  к  любым  неожиданностям.  Однако  вопреки  моим  опасениям
зрительницы оказались  вполне разумными  и оценили юмор:  шутке  моей дружно
похлопали, и больше инцидентов не возникало.
   Приняли нас  очень хорошо:  почти после каждого  номера гремели  долгие
аплодисменты, а моя сценка - "Фотограф" вызвала  в зале гомерический  хохот.
Сюжет   простой:   к   фотографу-пьянице  приходит   клиент-заика  и  просит
сфотографировать  его  на  паспорт.  Фотографируется,  приходит за снимками.
Фотограф путает фотографии и  всякий раз выдает бедному заике снимок другого
человека,  а  потом и вообще групповой  снимок, на  котором, выбрав кого-то,
начинает убеждать заику, что это он.
   - Нос ваш?
   - Не-е-е м-м-мой...
   - Пиджак ваш?
   - Не-е-е м-м-мой...
   - Галстук ваш?
   - Не-е-е м-м-мой...
   -  Немой?  А  чего  разговариваешь?  -  Раздраженный  фотограф  уходит,
подхватывает первое попавшееся фото,  возвращается и сует заике. - Все! -  И
исчезает.
   Тот долго смотрит на снимок, потом истерически хохочет:
   -  То-о-оже  к-к-кра-а-асиво!  - обреченно  выдавливает он и уходит  за
кулисы.
   Даже теперь,  когда  я иногда показываю  эту  сценку, люди  хохочут,  а
отбывая срок, я с ней выступал на сцене колонии, и  зеки в буквальном смысле
выпадали в осадок от смеха.
   После концерта  наш  ансамбль попросили за отдельную  плату поиграть на
танцах, и мы, естественно, не отказались.  Нам  подносили и  подносили,  и к
концу  танцевальной  программы  многие  из  нас,  исключая  меня,  с  трудом
держались на ногах. Потом нас разобрали по хатам. Не помню, что рассказывали
мои партнеры, но я с  двумя музыкантами,  саксофонистом  Жорой  и  пианистом
Феликсом,  оказался  в  деревянной  избе,  принадлежащей местной фельдшерице
Катерине.
   У нее дома нас  ожидал стол, богато заставленный разнообразной закуской
и горячительными напитками. Но Катя, судя по всему, жила одна.
   - Ты одна? - разочарованно спросил Жора своим хриплым голосом.
   На саксофоне он играл едва ли не с  младенчества и однажды, несмотря на
простуду, согласился выступать, чего делать было нельзя: он посадил горло, и
с тех пор голос у него был хриплый.
   - Не беспокойтесь, мальчики! Все  предусмотрено! - улыбнулась Катерина,
игриво подмигивая мне.
   Оказывается,  ей, по  специфике  профессии,  полагался телефон.  Набрав
номер, она сказала:
   - Зин