Ректор молча слушал меня, потом вдруг спросил:
   - Я подписывал вам место в общежитии, не так ли?
   - Да. - Я невинно потупил глаза.
   - А нам мест не хватает! Давайте свое заявление! -  Он быстро подписал.
- Желаю удачи...
   - Спасибо, профессор! - Я подхватил заявление, словно боясь, что ректор
передумает, и выскочил из кабинета.
   Декану   ничего  не   оставалось   иного,  как  выполнить  распоряжение
начальника, и вскоре я уже собирал вещи в общежитии. Единственной потерей, о
которой я  сожалел, был транзисторный приемник "Атмосфера", врученный мне на
первенстве "Буревестника" за первое место в  десятиборье: кто-то увел его из
моей комнаты...
   В  этот же день я встретился со своим тренером, и у нас оставалась одна
проблема: на  какой факультет МГУ  мне переходить? После долгих дискуссий мы
сошлись на  том,  что  наиболее оптимальным  будет экономический  факультет.
Но... обстоятельства вновь устроили мне проверку на прочность.
   Согласно правилам высшей школы, на первый  курс можно было попасть лишь
через  вступительные экзамены,  на  что  ни  я,  ни  тренер, естественно, не
согласились.  Но  на  втором  курсе  экономического факультета не  оказалось
места, а так как Вадим Константинович одним из условий своего перехода в МГУ
поставил мою учебу  там, то мне было  предложено зачислиться на второй  курс
химического  факультета,  перевестись с  факультета на  факультет уже  легче
пареной  репы, как тогда заверили меня.  Почему-то я предчувствовал, что все
будет не так просто, но выбора не было, и мы согласились.
   В результате на химическом факультете МГУ мне пришлось проучиться около
полутора лет. Как вы помните,  я любил химию, но не настолько, чтобы изо дня
в  день ею  заниматься. Запоминать  всевозможные реакции,  зубрить  формулы,
проводить лабораторные работы, пытаясь получить то или иное вещество... Жуть
берет, как вспомню!
   На  что  только  я не  шел, чтобы заполучить  у  лаборанток  результаты
контрольных  лабораторных работ:  кокетничал,  расточал  комплименты,  дарил
забавные сувенирчики, даже  водил в кино и на танцы. Как бы  то ни было,  но
мне удалось, хотя и не  без  труда,  не только  проскочить три  семестра, но
усиленно  заниматься  десятиборьем.  Вскоре  я  уже  ходил  в  лидерах  МГУ,
попеременно  занимая  то  первое,  то  второе  места  и  деля их  с  Андреем
Полосиным.
   Андрей  был  старше меня  на несколько  лет,  гораздо  выше  ростом,  в
некоторых видах намного  сильнее,  но у меня были более ровные  и стабильные
результаты  во  всех видах, а потому  борьба шла на равных, и  не  только  в
спорте. У  нас  в  команде была  удивительно  симпатичная  бегунья по  имени
Надежда. Почему-то,  наблюдая за ее тренировками, я никак не мог  признаться
ей в своих чувствах. Не знаю, возможно, это была просто откровенная страсть,
но  когда  мы,  случайно  или  нарочно, прикасались  к ней, меня  охватывало
сильное волнение и кровь приливала к  лицу. Пока я примерялся, чтобы поближе
познакомиться, Андрей "охмурил" ее, и они поженились...
   Кто не успел - тот опоздал!
   * * *
   Несколько  лет   назад   я   с   увлечением   смотрел   по   телевизору
легкоатлетические соревнования, и  мне показался знакомым  голос спортивного
комментатора. Я воскликнул:
   - Да это же Андрей Полосин!
   Минуло лет тридцать, когда  мы впервые встретились с Андреем Полосиным.
Я пригласил  его к себе в  гости. Мы стали  вспоминать былое. Он до  сих пор
женат  на  Надежде.  Договорились  обязательно  повидаться  семьями.  Андрей
кое-что читал из  моих романов и  отозвался  о  них  с большой симпатией. И,
конечно же, я им подписал свои новые романы, чем порадовал Андрея.
   - Не думал никогда, что мне встретится человек из моей  юности, ставший
одним из самых популярных писателей страны... - с восхищением произнес он.
   Помню,  как  волновался  перед  встречей  с  Надеждой.  Боялся  увидеть
бесформенную, состарившуюся под гнетом времени и забот женщину? Все-таки они
с  Андреем вырастили  двух прекрасных сыновей!  Мои  опасения были напрасны:
передо мною предстала симпатичная, с подтянутой фигурой женщина. В ее глазах
не угасли те веселые чертики, которые играли в них в те далекие студенческие
годы. Все так же она стеснялась своего выдающегося  бюста, который несколько
увеличился, но не стал менее сексуальным и привлекательным...
   Что осталось в памяти из студенческих лет?
   Во-первых,  история с  моей  первой  стипендией.  Иногородние  студенты
младших курсов проживали в корпусах, выстроенных на Ломоносовском проспекте,
в районе  кинотеатра  "Литва".  Рядом со  зданиями  студенческого  общежития
отдельно стояла  студенческая  столовая, цены в которой были несколько ниже,
чем в обычном общепите.
   Я  получил первую стипендию на химфаке МГУ и истратил около  пятидесяти
копеек, заплатив за обед, после чего часа полтора прозанимался в библиотеке,
сходил  на тренировку, потом вернулся в комнату общежития, где жил вместе  с
тремя соседями, позанимался немного еще и пошел в столовую поужинать.
   Когда я подошел к кассе расплатиться за сардельку с винегретом и чай  с
булочкой,  неожиданно  обнаружилось,  что  моей  "стипухи"  в  кармане  нет.
Объяснив, что забыл деньги в  комнате,  я извинился  и с  волнением  побежал
домой, мысленно пытаясь восстановить цепь  событий с момента получения денег
в кассе до того момента, когда видел их в послед-ний раз.
   Мой анализ  привел к  твердому убеждению, что  "стипуха" обязана быть в
кармане и нигде  больше. Тем не менее я самым тщательным образом перерыл все
свои вещи, лежащие не только в сумке, но и в  тумбочке, хотя туда в тот день
и  не лазил.  Денег нигде  не  было.  Понимая, что вновь  попал  в серьезную
переделку, я, забыв всякую щепетильность, прямо  спросил у  своих соседей по
комнате,  не  брал ли  кто  моих  денег  ради шутки.  Ребята  обиделись,  но
заверили, что никто из них и в глаза не видел моих денег.
   Да  я и сам понимал,  что эти простые парни из российской глубинки вряд
ли  способны  на  такую  гнусность.  За пару недель, что мы  прожили вместе,
каждый из них делился с остальными, хотя и делиться-то  особенно было нечем:
ребята попались  примерно моего социального положения, и  никому из троих не
присылали  из  дому больше  пятнадцати  - двадцати рублей  в месяц.  Получив
стипендию, большую  ее часть приходилось раздавать  за  прошлые долги, потом
опять  занимать  до  "стипухи". Многие  из  нас  попадали  в этот  замкнутый
финансовый круг...
   Так что утрата моей "стипухи" ощутимо ударила не только по мне, но и по
ребятам, которые чуть-чуть подкармливали  меня, надеясь, что и я отплачу тем
же.
   Этот  месяц прошел для меня несколько легче, чем тот  голодный,  что  я
провел во ВГИКе,  но  его  тоже навеки запомнил мой желудок.  К  счастью,  в
столовых МГУ был не только  бесплатный  чай,  как  во  ВГИКе,  но и хлеб,  и
капуста  как  добавка   к  гарниру.  Наверное,  это  оплачивалось  профкомом
университета, чтобы подкормить  малоимущих студентов. Во всяком случае, меня
это здорово  выручило в тот месяц и в буквальном смысле  спасло от голода. Я
набирал две неглубокие тарелки квашеной капусты, несколько кусков хлеба, два
стакана сладкого чая и набивал этим свой желудок.
   Понимая, что Вадим Константинович  и так сделал для меня немало, да еще
из  гордости  я  скрыл  от  него  свою  потерю,  но  однажды  на занятиях по
физкультуре  глядя на  мое  осунувшееся  лицо,  он  стал  допытываться,  что
случилось и не  болен ли я. Стыдясь, я увиливал от точных ответов, но кто-то
из   ребят  не  выдержал  и  сказал,  что  у  меня  увели  стипендию.  Вадим
Константинович  очень  рассердился  и  впервые  накричал  на  меня,  обозвав
"неблагодарным мальчишкой".
   На следующий  день он  принес  мне путевку  профкома  в  профилакторий,
находящийся  на втором этаже главного здания на Ленинских горах.  Калорийное
трехразовое  питание,  медицинское  наблюдение  и  обследование,  тренажеры,
бассейн. Целый месяц я поправлял  здоровье, до отвала  набивая брюхо вкусной
пищей.
   А когда путевка закончилась, Вадим Константинович вручил мне талоны "на
дополнительное питание". По этим талонам я  мог  питаться  или отовариваться
продуктами  в любой  студенческой  столовой  МГУ  на  два  рубля  в  день!!!
Представляете,   целых  шестьдесят   рублей   в   месяц!   Чуть  ли  не  две
дополнительные стипендии!
   Эти  талоны Вадим  Константинович выбил  для  меня  в профкоме МГУ  как
лучшему   спортсмену  университета   из  малоимущей  семьи,  нуждающемуся  в
улучшенном  питании,  и я  их получал по пять-шесть месяцев в году.  Учиться
стало гораздо веселее...

   Учеба  на  химическом  факультете   запомнилась  еще  одной  интересной
историей...
   Как-то  я  познакомился со студенткой  психологического  факультета  из
Восточной Германии. Звали ее Хильтрауд Мертен. У нас очень быстро завязались
близкие  отношения,  и мы  встречались  несколько  месяцев.  Она  увлекалась
фотографией,  и  у   меня  сохранилось  множество  ее  снимков,  на  которых
запечатлена почти  вся история нашего романа. В том же шестьдесят пятом году
она пригласила меня к себе в Германию на два летних месяца.
   Оформляя  поездку,  я  очень  боялся, что  Органы меня  не  выпустят из
страны. К тому времени мои спортивные достижения уже  привели меня в сборную
команду студенческого спортивного общества "Буревестник". То ли сыграла роль
хвалебная характеристика университетского "треугольника": парткома, профкома
и комитета ВЛКСМ, поддержанная ходатайством Ректората; то ли тот сотрудник в
Органах, у которого находились нелестные сведения обо мне, был в отпуске; то
ли там посчитали, что  в  Восточную  Германию меня  можно выпустить, но  мне
выдали заграничный паспорт и туристическую визу.
   Семья   Хильтрауд   проживала   в  небольшом  городке   Нойштадт-Глеве,
затерявшимся  недалеко  от  Шверина и Ростока.  Нойштадт-Глеве  расположен у
живописнейшего  озера, на берегу которого находился  и санаторий для больных
туберкулезом. Но  прежде, чем приехать  туда,  мне пришлось  несколько  дней
дожидаться Хильтрауд в Восточном Берлине: вышло так не по моей вине.
   Я впервые оказался  за границей и был  просто  поражен.  Я столкнулся с
совершенно  другой,  очень  богатой,  по  мнению  простого советского парня,
жизнью. Я видел переполненные  дешевыми товарами  магазины, со вкусом одетых
людей.  Мягкое  и очень внимательное отношение ко мне  абсолютно  незнакомых
людей.
   Особенно  поразила повышенная  любезность  продавцов  в магазинах.  Я с
удивлением  наблюдал,  как  неутомимо  носится  продавец, готовый  терпеливо
выкладывать и  выкладывать передо мной товары, пока я не выбирал то, что мне
понравилось.  Если  же  я  так  и  не  выбирал ничего,  перед  мной  вежливо
извинялись  за то, что не  сумели удовлетворить мои  потребности, и  просили
заходить еще. Честно говоря, было приятно.
   Когда  я приехал в  Берлин, Хильтрауд меня не встретила потому, что мое
письмо к ней с точной датой моего прибытия, где-то задержалось. Я дозвонился
в  Нойштадт-Глеве  с вокзала,  и Хильтрауд пообещала  приехать за мной через
несколько дней.
   По ее совету я обратился в Красный Крест, куда  позвонил  ее отец,  и в
связи с малым  количеством наличности меня определили в бесплатный пансионат
Красного Креста. Этот пансионат представлял  собой небольшой  домик, похожий
на  Дом  колхозника  в  СССР.  Огромное  помещение  было  сплошь  заставлено
кроватями.  Из жизни в этом  пансионате  запомнилось только  одна шокирующая
деталь:  ровно в  шесть  утра,  когда, как  говорится,  самый  хрупкий  сон,
раздавался  мерзкий  пронзительный  женский   голос,  способный,   наверное,
разбудить и мертвеца:
   - Штейт ауф!
   Догадаться, что от нас хотят, было нетрудно: подъем!
   Все вскакивали словно ошпаренные, быстро выпивали бесплатную чашку кофе
с  булочкой   и  уматывали   оттуда   до  восьми  вечера.  Я  выдержал   эту
"благотворительность"  только  два  дня. Помог  случай:  бесцельно бродя  по
городу, я  случайно  познакомился с группой американских  студентов, которые
приехали  в Германию  как туристы. Вот  когда я  понял, что  мои  познания в
английском языке настолько невелики, что было стыдно.  Правда, нам  все-таки
удавалось понимать друг друга.
   Мы легко сблизились, особенно с парнем по  имени Мартин. Может, потому,
что он тоже  занимался  спортом: играл за университетскую команду в бейсбол,
тоже  любил  волочиться  за  слабым  полом   и  тоже  был  далек  от  образа
пай-мальчика. Когда  они услышали от  меня  "душещипательную" историю, как я
оказался в чужом, да еще заграничном городе, то единодушно приняли  меня под
свое покровительство. С  момента  нашей  встречи  и  до  самого  расставания
американцы кормили меня, поили,  водили по всем достопримечательным местам и
везде за меня платили.
   Так продолжалось три дня, и вдруг  Мартин оповещает меня о том, что они
собираются на пару-тройку дней на экскурсию в  Западную Германию. Увидев мое
искреннее огорчение, он хлопнул меня по плечу и предложил  поехать с ними. С
большим трудом мне удалось объяснить, что для меня, советского студента, это
совершенно невозможно.
   - Кэй Джи Би? - догадливо предложил он.
   Я молча кивнул  в знак  согласия.  Тут он  обещает  мне  реальный  шанс
оставить КГБ с носом.
   Сейчас,  вспоминая  ту авантюру,  понимаю, какой опасности подвергал не
только свою судьбу,  но,  возможно, и  жизнь. Я  уж не говорю  о  какой-либо
случайности, к примеру, если бы кто-то из них был связан со спецслужбами? Не
хочу и думать, что бы меня ожидало...
   Но тогда придуманный Мартином план выглядел  настолько безупречным, что
я раздумывал не очень долго.
   План  был  прост  до  тошноты.  Дело  в  том, что  у  американцев  была
коллективная  виза: обыкновенный  лист с  водяными  знаками и  печатями,  на
котором были написаны их фамилии. Случилось так, что один из группы приболел
и не мог  поехать. Конечно, они могли обойтись и без него, но тогда пришлось
бы идти в посольство, получать там дополнительный документ и прочее. Так что
в  каком-то  смысле  я  тоже оказался им нужен.  Мое беспокойство по  поводу
познаний в английском Мартин снял еще  проще: на границе я должен изображать
немого, а все остальное он брал на себя.
   Не знаю,  как только я  выдержал  и не  выдал себя,  когда мы подошли к
контрольно-пропускному    пункту.    Казалось,    все    вокруг,    особенно
офицер-пограничник, слышат, как  громко бьется мое сердце. Но все мои страхи
оказались напрасными. Все произошло столь просто, что мне стало даже обидно.
Выяснив,  что  перед  ним  американская группа,  офицер заглянул в  их общий
документ,  в  буквальном смысле пересчитал  нас  по  головам  и  безразлично
кивнул: все в порядке.
   Если я был  удивлен  Восточным Берлином, то, попав в Западный Берлин, а
заодно побывав и в Ганновере, думаю, что как открыл рот, зайдя за берлинскую
стену,  так  и  не  закрывал   его  до  возвращения   назад.  Глупо  сегодня
перечислять, что я видел в магазинах, как там питался,  какими  сувенирами и
подарками снабдили  меня  эти симпатичные и  щедрые американцы: сейчас  этим
вряд ли кого-то удивишь. Но я-то пишу о 1965 годе...
   Самым  острым  моим впечатлением  было  посещение ночного клуба,  где я
впервые увидел настоящий стриптиз. Почему-то и  тогда и сейчас я уверен, что
стриптизерша вряд ли была немкой: скорее всего француженка.
   Еще  проще  было  вернуться  в Восточный Берлин:  нас даже не  считали.
Скользнув  по документу безразличным  взглядом, офицер  с восточной  стороны
устало махнул рукой: проходите.
   Сердечно поблагодарив за все своих американских приятелей, я отправился
в пансионат  Красного  Креста:  по  моим  подсчетам,  Хильтрауд  должна была
приехать на следующий  день, но меня вновь  ожидал сюрприз. Оказывается, она
приехала накануне вечером и подняла на  ноги всю полицию Восточного Берлина,
испугавшись, что я пропал.
   Придумав  историю про  то, как  заблудился, я успокоил Хильтрауд,  и мы
решили  отправиться в путь на следующий день: Хильтрауд желала  показать мне
город и купить какие-то подарки. Однако нам не удалось уехать и на следующий
день.
   В одном из кафетериев, куда мы зашли пообедать, нас обокрали. Хильтрауд
пошла в туалет помыть руки, а я остался за столом. Свою сумочку она повесила
на стул. А по возвращении сразу заметила, что ее сумочка раскрыта и кошелька
нет, а в нем были все деньги - около трех тысяч марок. Она не стала плакать,
а тут же вызвала полицию и принялась расспрашивать, помню ли я, кто подходил
к столику или проходил мимо.
   К счастью,  я действительно запомнил пару, которая подходила к столику,
и  девушка  что-то у  меня  спрашивала,  а когда  ответил,  что  не  понимаю
по-немецки -  в то время это была единственная  фраза, которую я выучил, они
почему-то сразу направились к выходу. У меня отличная зрительная память, и я
очень  подробно описал обоих. Потом нас отвезли  в участок, где мне пришлось
просмотреть большое количество фотоальбомов.
   Мой труд  оказался не напрасным: я узнал  мужчину, который неоднократно
был судим за подобные преступления. Через два дня его задержали, и Хильтруде
возвратили  не только все деньги, которые были  заявлены  Хильтрауд,  но и в
знак  поощрения за точное описание преступников  меня  наградил сам комиссар
полиции  одной  тысячей  марок.  Потом Хильтрауд  писала  мне, что  случайно
наткнулась   на  газетную   заметку,   где  сообщалось  о   той  краже  и  о
"феноменальной"  памяти   русского   студента  из  Москвы,   который   помог
обезвредить "группу преступников"...
   Во время  моих  хождений  по  берлинским  магазинам  я  познакомился  с
симпатичной  продавщицей, которую звали Соней. Она довольно сносно  говорила
по-русски, и мы очень мило провели один вечер. Собственно, ничего особенного
не  было -  танцы-шманцы-обжиманцы  и страстные поцелуи. Мы так  друг  другу
понравились,  что обменялись координатами. Совершись что-то большее, мы вряд
ли продолжили  бы общение, но, к нашему обоюдному в то время сожалению, Соня
уезжала на  следующий день к родителям. В Берлине она училась в университете
на  филологическом  факультете,  и  вторым  языком у нее  был  русский.  А в
магазине она подрабатывала на карманные расходы.
   Мы  расстались безо всякой надежды, по крайней мере с моей стороны, что
наши  дороги  когда-нибудь  пересекутся. Кто  мог  тогда  подумать,  что это
знакомство  принесет нам не только приятные мгновения,  но даже и  некоторые
неприятности. Я, конечно же,  был очень удивлен, когда, вернувшись в Москву,
обнаружил четыре  письма  от Сони: она принялась писать мне едва  ли  не  на
следующий  день  после нашего расставания. Завязалась  переписка: на  три ее
письма я  отвечал  одним. Не  потому, что  не хотел, а потому,  что  не было
свободного времени.
   Примерно  года  через  три  Соня приезжает в Москву на  целый  месяц на
стажировку в МГУ. И Соня и я были очень заняты учебой, но несколько ночей мы
вместе  все-таки провели вместе.  Это были  очень страстные и  жаркие  ночи,
которые мне  вспоминались с нежностью до тех пор, пока однажды я не  получил
от нее письмо, в котором Соня сообщала, что беременна от меня и делать аборт
не  собирается.   Завершалось   послание  прямым  вопросом:  что  я  намерен
предпринять?
   К письму Сони  было приложено  письмо ее отца, директора школы. Тон его
был  довольно сдержанным,  но  в нем явно прочитывалась надежда, что я,  как
истинный джентльмен,  приеду в Германию, женюсь  на его дочери и  постараюсь
обеспечить ее и будущего ребенка всем необходимым...
   Как вы  понимаете,  в  том  возрасте  и при  том  моем "благосостоянии"
заводить детей я был совсем не готов. Как мне поступить? Я не знал, а потому
решил обратиться к юристу. Но в моем деле нужен был юрист-международник,  но
откуда я знал, что почти все они тесно связаны с КГБ? "Юрист" провел со мно