жаром  сказал  Федор,  -  правоохранительные  органы  уже
решили, что Антон виновен, и не захотят менять своего мнения. Им все ясно.
   - Боюсь, не справлюсь, - заныла я.
   - У вас великолепно получается, - парировал Бурлевский, - дерзайте!
   На следующее утро мы гурьбой вошли в офис конторы "Конако". Нас  встретил
суетливый мужчина в плохо поглаженных брюках.
   - Очень, очень рад, - суетился он, подпрыгивая на месте, - будем знакомы,
Зиновий Павлович, садитесь на диванчик, надо обождать.
   - Долго? - спросил Сережка.
   - Вот только Поповы подъедут,  -  потирал  руки  суетливый  мужичонка,  -
остальные тут.
   Мы расположились на мягком диване и уставились на громадный аквариум, где
плавали не правдоподобно огромные рыбы.
   - Они живые? - спросила Юля.
   - Нет, заводные, - пояснил Сережка. Юлечка постучала пальцем по стеклу, и
рыбины моментально повернули морды на звук.
   - Что ты врешь, - возмутилась Юля.
   - А ты что глупости спрашиваешь? - спросил Сережка.
   Атмосфера явно накалялась, и, хотя все тихо сидели на диванах и  креслах,
в воздухе запахло грозой.
   Прошел час, потом другой.
   - Ну где они! - возмутилась Катя.
   - Все в порядке, - успокоил Зиновий Павлович, - из области едут, может, с
электричкой чего. Вот журнальчики поглядите.
   Сережка со вздохом встал.
   - Пить хочется.
   - А вот у нас аппаратик, "Чистая  вода"  называется,  -  пояснил  Зиновий
Павлович, - тут и стаканчики, и пакетики с чаем. Красный краник - кипяток, а
синий...
   - Понял, - прервал его Сережка,  взял  пластиковую  емкость,  сунул  туда
"Липтон" и нажал на рычажок.
   Вода полилась в стаканчик. Сережка наполнил его доверху и громко рыгнул.
   - Сережа! - укоризненно сказала Юля.
   - Что такое? - повернулся муж.
   - Веди себя прилично!
   - Ты что, с ума сошла? Что я такое сделал?
   - Сам знаешь, - надулась жена, - подобное поведение отвратительно.
   - У тебя поехала крыша, - вздохнул муженек и  принялся  преспокойно  пить
чай.
   - Мог бы и мне налить, - окончательно обозлилась Юлечка и,  резко  встав,
ухватила стаканчик.
   Вода вновь побежала веселой струйкой,  и  опять  раздался  отвратительный
звук.
   - Юлька, ты пукнула, - захихикал Сережка.
   - Я? - возмутилась девушка. - Я?
   - Нет, я, - продолжал веселиться муженек, - фу, как  неприлично  прилюдно
портить воздух.
   - Дурак, - выпалила Юля.
   В  этот  момент  к  огромному  нагревателю  подошел  Зиновий  Павлович  и
подставил чашку. Послышалось жуткое рыканье. Я посмотрела на аппарат. Сверху
на нем  горлышком  вниз  помещалась  большая,  двадцатиметровая  пластиковая
бутыль, из нее жидкость попадала  в  титан.  Каждый  раз,  когда  кто-нибудь
открывал кран, в бутылке возникал здоровенный пузырь,  а  следом  доносилось
омерзительное бульканье, словно кого-то тошнит.
   - Не надо пускать при всех, - продолжал веселиться Сережка.
   - Урод, - прошипела Юля и пнула муженька ногой.
   Но того было не остановить:
   - Приличная с виду девушка, а так плохо воспитана!
   - Кретин, - свистела  сквозь  зубы  жена.  Понимая,  что  супруги  сейчас
подерутся, я сердито велела:
   - Прекратите, вы не дома. Никто не рыгал и не пукал, это бутылка...
   - Не знаю, не знаю, - протянул Сережка.
   Но тут дверь с треском распахнулась, и на  пороге  появилась  здоровенная
бабища, сильно смахивающая на царя-реформатора  Петра  I.  Ну,  может,  рост
чуть-чуть пониже, не два метра, а всего сто девяносто  сантиметров,  но  усы
такие же, и круглые глаза бешено  блестят.  Под  рукой  она  несла  довольно
плюгавенького мужичонку в огромных  грязных  дутых  сапогах.  Именно  несла,
потому что "дутики"  болтались  в  воздухе.  Мужику,  очевидно,  был  знаком
подобный  способ  передвижения,  и  он  не   выражал   совершенно   никакого
неудовольствия, апатично выглядывая из-под мощной руки.  Так  покорно  ведет
себя наша мопсиха Ада, когда ее  тащат  купаться.  Вначале  собака  убегает,
прячется, забивается под кровать, но как только ее вытащат и возьмут на руки
- все, сопротивление прекращается, словно Ада принимает решение не  бороться
с обстоятельствами.
   Похоже, что этого мужика тоже сначала долго гоняли по всем углам.
   Бросив ношу на диван, баба сказала неожиданно писклявым голосом:
   - Здрассти всем, простите, припозднились, дорога - дрянь.  Не  асфальт  -
стекло, машину мотает, еле доползли.
   Я подергала  носом,  ощутила  сильный  аромат  спиртного  и  поняла,  что
господин Попов бесповоротно пьян.
   - Вы отчаянная женщина, на машине  в  такой  гололед,  небось  устали  за
рулем.
   - Я не умею водить, - пояснила мадам Попова, - муж был за рулем.
   Я во все глаза уставилась на почти заснувшего недомерка. Муж?!  Пьяный  в
лоскуты?! За рулем, в такую погоду?!
   Словно почувствовав мое недоумение, госпожа Попова пояснила:
   - Он в порядке, как только за баранку садится, сразу трезвый делается.
   Прибежавший  на  шум   Зиновий   Павлович   моментально   поволок   плохо
соображающего мужика в глубь конторы.
   - Теперь понятно, почему у них везде  гигантские  аквариумы,  -  протянул
Сережка.
   - Почему? - насторожилась Катя.
   - Засовывают в них мордой вниз подобных клиентов, - пояснил парень.
   И вновь потекли минуты, но через час стало ясно, что  подписывать  бумаги
невозможно. Несмотря на литр крепчайшего кофе, два  порошка  алка-зельцер  и
нашатырный спирт, месье Попов так и  не  пришел  в  себя.  Приглашенный  для
скрепления сделки нотариус только крякнул:
   - Ну, Зиновий, извини, всегда иду тебе навстречу,  не  придираюсь,  когда
паспорт просрочен, но тут! Он же расписаться не сумеет.
   - А мы можем провести сделку в машине? - поинтересовался Сережка.
   - При чем  тут  автомобиль?  -  удивился  нотариус,  поминутно  поправляя
съезжающие на нос очки.
   - Да жена говорит, что он, когда за руль  садится,  в  себя  приходит,  -
пояснил парень.
   Нотариус гневно фыркнул и решительно произнес:
   - Действия откладываются. Завтра в девять снова здесь.
   - У меня работа, - робко сказала Катя.
   - И у нас, - тихо добавили Михалевы.
   - Ничего не знаю, - отрезал нотариус.
   Разочарованные, мы вышли на улицу и разбежались в разные стороны: Катя  в
больницу,  Сережка  на  переговоры,  Юлечка  сдавать  зачет,  а   я   искать
педагогический институт, где учились Сорокина и Федина.
   Нина дала правильный  ориентир.  Высокую  трубу,  сложенную  из  красного
кирпича, я заметила сразу, выйдя из метро. А  институт  и  впрямь  находился
дверь в дверь  с  кондитерской  фабрикой.  Над  переулком  разливался  запах
ванили, корицы и свежевыпеченной сдобы, но это  было  единственное  приятное
впечатление.  В  остальном  же  alma  mater  будущих   педагогов   выглядела
отвратительно.  Кособокое,  грязное  здание,  крашенное   уже   облупившейся
светло-коричневой краской. На первом этаже  нестерпимо  воняло  туалетом,  а
лестницу, наверное, последний раз мыли в честь 850-летия Москвы. По длинным,
кишкообразным коридорам бродили неряшливо, одетые девушки - тяжелые  ботинки
на "тракторной" подметке и вытянутые, бесформенные свитера, свисавшие  почти
до колен. Впрочем, парочка преподавателей, встреченных на пути, выглядела не
лучше - безвозрастные тетки с замороченными лицами.
   В учебной части сидела девчонка. Увидав меня, она  разулыбалась  и  бойко
спросила:
   - Ищете кого?
   - Да. Ксению Федину. Девица нахмурила гладкий лобик и пробормотала:
   - Это на каком же курсе? Я развела руками:
   - Понятия не имею.
   - Не расстраивайтесь, - хихикнула девушка, - найдем.
   Компьютера тут не было. Личные  дела  хранились  по  старинке  в  большом
желтом шкафу. Минут десять  старательная  инспекторша  лазила  по  полкам  и
наконец удовлетворенно вздохнула:
   - Вот она, в отчисленных.
   - Можно посмотреть? Девушка с готовностью  протянула  скоросшиватель,  но
потом решила проявить бдительность и поинтересовалась:
   - А вам зачем? И вообще, вы кто?
   Я посмотрела в ее чистое, наивное, не замутненное никакими мыслями личико
и резко ответила:
   - Майор Романова из уголовного розыска.
   - Ой, - взвизгнула девчонка и беспрекословно отдала папку.
   Я  начала  медленно  смотреть  бумаги.  Анкета,  которую  заполняют   при
поступлении абитуриенты, лежала первой. Так  -  Федина  Ксения  Ивановна....
родители: Федин Иван Николаевич, скончался в 1990 году,  мать  Федина  Раиса
Константиновна, директор фабрики, поселок Селихово.
   - Очень странно, - невольно вырвалось у меня.
   - Что? - робко поинтересовалась девчонка.
   - Когда в вашем вузе приемные экзамены?
   - С пятнадцатого по двадцать пятое августа.
   - А Федину зачислили в конце сентября, как подобное получилось?
   Девица вздохнула и пояснила:
   - Она не одна такая.
   - Почему?
   Инспекторша  покосилась  на  соседний  пустой  стол  и,  понизив   голос,
сообщила:
   - Знаете, тут не институт, а богадельня.
   - Поясните, пожалуйста.
   - Да чего уж там, смотрите, экзамены сюда можно  сдать  тогда,  когда  во
всех приличных местах уже прошли конкурсные  испытания.  Многие  абитуриенты
сначала пробуют свои силы в более приличных местах, а когда получают тройки,
бегут сюда. В данный институт берут всех, главное - не получить  два  балла.
Но, честно говоря, сделать подобное трудно, экзаменаторы более чем  лояльны,
а сдавать следует всего три предмета - литературу, историю и русский. Причем
устно,  по  тестовой  системе.  То  есть  получаете  листок  с  вопросами  и
вариантами  ответов.  Допустим,  кто  написал  "Евгений  Онегин"  -  Пушкин,
Джордано Бруно или Юрий Гагарин? Но даже при такой системе случается недобор
студентов. Поэтому ректорат частенько разрешает  начать  учиться  на  первом
курсе тем, кто пришел в сентябре,  октябре,  ноябре.  Иногда  перебегают  из
других учебных заведений, не осилив там программу. Вот и Ксюша оказалась  из
таких, принесла бумаги осенью и была принята.  Правда,  примерно  через  три
месяца  она  исчезла,  просто  перестала  ходить  на  занятия  и   оказалась
отчислена.
   Больше я ничего не  узнала.  В  данном  с  позволения  сказать  институте
обучали всего два года, и все Ксюшины товарки разлетелись кто куда,  получив
дипломы. А еще удивляются, отчего  у  нас  такие  отвратительные  учителя  в
школах, да как им быть другими, если свои знания  они  получили  в  подобном
вузе!
   Мороз  щипал  за  щеки,  пока  я  неслась  к  метро.  В  переходе   между
"Боровицкой" и "Библиотекой Ленина" я купила блинчик и стакан горячего  чая,
стало тепло, а мозги, оттаяв, начали соображать.  Ну  и  что  я  узнала?  На
первый взгляд ничего нового, кроме того, что Ксения превратила свою  мать  в
директора  фабрики  и  перепутала  ее  отчество.  Врать   в   анкете   можно
безнаказанно,  никаких  справок,  подтверждающих  место   работы   родителей
предъявлять не надо. Она решила  повысить  свой  социальный  статус,  вполне
понятная слабость. Но меня в анкете заинтересовало не это. Я уже заглядывала
один раз в папку  с  личным  делом  Фединой,  и  было  это  в  экономической
академии. Перед  глазами  стояла  анкета,  заполненная  Ксенией.  Совершенно
наплевать на содержащиеся там сведения, но почерк, почерк был иной.  Федина,
решившая стать  экономистом,  писала  мелкими,  ровными,  словно  бисеринки,
буквами. И, насколько помню, абсолютно грамотно, без орфографических  ошибок
и помарок. Что и понятно, девочка училась в школе на одни пятерки,  а  копия
аттестата это  подтверждала.  А  вот  документы  абитуриентки,  пришедшей  в
педагогический,  выглядели  по-иному.   Бумаги   она   заполняла   большими,
неровными,  узкими  и  острыми  буквами.  Более   того,   сначала   написала
"заЕвление", а потом переправила первое "е" на "я". Ошибка, невозможная  для
отличницы.
   Быстро  глотая  вкусный  блинчик  с  загадочным  названием  "буритто",  я
лихорадочно соображала: куда идет человек, если хочет узнать адрес москвича?
В Мосгорсправку. Вот и я поеду сейчас туда. Правда, насколько  я  знаю,  там
требуются  полные  паспортные  данные,  но  в  моем  случае  могут   сделать
исключение. Если бы я хотела найти Лену Петрову, не  зная  отчества  и  года
рождения... Но мне нужна дама с редкой фамилией Митепаш.  Небось  в  столице
одна такая! Бросив картонный стаканчик в урну, я понеслась к поезду.

Глава 17

   В "Мосгорсправке" ко мне отнеслись участливо. Да и как было  не  пожалеть
глупую провинциалку, приехавшую в столицу из Тмутараканска.
   - Девушка, - ныла я, усиленно шмыгая носом,  -  уж  помогите!  Бумажку  с
адресом  посеяла,  растерялась  в  большом  городе,  кругом   машины,   люди
мельтешат, ох, тошно! Как теперь подругу найти!
   - Не переживайте, - принялись успокаивать меня милые женщины,  -  если  в
столице прописана, то найдем.
   Действительно, через десять минут мне протянули бумажку.
   - Фамилия редкая, - вздохнула служащая, - с такой всего четыре человека в
огромном мегаполисе.
   Радостно отдав за услугу сто рублей, я вышла в холл и  принялась  изучать
бумажку. Так. Митепаш Эдвард  Христофорович,  1907  года  рождения,  Митепаш
Ольга Васильевна, 1917 года, Митепаш Ева Эдвардовна,  1947  года  и  Митепаш
Татьяна Федоровна, 1972-го... И, что  интересно,  все  прописаны  по  одному
адресу, в Сафоновском проезде, буквально в двух шагах от того места,  где  я
сейчас стою.
   Жила семья  Митепаш  в  огромном  доме,  сплошь  увешанном  мемориальными
досками. Вид серого здания с нелепыми  полотнами  на  крыше  вызвал  во  мне
смутные воспоминания. Насколько помню, тут имел квартиру  Вася  Леонов,  мой
сокурсник по консерватории, его родители служили в музыкальном театре...  Да
и  на   досках   мелькали   слова:   "выдающийся   дирижер",   "композитор",
"балерина"... Кооператив явно заселяли служители Мельпомены.
   Странно, на двери не было домофона,  впрочем,  и  в  подъезде  не  сидела
лифтерша, и лифт оказался грязным, воняющим мочой.  Дверь  двадцать  восьмой
квартиры украшала красивая железная табличка "Митепашъ". Я быстренько ткнула
пальцем в звонок.
   - Иду, - донеслось откуда-то издалека, - иду, тороплюсь.
   Голос был молодой,  звонкий,  явно  девичий.  Дверь  распахнулась,  и  от
неожиданности я чуть было не раскрыла рот. На пороге  стояла  очень  пожилая
женщина, но язык не повернется  назвать  такую  старухой.  Высокая,  статная
фигура пятидесятилетней дамы. Как правило, женщины  с  возрастом  становятся
меньше, усыхают. Эта же сохранила рост и идеально прямую  спину.  Совершенно
седые волосы были  уложены  в  аккуратную,  старомодную  прическу  с  высоко
взбитой челкой. В ушах переливались бриллиантовые серьги, на шее,  прикрытой
воротником, висели  бусы,  а  скрюченные,  артритные  пальцы  были  украшены
кольцами и перстнями. Впрочем, маникюр там тоже был, длинные, безукоризненно
овальные ногти покрывал кроваво-красный  лак,  точь-в-точь  повторявший  тон
помады хозяйки. И одета она была не в халат, а в свободные  черные  брюки  и
темно-серый свитер. Лишь лицо, покрытое сетью глубоких морщин  и  пигментных
пятен выдавало возраст, с которым дама пыталась бороться.
   - Вы ко мне? - спросила она хорошо поставленным, звонким сопрано.
   Я удивилась: надо же так сохранить голос, если  закрыть  глаза,  кажется,
будто говоришь с двадцатилетней девушкой.
   - Семья Митепаш здесь  проживает?  Дама  отступила  в  глубь  коридора  и
сказала:
   - А вы по какому вопросу? Вас прислал Леонид Аркадьевич?
   - Нет, мне нужна Татьяна Митепаш. Старуха  переменилась  в  лице  и  чуть
сгорбилась.
   - Кто вы?
   - Тани нет?
   - Кто вы?
   Не понимая, отчего она так странно реагирует на вопросы,  я  решила,  что
пожилой  человек  скорей  всего  испытывает  доверие  к   правоохранительным
органам, и вежливо ответила:
   - Майор Романова Евлампия Андреевна, из милиции.
   - Понятно, - пробормотала дама и, вздохнув, добавила:
   - Проходите.
   По длинному, темному коридору мы  добрались  до  комнаты,  большую  часть
которой занимал рояль. Помещение явно обставляли  в  начале  века.  Тяжелый,
дубовый стол, массивный диван, обитый темно-синим бархатом, и  вольтеровское
кресло... С потолка свисала бронзовая люстра, и на стенах  было  невероятное
количество фотографий и картин.
   - Слушаю вас, - царственно вымолвила дама, медленно опускаясь в кресло.
   - Вы Ева Эдвардовна? Хозяйка рассмеялась, словно рассыпала горсть  весело
звенящих колокольчиков.
   -  Дорогая,  ценю  ваше  желание  сделать  мне  комплимент,  но  я  Ольга
Васильевна, мать несчастной Евы.
   Значит, моей собеседнице восемьдесят два года.
   - Ни за что бы не подумала, - решила я  льстить  дальше,  -  сначала  мне
показалось, что говорит девушка.
   Ольга Васильевна вновь рассмеялась:
   - Милая моя, я певица в прошлом, и голос - все, что  осталось  от  былого
величия. Когда-то и впрямь  многие  мужчины  валялись  в  ногах,  забрасывая
букетами... Но... слава  проходит,  вы,  наверное,  и  не  знаете  о  звезде
музыкального  театра  Ольге  Митепаш.  Я  давным-давно  на  пенсии  и  служу
педагогом-репетитором,  обучаю  молодых  людей  правильно  владеть  голосом.
Кстати, мне ставили голос в Италии.  Было  это  в  начале  тридцатых,  тогда
Молотов собрал лучших певцов...
   Она  пустилась  в  воспоминания,  забрасывая  меня  совершенно  ненужными
сведениями. Наконец я дождалась в этом потоке паузы и быстренько вставила:
   - У вас такая редкая фамилия.
   - Мой муж - прямой потомок декабристов, -  гордо  сообщила  дама.  -  Его
предок был французский офицер, де Митепа,  женившийся  на  одной  из  сестер
Волконских. Потом частичка "де" отпала и кто-то приписал букву "ш"  в  конце
фамилии... Эдвард Христофорович являлся великим  дирижером,  его  творческий
путь...
   На меня вновь вылили ушаты  информации.  С  памятью  у  дамы  был  полный
порядок. Она в деталях описала свое свадебное платье,  поездку  с  мужем  во
Францию и минут пять перечисляла знаменитостей, запросто бывающих в ее доме.
   Обалдев от такого количества сведений, я почувствовала, что задыхаюсь.  В
комнате пахло пылью, Ольга Васильевна источала  сильный  аромат  старомодных
"Мадам Роша", и в горле у меня запершило. Еле-еле сдерживая кашель, я решила
направить поток воспоминаний в нужное русло и поинтересовалась:
   - Ваша дочь тоже певица?
   - Евочка была скрипачкой, - пояснила Ольга Васильевна.
   - Была?
   - Она умерла, - коротко уронила дама.
   - Надо же, такая молодая, сердце?
   - Нет, - вновь коротко ответила Ольга Васильевна. Она явно не  собиралась
распространяться на предложенную тему.
   Но именно ее неожиданная сдержанность и заставила меня настаивать:
   - Что же тогда? Рак?
   - Нет.
   - Несчастный случай?
   - Милостивая государыня, - гордо подняла голову Ольга Васильевна,  -  моя
дочь покончила с  собой,  она  была  больным  человеком,  слабого  душевного
здоровья. Любая мелочь сильно ранила  Еву,  и  в  конце  концов  психика  не
выдержала.
   - Простите, - пробормотала я, - и давно это произошло?
   - В девяносто седьмом году, - спокойно ответила бывшая певица,  -  с  тех
пор я живу абсолютно одна.
   - А Таня, она ведь ваша внучка? Хозяйка сложила на груди руки и заявила:
   - У меня нет ничего общего с данной особой.
   Вот те на! Только что вовсю щебетала о  своих  любовниках,  а  теперь  не
желает даже слова сказать о внучке.
   - Мне нужна Татьяна. Где ее можно отыскать?
   Ольга Васильевна гневно сверкнула накрашенными глазами.
   - Во всяком случае этот дом - последнее место, где она появится.
   - Почему?
   Певица помолчала секунду и спросила:
   - Зачем она вам? Что Таня опять натворила?
   Неожиданно в ее деланно бодром, хорошо отлаженном голосе появилась легкая
хрипотца, и я вдруг сказала правду:
   - Ничего страшного, просто нам кажется, что Таня может пролить  свет  кой
на какую историю.
   - И все же в чем дело? - настаивала собеседница.
   - Некоторое время тому назад в Москве исчезла девушка, Ксения  Федина.  В
ходе