оладного Владимира Ильича с рукописью. Что  он  там,  в  Разливе,
писал? "Государство и революция"? Или "Два шага вперед -  три  назад"?  Надо
же, ведь сдавал историю КПСС в школе, а ничего не помню.
   - У тебя была не история КПСС, - поправила я, - а обществоведение.
   - Один шут, - вмешалась Юля, - а идея с Владимиром Ильичем отличная, но я
бы еще водрузила рядом Надежду Константиновну.
   - Это кто такие? - спросил  Кирка.  -  И  почему  их  надо  возле  шалаша
пристраивать?
   Мы перестали есть и уставились на мальчишку.
   - Кирка, - спросила я, - у тебя история в школе есть?
   - Конечно, - хихикнул мальчик.
   - Что проходите?
   - Иван Грозный, политик-реформатор, - не задумываясь, выпалил школьник.
   - Надо же, - восхитился Сережка, - я только помню, как он своего  сыночка
порешил.
   - Они просто не добрались до семнадцатого года, - поспешила  я  оправдать
Кирюшку.
   - Ты не знаешь, кто такие Ленин и  Крупская?  -  поинтересовался  старший
брат.
   - А, - протянул Кирка, - слышал, он вроде Гитлера,  революцию  сделал,  а
она не знаю кто.
   - Жена его, - вздохнула Юля, - верная спутница и товарищ по партии.
   - Ну до чего времена изменились, - восхитился Сережка, - я в его годы был
октябренок - внучонок Ленина.
   - Ты был в этом возрасте уже пионер - всем ребятам пример, -  хихикнул  а
Юля.
   - Мы родственники Ленина? - изумился Кирюша. - Но почему  вы  никогда  об
этом не упоминали.
   - Кто сказал такую глупость? - оторопел Сережа.
   - Ты, - выпалил Кирка, - только что.
   - Я?
   - Ну да, кто же еще. Сам произнес: октябренок - внучонок Ленина.
   Сережа и Юля рассмеялись.
   - Ты не понял, мы все, от семи до девяти лет, считались внуками Ленина.
   - Почему?
   - Ну, - замялась Юля,  -  так  было  принято,  носили  на  груди  красные
звездочки с фотографией  маленького  Ленина  и  называли  себя  октябрята  -
внучата Ильича.
   - Бред, - выпалил Кирка, - он же никак не мог быть всехним дедушкой.
   - Боже, - простонала Юля, - я не способна объяснить ему это.
   - Видишь ли, -  попробовала  я  проявить  педагогические  способности,  -
седьмого ноября в России произошла революция,  которую  возглавил  Ленин,  в
честь этого события младших школьников стали звать октябрята.
   - Почему не ноябрята? - спросил с набитым ртом Кирюшка.
   - Потому что  раньше  седьмое  ноября  было  двадцать  пятым  октября,  -
терпеливо пояснила я.
   - Почему?
   - Коммунисты поменяли календарь, прибавили тринадцать дней.
   - Во придурки, - заявил Кирка. - А зачем?
   Я почувствовала искреннее сострадание  к  алчной  учительнице  математики
Селене Эженовне. И еще я думала, что злобный карлик заломил невероятную цену
- десять долларов за час! Да я  и  за  сотню  не  соглашусь  иметь  дело  со
школьниками.
   - Хватит, - резюмировал Сережка, - тебе позже на уроке объяснят.
   - Безобразие, - донеслось из коридора, и  в  кухню  влетела  Виктория,  -
просто безобразие!
   Следом на полусогнутых вползла  Муля.  Мордочка  собачки  превратилась  в
ярко-красную.
   - Ой, - испугался Кирюшка, - она поранилась!
   - Данное существо, -  провозгласила  Виктория,  указывая  на  сидящего  с
виноватым  видом  мопса,  -   данное   отвратительное   существо   испортило
косметическую процедуру!
   - Да это же клубника!  -  воскликнул  Сережка,  рассматривавший  мордочку
собачки.
   - Именно, клубника, - согласилась гостья, -  я  сделала  маску,  легла  в
кровать и, каюсь, слегка задремала. А эта дрянь залезла и облизала мое  лицо
до чиста!
   Я отвернулась к мойке и постаралась, чтобы Виктория не заметила, как смех
пытается вырваться из моей груди.
   - Ты мажешь лицо в ноябре оранжерейной клубникой? - изумилась Юля.
   - Ну и что? - фыркнула дама. - Кожа нуждается в  питании,  и  ты  глубоко
раскаешься лет через десять в том, что не следила за  собой.  Да  я  в  свои
пятьдесят гляжусь девочкой.
   Я снова уткнулась носом в мойку. Да у  нашей  гостьи  склероз.  Никак  не
может запомнить, сколько  ей  лет  на  самом  деле,  то  говорит  сорок,  то
пятьдесят.
   -  Муля  обожает  клубнику,  -  пробормотала  Юля,  глядя  на   энергично
облизывающегося мопса.
   - Вот и хорошо, - влез Кирка, - ей тоже витамины нужны.
   - Виктория Павловна молча села за стол и принялась с  кислым  видом  пить
чай.
   Я же пошла к себе и набрала телефон парикмахерши  Нины.  В  трубке  долго
звучали гудки, потом слабый старческий голос продребезжал:
   - Слушаю.
   Наверное, не туда попала.
   - Можно Нину?
   - А кто ее спрашивает?
   - Знакомая.
   - Какая?
   - Евлампия.
   - Не слышала про такую, - бдительно заметила бабуся.
   Мое терпение лопнуло, и я сердито заявила:
   - Майор Романова из уголовного розыска, немедленно позовите Никитину.
   - Так она в больнице, - сообщила старушка.
   - Как? - изумилась я.
   - А вы что хотели, - моментально окрысилась собеседница, - прийти домой и
такое увидать! Сразу сердце и схватило...
   - Что увидать?
   - Как что?  Квартиру  свою  разграбленную,  все  нажитое  тяжелым  трудом
унесли, проклятые...
   Бабушка стала изрыгать проклятия сначала по адресу криминальных структур,
потом   перекинулась   на   правоохранительные   органы.   Досталось   всем:
оперативникам из местного отделения милиции - "Натоптали грязными ботинками,
все серой пылью засыпали и ушли"; участковому - "Только с бабками у магазина
за пучок укропа ругается";  уголовному  розыску  -  "Носятся  на  машинах  с
моргалками, честных людей пугают"; генеральному прокурору -  "Кувыркается  с
бабами в койке, а москвичей грабят", и министру МВД - "Самый главный  вор  и
негодяй".
   Пропустив весь этот словесный понос, я велела:
   - Номер больницы?
   - На Волоколамском шоссе, путей сообщения,  железнодорожная,  -  пояснила
бабка и швырнула трубку.
   Я молча держала в руках пищащий кусок пластмассы. Вот оно как,  добрались
и до Нины.

Глава 21

   На улице потеплело. Погода наконец вспомнила, что на календаре ноябрь,  а
не февраль. Из густых туч повалил мелкий дождь, снег растаял,  превратившись
в жидкую кашу из песка, соли и земли.  Не  успела  я  выйти  из  метро,  как
какая-то иномарка, проносясь мимо, моментально  окатила  прохожих  грязью  с
головы до ног. Светло-бежевое пальто  покрылось  темно-коричневыми  пятнами.
Выругавшись сквозь зубы, я попыталась вытереть  грязь  носовым  платком,  но
стало только хуже. Потеки размазывались, превращая  еще  с  утра  элегантный
демисезонный наряд в подобие половой тряпки.
   Решив  не  обращать  внимания  на  временные  трудности,  я   влетела   в
троллейбус, пристроилась у окна и принялась бездумно глазеть  на  мелькавшие
дома.
   Больница стояла в большом  парке.  Наверное,  летом  тут  просто  райское
местечко, настоящий санаторий.  Но  зимой,  когда  деревья  ощетинили  голые
ветви, а дорожки покрылись серо-черным месивом, пейзаж выглядел  не  слишком
привлекательно.
   Нина  оказалась  в  отделении  неврологии.  Отдельная  палата  с  удобной
деревянной, а не железной кроватью, уютный плед, несколько подушек,  ночник,
а на тумбочке - тарелка с виноградом, грушами  и  зелеными  шишками  фейхоа.
Совсем неплохо устроилась, да и не выглядит больной.
   Нина со вздохом отложила журнал "Вумен" и спросила:
   - Вы ко мне?
   - Именно к вам.
   - Слушаю.
   -  Расскажите,  что  произошло.  Никитина  разгладила  пальцами   бахрому
красно-желтого пледа и пробормотала:
   - Ничего, квартиру обворовали. Причем только мои  комнаты,  соседкины  не
тронули. Она отдыхать уехала и все позапирала. Так замки остались висеть как
миленькие.
   - Поподробней, пожалуйста.
   - Собственно говоря, это все.
   - Ну уж нет, - рассердилась я, - давайте  по  порядку.  Когда  вы  пришли
домой?
   - Как всегда, после вечерней смены, около одиннадцати.
   Нина открыла дверь и отметила, как плохо ключ проворачивается в скважине.
Подумав, что замок забарахлил, женщина вошла в прихожую и чуть не закричала.
Все вещи из стенных шкафов были вывалены на пол. Еще хуже выглядели комнаты.
В двух крошечных помещениях словно Мамай прошел. Но больше всего  Нине  было
жаль фотографий. Неизвестный вандал вытащил снимки из пакетов, и теперь они,
измятые и частично порванные, валялись на ковре...
   - Что-нибудь украли?
   - Да, - тихо сказала Нина,  -  унесли  коробочку  из-под  чая,  железную,
квадратную, со слоном на крышке.
   - Зачем? - изумилась я.
   - Там доллары лежали.
   - Много?
   - Две тысячи четыреста семьдесят пять, -  вздохнула  парикмахерша,  -  на
квартиру собираю, жаль ужасно.
   - Еще что?
   - Слава богу, все, - ответила Никитина, -  да  у  меня  и  брать  нечего.
Странно только, что золото не  тронули,  хотя  вещи  недорогие,  простые,  и
немного их совсем. Две цепочки, серьги и кулончик. Я больше серебро люблю, а
оно не слишком-то ценится.
   - Кто знал, где вы деньги прячете? Соседка? Нина вздохнула:
   - А я их особенно и не прятала. Коробка в шкафу стояла, под простынями.
   Да уж, самое лучшее место для тайника. Еще некоторые засовывают в  крупу,
муку или варенье. Кое-кто кладет пакеты с  деньгами  в  морозильник.  Только
домушники не дураки и первым делом перетряхивают банки на кухне.
   - Помните, я спрашивала в нашу  первую  встречу  о  документах?  Никитина
кивнула.
   - Если Костя отдал  вам  на  сохранение  листочки  синего  цвета  и  пару
фотографий, лучше отдать их немедленно.
   - Ну и надоели же вы  мне!  -  вскинулась  парикмахерша.  -  Сколько  раз
повторять: никаких бумаг не видела!
   - Но он же давал вам поручения причем единственной из своих женщин!
   - Всякую ерунду, - фыркнула Нина, - пару  раз  корзинки  цветов  отвезла,
брала на неделю кошку и покупала  в  ГУМе  спальный  мешок.  Не  спорю,  мне
неплохо заплатили за услуги, но это было все.
   Ее красивые глаза метали молнии, щеки  порозовели,  а  руки  еще  сильней
затеребили бахрому пледа.
   - Это не простые бумаги, - тихо сказала я.
   - Мне-то что до них! - фыркнула Нина. Я решила пойти ва-банк:
   - Сейчас  поделюсь  кое-какой  информацией,  а  выводы  делайте  сами,  -
прощебетала я. - Яну Михайлову обокрали, но ей  не  повезло  так,  как  вам.
Учительница вернулась раньше времени, и бандиты избили ее до полусмерти.  Но
она хоть осталась жива. А вот кассирша из супермаркета,  Волкова  Маргарита,
скончалась, грабители, не задумываясь, убили женщину. Впрочем,  другой  даме
сердца  любвеобильного  Константина,  Лене  Литвиновой,  тоже  сопутствовала
удача. Документы у нее решили искать днем, твердо зная,  что  костюмерша  на
работе. Вошли, как и к вам, запросто, отмычкой  открыв  дверь.  На  беду,  к
Литвиновой приехала двоюродная сестра Женя. Девушка мирно спала  на  диване,
когда ее ударили ножом в спину.
   Нина вздрогнула, я продолжала:
   - Весь этот ужас творится из-за нескольких листочков синего цвета и  пары
фотографий. Не боитесь оказаться в лапах  у  мерзавцев?  Документов  они  не
нашли...
   - Откуда знаете? - помертвевшими губами забормотала парикмахерша.
   - Ну, ясно как божий день. Вас когда ограбили ?
   - Вчера!
   - Видите, если б листочки оказались у них в руках, никакого нападения  на
вашу квартиру делать не надо. Так что они ищут и не стесняются в  средствах.
Могут вас похитить, пытать...
   - Да не брала я ничего! - закричала Нина со слезами на глазах.
   - Что у нас тут за шум, - раздался густой бас, и в палату вошел  молодой,
худощавый, симпатичный врач, - ты, Нинок, вопишь словно резаная.
   Я невольно подняла брови вверх. Странный разговор с больной, на "ты" и не
особоуважительно... Никитина правильно расценила мою  гримасу  и  быстренько
сказала:
   - Знакомьтесь, Иван Павлович,  заведующий  и,  по  совместительству,  мой
брат.
   Все сразу стало на свои места. Понятно, почему  дама  лежит  в  элитарной
отдельной палате.
   - Не надо нервировать больную, даже если она  моя  сестра,  -  нахмурился
доктор.
   - Не буду, - согласилась я, - только пусть она  расскажет  вам,  в  какой
оказалась ситуации, и, если надумает, что сообщить, пусть звонит, я ей  дала
свой домашний телефон.
   Нина откинулась на подушку и картинно зарыдала. Иван Павлович  нахмурился
еще больше и буквально вытолкал меня из палаты.
   Ходить в грязном пальто по городу не слишком хотелось,  пришлось  заехать
домой, чтобы переодеться  в  куртку.  В  квартире  царила  тишина.  Виктория
куда-то испарилась. На кухне опять стояли в разных местах чашки  с  кофейной
гущей на дне и  пара  грязных  тарелок.  В  ванной,  на  стиральной  машине,
валялась пара колготок, комбидрес и расческа. В  зубьях  застряло  множество
крашенных под бронзу волос. Меня чуть не стошнило. И эта грязнуля смеет  еще
делать другим замечания! Если она ждет,  что  я  начну  стирать  ее  грязное
бельишко, то жестоко ошибается. А с посудой поступим просто.
   Я взяла чашки  с  ложками,  тарелки,  отнесла  в  комнату  к  Виктории  и
поставила на столик возле неубранного дивана. Здесь горничных нет,  и  я  не
домработница, а член семьи, родная тетя Юли, и вовсе не обязана  обслуживать
наглых провинциалок.
   Вытащив куртку из шкафа, я прогуляла собак  и  вновь  побежала  к  метро.
Выглядит китайский пуховик  отвратительно,  но  греет  хорошо.  Пола  куртки
довольно больно ударила меня по ноге.  Влетев  в  вестибюль,  я  нашарила  в
кармане дырку, сунула туда руку и вытащила на свет божий мобильный телефон с
совершенно разряженной батарейкой. Черт, совсем забыла про  "украденный"  из
квартиры Катукова аппарат. Но как кстати он нашелся, потому что  от  полного
отчаяния я решила съездить к Константину и обыскать еще раз комнату и кухню.
Может, все-таки бумаги там?
   Поднявшись на седьмой этаж, я вытащила изо  рта  вредный  для  зубов,  но
очень вкусный  "Биг  бабл"  и  залепила  разжеванной  резинкой  "глазок"  на
соседской двери. В прихожей у Кости  было  тихо-тихо,  не  тикали  часы,  не
шумела вода в унитазе, не пахло едой или  одеколоном.  Мертвая  квартира.  Я
невольно поежилась. Сначала задерну занавески, а потом зажгу свет, на  улице
почти темно, и мне не  хочется,  чтобы  свет  люстры  насторожил  бдительных
соседей! Я шагнула в комнату и невольно присвистнула. Да, искать тут нечего,
либо ничего и не было, либо  документы  уже  забрали.  Все  вещи  из  шкафов
валялись по разным углам, фотографии, счета,  какие-то  газетные  вырезки  и
обрывки писем...
   Я села в кресло и стала разглядывать  место  битвы.  Интересно,  кто  это
сделал? Сначала к Косте приходила какая-то женщина, говорившая со Славой  по
телефону. Она тоже пыталась обнаружить  листочки.  Но  вела  себя  прилично,
порылась  в  письменном  столе,  потом  повозилась  на  кухне   и   сообщила
таинственному Славе о неудаче. На следующий день мы приходили сюда с Ниной и
обнаружили тайники. Вряд ли Катуков хранил ценные бумаги просто  в  шкафу...
Но та девушка явно не знала о "захоронках"...Я пошла на кухню. Так, ножки  у
стола отверчены, а подоконник не тронут.  Впрочем,  полые  ножки  стульев  и
табуреток не новая фенька, в большинстве детективных романов герой дрожащими
от возбуждения руками раскручивает диванчик.
   На кухонном столе валялись  фотографии.  Я  машинально  стала  перебирать
глянцевые бумажки.  Почти  на  всех  красовался  весьма  элегантный  молодой
человек, отлично одетый, чаще всего  в  окружении  самых  разных  женщин.  Я
узнала  Нину  Никитину  и  Лену  Литвинову  и   принялась   с   пристрастием
разглядывать Катукова. Следовало признать,  мужик  выглядел  словно  оживший
девичий  сон.  Темноволосый,  кареглазый,  с  отличными  зубами  и  чарующей
улыбкой. Вот облокотился на новенькие  темно-вишневые  "Жигули",  вот  машет
рукой из огромного бассейна, а вот разговаривает по  сотовому  телефону.  Ну
пижон, заплатил на целых сто долларов больше, чтобы иметь красный  "Сименс".
"Билайн" предлагает такие разноцветные аппараты клиентам,  готовым  выложить
кругленькую сумму  за  привлекательную  игрушку.  На  мой  взгляд,  ненужное
баловство, но некоторым понтярщикам нравится. Видать, Котя был из  таких,  а
вот,  кстати,  и  сам  "Сименс",  лежит  преспокойненько  на   холодильнике,
поджидает хозяина, который уже никогда не вернется.
   Тут  я  почувствовала,  как  легкий  озноб  прошелся  от  затылка   вниз.
Минуточку, чей же телефон у меня? Закрыв глаза, я  напряглась.  Как  у  всех
музыкантов, у меня хорошо развита зрительная память.  Кстати,  разговоры  об
отличном слухе - ерунда. Чувство музыки и бытовой слух разные  вещи.  Пример
тому глухой Бетховен или рок-певец Стинг,  пользующийся  в  обыденной  жизни
слуховым прибором, да  и  ставшая  неожиданно  популярной  девчонка  Земфира
тугоуха. Но вот зрительная память у них у всех просто отличная.
   Перед глазами запрыгали картинки. Вот роюсь  в  письменном  столе,  слышу
скрип входной двери, вскакиваю на подоконник... Наконец незнакомка, позвонив
по телефону, идет в туалет и через пять  минут  убегает.  Я  следом  за  ней
несусь на нервной почве в кабинет задумчивости, отматываю туалетную  бумагу,
машинально прихватываю лежавший возле  рулона  на  полочке  "Сименс"...Стоп!
Сама сто раз проделывала подобный фокус. Оставляла трубку в ванной, туалете,
забывала на прилавке магазина - словом, там, где нужны свободными обе  руки.
Значит,  аппаратик  принадлежит  вовсе  не  Косте,  а   девушке,   звонившей
Славе-похитителю. Так, действуем таким  образом.  Сначала  я  еду  к  Славе,
младшему  брату  Катукова,  и  пытаюсь  выяснить,  не  у  него  ли  спрятаны
необходимые  вещи.  Честно   говоря,   это   последняя   возможность   найти
таинственные листочки, потому что послезавтра истекает отпущенный мне  срок,
и в двенадцать дня я должна стоять на "Динамо"  с  папкой  под  мышкой.  Что
будет, если я не принесу документы?
   Надеюсь, Катю сразу не убьют,  ну  совру  что-нибудь,  вымолю  пару  дней
отсрочки. А сама  тем  временем  узнаю,  на  кого  зарегистрирован  аппарат,
прослежу за дамой, выйду на логово второго Славы. Дальше что?  Ну  не  знаю,
взломаю дверь, подожгу квартиру, но Катю выручу.
   Приняв решение, я набрала номер. Небось опять попаду на автоответчик,  но
в трубке прозвучал приятный баритон:
   - Алло.
   - Вячеслав Катуков?
   - Ростислав, - вежливо  поправил  мужчина,  -  Ростислав  Сергеевич,  чем
обязан?
   - Майор Романова, имею к вам пару вопросов относительно вашего брата.
   - Извините, - моментально отреагировал Слава, - болен, не выхожу из дома.
   - Не беда, сама подъеду к вам.
   - Но у меня грипп, - отбивался хозяин.
   - Зараза к заразе не пристает, - ухмыльнулась я.
   - Хорошо, - сдался собеседник, - жду.
   Жил Катуков в красивой башне  из  светлого  кирпича.  В  подъезде  царила
изумительная чистота, холл перед лифтами был застелен бордовым паласом. А  в
кабине пахло хорошим коньяком и  дорогими  французскими  духами.  Под  стать
входу оказалась и дверь в квартиру, явно железная, обитая натуральной  кожей
светло-желтого цвета. Да, младший  Катуков  явно  не  стеснен  в  средствах.
Только на обивку, по самым скромным подсчетам, ушло долларов пятьсот.
   Хозяин  выглядел   импозантно.   Темноволосый,   кареглазый,   улыбчивый,
наверное, до жути похож на старшего брата. Однако  полному  сходству  мешали
большие квадратные очки и аккуратные усы с бородой. Пахло от  Славы  дорогим
одеколоном, а на шее в расстегнутом  воротничке  рубашки  виднелась  золотая
цепочка, но не огромная вульгарная голда, излюбленное украшение  братков,  а
тоненькая, витая ниточка, скорей всего на ней висит крестик.
   Квартира поражала глаз дорогим убранством, но опять  же  никакой  бронзы,
хрусталя и комнатных фонтанчиков. Мебель строгая, явно сделанная  на  заказ,
люстры простые, но скорей всего  привезенные  из  Италии,  наборный  паркет,
практически белые стены с парой картин неизвестных мне художников, и  полное
отсутствие лепнины на потолке.
   Кухни как таковой не  было.  В  огромном,  тридцатиметровом  пространстве
стояла