анут включать лишь во время программы новостей и мыльных опер. И только могила, в которую рано или поздно сойдет эгоистка, избавит сына от ее диктата. Вопрос: как он станет жить дальше, изувеченный такой любовью? Впрочем, девочке, оказавшейся в подобных условиях, еще хуже. У бедняжки есть два выхода: либо бежать прочь из родительского дома, бросив все, либо, что, увы, случается намного чаще, превратиться в старую деву.
     Ворча про себя, я добралась до "Новокузнецкой" и стала оглядываться по сторонам. Вокруг бурлила людская толпа, на площади громоздились вагончики, бойко торгующие шаурмой, булками, водой и, несмотря на отвратительно промозглую сырую погоду, мороженым. Ничего похожего на кафе тут не наблюдалось.
     В низких домах, располагавшихся по обе стороны от здания метро, были одни магазины.
     - Подскажите, где тут "Лукошко"? - спросила я у газетчика, парня лет тридцати, хлюпающего носом возле лотка.
     - "Лукошко", "Лукошко" - забормотал тот.
     - Через трамвайные пути ступай, - ткнула рукой влево тетка, торгующая всякой мелочовкой, - завернешь за дом и увидишь рыгаловку. Жуткое место!
     И действительно, "Лукошко" нашлось именно там, где она сказала. Стеклянный павильончик с бело-красными занавесками, пластиковыми столиками и очень жесткими стульями. Я устроилась в самом углу и взяла меню. Теперь понятно, отчего в этом пятисортном заведении толпа посетителей, причиной такого столпотворения являются цены, они, ей-богу, смешные, на сорок рублей здесь вполне можно пообедать. Мимо с полным подносом проплыла официантка. До моего носа долетел знакомый запах.
     Ну ясно, тут варят "бульон" из кубиков, мы сами иногда, правда очень редко, делаем такой.
     - Что заказываем? - поинтересовалась полная баба, подходя ко мне.
     - Ну.., чай у вас какой?
     - Из пакетика.
     - Вот и хорошо. Значит, его и булочку без крема.
     Официантка вдруг участливо предложила:
     - Хотите ржаную, с тмином? Они вкусные, вместе с чаем в семь рублей уложитесь. Напиток подаем с сахаром, булка большая, наедитесь досыта за маленькие деньги.
     - Спасибо, - улыбнулась я, - несите.
     Ну не объяснять же заботливой тетке, что я сделала такой заказ вовсе не из-за отсутствия денег, а потому что боюсь есть в этой столовке, тут запросто могут подсунуть испорченную колбасу.
     Но булочка оказалась свежей и даже заботливо подогретой, а чай подали в чайнике, в котором плавал пакетик. Заварка получилась жидкой, зато ее было много, к тому же на стол поставили полную сахарницу. Официантка не обманула, на семь рублей здесь не останешься голодной.
     Я осторожно отхлебнула из чашки и уже собралась впиться зубами в булочку, но тут в "Лукошко" ворвалась новая посетительница, и плюшка выпала из моих рук.
     На пороге стояла дама, довольно стройная, даже изящная, на ее ногах пламенели ярко-красные кожаные сапоги-ботфорты, нижнюю часть туловища украшала ядовито-зеленая кожаная мини-юбочка, бедра обтягивали колготки в крупную клетку. Сверху кокетка облачилась в пронзительно оранжевый жакет из щипаной норки, шею повязала темно-синим длинным-предлинным шерстяным шарфом крупной вязки, ее голову украшала розовая шапочка-таблетка с гордо торчащим вверх страусиным пером.
     Дополняли картину бежевые перчатки и голубая сумочка-планшет на длинном ремне.

Глава 26

     Сногсшибательное впечатление дама произвела не только на меня. Все посетители поголовно перестали жевать и с раскрытыми ртами уставились на небесное видение. Кто-то присвистнул.
     - Ну дает бабуся, - захихикали сидевшие неподалеку от меня девчонки.
     Я вздохнула. Как ни молодись, сколько ни надевай на себя короткую юбчонку, все равно ясно: тебе не двадцать. Даже огромные очки "летучая мышь", которыми посетительница постаралась закрыть поллица, не спасли положения. При одном взгляде на ее сильно накрашенные щеки и рот становилось понятно, "девушка" справила пятидесятилетие, причем очень давно, небось она уже преодолела и планку, на которой стоит печальная для женщины цифра 60, а может, ей и больше.
     - Ниночка! - заголосила бабуля трубным шепотом. - Это я!
     Я вздрогнула и помахала ей рукой:
     - Сюда!
     Мама Сергея Васильевича, провожаемая со всех сторон взглядами, дошла до столика, села за него и заговорщицки сообщила:
     - Пароль! Сто пятьдесят один...
     Услыхав хорошо знакомый номер, я тяжело вздохнула и спросила:
     - Больше никакого моего телефона не знаете?
     - Ах, озорница, - погрозила пальцем старушка, - небось Сережа сказал: "Гликерию Петровну легко обвести вокруг пальца, она не в курсе дела".
     Но я знаю все!!! Вот.
     На столике появился белый конверт.
     - Что же вы теряетесь, Ниночка, - загремела Гликерия Петровна, - берите и начинайте работу.
     Понимаю, вам заплатили, действуйте. Конечно, Сережа все забыл из-за Левушки, все-таки друг, но вы сами позвонили, и я решила доказать сыну, что он зря меня отодвигает. Я отличная, великолепная актриса. Ах, какие роли исполняла! Офелия! Нина Заречная! Анна Каренина! Наташа Ростова! Какие люди со мной рядом стояли на сцене! Качалов! Яншин!
     Таиров! Станиславский! Немирович-Данченко!
     Я опять выронила булочку. Кто?! Сколько же лет Гликерии Петровне, если она общалась с отцами-основателями МХАТа? По самым грубым подсчетам, не менее ста получается.
     Не замечая произведенного впечатления, престарелая актриса неслась дальше:
     - Блок! Александр Блок!
     Я прикусила нижнюю губу. Блок писал стихи, на мой взгляд, замечательные, даже поэма "Двенадцать", созданная им под влиянием не к ночи помянутой большевистской революции 1917 года, великолепна. Александра Блока можно смело зачислить в лигу великих поэтов, но он никогда не играл на профессиональной сцене. Кстати, с этой фамилией в нашей семье связана одна замечательная история.
     Моя мама, достаточно известная в прежние годы оперная певица, часто упрекала отца, работающего на военно-промышленный комплекс, в полной литературной безграмотности. Вообще-то мои родители жили вполне мирно, разные характеры и пристрастия совершенно не мешали им быть счастливой семейной парой. Но иногда в мамочке просыпался педагог: Ушинский, Песталоцци и Макаренко в одном флаконе, - и тогда в нашей квартире раздавались ее вопли:
     - Андрей! Это безобразие! Чуть со стыда вчера в гостях не сгорела! Вся интеллигенция прочитала новую поэму Вознесенского, а ты нет! Отвратительно.
     Люди обсуждают стихи, мой муж сидит молча.
     - Но, Котенька, - робко отбивался папа, - сама знаешь, в каком ритме я живу: НИИ - полигон, полигон - НИИ, когда же читать?
     - В самолете, - не дрогнула мама, - по дороге на свой полигон.
     Отец крякнул и решил закрыть тему. Но мать еще долго бушевала, потом она сунула отцу томик и велела:
     - Сегодня у нас гости, изволь поглядеть хоть одним глазом, не хочу снова чувствовать себя женой неандертальца.
     Папа покорно пошел в кабинет. Я порысила за ним, но, поскольку без специального разрешения входить в рабочую комнату отца было строго-настрого запрещено, я тихонько приоткрыла створку и одним глазом увидела, как папа, зашвырнув всученную мамой книжку на подоконник, взял толстый том со своего стола и начал быстро перелистывать страницы, покусывая ручку.
     Гости явились в восемь. Меня посадили в конце стола, и я отчаянно скучала, взрослые обсуждали литературные новинки. Вскоре мне захотелось убить противного Михаила Алексеевича, потного, по-бабьи оплывшего мужика, главного редактора одного из "толстых" журналов тех лет. Он без конца приставал к папе с вопросами, каждый из которых начинался так:
     - А вы читали...
     Отец отрицательно качал головой, мама краснела.
     - Вы не любите прозу? - пыхтел Михаил Алексеевич.
     - Не очень, - признался загнанный в угол папа.
     - А поэзию? - закатил пронырливые, противные глазки редактор.
     Отец покосился на багровую от злости мать и решил потрафить жене:
     - Поэзию? Хм! Да, да! Очень! В смысле люблю.
     - Кого больше всех? - не успокоился Михаил Алексеевич.
     Папа растерялся.
     - Ну, Ахматову читали? - поехал на него танком литературный деятель.
     - Нет.
     - Цветаеву?
     - Нет.
     - Мандельштама?
     - Нет.
     - Брюсова?
     - Нет.
     По мере этого допроса мама все сильнее сжимала губы, а Михаил Алексеевич откровенно веселился, ему явно доставляло удовольствие уличить блестящего ученого, генерала в невежестве. Я еще в детстве поняла, что самые злые люди те, кто хотели стать писателями, но не получили от бога таланта и подались от безнадежности в редакторы или критики.
     "Папусенька, - шептала я про себя, - ну что же ты позволяешь над собой смеяться? Спроси-ка у этого шута горохового про интегральные исчисления или хоть проверь его знания таблицы умножения, явно ведь дальше дважды два не продвинется".
     И почему это в среде интеллигенции считается абсолютно нестыдным не уметь сложить в столбик два трехзначных числа, а вот тому, кто не читал Мандельштама, просто следует застрелиться?
     - Ну а произведения Блока вы в руках держали? - ехидно спросил Михаил Алексеевич.
     Тут папины глаза загорелись.
     - Конечно. Как же, обязательно.
     - Да? - разочарованно спросил редактор. - И что вам больше всего понравилось?
     Папа улыбнулся.
     - Ну он не так много написал. Всего одну книгу, зато какую! Классика.
     - Что вы имеете в виду? - удивился гость.
     - Антон Генрихович Блок, "Проблема турбулентных потоков", - спокойно ответил отец, - а вы о чем толкуете? Блок, увы, умер молодым. Больше ничего создать не успел.
     Позвольте мне тут опустить занавес. Скажу лишь, что мама, потеряв от ярости голос, собирая отцу в очередную командировку сумку, вытряхнула оттуда любовно припасенные им детективы и всунула учебники по литературе...
     - Я изумительно загримировалась, - заорала Гликерия Петровна своим отлично поставленным, нацеленным на озвучивание гигантского зрительного зала голосом.
     Я вынырнула из воспоминаний детства.
     - Взяла одежду у внучки соседки, - гремела Гликерия, - мне показалось опасным являться одетой как всегда. За нами могут следить!
     Посетители вновь повернулись в нашу сторону и разинули рты.
     - Вы можете говорить тихо? - попросила я.
     - Еще тише? - взвыла собеседница.
     - Желательно.
     - Вы же не услышите.
     - У меня острый слух.
     - Но я и так еле шепчу, - взвизгнула старуха, - звук, который издает в полете бабочка, и то громче.
     Я встала.
     - Пойдемте.
     - Куда?
     - В метро.
     - Зачем?
     - Для конспирации.
     - Ни за что! В подземке душно.
     - Но вы же приехали сюда!
     Гликерия Петровна погрозила пальцем.
     - Хитрюга! Все еще мне не доверяете. Великолепно ведь знаете, что мы с Сережей живем совсем рядом, лишь дорогу перейти.
     Тут из самого дальнего угла понеслись ужасающие звуки, которые кто-то извлекал из несчастной, не готовой к таким экспериментам скрипки. Я вздрогнула, официантка включила радио, похоже, на всю мощность. "Эх, эх, эх, разбужу сегодня всех, здравствуй, страна, не забудь, что я пришла", - неслось над зальчиком.
     В любой другой ситуации я бы схватила сумочку и в ужасе убежала, мне, когда-то профессиональному музыканту, делается тошно от какофонии. Не воспринимаю даже Шнитке, хотя совершенно искренне считаю его великим. Да, этот композитор гениален, но он не для меня. Но сейчас я безумно обрадовалась шуму. Резкие звуки наложились на вопли Гликерии Петровны и приглушили их, а старушка тем временем продолжала говорить безостановочно, и через десять минут я узнала кучу совершенно ненужных сведений.
     Гликерия Петровна всю свою жизнь проработала в театре. Сейчас она, не моргнув глазом, утверждала, будто являлась звездой первой величины, но что-то мне подсказывало: скорей всего ее роль состояла из двух слов: "Кушать подано". Муж актрисы был театральным художником, делал декорации. Жизнь семейной пары протекала за кулисами, а когда у них родился мальчик, то он, естественно, постоянно был около родителей. Сами понимаете, кем захотел стать ребенок.
     Продолжая размахивать руками, бабуся живописала трудности, с которыми столкнулась на длинном жизненном пути. Муж умер, в театре ее стали зажимать, намекать на возраст, потом открыто сказали, что следует дать дорогу молодым, и с почетом выпроводили на пенсию. Гликерия Петровна осела дома. Ее очень беспокоила творческая судьба Сережи. Никаких достойных ролей он не получал, в кино сниматься его не звали, в спектаклях не занимали;
     Очевидно, он понял, что карьеры на подмостках ему не сделать, и ушел на преподавательскую работу, стал вести курс актерского мастерства. Гликерия Петровна только вздыхала, глядя на несчастного мальчика.
     На ее взгляд, уход со сцены - самое страшное горе.
     Но Сергей казался счастливым, он нашел себя. Одна беда - денег в семье не прибавилось.
     Но Гликерия Петровна не упрекала сына, она лишь грустила, видя, что ее мальчик не может позволить себе ничего лишнего. Мать знала: сын мечтает о машине, но где взять денег на покупку? Ее скромная пенсия и крохотный оклад преподавателя - вот и все их доходы. Гликерия Петровна самоотверженно экономила, сама питалась одним кефиром, а Сереже покупала мясо. Но тут "мальчику" вдруг повезло, он взялся вести театральный кружок в Академии медицинской психологии и стал великолепно зарабатывать.
     - Сами знаете, Ниночка, - вещала Гликерия Петровна, - один оклад три тысячи долларов, а еще приплачивают за каждую победу на всяких фестивалях и конкурсах. Мы теперь сказочно богаты! А все вы, Ниночка...
     У меня на лице, очевидно, было написано такое изумление, что Гликерия Петровна опять погрозила пальцем и прищурилась:
     - Ах, душечка, только не надо передо мной притворяться! Знаю все!
     - Что?
     - Все!!! Абсолютно!
     - Не верю, - улыбнулась я.
     - Все!
     - Не может быть!
     - Может, - заорала Гликерия Петровна, перекрывая бухающие звуки музыки. - Ладно, рассказываю! Значит, вы вместе с Леоной Трегубовой, очень, очень талантливой девочкой, предложили Сереженьке работу. Да, вы обе, душеньки, необыкновенные актрисы, только пока не признанные, но какие ваши годы, еще получите и награды, и медали, и роли. А пока этого нет, трудитесь в "Арлекино".
     Но без Сережи дело шло плохо, вам требовался режиссер.
     - "Арлекино"?
     - Агентство по организации брачных услуг, основанное Леоной Трегубовой, - зачастила Гликерия Петровна, - делает уникальные, невероятные представления. Сережа их постановщик.
     Вот тут я совершенно перестала соображать что-либо. Брачное агентство? Но при чем тут спектакли?
     В моем понимании, контора, занимающаяся сводничеством, должна представлять собой офис с фотоальбомами и компьютером, снабженным базой данных женихов да невест.
     - Сколько раз намекала Сергею Васильевичу, - вопила Гликерия Петровна, - что я сохранила огромный, нерастраченный актерский потенциал и способна еще на многое. Но сын каждый раз отмахивается и бормочет: "Мама, ты несешь ерунду, мне платят в академии". Конечно, там хороший оклад, низкий поклон Борису, но я-то не дура и великолепно умею считать: складывать, вычитать, делить, умножать. Сереженька недавно купил "Мерседес". Откуда деньги? То-то и оно. Мальчик всем рассказывает, что снялся в сериале, который скоро пойдет по телевидению, но, знаете, он врет!
     Тут Гликерия Петровна приблизила ко мне свое накрашенное личико старой любопытной обезьянки и трубным шепотом возвестила:
     - Я-то знаю, что ему заплатили в "Арлекино".
     Видела, сколько он принес! Послушайте, Ниночка, теперь понимаете, что я все-все знаю?
     - Да, - осторожно кивнула я, - похоже на то.
     - Мне очень хочется поработать у вас, - плаксиво протянула Гликерия Петровна, - просто до ужаса.
     Вот сейчас я пришла в гриме и, согласитесь, совсем не выделяюсь из толпы. Прошмыгнула незамеченной, переоделась под формат "Лукошка", прикинулась своей в чужой стае. На самом деле я райская птица, закосившая под воробья.
     Я подавила улыбку. Мама Сергея Васильевича сохранила до пожилых лет детски-наивную душу.
     В особенности умиляет ее фраза "не выделяюсь из толпы". Если забыть о том, как все сидевшие в кафе чуть было не вывернули шеи, рассматривая нелепую даму, то да, можно признать: Гликерия Петровна просто мастер менять внешность.
     - Я могла бы быть вам полезной, - упорно давила на одну педаль бабушка, - заработать маленькую толику. И потом, поверьте, дома сидеть так скучно.
     Ну вот сейчас привлеките меня к новому делу. Кстати, я могла бы цыганку сыграть!
     Я моментально сделала стойку.
     - Кого?
     Гликерия Петровна тяжело вздохнула:
     - Ну вот, опять вы за свое. Сто раз уже повторила: я знаю все! История с цыганкой была замечательной! Леона ее великолепно сыграла. "Вас убьют всех, спасет лишь светлый ангел"! Гениально! Думается, Кириллова была в восторге!
     - Кто?
     - Майя Кириллова, ваша заказчица, может, хватит меня проверять?
     Думается, вы можете понять, какие фанфары заиграли в моей душе. Гадина найдена. Зовут ее Леона Трегубова, и работает пакостница в фирме "Арлекино". Еще она является студенткой Сергея Васильевича, так некстати уехавшего на похороны.
     - Хорошо, я почти поверила вам, но окончательно смогу убедиться в правдивости ваших слов лишь тогда, когда назовете мне телефон "Арлекино".
     Гликерия Петровна неожиданно замолчала, потом обиженно протянула:
     - Я его не знаю!
     - Жаль, - совершенно искренне вырвалось у меня.
     - Могу дать адрес.
     - Говорите скорей.
     Бабуся схватила со стола салфетку, вытащила из сумочки ручку и, нацарапав пару слов, протянула мне бумажку.
     - Вот. Держите. Не стоит вслух при всех называть координаты. Значит, Ниночка, я могу надеяться на то, что к следующему делу вы обязательно привлечете меня!
     - Да, - машинально ответила я, беря салфеточку.
     - Вы конверт-то не забудьте, - напомнила Гликерия Петровна. - Сережа его приготовил и на столе оставил, а я взяла...
     Я перестала слушать глупую старушку и внимательно прочитала адрес. Надо же, офис "Арлекино" находится буквально в соседнем доме.

Глава 27

     С трудом избавившись от Гликерии Петровны, желавшей обязательно вместе со мной идти до метро, я добежала до нужного здания и тут только сообразила, какого дурака сваляла! Не спросила у бабуси в мини-юбке, в каком институте преподает ее сын.
     С другой стороны, цыганка найдена - это Леона Трегубова, режиссер мне теперь совершенно не нужен.
     Еле сдерживая сердцебиение, я подбежала к небольшому двухэтажному зданию, построенному в конце девятнадцатого века, и, недолго раздумывая, нажала на кнопку домофона.
     Блям-блям-блям... - понеслось из квадратного окошечка, спрятанного за белой пластмассовой решеткой. Я подпрыгивала перед закрытой дверью и в тот самый момент, когда она стала открываться, вдруг испугалась. Что прикажете делать, если я сейчас увижу эту цыганку?
     Что, что! Да вцеплюсь ей в волосы, выволоку на улицу, заору во весь голос, соберется толпа, вызовут милицию. И очень даже хорошо, пусть меня, как отъявленную хулиганку, доставят в отделение вместе с этой Леоной, а там, естественно, я потребую вызвать Вовку, и делу конец. Одно только непонятно, по какой причине Сергей Васильевич поставил "спектакль", что плохого сделала ему наша семья, мы никогда не были знакомы, во всяком случае, за те годы, что я живу у Кати, ни разу не слышала, чтобы подруга упомянула о некоем актере, преподающем теперь в институте.
     В проеме замаячила шкафообразная фигура охранника, я перевела дыхание. Слава богу, "Арлекино" уже закрыт, время позднее, все сотрудники мирно пьют дома чай.
     - Вам кого? - спокойно спросил мужчина.
     - Брачное агентство "Арлекино" здесь находится?
     Секьюрити молча кивнул.
     - Вообще-то я хотела поговорить с Леоной Трегубовой, но она, наверное, уже ушла.
     Секьюрити снял висевший на поясе телефон и тихо сказал:
     - Леона Теодоровна, с