ви, - робко  сказала  я,  -
конечно, я  ничего  не  понимаю  в  литературе,  но  являюсь,  так  сказать,
профессиональным читателем и,  знаешь,  главного  убийцу  вычислила  у  тебя
сразу.
   - Да ну? - расстроился он. - Наверно, исписываться начинаю.
   - Давно ты в детективном жанре работаешь? Грызлов закатил глаза:
   - Я родился в I960 году, а первый рассказ написал еще в школе, классе  во
втором, так и поехало.  Графоман,  что  поделать,  ручки  шаловливые  так  и
тянутся к компьютеру.
   - Ты закончил Литературный институт? Он покачал головой:
   - Нет, педагогический областной, он в то время носил имя Крупской.
   - Как тебя угораздило туда документы подать? - изумилась я.
   Юра махнул рукой:
   - И не спрашивай. Я ведь не москвич, отслужил в армии  и  явился  столицу
покорять. В МГУ на филфак не попал, на журфак даже и соваться не  стал,  без
шансов,  туда  только  блатных  брали.  По  дури  в  Институт  международных
отношений двинул, МГИМО. Думал, корреспондентом в Париже или  Лондоне  стану
после окончания. Вот идиот. Естественно, на сочинении огреб двойку, тут  мне
добрый человек и посоветовал документы в пед подать. Мальчик, да  еще  после
армии - самый их кадр. Я и попал на отделение  дошкольного  воспитания  -  в
группе четырнадцать девочек и Юрочка. Классное  время.  Кавалеры  наперечет,
нас девицы на руках носили. Жил  я  в  общежитии,  так  можешь  представить,
четырехразовое питание имел. Студенточки одна другой лучше  готовили.  Ну  а
потом в газете работал, малотиражной, "Московский метрополитен"  называлась,
потом книги пошли...
   - Ты же писал вместе с Андреем Мальковым?
   - Да.
   - Трудно работать в паре?
   - Нет, - улыбнулся он, - я сидел дома и стерег рукопись, а Мальков  бегал
по издательствам и пристраивал новый роман. Я вытаращила глаза:
   - Да ну?
   Юра мягко взглянул на меня:
   - Лампа, ты удивительно доверчива, даже обманывать не хочется.
   Я посмотрела в его красивое породистое лицо. А он, наверное, добрый мужик
и ловелас. Небось дамы падают вокруг охапками. Интересно, почему Грызлов  не
женат? Уж наверняка не из-за отсутствия внимания со стороны женского пола.
   - Послушай, Ева, - неожиданно начал Юра.
   - Как ты меня назвал?
   - Ева. Прости, пожалуйста, но Лампа так по-дурацки звучит, и потом, я все
время боюсь  назвать  тебя  торшером  или  бра...  из  Евлампии  великолепно
получается Ева. Неужели никто до меня не додумался?
   Я покачала головой:
   - Нет, как только не звали - Лампуша, Лампец, Лампадель,  Лампидудель,  а
один молодой человек долго величал Электролампой Андреевной. Ева! Надо же!
   - Нравится? - тихо спросил Юра и взял меня за руку.
   Его ладонь оказалась большой, уютной, теплой. Такие руки были когда-то  у
моего отца.  Неожиданно  в  моей  душе  поселились  спокойствие  и  какая-то
уверенность - все будет хорошо.
   -  Какие  пальцы  красивые,  -  шепотом  продолжал  Грызлов,  -  длинные,
аристократические, ногти, как миндалины. Терпеть не могу дам  с  маленькими,
обломанными ногтями. А у тебя просто идеальная  форма,  хоть  и  не  делаешь
маникюр.
   - Да, - согласилась я, чувствуя, как к щекам приливает кровь,  -  руки  у
меня замечательные, жаль только, что ноги подгуляли, стою как на лыжах, ношу
тридцать девятый летом, а зимние сапоги вообще сорокового размера.
   Юра расхохотался. Я  вырвала  свою  руку,  вечно  со  мной  так.  Начинаю
смущаться и несу чушь, даже обидно. И вообще, дама в  моем  возрасте  должна
спокойно выслушивать комплименты. Я же, как подросток,  моментально  начинаю
краснеть и глупо хихикать, просто отвратительно. Вот и Юра начал потешаться,
а ведь я ему явно нравлюсь, между прочим, я тоже нахожу  его  не  противным,
скорей даже приятным.
   - А ведь у меня к тебе дело. - Он стал неожиданно серьезным.
   - Какое?  Если  предложишь  написать  в  соавторстве  роман,  то  зря,  я
совершенно лишена фантазии.
   - Между прочим, душа моя, ты угадала, - спокойно произнес он,  вытаскивая
сигареты, - именно роман, и именно вместе.
   - Ну и чушь!
   - Вовсе нет. Слушай внимательно. Последние вещи Малькова  распродавались,
честно говоря, плохо.  Теперь  Андрей  умер.  В  издательстве  считали,  что
читатели все-таки клюнут на раскрученное имя, и выпустили еще две книги  под
старым псевдонимом. Но, увы,  никакого  коммерческого  успеха.  И  я  решил:
хватит, пора избавляться от Андрея Малькова.  Умер  и  умер,  похоронили  да
забыли. Буду теперь писать  под  другим  псевдонимом,  другие  вещи.  Меньше
крови, изживу порнуху, введу динамичный сюжет, напряженное  действие.  Чтобы
на каждых десяти страницах что-нибудь происходило...
   - Как у Кондрата Разумова, - влезла я. Юра поднял глаза:
   - Именно, Кондрат великолепно писал. Кстати, ты не  знаешь,  остались  ли
после его смерти готовые работы?
   - Лена говорила о двенадцати романах, но в компьютере с пометкой  "новый"
нашлось только восемь.
   - Можешь показать?
   - Зачем?
   - Потом объясню.
   - Конечно, пошли.
   Мы отправились в кабинет,  и  Юра,  тихонько  напевая,  принялся  изучать
содержимое файлов. Прошло примерно полчаса. Наконец гость щелкнул мышкой  и,
глядя на потухший экран, сообщил:
   - Лена не  обманывала.  Рукописей  и  впрямь  двенадцать,  только  четыре
недописаны, ну да не беда, доделаем.
   - Зачем?
   Юра похлопал рукой по компьютеру.
   - Вот здесь, Евочка, лежит наше с тобой состояние.
   - Не понимаю...
   - Об этих вещах никто не знает?
   - Наверное, лишь Лена.
   - Да забудь про Ленку, - вскипел Юра, - с ней все кончено. Убила  мужа  и
получит по заслугам, лет десять, может,  пятнадцать,  если  судья  уж  очень
обозлится. А тут - сокровище.
   - Все равно не понимаю!
   -  Евочка,  -  проникновенно  зашелестел  Грызлов,  -  у  меня   в   мире
книгоиздателей отличная слава. Если я принесу новый  роман,  в  другом,  чем
раньше, ключе, то его выпустят обязательно.
   - Ну и неси, а при чем здесь эти рукописи? Он тяжело вздохнул:
   - Ева,  душенька,  когда  Лена,  законная  наследница  не  опубликованных
детективов Разумова, выйдет на свободу, имя  Кондрата  будет  прочно  забыто
читателями. Ни один издатель не захочет связываться с ней.
   - Почему?
   - Бесперспективно. Писатель умер, читатель его похоронил,  новая  поросль
поднимается. Так что денег ей не заработать, а мы выпустим все  и,  конечно,
оставим Ленке часть гонорара. Будет у нее копеечка, если на зоне не удавят.
   - Ты хочешь сказать...
   - Умница, сообразила. Издадим книги под моим новым псевдонимом,  допустим
Григорий Юров. Неплохо звучит, а? Восемь готовых вещей, а четыре я поправлю,
допишу... Отличная идея!
   Я удрученно молчала. Грызлов истолковал мое молчание по-своему  и  быстро
добавил:
   - Естественно, деньги поделим на три части,  -  тебе,  мне  и  Лене.  Нам
побольше, ей чуть поменьше.
   - А Лиза и Ваня? - спросила я тихо. - Дети тоже наследники.
   - Разделим Ленину долю на троих, - охотно согласился он.
   Я молчала, не зная, как реагировать.
   -  Ева,  душа  моя,  -  тихо  сказал  Юра,  -  наверное,   преждевременно
произносить  подобные  слова,  но  с  нашей  первой  встречи  я  пребываю  в
уверенности,  что  нашел  в  твоем  лице  невероятную   женщину   -   умную,
интеллигентную, красивую...
   - Мэрилин Монро и Софья  Ковалевская  в  одном  флаконе,  -  фыркнула  я,
чувствуя, что опять начинаю краснеть.
   - Если хочешь так, то да, - неожиданно серьезно ответил он, - ты  женщина
моей мечты.
   - Но... - выдавила я из себя. Он поднял руки:
   -  Евочка,  только  не  подумай,  что  я  собираюсь  дедать   неприличные
предложения! Упаси бог! Слишком много раз ошибался, заводя с дамами  близкие
отношения. Поверь, я очень не хочу тебя терять. Можно,  начну  ухаживать  по
всем правилам? Букеты, конфеты, концерты? Как ты относишься  к  тому,  чтобы
встретиться сегодня в семь вечера у колонн Большого театра? Или тебя  больше
привлекает вестибюль станции метро "Маяковская"?
   Он улыбнулся, а я вздохнула и отвернулась. Что ж, Юра прав. Наши  девочки
из консерватории постоянно  бегали  на  свидания  именно  по  этим  адресам.
Иногда, торопясь вечером домой, я шла по платформе  "Маяковской",  натыкаясь
на  аккуратно  причесанных  парней  с  букетами  гвоздик  в   руках.   Розы,
хризантемы, орхидеи были в  социалистическое  время  недоступны,  Отнюдь  не
из-за цены, их просто не завозили в редкие и пустые  цветочные  магазины.  А
вот гвоздики, белые и красные, все же попадались. Словом,  колонны  Большого
театра и "Маяковская" для людей,  родившихся  в  конце  50-х,  символизируют
любовные встречи. Для многих, но  не  для  меня.  Я  никогда  не  ходила  на
свидания. Сразу после занятий  отправлялась  домой.  И  вообще  была  тихой,
робкой девочкой -  до  пятого  курса  носила  то,  что  покупала  мама.  Но,
наверное, все же существовало короткое время, когда я похорошела.
   Помню, как однажды Володя Симонов пригласил меня в театр. Мама  пришла  в
полный восторг, причесала меня и кинулась  печь  пирог.  После  спектакля  я
предложила кавалеру подняться  выпить  чаю.  Володя  покорно  сел  за  стол,
похвалил мамино коронное блюдо - кулебяку с мясом, осмотрел папин кабинет  и
еще четыре необъятные  комнаты,  выслушал  семейные  предания  о  бабушке  -
певице, дедушке - адвокате, тете - поэтессе и... больше никогда никуда  меня
не  звал.  Более  того,  через  полгода  он  женился  на  Люське  Комаровой,
приехавшей в Москву  из  Уфы  и  не  имевшей  никаких  родственников,  кроме
полуслепой бабки.
   Больше за мной никто не ухаживал, а потом мама благополучно  выдала  меня
замуж за племянника своей подруги. Все вопросы она решила за моей спиной,  и
мне осталось только послушно идти в загс. Так что колонны Большого театра  и
вестибюль  метро  "Маяковская"  не  вызывают   у   меня   никаких   приятных
воспоминаний, только легкое сожаление о прошедшей молодости.
   Но Юра не знал моего прошлого, поэтому внезапно сказал:
   - Искренне надеюсь, что мы крепко подружимся, потому что нам теперь  идти
по литературному пути рука об руку.
   Я вынырнула из воспоминаний и удивилась:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Какой псевдоним кажется тебе  привлекательным?  -  вопросом  на  вопрос
ответил Грызлов.
   - Григорий Юров ничего...
   - Нет, твой псевдоним?
   - Мой?!
   - Конечно, нас же двое, гонорар  и  слава  пополам.  Секунду  я  обалдело
смотрела на него, потом тихо сказала:
   - Но это  же  нечестно,  мы  фактически  украдем  чужой  труд.  Вот  Лена
выйдет...
   Он с треском поставил на стол керамическую  кружку,  коричневая  жидкость
взметнулась вверх и выплеснулась на клеенку.
   - Лена никогда не выйдет, все! Надо теперь подумать  о  детях  -  Лизе  и
Ване. Кстати, где мальчик?
   - На Кипре, у ближайшей подруги Лены, она замужем за богатым киприотом.
   - И как ты думаешь, сколько времени она будет заниматься чужим  ребенком?
Я растерянно молчала.
   - Вот видишь, - констатировал Юра, -  не  сегодня-завтра  малыша  пришлют
назад, и что дальше? А действительно, что?
   - И с Лизой, - продолжал настаивать Грызлов, - с Лизой как?
   - Я оформлю опеку.
   - Тебе не разрешат. Во-первых, ты не родственница, а во-вторых...  Ну-ка,
ты где работаешь?
   - У Лены в экономках. Он рассмеялся:
   - Официально оформлена?
   - Нет.
   - Значит, душа моя, для государственных  органов  ты  являешься  праздной
дамой, существующей неизвестно на какие средства. Таким детей не дают.
   - Но...
   - А вот если ты покажешь книгу, где на титульном  листе  будет  значиться
твоя фамилия, то это другое дело. Подвиньтесь  и  снимите  шляпу,  поскольку
перед вами популярная  писательница,  птица  редкой  породы.  И  если  ты  с
детективом под мышкой явишься в Министерство образования или, не знаю,  куда
следует обращаться, чтобы усыновить ребенка, и скажешь, что хочешь  пригреть
в своей  семье  дочь  лучшей  подруги,  осужденной  за  убийство,  то  тебе,
даме-писательнице, сделают исключение. И Лиза останется с тобой на  законных
основаниях.
   Я молчала, с трудом переваривая информацию.
   - Да еще деньги пойдут, - искушал Грызлов. - Лене оставим.
   - Но романов  только  двенадцать,  и  они  скоро  кончатся!  Знаешь,  как
Кондрата выпускали? По книге в месяц.  Запас  только  на  год!  И  потом,  у
каждого писателя свой стиль, неужели никто ничего не заподозрит?
   Юра улыбнулся:
   - Слышала, был такой Миронов?
   - Конечно, столп  детективного  жанра,  еще  при  -  Советах  пользовался
бешеным успехом, только он умер примерно год назад.
   - А книги все выходят...
   - Ну, наверное, как у Кондрата, остались рукописи...
   - Нет, - покачал головой Юра, - просто пишет другой, и  никто  ничего  не
заподозрил. Люди доверчивы, обмануть рынок легко.
   - Вдруг Лену отпустят? Представляешь, какой скандал поднимется?
   - Господи, - он вышел из себя, - да никогда ее не  отпустят,  потому  что
она убила мужа,  понимаешь,  она,  больше  некому.  Или  ты  все  еще  ищешь
мифического  Емельяна  Пугачева?  А  насчет  количества  книг  не  волнуйся,
главное, удачно стартовать. За двенадцать месяцев я напишу пять  повестей  и
дальше продолжу работать.
   - Ну зачем тебе книги Кондрата, если ты сам пишешь, и потом, их же  можно
опубликовать под именем Разумова и получить деньги. Да Миша Галин от радости
скончается, когда я скажу о рукописях.
   - Галин - негодяй, а их издательство - сборище жадин, не понимающих,  что
автору нужно достойно платить,  чтобы  он  спокойно  занимался  литературным
трудом. Ломовую лошадь следует хорошо кормить, - серьезно сказал  Юра,  -  а
если расскажешь Мишке о рукописях, он моментально  схватится  и  опубликует,
естественно, все, только денег Лиза не получит ни копейки!
   - Почему?
   - Потому. Она несовершеннолетняя. Галин, естественно, выпишет денежек для
вдовы раз в пять меньше, чем  дал  бы  Кондрату,  и  честно  положит  их  на
сберкнижку. Теперь соображай, что случится с рублями через десять-пятнадцать
лет, когда Ленка выйдет! Мы же с тобой получим кругленькую сумму, ты сумеешь
дать Лизе образование да еще отложишь Ленину долю в долларах. А бакс, он и в
Африке бакс, при всех режимах и перестройках. Понятно?
   - Ну почему ты так уверен, что Лену осудят? И потом, Степан  Разин  вовсе
не мифическая фигура, я нашла его мать, вернее женщину,  воспитавшую  парня,
Раису Андреевну и...
   Я уже собралась сообщить о смерти Степана и своих подозрениях  по  поводу
Андрея, как Юра вновь стукнул кружкой о стол. На этот раз кружка развалилась
на два почти одинаковых куска.
   - Да выбрось ты эту дурь из головы, - крикнул Грызлов, но  тут  прозвенел
звонок в дверь.
   Это вернулась из школы Лиза, вместе  с  ней  влетела  Маша  Гаврюшина,  и
девочки принялись с упоением тормошить Пингву с Рамиком, быстро  рассказывая
о школьных  новостях.  Юра  еще  с  полчаса  сидел,  пил  кофе,  потом  Маша
Гаврюшина, узнав, кто перед ней, с радостным  визгом  понеслась  к  метро  и
вернулась, держа сразу два романа Андрея Малькова. Грызлов поставил автограф
и откланялся. В прихожей он поцеловал мне руку и прошептал:
   - Евочка, не бойся, молодые капитаны поведут наш караван!
   Дверь хлопнула, я осталась в прихожей, держа в руках вызывающе  роскошный
поводок Рамика. Последняя фраза, сказанная Юрой,  подействовала  на  ме  ня,
словно удар тока. Перед глазами моментально возникла картина.
   Раннее утро, я собираюсь в школу, натягиваю форменное платьице  и  только
что выглаженный фартук. На  кухне  мама  готовит  геркулесовую  кашу,  запах
горячей овсянки разливается по коридору. В ванной бреется папа. Я подхожу  и
смотрю, как бритва медленно убирает с его лица горы белой пены.  Отец  ловко
орудует станком и поет:

   Буря, ветер, ураганы,
   Нам не страшен океан,
   Молодые капитаны
   Поведут наш караван.

   Потом он замечает меня, поворачивается и спрашивает:
   - Ну? Что такой унылый, Рыжик, опять горло болит?
   - Контрольная по арифметике, - бормочу я и утыкаюсь головой в его  теплый
живот. От отца пахнет одеколоном, мылом и чем-то родным,  страшно  приятным,
папятиной, как говорила я в детстве.
   - Ничего, Рыжик, не дрейфь, - ободряет меня он и опрыскивает  лицо  остро
пахнущим "Шипром", - не бойся, молодые капитаны поведут в бой караван!
   Он часто говорил эту фразу,  стараясь  взбодрить  и  развеселить  любимую
доченьку, и вот теперь те же слова  произнес  Юра  Грызлов.  Надо  же,  а  я
думала, что песню из кинофильма "Семеро смелых",  столь  популярную  в  моем
детстве, уже никто не помнит. Хотя, может, у Юры тоже был  отец,  напевавший
во время бритья?
   - Лампа, - закричала Лиза, - беги сюда скорей, мы научили Рамика подавать
лапу!
   Я медленно двинулась на зов. Нет, не стоит обманывать себя, в моем сердце
нет ни капли страсти к Грызлову, и вряд ли я стану его женой или любовницей.
Но как приятно иметь настоящего друга, заботливого и верного. Пусть даже  он
предлагает не слишком честную комбинацию, но ведь он делает это  в  основном
для того, чтобы помочь мне и Лизе...
   - Ну, Лампа, давай скорей, - завопили дети, - а то он сейчас все забудет!
   - Хороши дрессировщики, - засмеялась я,  входя  в  детскую,  -  надо  так
научить, чтобы навсегда запомнил.
   - Рамик, дай лапу, - произнесла Лиза, протягивая песику руку.
   Щенок молча вилял хвостом.
   - Дай лапу!
   Собака радостно взвизгнула и еще сильней замела хвостом.
   - Дай немедленно! - начала выходить из себя девочка.
   Рамик потянулся носом к блюдечку, где аппетитно пахли  мелко  нарубленные
кусочки сыра.
   - Ну уж нет, - сказала Маша Гаврюшина и отодвинула подальше лакомство,  -
сначала команду выполни. Дай лапку!
   И на этот раз никакого результата.
   - Забыл, - вздохнула Лиза. - Уродский пес! Килограмм  "Эдама"  слопал,  и
никакой памяти!
   - Знаешь, - предположила Маша, - мы вообще-то ему раньше  другую  команду
давали.
   - Какую? - заинтересовалась я.
   Гаврюшина села на корточки перед мордой Рамика и, повернув ладошкой вверх
тоненькую, словно церковная свечка, руку, попросила нежным голосом:
   - Рамик, вытяни грабку!
   Песик тут же подал лапу и счастливыми глазами посмотрел на "учительниц".
   - Мы так говорили, - бесхитростно пояснила Маша, - но Лиза знает, что  вы
этих слов не любите, вот и стала при вас по-другому просить.
   - Прелестно, - одобрила я "дрессировщиц". - Теперь наденьте  ему  на  шею
золотую цепочку и научите делать  пальцы,  вернее,  когти,  веером.  Андрюша
придет в дикий восторг.

ГЛАВА 28

   Наверно, у меня крайне уязвимая нервная система.  Стоит  понервничать,  и
сон пропадает без следа. Не помогает  ничего  -  ни  валокордин,  ни  чтение
газет. Вот только теплое молоко я не пробовала, потому что  терпеть  его  не
могу, вид поднимающейся  пенки  вызывает  у  меня  содрогание.  Наверное,  в
детстве перепила.
   Вот и сегодня я выключила лампу  в  три  утра,  и  в  голове  моментально
зашевелились  тяжелые   мысли.   Бедная   Лена!   Все   словно   сговорились
свидетельствовать против нее. Сначала Антон Семенов,  потом  Ангелина  Брит,
оба уже покойные!  Затем  мне  вспомнилась  несчастная  Леокадия  Сергеевна,
невесть зачем  оказавшаяся  на  Кольцевой  автодороге...  Да  еще  пистолет,
который Лена купила для  Вани!  Надеюсь,  следователь  никогда  об  этом  не
узнает. Картонную упаковку из-под пистолета я разорвала на мелкие кусочки  и
выбросила подальше от дома, не поленилась сделать это в самом центре,  возле
телеграфа. Но Юра все же ошибается, жаль, что он не дослушал меня до  конца.
Андрей - вот кто настоящий преступник. Осталось лишь выяснить, зачем он  это
сделал. Ну ничего, завтра я поеду на Новохерсонскую улицу и выясню  о  парне
правду.
   Однако твердо принятое решение не  всегда  легко  выполнить.  По  нужному
адресу проживала толстенная бабища лет  сорока.  Ничего  вразумительного  об
Андрее или его семье сообщить она не смогла.
   - Я купила квартиру через агентс